Владимир Васильев. Александрийский перевал (рассказ)

Председатель Химического комитета при Главном Артиллерийском управлении генерал-лейтенант Ипатьев Владимир Николаевич, как обычно, за час до начала рабочего дня, изучал бумаги. В отдельной папочке лежали материалы для научного анализа. Именно они и доставляли профессору Ипатьеву особое удовлетворение. Без них его жизнь и интеллект растратились бы на бесконечную суету по запус­ку казенных химических заводов и частных предприятий, производящих взрывчатые вещества. Не лежала его православная душа к этим смертоносным соединениям, но война есть война. И не Россия первой применила их на поле боя.
Сегодня в папочке лежала только одна стопочка листов в простой картонной обложке без какого бы то ни было титула.

«Ваше превосходительство! – без обиняков приступал к делу неизвестный корреспондент. – Предлагаю Вашему вниманию мои скромные соображения по военному применению некоторых растительных ядов российского происхождения. Практикуя в качестве земского доктора, я провел исследования по воздействию оных ядов на человеческий организм. Коллега мой – знахарь потомственный – меня и надоумил, всем ядам и противоядиям обучил. Прослышав, что противники наши применили ядовитые газы для отравления солдат союзных войск, понял, что не могу оставить сие злодейство безнаказанным. Газы надо применять с большим умом и осторожностью. Как врач, я обязан свято блюсти заповедь: “Не убий!” Суть моего предложения в том и состоит, чтобы не убивать, а выводить из дееспособного состояния, не доставляя при этом невыносимых мук.
Если сочтете конкретные предложения достойными внимания, для Вас не составит труда вызвать меня для деловой аудиенции.
С глубочайшим почтением профессор медицины Иванов Петр Никифорович».

«Да, тут он прав, – согласился Владимир Николаевич, – с умом и осторожностью, с учетом направления ветра и желательно локально, а не массово…»
Автор письма не произвел на Ипатьева впечатления одержимого безумца, тем не менее приходилось хотя бы поверхностно вникать и оценивать – и безумца может посетить гениальная мысль.
Записка была четко структурирована: сырье, способы извлечения ядов, их применение, рецепты противоядий.
Генерал-лейтенант внимательнейшим образом все это изучил и поручил секретарю пригласить на следующий же день автора столь любопытного документа.
Петр Никифорович оказался человеком лет пятидесяти, роста среднего, плотный, но без жирка. Волосы русые, густые, не тронутые сединой, да и лицо под стать – свежее и упругое, в оторочке пышной окладистой бороды. Глаза синие, с иронической искоркой выдавали дух умный и чистый. Располагал к себе профессор Иванов сразу.
После произнесения этикетных фраз собеседники заняли позицию «лицом к лицу».
– Итак, уважаемый Петр Никифорович, я изучил вашу ученую записку. В ваших записях чувствуется профессиональная инженерно-технологическая проработка, – заметил генерал.
– У меня есть команда единомышленников: химик-технолог, оружейник, мой коллега знахарь, о коем я писал вам. У них – свои помощники.
Ипатьев удовлетворенно кивнул:
– Для столь нового дела нужна именно команда единомышленников-энтузиастов.
– Не столь уж новое, – улыбнулся Петр Никифорович.
– Что, германцы уже применили? Или союзники? – обеспокоился генерал-лейтенант. 
– О нет! – отрицательно покрутил головой специалист по ядам. – Я имел в виду исторические прецеденты. Китайцы применяли яды в военных кампаниях еще в начале нынешнего тысячелетия. А европейцев с ними познакомили нынешние граждане российской империи татары, когда воевали Европу в 1241 году, направляясь от Киева в Венгрию, а по пути опустошили Малую Польшу. Я даже наизусть выучил фрагмент одной польской хроники о событиях тех времен:
«И была там в их войске среди других хоругвей одна очень большой величины. На вершине ее древка висела глава зело уродливая и чудовищная с бородой, и когда татары единой стаей показали тыл и собрались отступать, знаменосец начал главой этой махать изо всех сил, и в тот же миг с нее повалил густой дым, причем такой смрадный, что, когда среди войска разошлась эта убийственная вонь, поляки сомлели и еле живые стояли и не способными стали для битвы».
Типичное наркотическое воздействие. И это почти семь веков назад. Грешно пренебрегать столь действенным и, я бы сказал, весьма гуманным оружием. Враг будет пребывать в оцепенении, находясь в полном нашем распоряжении.
– Летальный исход исключен?
– Нет, к сожалению, – вздохнул профессиональный отравитель. – При массовом применении невозможно в безопасной пропорции распределить поражающий препарат между… пациентами. Но война есть война: кто к нам с мечом, тот, сами знаете…
– Я вас предоставлю заботам моего помощника, который проинструктирован. Вам выделено производство, которое вы можете приспособить к своим нуждам. Необходимые заказы предоставьте выполнять ему же. Через него же организуйте и снабжение производства исходным сырьем. По ходу дела мы с вами будем обязательно встречаться. Но сроку вам даю до первых результатов не более месяца. Нужда велика…
В назначенный срок уложились – в объемах достаточных для первых полевых испытаний. Руководство утвердило применение химического оружия на юго-западном и западном фронтах. После продолжительной артиллерийской подготовки пушечное мясо противника перемешивалось с землей в основном на переднем крае его обороны. А артиллерийские батареи располагались чуть глубже. Туда преимущественно и летели снаряды с удушающим хлорпикрином, ядовитыми фосгеном и венсинитом. И никто, кроме командования войсками, не знал, что наряду с химическим оружием испытывалось наркотическое, галлюциногенное. Полевой генерал-инспектор артиллерии телеграфировал генерал-лейтенанту Ипатьеву о том, что в майском и июньском наступлении 1916 г. химические снаряды и специальные «Ваши гостинцы» доказали высокую эффективность как при подавлении артиллерийских батарей, так и при нейтрализации живой силы противника.
Многие батареи противника, не подвергавшиеся обстрелу обычными снарядами, в целости и сохранности перешли в руки русских войск вместе с боеприпасами. А «живая сила»… Как выразился один из рядовых пехотинцев: «Сдурел немец! Его штыком шпыняешь, а он лыбится…» Мороз по коже. Надо еще проводить работу в войсках, чтобы не «шпыняли штыками» тех, кто «сдурел». Только в пылу атаки разве разберешь, кто сдурел, а кто притворяется?
После доклада в Генеральном штабе было приказано расширить производство «гуманного оружия». Петр Никифорович со товарищи засучили рукава…

Казалось, что конь, рыжая бестия, не касается земли копытами, а летит, как огонь, влекомый ветром. Полноте! Это не конь летел, а сам Александр, превратившись в кентавра, подминал веселыми копытами землю, отбрасывая назад ее шматки, а из груди его вырывалась вдохновенная песня войны. И палаш в правой руке, и пика сбоку были не оружием, а продолжением его рук, каравших врага.
