Айбек (1905-1968)

Айбек (1905-1968)

В ПУСТЫНЕ

Над притихшею пустыней —
Звездный купол синий-синий,
Не спеша идут верблюды,
Словно движимы гордыней.

Бубенцы поют дорогой, —
Звон умчится непоседой —
И несется отзвук: «Трогай,
Ну-ка эту даль изведай!»

Караван бредет, качаясь,
Позади — пути-дороги.
Кто же мне, попять пытаюсь,
Дал дороги и тревоги?

Нет усталости верблюдам,
Вечен путь их по пустыням,
И звучит чуть слышным гудом
Песня звезд на небе синем.

* * *

Острый ветер предзимья, колючий и снежный,
Обрывает засохшие листья с дерев.
Белый призрак зимы где-то в дали безбрежной,
Словно вечность, до срока лежит, присмирев.

Ледяное дыханье разлуки-метели
Сердце матери стылой золой заметет.
В память сердца порывы ветров залетели, —
Утлый челн низвергается в водоворот.

Распушила зима белоснежные пряди,
Над горбами могил — словно птицы, сердца...
Мать детеныша кличет в глухом снегопаде, —
Нет ни края разлукам в любви, ни конца.

* * *

Здесь деревня стояла. Шумело село
Суетой детворы, перебором гармони.
Изобилье в веселых оконцах цвело.
Труд и праздник. Мычанье скота на прогоне.

Словно в сказку, бежали столетья-века.
Здесь рождались, взрослели, мужали, старели, —
Лес, дарящий земле горький тлен сушняка,
Вновь пускает побеги от вешней капели.

Жизнь, и песни, и радость, — о, как их вернуть?
Где былого селенья живая примета?
Горе, словно клещами, сдавило мне грудь,
И на мысли, как обод, железо надето.

Ни куста, ни строенья. Снега и снега.
Ветер кличет пропажу над гладью пустою
Мы должны уничтожить фашиста-врага,
Эту землю поправшего грязной пятою!

* * *

Не отец ли мой здесь погребен на века?
Ледяные бураны над сердцем сошлись...
Над разящей, как быль, немотой бугорка
Даже небо от боли отпрянуло ввысь.

Молодой, на лихом скакуне, напролом
Через горы и степи летевший смеясь,
Словно камень, застыл под безмолвным холмом...
О, не здесь ли движенья и времени связь?

Зависть злобы не дремлет, блюдет, стережет,
Даже солнцу готова поставить заслон...
Горьким чадом клубится подавленный стон,
Мысли немы, все чувства вморожены в лед.

* * *

Мелкий снег сугробами лег,
Все пути замела зима...
Перепутье моих дорог —
У заснеженного холма.

Деревянное пятилучие —
Словно спекшейся крови блик...
Как утишить мне горе жгучее —
Болью бьющийся в сердце крик?

Лейтенантом ли, капитаном
Лег герой под недвижный снег, —
Никаким не сравниться санам
С именами «русский», «узбек»...

Что прошел он — годы ли ранние
Или долгий путь до седин?
Здесь молчат и года и звания:
Был он Родины верный сын...

* * *

Стон, зажатый в груди, замрет —
Ни слезы, ни звука, ни зова...
Словно землю сковавший лед,
На губах замерзает слово.

Индевеют и слух, и вздох,
Я шагаю, от горя слеп,
Голод жжет, а в мешке засох
Зачерствевший от боли хлеб.

В гари изб снежный вихрь кружит.
Нескончаем, нигде не начат...
Тишь, безлюдье и глушь. Навзрыд
Мука Родины в сердце плачет.

О СТИХАХ

Мне говорят: «Стихи — мерцанье звезд», —
Никто не скажет, что их строчкам впору
От бездорожья глинистых борозд
Жемчужной нитью выводить к простору.

Мне говорят: «Стихи — что птичья речь:
Невнятен звук, сокрытый смысл таящий, —
Слепым сердцам дано слезой истечь,
Точащей камни и цветы растящей».

Мне говорят: «Стихи живут мечтой,
Явленной сновиденьем в одночасье»...
Нет! «Озареньям» не вдохнуть настой
Земли, впитавшей кровь, но знавшей счастье!

* * *

На вечернее небо безмолвно гляжу,
Надо мною бескрайняя вечная высь,
Светлой сказкой мечтанья во мне разлились:
Где проляжет мой путь — па какую межу?