Уже больше года, как его, князя Александра Николаевича Искандера, из вольноопределяющихся произвели в офицеры Лейб-гвардии кирасирского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка, а он с первозданной свежестью в каждой атаке испытывал эти сказочные ощущения.
Ощущение полета порождалось и редкой стремительностью успешного наступления русских войск на Луцком направлении. Боевые задачи эскадрона менялись от часа к часу. В настоящий момент было приказано уничтожить вражескую батарею, которую не удалось ликвидировать при артобстреле. Предполагалось проникнуть за линию фронта и с тыла захватить ее. Подвоха со стороны «своих» австрияки явно не могли ждать.
Эскадрон совершал хитрый маневр, стараясь остаться незамеченным. Батарея укрылась в лесочке – это, видимо, и помогло ей уцелеть при артобстреле. Но и позволило рейдовому отряду подобраться совсем близко к цели и организованно ринуться в атаку. И в тот момент, когда батарея захлебнулась в крови своего расчета, ее накрыл, наконец, запоздалый залп русской артиллерии. Один из снарядов угодил в склад боеприпасов, и в полет отправился не только князь Искандер, но и весь эскадрон…

Из тяжелого сна Александр выкарабкался уже на подъезде к Ташкенту. За грязным окном вагона ежилась промозглая безжизненная сумеречная степь. Еще немного – и тьма накроет ее тяжкой черной кошмой. И только паровоз, аки циклоп, будет пялиться светящимся глазом в этот мрак.
Госпиталь… Долгое лечение переломанной ноги и еще более долгое – от контузии. Восстановление в Евпаторийском военном санатории. Бегство от взбесившейся матросни, жаждавшей офицерской крови, медленное, осторожное перемещение в Киев вместе с поручиком Мышецким, а оттуда в Петербург, ­где жены с сыном не нашел, но обновил ветхий гардероб да разжился деньгами у друзей. И вот он на пути в Ташкент.
«Как батюшка да матушка поживают?» Уже несколько месяцев вестей от них не было. Да что месяцев – лет: на стыке шестнадцатого и семнадцатого выкарабкивался из сильнейшей контузии, заодно врачи кости раздробленные сращивали. В семнадцатом начался революционный маразм, который он воспринимал как собственный бред и долго не верил, что это на самом деле было. Каким бы ты ни был социалистом или либералом, но оплачивать поражением в мировой войне свое проскальзывание к личной власти – это из области психопатологии. Было даже стыдно, что немалую роль во всей этой истории сыграл земляк Александра – выходец из Ташкента – Керенский Александр Федорович, с которым пересекались в детские годы, но друзьями не стали из-за разницы в возрасте. Потому и вины, даже косвенной, не должно существовать, а все равно стыдно было, когда узнал, что именно Керенский в Думе призывал к физическому уничтожению царской фамилии. Порядочные люди к убийству не призывают.
Вокзал против ожидания оказался освещен. Пролетки поджидали прибывших путешественников. У извозчиков (это князь давно понял) сверхъестественное чутье на пассажира. Вот и теперь подобрал его мужик бородатый вида бандитского, да кирасир-поручик давно уж перестал бояться кого бы то ни было.
– Не бойся, барин, – усмехнулся извозчик, – вид мой разбойный, дабы лихих людишек мелкого пошиба отпугивать.
– Да я не из пугливых, – улыбнулся в ответ Александр, усаживаясь.
– Вижу, – кивнул мужик, – боевой офицер. Из гренадеров?
– Из кирасиров, – ответил князь.
– Где ранило, ежели не секрет?
– Под Луцком.
– О! И я там воевал, в пехоте! – обрадовался извозчик. – Вы, кирасиры, там хороши были. Домчу с ветерком! Куда прикажете?
– Дом великого князя… Иосифо-Георгиевский собор… – назвал ориентиры Александр.
Извозчик внимательно глянул на пассажира и посерьезнел. Молча тронул с места. Ехать было недалеко, можно было и пешком прогуляться, если бы не нога. Озиравшийся по сторонам Александр не обратил внимания на молчание извозчика. Давно князь здесь не был, теперь пытался вспомнить город детства.
Александр достал деньги, чтобы расплатиться, но извозчик решительно отказался:
– Убери, кирасир! Будь здоров, кланяйся матушке… – и тронул с места.
Александр пожал плечами и взволновано зашагал к крыльцу, опираясь на трость. Дворец был темен. Дверь его никогда не запиралась на замок, была она свободна от затворов и в этот раз. Отец никогда не изменял своим привычкам, в том числе и привычке редко здесь бывать, предпочитая жить то в Искандере в предгорье, то в Золотой Орде в Голодной степи, то у второй жены Дарьи Часовитиной в Шелковичном переулке за крепостью. Понятие «дом» всегда было связано с мамой. Ее он и чаял увидеть в первую очередь. Может, даст Бог, и брат Артемий здесь?
Как-то не по-живому тихо… Хотя ночь. Александр на цыпочках подошел к двери маминой спальни и прислушался – тишина. Вдруг дверь бесшумно растворилась, и на пороге появилась мама с канделябром в руках. Неверный свет свечи усиливал тревогу на ее лице.
– Александр, – выдохнула она (ей всегда нравилось произносить именно полное имя сына) и протянула руки для объятия. Он взял подсвечник из ее рук и поставил на пол. Обнялись.
– Мама, наконец-то, – шумно шептал он, не понимая, почему шепчет – будить, похоже, некого.
– Отец так ждал тебя, так ждал, – всхлипнула она.
– Где же он?! – воскликнул Александр, отстранившись, чтобы посмотреть матери в лицо.
– Неподалеку, – ответила она, отведя взор.
– Так веди меня к нему! – обрадовался он нежданной близости отца.
– Сейчас? – непонятно удивилась мать.
Она скрылась в глубине спальни, а он вернулся на улицу и закурил, не находя объяснения странному поведению матери.
Минут через пять, когда он уже собирался вернуться в дом, она вышла и решительно пошла к воротам.
– Ты куда, мама? – удивился Александр, но пошел следом.
Надежда Алексеевна решительно обошла Иосифо-Георгиевский собор и резко остановилась неподалеку от стен храма – Александр чуть было не сбил ее с ног, не успев среагировать. Он проследил за ее взглядом и разглядел в лунном свете небольшой могильный холмик с врытым в землю крестом и украшенный цветами.
– Это что? – шепотом спросил он, уже зная ответ, но боясь себе в этом признаться.
– Это могила отца твоего, великого князя Николая Константиновича Романова, законного наследника престола российского, – четко ответила она. – Теперь ты – наследник.