Даль небесных лучей золотисто-ясна,
Шелест листьев мне песню о жизни поет,
Реки славят журчанием жизни восход, —
Не один я... Баюкает землю весна...

О, как близко мне все, что простерлось вокруг!
Даже млечные дали объять мне дано.
С этой высью и ширью дышу заодно,
И тепла мне весна лаской шелковых рук.

Словно радуга, взвился над бездною мост,
Полудужьями крепко опоры срастив, —
Трепет сердца, стучащего, словно призыв,
И дороги-распутья бесчисленных звезд!

ВОДОПАД

Он бежит с дальних гор,
Поспешая-спеша, —
На желанный простор
Мчит, преграды круша.

Он белей серебра,
Снежной пеной одет,
И с утра до утра
Он поет, как поэт.

Может кряжи точить
Его буйная прыть,
Им крутой его нрав
Никогда не смирить.

Как потока разбег —
Сердца юного стук:
Незнаком юный век
С ношей горя и мук.

Каменистой тропой —
Все вперед и вперед...
Где же моря прибой —
Гул взбурлившихся вод?

НА МОГИЛЕ МАТЕРИ

Мне не выплакать сердца крик...
Мать! Взгляни на меня хоть на миг:
Сломлен ношей скорби моей,
Как осенний лист, я поник.

Радость жизни затмила мгла,
Сердце горем сожгло дотла, —
О, за что в мой веселый мир
Боль разлуки с тобой вошла?

Пышет стон мой жарче огня,
Гарью мир моих дум черня.
Я к твоей могиле припал, —
О, взгляни хоть раз на меня!

Но безмолвный могильный свод,
Словно выстрел, по сердцу бьет,
И от муки спасенья нет,
И не знаю я, где исход...

Год за годом твой путь — туда,
Где бескрайних степей чреда.
И не свидеться нам вовек,
Только в сердце ты — навсегда!

СНЕГ ИДЕТ...

И снова ветер ледяной,
И мрачно все вокруг и вяло,
Куда за белой пеленой
Краса деревьев запропала?

Распалась пепельная тишь
Мохнато-белым листопадом, —
Весну лугам не возвестишь
И солнце не проглянешь взглядом.

ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ

Раздобывшись тростинкою из камыша,
Мы с тобой абрикосы сбивали тайком.
«Тихо, тихо, — шептал я, — крадись, не дыша!»
Взор твой девичий рдел озорным огоньком.

Нашим играм в садах не бывало конца,
И веселье цвело в твоих черных очах.
Мы раздолью лугов отдавали сердца,
Звуки счастья лились в твоих нежных речах.

По утрам томно нежил весенний восход
Твои косы, волною сбегавшие с плеч, —
Даже солнце тобой любовалось с высот,
Было любо ему тебя лаской беречь.

Эти дни отошли... Где же воля твоя?
В парандже ты незряче бредешь наугад.
Ты узнала меня? Юность в сердце тая,
Я теперь ее вижу как будто сквозь чад…

НА ЖИЗНЕННОМ ПУТИ

Долог путь... И крутые откосы и камни
Силюсь я одолеть на тревожном пути,
И дорога в горючих песках нелегка мне,
Но упорство и дерзость велят мне идти.

То — отравная стужа сулит мне объятья,
То — весеннего солнца ловлю благодать я,
То мне жизнь преграждает дорогу потопом,
То, ласкаемый ветром, иду я по тропам.

Не сверну! Не устать мне, не сгинуть в потоке,
Жизнь светла, если цель и мечтанья высоки!

* * *

Я один, без тебя тоскую,
Сердце горем губя, тоскую.
Ты ушла за моря, за реки,
Не сыскать мне тебя вовеки.
Я один, без тебя тоскую.

Ты — загадка с какой-то тайной,
Талисман ты заветный, тайный.
Может быть, ты тоже тоскуешь,
Может, долю нашла? — Какую ж?
Ты — загадка с какой-то тайной...

Ты мечтой мне во сне явилась, —
О, приди ко мне, сделай милость!
За морями, за горной сушей
Сыщем мы вольный дол пастуший,
О, приди ко мне, сделай милость!

БРАТИШКА И ЯГНЕНОК

Ягненочек-малышка
Вприпрыжку скачет, весел.
Играет с ним братишка —
Бубенчики подвесил.

А тот — косится глазом,
Устанет — ляжет разом,
Шалит вдвоем с братишкой,
И нет конца проказам.