– Папа! – выдохнул он еле слышно, и сердце в груди больно сжалось. – Прости, что опоздал, не от меня зависело. Бог свидетель.
– Он знал, – заверила его мать.
– Когда? – спросил Александр.
– В ночь с тринадцатого на четырнадцатое января, – ответила мать ровным голосом. – В Искандере. Меня рядом не было. Детали можешь у Дарьи узнать. Похоронили шестнадцатого. Много народу пришло, хотя большевики и запрещали, да разве можно запретить проводить в последний путь покойного. Уважали здесь твоего отца.
Ревнивый червячок шевельнулся и затих:
«Человек рожден для любви, а не для прелюбодеяния, – сказал ему как-то отец. – Если в душе зажглась любовь, то грех гасить этот огонь. Потому я всегда женюсь на тех, кого люблю. Не фаворитки, а жены… На все воля Божья, и если он дарит мне эту любовь, то я ее с благодарностью принимаю. Я уверен, что ты поймешь меня, потому что ты – мой сын».
Понял. Не сразу, но понял. В частности, наблюдая спокойное и даже дружеское отношение матери к «сопернице».
Светила полная луна. Шевелились в легком теплом ветерке весенние ветви, отягощенные молодой листвой да почками, а крест на могиле отца будто бы перечеркивал всю его жизнь. Впрочем, разве перечеркивал? Он, Александр, ее продолжение. Ему показалось даже, что отец именно сейчас воскрес в нем.
Он обнял маму за плечи и повел домой.
– Ты меня не оставишь, как он? – спросила она жалобно, что было совершенно не в ее духе.
– Я постараюсь, мама, – пообещал он.
Однако она сама же себе и ответила:
– Вы, мужчины, принадлежите не женам и матерям, а истории.

Мать отвела его в правый флигель, где жила семья дворецкого. Левый, что для него приготовил отец, большевики реквизировали, как ни странно, для архиерея. Жаль было домика детства, где Александр жил до девяти лет, пока не уехал в Санкт-Петербург на учебу, но архиерей Иннокентий оказался знакомым по Верному, где до начала войны Александр служил офицером для поручений при генерале Фольбауме. И затевать конфликт по выселению не захотелось. Менять дружество на жилплощадь – не по-княжески. Да и человек почтенный. Во флигеле было восемь комнат, а ему с семьей трех хватало. Да-да, потерянную было семью он вновь обрел в Ташкенте. Пока он воевал и лечился, мама увезла беременную невестку к себе, а в феврале 1917, уже в Ташкенте, родилась дочка Наталья. Вот уж на следующий день порадовался Александр дочурке! Всей семье порадовался, но дочке – особенно: сразу было видно – его дитятко, черты дедовы и отцовские были очевидны.
Часовитиным он нанес визит через пару дней. Дарья Евсеевна немного поплакала, вспоминая последние тяжелые часы отца. Он почувствовал, что ей и сводной сестре Дарье пришлось нелегко. Было видно, что они на самом деле любили отца. Пособолезновали друг другу, не покривив душой, но особых родственных чувств Александр в себе не обнаружил, да и с чего бы, когда он последние годы был далеко отсюда. Но расстались тепло. Когда Часовитины навещали могилу, то неизменно заходили к Надежде Алексеевне. Александр видел, что она была не против этих визитов. Для себя они ничего не требовали, но с сочувствием и участием выслушивали повествование о проблемах Надежды Алексеевны. Большевики стремились все национализировать, то есть отобрать дворец и электротеатр «Хиву», хлопкозаводы они национализировали сразу, как и поселок Искандер. Княжеский дом пока остался за Часовитиными.
Дней через десять Надежда Алексеевна, используя свои обширные знакомства, устроила сына на службу помощником к судье Яскловскому Илье Николаевичу. Тут оказался нелишним диплом Императорского Александровского лицея.
Мать все рассчитала правильно: семья – замечательно, но молодому человеку необходимо общение со своим кругом. В этот круг и ввел его судья. Ташкент того времени представлял собой полисную модель Вавилонского столпотворения: с одной стороны, в Туркестан были сосланы десятки тысяч пленных немцев, словаков, мадьяр, австрийцев и прочих заблудших европейцев. С другой – в начале января 1918 года все офицеры, юнкера и остальные сторонники Керенского, Романова и прочих обломков истории были выпущены на свободу под честное слово – не выступать против Советской власти. Последние в массе своей были боевыми офицерами, не остывшими от пламени мировой войны, которая еще продолжалась. До вооруженных разборок не доходило, но словесные перепалки были нередки. Впрочем, пленные многого себе не позволяли, но после 3 марта, когда был подписан сепаратный Брестский мир, означавший поражение России, слегка осмелели, ибо официально перестали быть пленными. А русское офицерство восприняло этот договор как личное оскорбление от большевиков и открыто лелеяло мечту о сатисфакции. Даже запоздалая денонсация Брестского пакта в ноябре не смыла оскорбления, ибо проигрыша России никто не отменял, да и страны Антанты имели теперь полное моральное право вытирать ноги о трусливых предателей. Так почти открыто считало русское офицерство. И сатисфакция назревала – всякий имеющий военное чутье это ощущал.
Александр Николаевич Искандер никаких организационных действий не предпринимал, и его никто к ним не привлекал – слишком заметная фамилия, но когда грянул выстрел крепостной пушки ранним утром седьмого января 1919 года, он сразу понял – началось. Вскоре прибежавший приятель подтвердил, что началось восстание, и дал адрес штаба – казармы бывшего 2-го Сибирского запасного стрелкового полка. Туда он незамедлительно и направился, наказав жене Ольге и вдове дворецкого организовать во флигеле чайный стол с самоваром и бутербродами для повстанцев. Когда он ушел, руководящую роль привычно приняла на себя Надежда Алексеевна.
На казарменном плацу царили анархия и бардак. В морозном воздухе вибрировал многоголосый и многоязыкий мат. Меж неорганизованными толпами носился на коне пьяный в подкову ординарец Осипова прапорщик Евгений Ботт. В штабе князь сразу же наткнулся на Константина Осипова – военного комиссара Туркестанской Республики, который несказанно обрадовался гостю и полез с пьяными объятиями и поцелуями. Александр Николаевич опешил. Кого угодно допускал здесь встретить, но никак не прапорщика Осипова – одного из столпов большевистского режима.
– И ты, князь, с нами! – по-детски радовался Осипов, обдавая Искандера перегаром.
– С нами! С нами! – вторил ему, чуть ли не пританцовывая, капитан Гагинский, вокруг приветливо улыбались штабс-капитаны Коноплев и Стремковский, поручики Бутенин и Савин, кто-то еще. Князь хотел было возмутиться, мол, власть надо брать на трезвую голову, но понял, что всем им страшно, и алкоголь – для храбрости.
– Сообщите добровольцам, что в моем доме они смогут подкрепить силы горячим чаем с бутербродами, если окажутся поблизости, – деловито сообщил он. – А мне прошу поставить боевую задачу.
– Задачу? – на мгновение задумался Осипов. – Бери роту мадьяр и выбей большевиков с кладбища! Засели, как заноза в заднице! Чечелев, проводи!
«Все смешалось в доме Облонских, – вздохнул про себя Александр. – Прапорщик использует капитана в качестве посыльного!»
Однако вполне трезвый капитан такой ерундой не заморачивался, а быстро проводил князя в казарму, где спокойно ждали приказа дисциплинированные мадьяры.
– Рота, стройсь! Смирно! Слушай приказ! – зычно скомандовал на хорошем немецком ротмистр Искандер. В течение нескольких секунд рота ела глазами своего командира. А князь продолжил: – Поставлена задача очистить кладбище от большевиков. Выходим из казармы и походным строем совершаем марш до кладбища! Выполнять!
Рота, рассредоточившись, вошла на кладбище сразу с трех сторон и фактически в упор расстреляла оборонявшихся. Благо похоронной команде далеко ходить не придется.
– Герой, князь! – похвалил Осипов, когда рота вернулась с победой. – Но с опытными вояками всякий офицер сможет победить, а ты теперь попробуй с необстрелянными. Новой «роте» князя представил штабс-капитан Коноплев. Сердце ухнуло ниже уровня плаца, когда Александр Николаевич увидел своих бойцов – десятков шесть-семь детей: гимназистиков, кадетиков и штатских добровольцев. Ружья они держали так, что стало ясно – впервые. Получив задание охранять участок между городским садом и Кадетским корпусом, дабы перекрыть возможный маршрут передвижения большевистских отрядов, Александр вывел отряд на исходные позиции и принялся обучать горе-бойцов тому, как не перестрелять друг друга в заварушке, а многих – как вообще стрелять. Ученики оказались способными: при первой же стычке они так расхрабрились, что обезоружили и взяли в плен несколько десятков человек. Возможно, большевики опешили от неожиданности, увидев перед собой мальчишек…
Сопроводив пленных на плац и оставив командовать одного «стреляного» прапорщика, Александр отправился домой, разрешив и бойцов своих отпускать по десятку-другому на обогрев и пропитание. Голодный желудок к геройству не склонен.
Дома он хорошо поел, проспал несколько часов, а утром, облачившись ­в парадный мундир, попрощался с семьей и матерью, пообещав вскорости вернуться с победой, и отправился к своему подразделению. Ночь прошла спокойно. Численность личного состава даже увеличилась – все мальчишки хотели стать победителями.
Из уст в уста передавались победные слухи, будто захвачена крепость (что позже оказалось неправдой), почта, банк, вокзал и другие учреждения, что вражеские подразделения переходят на сторону повстанцев. Стрельба слышалась издалека – никто на «детскую роту» не нападал, что косвенно подтверждало слухи.
Вечером, когда князь окончательно околел в своем парадном мундирчике под пальто на рыбьем меху, прибежал гимназистик и с выпученными от ужаса глазами шепнул князю на ухо, что мятежники покинули город.
С этого момента ход событий принялся неудержимо ускоряться и терять очертания реальности.
Александр Николаевич бросился с четырьмя сопровождающими на главпочтамт, находившийся неподалеку и вроде бы занятый «своими». Там обнаружилась полная деморализация на грани отчаяния. Большевики хитростью вывели из боя ударные рабочие отряды, сначала заманив, а потом, заперев их на складах, и тем переломили ситуацию. Отряд повстанцев во главе с Осиповым действительно бежал из города вроде бы по Чимкентской дороге.
Князь бросился назад к своей «детской роте», построил всех, поблагодарил за героическую службу и строго приказал спрятать оружие куда-нибудь подальше и забыть случившееся, как дурной сон. Мальчишки принялись храбриться, но на помощь пришли матери, набежавшие вдруг со всех сторон и утянувшие плачущих от отчаяния сыновей по домам.
Самому домой было никак нельзя: многие знали об его участии в восстании, и туда придут в первую очередь. Бегом вернулся к почте, реквизировал двухколесный шарабан и пятизарядный «Смит-Вессон». Быстро добрался до знакомого агронома, служившего на участке по Чимкентской дороге. С ним довольно быстро доехали до рабочего дома агронома, поужинали, помузицировали, и, выспавшись, князь сел в шарабан и отправился вдогонку отряду бывших повстанцев. Нагнал примерно через семь верст. Представился генералу, командовавшему отрядом, попросил представить себя остальным другим именем. Знакомые лично поймут: родственник царя, даже опальный, лакомая добыча и предмет торговли.
Темп нарастал. Обнаружив с полсотни конных, князь предложил, посадив всех на дровни, домчать до Чимкента и с марша взять его. Генерал и штаб не согласились, считая, что без конницы воевать нельзя. Тогда вместе с имеющимися кавалеристами попытался организовать боевое кавалерийское подразделение – сотню. Как ни спешили, время ушло – и кавалерия была встречена в Чимкенте картечью из орудий. Боевые позиции обороняющихся были обложены мощными хлопковыми тюками, которые ни одна пуля не пробьет. Пришлось отступить. Из Чимкента выступил отряд преследователей. Недалеко от поворота на Фогелевку местное население сообщило, что из Ташкента тоже вышел отряд большевиков. Попадать между молотом и наковальней не было никакого резона, посему свернули в ближайшие горы, расплатившись с воинами-мусульманами, которые решили разойтись по домам. Их было около тысячи. Каждому дали по сотне царских рублей – банк действительно был взят и очищен. Еще несколько человек во главе с генералом решили скрыться самостоятельно. По горной тропе двинулся сто один всадник. Через час подъема Бог послал отряду таджика, спускавшегося в долину. Ему посулили хорошие деньги, и он согласился стать проводником до Ферганской долины.
Мороз был изрядный! Хорошо, что князю удалось разжиться овчинным полушубком да брюками со свитером: относительное тепло позволяло смотреть ­­по сторонам, а не думать, как согреться. А посмотреть было на что: с горного хребта, свернувши вправо, было отлично видно белую заснеженную долину, напоминавшую экран синематографа. И происходило то, что можно было увидеть только в фильме, ибо в жизни так хорошо не бывает: ташкентский и чимкентский отряды большевиков приняли друг друга за беглецов и открыли яростный огонь. Ошибку выяснили нескоро, успев сильно уменьшить свои ряды. Повстанцы, порадовавшись забавному эпизоду, продолжили путь.
На рассвете следующего дня увидел князь внизу знакомое отцовское имение Искандер и деревню вокруг. Тяжко вздохнул. Жители деревни выбежали из домов и, взобравшись на крыши, наблюдали за продвижением отряда, не предполагая, что следят за князем Искандером. Долгое кино было: тропа серпантином вилась по склону, и беглецы все время оставались на виду.