Чернявенький малышка!
Ему дружок — братишка.

ВОЛЬНАЯ ПТИЦА

Залетная птица с красой неземною
На ветке уселась в кустарниках тала.
«О пташка, — просил я, — побудь же со мною, —
Мне юное сердце тревогою сжало!

Ты песню пропой мне ладами созвучий, —
Вспарит мое сердце на крыльях веселых, —
Целебен, как тайна, напев твой певучий,
И светоч надежд моих вспыхнет, как всполох!»

«О нет, я тоскую по счастью, по воле,
Мне горше, чем в клетке, летать по низовью.
Вдали от садов, в неизведанном доле
Все сердце мое обливается кровью!

Не надо, не кличь меня, в небо взлечу я,
Мне любо на воле, — ответила птица, —
Весна расцветет, и, приволье почуя,
Я буду, к цветам приникая, резвиться!»

И птица окрест оглянулась, и смело
На крыльях в высокое небо взлетела.

Перевод с узбекского Сергея Иванова

ТашГУ

Заветное здание —
Гордость Ташкента
И слава.
Победно рассеяв
Над краем сгущавшийся мрак,
К лучистому солнцу
Оно поднялось величаво
И светит народу,
Как верный и яркий маяк.
Стою перед ним
И о сбывшемся думаю чуде,
Гляжу на него я
И глаз отвести не могу.
Приходят сюда
Молодые, пытливые люди,
И новую смену
Радушно встречает ТашГУ.
Дерзайте, друзья!
Ничего вам страшиться
Не надо.                      
Вы к свету высокому
Здесь приобщиться
должны —
Шофер из Ургенча,
Текстильщица из Ашхабада
И юный строитель,
Приехавший из Ферганы.
Какие вершины
Отныне вдали засверкали —
Для вас он построен —
Науки священнейший храм.
Ильич завещал вам
Идти в лучезарные дали.
Здесь начался путь ваш —
И путь этот светел и прям.
Не в этих ли стенах
Пребудет оно неизменно
Во всей глубине
И бесхитростной силе своей
Великое знанье —
От древних времен Авиценны
До наших чудесных,
Вошедших в историю
дней!!
И вы, озаренные ясным,
Негаснущим светом,
Его понесете
По вашей весенней земле.
В суровую пору
О дне замечательном этом
Мечтал наш Ильич,
Ходоков принимая в Кремле.
Людей исцеляя,
Смиряя мятежные воды,
В далекой разведке
Багряный встречая рассвет,
Быть ленинцем верным,
Служить трудовому народу —
Нет участи краше
И долга достойнее нет.
Заветное здание…
Смех из распахнутых окон,
Гляжу на него я
И глаз отвести не могу.
Дитя революции,
Гордое солнце Востока,
Грядущую смену
Встречает радушно ТашГУ.

перевод с узбекского C.Виленского и Я.Серпина

ПАМЯТИ МАТЕРИ

Ты слышишь ли, мама?
Прошу у тебя, как награды,
хоть весточки малой,
хоть тайного, краткого взгляда.

И слез не унять мне,
и глаз не поднять от могилы.
Все дальше, невнятней,
все призрачней облик твой милый.

Без взора, и вздоха,
и света, и слова, и срока
лежишь одиноко....
О, как ты лежишь одиноко!

Над радостью давней
мои простираются руки.
Из клочьев свиданий
халата не сшить для разлуки.

И пули молчанья
разят меня силою всею,
Мой голос прощальный
как лист облетает осенний.

И пятая осень
твой день отмечает ухода.
И падают оземь,
как листья засохшие, годы.


ВЕСНА

Снова мчится куда-то аллея,
две зеленых откинув косы.
Словно бешеной скачке оленя
повзрослевшие вторят кусты.

Как стремителен каждый идущий!..
Вопрошает и требует взгляд.
Горизонты,
и небо,
и тучи
позабытою волей манят.

Что ж такое творится со всеми?..
Это мы,
начиная с азов,
снова учимся слушать
весенний
непонятный и трепетный зов.

Это снова весна,
это снова
капля в каждой фиалке горит.
Не водою,
а жизни основой
оживающий полон арык.


* * *

Безымянная в сердце тревога,
окаянное пламя в крови.
Не гони ты меня, ради бога,
эту ловчую рать накорми.

Голубеет лоскутная просинь,
шапка нищая медью полна.
Желтым озером падает осень
в опостылевшие поля.

Вспоминаю, какой ты мне спилась,
жду, когда ты приснишься опять.
О, не лучше ли нищую милость
на безжалостный гон променять?

И, судьбу безраздумную птичью
обретая в пустыне полей,
стать последней отчаянной дичью
беззаконной охоты твоей.


ЗВЕЗДА ЛЕТИТ

А вечер снова взнуздан жаждой счастья.
В пернатом сумраке летит звезда.
И тишина!.. Как будто все напасти
и не гостили в мире никогда.

Как будто в мире беды не бывали.
Звезда летит. Поля небес пусты.
Летит звезда, и в сумрачном провале
ее поймать пытаются кусты.

Так ожиданье сладко и тревожно.
Горит звезда. Густеет тишью темь.
И черный ствол, как сломанный треножник,
дрожит, держась за собственную тень.

Звезда сгорает в сумраке пернатом,
и дым листвы дыряв, как решето,
и длится миг, и что-то выбрать надо,
и страшно выбрать что-нибудь не то.


ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Хмуро, хмуро... Нигде не пройдешь,
чтобы вслед
пустота не смотрела.
Воробьи копошатся, как дождь,
в пересохшей листве побурелой.
Чует ветхое рубище дня
недалекие стужи уколы...
Ишачка снарядив,
ребятня
по дрова собирается
в горы.


ЛИСТОПАД

На земле ковер из листьев,
и меня, как этот сад,
повергает —
как ни злись я
в грусть и в холод
листопад.
Ах, постой!..
Постой со мною
у туманного стекла,
и на сердце станет вдвое
и Отваги и тепла.
Позабуду все, когда-то
сочиненное людьми,
все напрасные трактаты
о превратностях любви.
Посмеюсь над ними всеми,
навсегда
весельем рад
населить тот час осенний:
вечер,
ветер,
листопад...


* * *

Сколько раз повторить твое имя,
чтобы где-то, в сумятице дня,
мне твой след показали бы,
или
ты сама услыхала меня?
Есть ли плата такая,
иль плаха —
все отдать или на смерть пойти
за одно невозможное благо:
чтобы наши скрестились пути!
За углом иль на дальней звезде лишь
взор твой разом пронзит суету?
Или больше вовек не посеешь
ты цветов
в моем жарком саду?


* * *

Сети полночи странны и нежны
кто их снова оставил висеть?
И опять нас, опять безнадежно
оплела эта нежная сеть.

По земле расстилаются тени,
и опутали землю сполна
страсти, света и веток сплетенья,
измышления листьев и сна.

Нас уносит потоком прощанья,
и легки, и бессильны слова,
и уходит, и просит прощенья
нас поймавшая полночь сама.


* * *

Снова в знойном саду моей думы,
как плоды, созревают слова.
Ждут, чтоб ветер нечаянный дунул,
ждут — и могут дождаться едва.

Нет, никак я к тебе не привыкну,
наших слившихся душ торжество.
О любовь, ты, как соки — травинку,
заполняешь мое естество.

Ты — как утро, что солнце впустило,
вытесняя постылую темь.
Ты — как туча, что среди пустыни
подарила прохладную тень.

Ты — как ночь, что росою приникла
к бедным веткам в горячем саду.
Ты — как ясная звездная книга,
и по ней я читаю судьбу.


АХ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО

Ах, ничто не забыто —
ни боль, ни любовь, ни забота.
Лишь калитка забита,
да птица в груди не забьется.

И не слышно шагов,
и не будет шагов у калитки.
Только шорох шелков
в тишине, темнотою налитой.

Ах, ничто не забыто —
и все же мы
вспомнить не в силах.
Та калитка забита,
и память нас кинула, сирых.

Там, где сердце болело
под кожей
горячею раной —
заросло, побелело...
Да вот — вспоминать еще рано.


* * *

Это лето милосердно:
в сини
облачка висят,
и седого полдня сено
огрести не в силах
сад.
Но напрасно дождь объявлен
и жара
не так плоха!
И в зеленом небе яблонь
яблоки — как облака.


ПОЛНОЧЬ

Полночь досыта звезд половила
и устала от долгой игры.
И печальной луны половина
прилегла на верхушке горы.

Где же блудная бродит планета,
по небесным петляя полям,
что, как лунное яблоко это,
нашу жизнь рассекла пополам?..

На какие вершины ни выйдем —
ни за далью и ни за горой,
Как вот эта луна, не увидим
мы своей половинки второй.