Таджик привел их в горный кишлак, где они отогрелись и утолили голод, а также узнали, что ближайший Александрийский перевал проходим только два летних месяца в году, а до остальных дороги сейчас непроходимы. Но ситуация выбора не оставила: к кишлаку приближался большой отряд красных. Принять бой в кишлаке значило обречь его жителей на смерть, да и силы были несоизмеримы: сотня, вооруженная только винтовками, против тысячи бойцов с пулеметами. Пришлось отбиваться на горных тропах. Позиция у отряда была более выгодная – сверху вниз, но силы человеческие ограниченны. Отбившись, надо было сразу уходить как можно дальше, чтобы успеть отдохнуть и выспаться до следующего боя.
Пришлось пройти через десятки боев как с красными, так и с возжаждавшими денег и золота мужиками-молоканами из Искандера, прознавшими, что у беглецов богатства из банка. С этими разобрались быстро. Но наступил момент, когда двигаться дальше на лошадях стало невозможно. Пришлось спешиться. Прощались и плакали, денег заплатили горцам, чтобы заботились о четвероногих боевых братьях и не отдавали их большевикам. Отбив последнюю атаку, ушли пешим ходом, гоня впереди коз для пропитания. Поверх сапог давно уже были надеты местные «мокасины» мехом внутрь и наружу – и тепло, и не скользят. С собой несли раненых, провиант с лекарствами.
Тропы становились все круче и опаснее – каждый шаг мог стать последним. Шли в связке. Однажды князь сорвался и повис над пропастью. Вытащили, но страх высоты остался навсегда.
Некоторые отцеплялись от связки, садились на тропу и замерзали. Были случаи, когда замерзали и часовые. Спали в «снежных могилах»: дно застилали палками и полушубками, потом ложились слоями, временами меняясь.
Наконец подошли к перевалу. Он уже был хорошо виден, но поднялся такой буран, что ветром сбивало с ног, снежные лавины унесли еще несколько человек. Пришлось возвращаться в кишлак, а сил уже не осталось. Еще несколько человек сорвалось в пропасть.
На подходах к кишлаку отряд встретили двое таджиков. Предупредили, что в кишлаке встали на ночлег большевики. На все воля Аллаха… Беглецы перерезали и перестреляли спящих врагов – обычный сон перешел в вечный…
Через пару дней снегопад закончился, вышло солнце, и отряд вновь двинулся к перевалу. На последнем привале увидели, что с перевала спускаются пять человек, местные. Подошли, поприветствовали друг друга, начали осторожную беседу. Когда пришельцы выяснили, что перед ними не большевики, а «Николай-адами», то есть «царские люди», главный из них – красавец-богатырь Нурмаш – сообщил, что их навстречу послал Мадамин-бек, которого освободили из ташкентской тюрьмы во время событий.
Радостное воодушевление подняло беглецов и отправило в путь.
На подходах к перевалу ноги проваливались в снег, при этом он так ослепительно сверкал! Многие ослепли, и приходилось вести их в связке. Князь спасался лисьей шапкой: ее мех, свисая, прикрывал глаза, защищая их от солнечных бликов. Выбиваясь из сил, по очереди протаптывали тропу. Подошла очередь князя. Барахтался в снегу, барахтался – и рухнул, наконец, в полном изнеможении. Не было сил, хоть застрелись! Он и попытался это сделать, потянувшись за «Смит-Вессоном», но и на это сил не оказалось. Тогда обернулся он и крикнул назад по цепи:
– Ложимся! Отдыхаем!.. – и прошептал под нос: – Пять минут… Пять часов…Пять веков…
Никто не возражал.
Лежит князь и молится: «Матерь Божия! Не оставь добротой своей – дай сил подняться и идти!» – поднимает взгляд на перевал, обозначенный двумя приметными скалами – слева высокая, а справа пониже – и видит то, чему поверить не может: на той скале, что выше, стоит ангел с мечом в руке и с венком терновым на голове, залитый ослепительными солнечными лучами. Меч его сверкает, и им он вроде бы подзывает князя... Александру показалось, что он встал, на самом деле неведомая сила переместила его на вершину скалы.
Оказалось, что это не ангел, на князя вопросительно смотрела совсем юная девушка с удивительно белыми, язык не поворачивается сказать – седыми, волосами, свисающими вдоль тела, слегка прикрытого шкурой снежного барса. На ногах – грубо сшитые меховые мокасины. Большая же часть тела не была укрыта одеждой, и при этом не наблюдалось ни малейших признаков обморожения. Даже на взгляд ощущалась теплота и нежность кожи. А в руке ее, оказалось, был вовсе не меч, а нечто вроде самодельного копья или глефы – отполированное белое древко с укрепленным кожаной обмоткой кинжалом на конце. И не так уж ослепительно сие изделие сверкало. И никакого венка на голове – часть волос была заплетена в косы и обкручена вокруг головы. Чуть пониже на той же скале спокойно стояли два крупных снежных барса и с интересом, похоже, гастрономическим, взирали на князя.
«Диана?.. Артемида?.. Дева Мария?.. Я же ее на помощь звал…»
– Гури, – услышал князь, хотя видел, что таинственное существо рта не раскрывало. Непроизвольно оглянулся в поисках источника звука, но поблизости никого не было.
– Гури? – повторил он, вопросительно глядя на нее.
И опять услышал:
– Гури…
– Не знаю таких богов, – пробормотал он. Хотя гурия – райская дева, с трудом вспомнил он восточные сказки. – Я в раю?.. Не чаял… Неужели удалось достать «Смит-Вессон»?
Чуть развернувшись, она указала рукой за перевал, туда, где хорошо виднелась долина.
Уже нечаемая радость захлестнула Александра: – Дошли! – Хотя далеко еще не дошли, а только увидели.
– Что будешь там делать? – услышал он вопрос.
Откуда она русский знает? – удивился князь и ответил: – Как что? Давить клопов, пожирающих великую империю! Пока всех не передавлю…
Гури нахмурилась. А князь погрузился в темноту и перестал ощущать себя, успев понять, что в раю думать об убийстве – грех…
– Ташкент, господа и товарищи! Та-ашкент! – зычно объявлял проводник, двигаясь по вагону. – Приехали! Не забываем багаж!
Этот архангельский глас и извлек Александра из мрака беспамятства, последовавшего за бредовым адом Морфея. В первые мгновения пробуждения он еще пытался извлечь в реальность то, что совсем недавно казалось жизненно важным. Однако Морфей не желал делиться своими владениями, и черная воронка небытия высасывала из памяти остатки не то что событий, но даже впечатлений.