Только вечно мерещится рядом
та, что видеть во сне мы вольны —
как едва различимое взглядом
очертание полной луны…


* * *

Стих ветер;
звук шагов негромок.
В саду становится светлей.
Луны нечаянный обломок
плывет, качаясь, меж ветвей. .
Как платья, пали тени С веток.
Все кругло — в мире ни угла!
И ткань медлительного света,
как шелк,
предметы облекла.
И времени исчезли чары,
и так мне просто и светло,
как будто будет все сначала,
что было
или быть могло.


ОСЕНЬ

Целует землю листьев стая,
и, протянув уста кустам,
вся сада даль полупустая
долистывает свой дастан.

Чинары в реденьком халате,
уже не годном ни на что,
стоят, с рассвета скинув платье,
все вымокшее под дождем.

Земля зеленой жаждет крови
в предвиденьи нелегких дней,
и дерева без летних кровель
и ниже стали, и бедней.

И вижу я, бродя по кругу,
средь ранней сумеречной мглы,
как отделились друг от друга
листвы лишенные стволы.

И нас, воздвигших горделиво
свой кров над общею судьбой —
не так же ль осень отдалила
и разделила нас с тобой?..


ВЕЧЕР

Золотые озера заката
допивают сияние дня,
и тоскливая ночи загадка
обступает тенями меня.

Еще бледен простор небосвода,
еще птичьи не смолкли хвалы,
но черны загустевшие воды,
очертанья теряют холмы.

И теней островерхая чаща
все растет и растет впереди,
и какая-то нежная чаша
разбивается звонко в груди.

Словно слиты в прощании этом
я и день до последней слезы! —
я иду, а идущая следом
темнота выпивает следы...


В ГОРАХ

Гулких сосен мед и медь.
Добрый, душный запах хвои.
Ни заботы и ни хвори —
и достатка не иметь.

Навсегда уйти сюда,
словно вой из плена вышел.
Быть себя — не ближних выше:
только в этом высота.

Словно эта вот гора,
осеняющая тенью,
что дарит ручьи растеньям,
а сама всегда гола.


ЛЕЙ, ЛИВЕНЬ

Лей за окнами, ливень осенний,
трогай струны
трагических лир.
Плачь над летом,
над жизнями всеми,
что немыслимый пламень спалил.
Эти капли — как слезы вселенной
над руинами мертвых столиц.
И в саду
молчаливой сиреной
наше общее горе стоит.
Лей же, ливень, пока не подаришь
передышку пожару души,
и над пеплом недавних пожарищ
хоть ненадолго
горе туши.


ОТЦУ

Так этот бедный бугорок
и есть твоя могила —
все, что у роковых ворот
мне память отмолила?
Под этой горкой глины
весь
мой в детство путь,
и дальше!..
И — мертвых трав мертвее —
здесь
лежишь ты,
жизнь мне давший...
И где он силы собирал,
что, налетев по знаку,
все разом вывернул буран
мне душу наизнанку!
И одолела боль опять,
и гнев берет за горло,
и мне вовеки не понять
жестокого закона.
Смотрю на белый купол дня
и вопрошаю немо,
но ввысь
кругами
от меня,
как дым, уходит небо...


БАБОЧКА НА АСФАЛЬТЕ
(маленькое происшествие)

Гибла площадь в огне саратана
под немолкнущий стон тормозов,
и над ней —
по случайности странной
этот нежный послышался зов.
Меж колес, кузовов и асфальта,
где от шин мостовая крива,
так невинно,
и страстно,
и свято
всплыли бабочки белой крыла.
Далеки от беды и победы,
как кружили ее кружева!..
Что ж погнало с лугов ее белых,
где она родилась и жила?
Ложный след улетевшей подруги?
Непонятная жажда чудес?..

Площадь двинулась в стоне и муке,
огонек
промелькнул и исчез.
Где ж ты дел ось, о легкое пламя,
безответная белая страсть,
что от свежих ветров над полями
в эту жаркую кинулась пасть?
То ли гарью тебя задушили, не успевши
и словом назвать,
то ли смяли тяжелые шины,
поглотил.
раскаленный асфальт?
Или мощь городская бессильна
погасить этот брачный полет,
и в чаду нестерпимом бензина
все летишь ты,
седой мотылок?


БЕССОННИЦА

Осенней бессонницы гнет.
Дыханье сдержу - и услышу,
как ночь навалилась
и гнет
всей тяжестью
низкую крышу.