Опираясь на трость, князь вышел на слегка освещенную привокзальную площадь. К нему лихо подкатила пролетка, и извозчик весьма бандитского вида пригласил:
– Садись, барин! Мой Пегас только для вас! Адрес называй – домчит тотчас.
– Дом великого князя… Иосифо-Георгиевский собор… – усаживаясь, назвал ориентиры Александр.
– О! – вроде обрадовался мужик. – А я-то смотрю, лицо знакомое! Из Искандера я, извозом подрабатываю. Ваш батюшка и нам отец-благодетель родной!
Весь недолгий путь бородач вдохновенно рассказывал, как уважает великого князя Николая Константиновича простой народ, что православный, что басурманский. Приятно было слышать сие после звериной ненависти к монаршей фамилии в России.
Отец встретил его на крыльце.
– Мне телефонировали, что поезд прибыл, – объяснил он. – А уж то, что ты на этом поезде, сердце доложило. Здравствуй, сын, – обнял он Александра.
«Сильно сдал, – оценил сын. – Но дух, как всегда, боевой. Молодец».
А тут и мама подоспела, да из флигеля жена Ольга прибежала. И начались женские «ахи-охи» и причитания.
Минут через пятнадцать жена увела его во флигель, где он принял ночную ванну и, чуть перекусив, лег спать в кои-то веки не один.
Через три дня, дав перевести дух с дороги, отец увез его в Искандер, невзирая на недовольство Надежды Алексеевны и невестки Ольги.
– Дорогие княгинюшки, – с улыбкой объяснил он. – У мужчин всегда будут свои мужские дела, иначе они перестанут быть мужчинами, и вы вряд ли сможете их любить. Всякая разлука подразумевает встречу. Ждите – и будет вам радость.
А «мужские дела» оказались весьма серьезными. Выяснилось, что в Туркестане шла кропотливая работа по подготовке свержения власти большевиков и прочих эсеров, и Николай Константинович принимал в ней стратегическое и тактическое участие, фактически возглавляя штаб будущего восстания. Ему был крайне необходим грамотный офицер, с которым можно было бы оттачивать детали предстоящих военных операций. Александр, можно сказать, только что из боя и знает особенности современных военных действий. Этого Николаю Константиновичу не хватало.
И стали они двуглавым штабным орлом, время от времени докладывавшим свои разработки полковнику Петру Георгиевичу Корнилову и генерал-лейтенанту Луке Лукичу Кондратовичу, занятым, в основном, организационной работой по созданию боевых структур по всему Туркестану. Несколько месяцев спустя особо полезен оказался Иван Матвеевич Зайцев, полковник, недавний командующий русскими войсками в Хиве и комиссар Временного правительства в Хивинских владениях. Он прекрасно знал местную специфику, расстановку сил и предпочтений, будучи к тому же главой Амударьинского казачьего войска, в состав коего вошли и киргизы, и узбеки, и каракалпаки. В данный исторический момент он был беглым из Ташкентской крепости арестантом. Он поселился в Искандере, где его почему-то не искали. Возможно, считали, что он давно далеко от Туркестана? На него-то великий князь и возложил обязанности начальника штаба. Зная о монархических планах организации, полковник Зайцев с благодарностью принял назначение, он координировал военные организации почти по всему Туркестану: в Самарканде, Коканде, Красноводске, Асхабаде, Верном. Когда двадцатого июля пришло известие о расстреле царской семьи, в монархические планы посвятили и Александра.
– Перст господень указывает на нас, – сказал Николай Константинович сыну.
Трудно было не согласиться. В отличие от отца Александр никогда не был республиканцем. Но долго вживаться в роль времени не было: восстание назначили на 25 июля. Очень уж удачно все складывалось: часть военного контингента большевиков отправилась в Туркмению усмирять тамошнее восстание, часть двинулась к Оренбургу противостоять вторжению в Туркестан войск атамана Дутова. Оставшиеся две тысячи штыков тоже сила немалая, но на то и существует военная хитрость, чтобы противостоять силе. На острие атаки оказались недавние враги: военный комиссар Туркреспублики Константин Осипов, который вызвал в крепость всех комиссаров, и полковник Зайцев с отрядом переодетых в красноармейцев повстанцев. В крепости и обезглавили Туркреспублику. Офицеров взяли по месту их квартирования, а солдат генерал Кондратович призвал к службе государю и отечеству. Собственно, у безоружных солдат выбора не было, но генерал сумел их убедить, а не вынудить.
Двадцать пятого же начались восстания в Верном, Беловодье, Пишпеке, Семиречье. Хан Джунаид и Азиз-хан выступили на помощь Асхабадскому восстанию. Послал в Туркмению один полк и Лавр Георгиевич Корнилов, командующий Добровольческой армией. Войска эмира Бухарского захватили участок железной дороги, помешав перемещению войск большевиков. Из Ферганской долины двинулись с победными боями повстанческие войска Мадамин-бека.
Восстание, по крайней мере, в Ташкенте, обошлось относительно малой кровью. Пострадала власть, а не народ, который приветствовал победителей.
Нельзя сказать, что победа была окончательной: крупные воинские подразделения Красной армии продолжали вести бои, но это были уже локальные очаги сопротивления, на подавление которых направлены все усилия. Москва отправила войска на помощь Туркестану, но поскольку Среднеазиатская железная дорога была в руках казаков Дутова, пробиться им не удавалось.
Необходимо было срочно делать отвоеванную власть легитимной, то есть юридически и всенародно признанной.
И состоялось скромное, но выдержанное в соответствии с вековыми канонами венчание на царство Николая Константиновича Романова, где Александр был объявлен наследником. Вся церемония слилась в памяти цесаревича в единое вневременное действо, в реальности которому места не было, ибо казалось оно Александру эпизодом сказки, почему-то произошедшей наяву. И только коварный выстрел Осипова, метивший в императора, а сразивший императрицу Надежду Алексеевну, вернул его в жестокую реальность. Осипов явно рассчитывал возглавить Туркестанскую республику и не мог сдержать разочарования и жажды мести. Спаси Боже епископа Луку, то есть доктора Ясенецкого-Войно, у которого хирургические инструменты оказались с собой в соборе, и он смог вовремя сделать операцию.
Надежда Алексеевна выздоравливала трудно, но уже через месяц благодаря заботам Дарий Часовитиных, старшей и младшей – неуемная энергия новой императрицы нашла применение в организации сети медицинских госпиталей для армии и гражданского населения. Она учредила также сеть сиротских приютов – война плодила сирот всех национальностей.
Первой нового императора признала Греция, где была королевой сестра ­Николая Константиновича Ольга, всегда сочувствовавшая ему, вскоре к ней присоединился сколькотоюродный племянник – король Англии Георг V. А там и прочие подтянулись. Не замедлили отметиться и мелкие государственные образования разорванной на мелкие части России, которым с большевиками было не по пути, а самостоятельно противостоять им силенок не хватало.