И садик вздыхает, как вол.
И отсвет в невидимых гранях.
И ветер — неопытный вор —
влезает в пустой виноградник.

Бредет среди мертвых плетей —
и щелкает плетью, не в духе...
Над призраками лошадей
стоят деревянные дуги.

И смысл разъедает слова,
и где-то поблизости, тут же,
как блюдо пустое, луна
стоит на разостланной туче.


* * *

Все тебе — мои ночи и взоры.
Где вы, очи, по ком горевал?
Заслонили вас белые горы,
завалили снега перевал.

Время тянется трудно и длинно,
и разлуку прервать не пора,
и над нежной надежды долиной
дышит холодом горя гора.

Ах, пробейся сквозь непогодь где-то
невозможной звездой у виска —
раньше снега
и раньше победы,
что над снегом одержит весна.


ТЮЛЬПАНЫ

Опять весна в холмы упала,
и землю в зелень облекли,
и вы мигнули мне, тюльпаны,
как маленькие маяки.

Опять тропинка под ногою
уводит в дальние луга,
и в отдаленьи тают горы,
как скошенные облака.

А день покуда не разведан,
слоится утро, как слюда,
и солнце медленным рассветом
за мной восходит по следам.

И луг, костром широким прянув,
подстерегает мой приход,
и алым отблеском тюльпанов
окрашен ласковый восход.


* * *

Поздний ветер заплакал в печали,
и за речкой, на той стороне,
так протяжно и долго кричали
голоса, неизвестные мне.

И покуда поры дожидался
или силы примеривал дождь,
старый тополь, как башня, шатался
и листвы не удерживал дрожь.

Глухо рушились неба обвалы,
и простор прикасался к лицу,
на ступень высоты небывалой
вознося золотую листву…


* * *

Огонь погас, остался лета жар,
но милости последние природы
год за долги у лета удержал,
и их сочли на пальцах счетоводы.

Повисла неба праздная пола,
в пустом саду просторно, словно в зале.
«Тепла не жди, такая уж пора», —
со вздохом мне садовники сказали.

И вправду:
тишь и дымка среди дня.
Не слышно птиц, и целый день без дела
гонявшая их шумно малышня:
ведро в саду на ветке — онемело...

В листве какой-то новый разговор
и чья-то речь, понятная не очень.
Прядь рыжая,
косящий хмурый взор...
Кто б это был?
Да это осень. Осень!..


ПАМЯТИ АННЫ АХМАТОВОЙ

Все мне кажется: день уберет
дымку памяти
с летнего часа,
и на давний порожний порог
выйдет женщина та
величаво.
Точно трудная ей задана —
но по силам задача
И четко
и ревниво блестит седина
в ее гладкой и черной прическе.
Солнце низится за горизонт,
полнит тысячи глиняных оспин.
Как крыло стрекозиное,
зонт
пропускает малиновый отсвет.
Ей, идущей, далеко видна
вся в тенях тополиных дорога.
В истомленном арыке вода
пробирается в тень понемногу.
А ташкентское лето кипит,
перепутав наречья и лица,
и ПОД цоканьем частым копыт
мостовая горит и дымится.
Но встают перед женщиной гой
на экране духовного зренья
и город пустой —
весь немыслимый ад разоренья.
Горе горькое в гору свали —
и под всеми завалами теми
ты не сыщешь уже,
где — свои,
где — отчизны скорбящей потери.
Но осанка идущей — стройна,
крылья шарфа недвижны косые.
Полной мерой дала ей страна
горя,
мужества,
веры России.
Вижу я, в отделены! глухом,
как черты ее чутки и строги;
в золотящихся струях
Анхор
золотые ей жалует игроки...


* * *

Нет предела мечте — как и небу.
Мир, как море, не ведает дна.
И разгадки единственной нету
тайне той.
что нам с жизнью дана.
Надо жить!
Не трагично и праздно
размышлять над разгадкой —
а жить!..
И терзается разум напрасно
тем,
что сердцу дано разрешить.


* * *

По тропам тайным от звезды к звезде,
мечта моя бредет неутомимо,
и мысль моя скитается везде,
по следу той,
последней тайны мира.
И я не верю, что дано уснуть,
не уловив неведомую суть,
у звездной
неизведанной границы,
той черты, где умирает жуть,
и свет встает,
и мужество гранится.

Перевод с узбекского Александра Наумова

• Назад
• Вперёд