Признание – это хорошо, но надо было и силу демонстрировать, то есть для начала очистить от большевиков Туркестан, ставший базой для возрождения монархии. Эту задачу и решал командующий войсками Туркестана генерал Зайцев. В Бухаре, Хорезме, Каракалпакии, Туркмении было кому этим заняться, ожидалась активная поддержка от генерала Корнилова и Добровольческой армии, а в ферганском анклаве надежда была только на повстанческие соединения Мадамин-бека и Константина Монстрова да на ташкентские воинские подразделения. Их-то цесаревич и предложил тайно направить в тыл противника, дабы испытал он прелести бытия между молотом и наковальней. Предлагалось повторить суворовский переход через Альпы в форме перехода через тянь-шаньский Александрийский перевал в Ферганскую долину. После тщательной проработки операции с топографами и проводниками Зайцев одобрил план, хотя и со скрипом – рисковать цесаревичем не хотелось, но, с другой стороны, цесаревичу и вообще новому императорскому дому нужен авторитет и всенародная любовь. Без личного героизма сие не зарабатывается.
Известно было, что наилучший период для преодоления перевала – лето, а стоял октябрь. Хотя была вероятность благополучного похода, но не все проводники были с этим согласны. Однако войны без риска не бывает.
В поход вышел конный полк. Ясно, что весь путь верхом преодолеть невозможно, но хотя бы та часть пути, что это позволяет. Потом коней предполагалось вернуть без всадников. А Мадамин-бек гарантировал, что обеспечит спустившихся с гор лошадьми.
После двух дней пути полк обстреляли. Пять человек было убито, десять ранено. Жители ближайшего кишлака объяснили, что в горах давно уже скрывается отряд «балшавой» (так они называли большевиков), время от времени нападая на кишлаки в поисках пропитания. Людей не убивали, но съестное забирали подчистую и угоняли скот. Местные джигиты уже сформировали отряд для отражения набегов. Организовали наблюдательную сеть и следили за грабителями. Полк предупредить не успели. Пришлось срочно приступить к операции по зачистке гор. Местные джигиты помогли бойцам полка по тайным тропам окружить красных. Остальное больше походило на забой скота, а не на войну.
А потом пошел дождь. Тучи легли прямо на склоны, и ехать приходилось сквозь них. Видимость ограничивалась несколькими метрами. Сначала размокли и превратились в ручьи тропы, потом полились потоки со склонов. Иногда скатывались грязе-каменные сели, унося тех, кто оказался на пути. В ближайшем кишлаке встали на привал, тщетно дожидаясь прекращения дождя. Выяснилось, что дальше лошадям было уже не пройти. Продолжили путь пешим ходом. Темп резко снизился, да и поклажа за спиной тормозила. Одежду давно уже можно было выжимать. Похолодало. На ночь устраивались в каменных расщелинах под «козырьками», хотя бы слегка прикрывающими от прямого дождя. После полуночи ударил внезапный мороз, дождь превратился в снег, одежда покрылась корочкой льда. Развести костры было невозможно. Пришлось продолжать путь в темноте. Заледеневшие склоны оказались очень опасны – время от времени кто-то с криком улетал во мрак. Рассвело. Полк представлял печальное зрелище: все с ног до головы были в мерзлой грязи. Густой снег довел видимость почти до нуля. Цесаревич давно уже приказал идти в связках по десять человек. Поэтому больше никто не падал ­в пропасть, которая терпеливо ждала справа. Еще через пару часов снег прекратился, покрыв склоны толстым покровом, показалось солнце, но опять сильно приморозило, отчего мокрый снег превратился в ледяной наст. Вдали показался перевал, обозначенный двумя скалами: одна – повыше, другая – пониже. Подниматься по склону стало совсем трудно: ноги скользили по льду, руки стерлись в кровь, удерживая тело от скольжения в пропасть. Александр приказал пристегнуть к ружьям штыки и использовать их в качестве альпенштоков. Сам шел первым, дабы примером вдохновлять подчиненных. В какой-то момент поскользнулся и сильно ударился головой о замерзший снег. Хорошо, что не о камень. Понял, что сил больше нет. Крикнул вниз по склону приказ отдыхать. Это ему казалось, что крикнул, – прохрипел, но приказ прошел по цепи. Все с удовольствием залегли, а Александр ждал, когда исчезнут черные круги перед внутренним взором.
– Матерь Божия! – взмолился он. – Не оставь добротой своей, дай сил подняться и идти! Я же не один – за мной люди, которых я должен довести до цели… Помоги, святая Мария!.. – в голове вдруг зазвучала заставившая трепетать душу «Аве Мария».
Когда взгляд прояснился, цесаревич глянул наверх. В глаза светило солнце, две тени от скал, охранявших перевал, легли на склон. Он не поверил своим глазам, когда увидел, что на более высокой скале стоит ангел с мечом в руке и с венком терновым на голове, весь залитый ослепительными солнечными лучами. Меч его сверкает, и им он вроде бы подзывает цесаревича...
Неведомая сила подхватила его и представила перед…
На цесаревича вопросительно смотрела совсем юная девушка с удивительно белыми, язык не поворачивается сказать – седыми, волосами, свисающими вдоль тела, прикрытого шкурой снежного барса.
А в руке ее, оказалось, был вовсе не меч, а нечто вроде самодельного копья или глефы – отполированное белое древко с укрепленным кожаной обмоткой кинжалом на конце. И не так уж ослепительно сие изделие сверкало. И никакого венка на голове – часть волос была заплетена в косы и короной обкручена вокруг головы. Чуть пониже на той же скале спокойно стояли два крупных снежных барса и с интересом, похоже, гастрономическим, взирали на цесаревича.
«Диана?.. Артемида?.. Дева Мария?.. Я же ее на помощь звал…»
– Гури, – услышал князь.
– Гури? – повторил он, вопросительно глядя на нее.
И опять услышал:
– Гури…
– Не знаю таких богов, – пробормотал он. Хотя гурия – райская дева, с трудом вспомнил он восточные сказки. – Я в раю?.. Не чаял… Неужели?.. – страха не было.
Чуть развернувшись, она указала рукой за перевал, туда, где виднелась долина.
– Что будешь там делать? – услышал он вопрос.
– Как что? Давить клопов, пожирающих великую империю! Пока всех не передавлю…
И отчетливо увидел свой полк, несущийся в атаку с шашками и палашами наголо и рубящий убегающих врагов. Головы отлетали от тел, как цветы подсолнухов от стеблей. Кровь лилась, и душу переполняла хищная радость...
Гури нахмурилась. А князь погрузился в темноту и перестал ощущать себя, успев понять, что в раю думать об убийстве – грех.

– Ох, слава тебе Господи! – услышал Александр, открыв глаза. Над ним склонилась странно знакомая бородатая физиономия весьма бандитского вида. – Очухался раб Божий.
– Х-х-то?.. – прохрипел князь.
– Я кто? – улыбнулся бородач. – А Михалыч я, лекарь твой. Меня Никифорыч призвал в чувство приводить вас, ненароком под обстрел попавших, из люцинаций извлекать. Профессор он медицинский, но против меня по части отрав всяческих все равно ребятенок малый, ибо отраву чувствовать надо. Остальные давно уж оклемались, а тебе больше других досталось отравы, да еще и осколками по ноге. Я тя еще травами попою, чтобы лучше кости срастались. Говорят, что и контуз с тобой приключился…
Александру сначала послышалось, будто конфуз приключился – смутился, но потом сообразил, что речь идет о контузии. Это на войне почти обычное дело: не убило, так контузило. Слушал он, слушал лекаря своего странного и вдруг осознал – это же извозчик с ташкентского вокзала, который его подвозил… дважды… Как такое могло быть?! И ташкентский вокзал, и дважды… Действительно галлюцинации?
Михалыч напоил пациента каким-то горьковатым отваром, в голове стало постепенно проясняться, он осознал, что находится в госпитале, только что пришел в сознание. Но при этом и галлюцинации его обретали невероятную реалистическую четкость: он до мелочей вспомнил каждую, и ему стало страшно.
– Год ка..а? – спросил он.
– Да шишнадцатый утречком был вроде, – усмехнулся лекарь. – Декабрь… Снег на дворе.
– Царь?..
– А что ему станется? Царствует наш царь-батюшка, пиратор российский, воюет ворога.
«Значит, точно привиделось… Неужто галлюцинация может быть так похожа на жизнь?.. Матерь Божья, Мария? Гури?.. – имя это странное необычайно взволновало его, и взгляд нахмуренный ясно вспомнился… Что она хотела сказать ему? Чем была недовольна? Почему дважды спрашивала об одном?»
Утомленный непосильной загадкой, князь уснул.
Во сне ему явилась Гури в сопровождении своих барсов, только она была уже не на скале, а на берегу маленького, но удивительно красивого горного озера, в которое спадал небольшой водопад. Он сам стоял рядом – покрытый грязной коркой льда, обессиленный. Она печально смотрела на него несколько мгновений, потом взяла за руку, не побрезговав грязью, и повела в озеро неподалеку от места падения водопада, по пути сбросив ирбисову шкуру. Сначала сама вошла в воду, потом потянула за собой его. Он стоял в воде, нежно обнимавшей его, и постепенно с тела и одежды отходила грязь и возвращалось тепло жизни. Тогда он погрузился в озеро с головой, а когда вынырнул, оказалось, что проснулся.
Над его кроватью склонились уже два бородача. Впрочем, второй был весьма благообразен – сразу видно, что профессор.
– Вы кто? – спросил князь вполне внятно.
– Иванов Петр Никифорович, – представился профессор. – Медик и отчасти виновник того, что с Вами произошло.
– Виновник?
– Это я предложил использовать галлюциногенные яды в войне и разработал способы.
– Ногу-то не вы мне повредили, – слабо улыбнулся князь.
– Ногу не я, я помогаю ее лечить.
– Где сейчас Гвардейский кавалерийский корпус генерала Гусейна Хана Нахичеванского? – деловито спросил князь.
– Мы, собственно, в его расположении, – ответил профессор.
– Не сочтите за продолжение бреда, – криво улыбнулся Александр. – Но мне жизненно необходимо встретиться с генерал-адьютантом Гусейном Ханом Нахичеванским!
– Но… – растерялся Петр Никифорович.
– Речь будет идти не обо мне, а о судьбе страны, – заверил больной.
Профессор недоверчиво на него посмотрел.
– Вы знаете, кто я? – спросил Александр.
– Поручик князь Искандер, – сообщил профессор.
– Это лишь часть правды… Я – троюродный брат императора, сын опального великого князя Николая Константиновича Романова, отбывающего ссылку в Ташкенте. Я никогда, хотя бы из гордости, не позволил себе искать аудиенции у государя, но необходимость крайняя. Собственно, аудиенция не обязательна, будет достаточно, если Гусейн Хан Нахичеванский сам лично передаст императору мою информацию.
Александр терпеливо принимал все лечебные процедуры и ждал. Попросил побрить себя и придать относительно приличный вид. Михалыч его отвлекал от тяжких мыслей своим хитрым балагурством, потчевал отварами.
Вечером в палату решительно вошел Гусейн Хан.
– Поручик Искандер Александр Николаевич, рад видеть вас в относительном здравии, мы долго опасались… Как вы?
– Жив, ваше высокопревосходительство, – доложил Александр. – Благодарю, что любезно откликнулись на мой зов.
– Мой долг, но и интересно, что вы можете мне сообщить после нескольких месяцев… забытья, – ответил генерал.
– Разговор будет долгим, потому что важны мельчайшие детали – по ним вы сможете судить, брежу ли я, а если не поверите, то позже проверить, насколько я был близок к истине. Однако мне кажется, что еще не поздно сделать так, чтобы то, о чем я расскажу, никогда не произошло. Присаживайтесь удобней, ваше высокопревосходительство. И вы Петр Никифорович, Михалыч, прошу… Вам судить тоже, насколько я буду нести бред, насколько сообщать информацию из открывшихся благодаря вашей отраве источников.
Князь Искандер говорил долго, закапываясь в детали, называя даты, имена, события, от которых у слушателей волосы дыбом вставали. Грамотно по ходу анализировал ситуацию. Когда он назвал дату и место расстрела царской семьи, Гусейн Хан вскочил и даже открыл рот, чтобы возмутиться, но осек себя и медленно сел.
Александр поведал оба варианта событий, потому что ключевые этапы их и наиболее важные исторические персоны присутствовали в обоих.
Когда князь закончил, генерал повернулся к профессору:
– Что скажете, доктор?
– Это не похоже на галлюцинации, совершенно не похоже…– довольно уверенно поставил диагноз Петр Никифорович.
– Пресвятая богородица ему глаза души открыла, – изрек свой диагноз Михалыч. – Грех отмахиваться. Оглянитесь, ваше высокопревосходительство, все к тому и идет, только не все замечать хотят.
Гусейн Хан помолчал с минуту, размышляя, потом твердо сказал:
– Я доложу государю императору. Постараюсь договориться об аудиенции. Он скоро с инспекцией к нам должен быть.
– Благодарю вас! – с чувством сказал поручик Искандер и закрыл глаза, почувствовав, что переутомился. Сознание соскальзывало во мрак. Он усилием воли открыл глаза и кивком попрощался с генералом.
Все вышли.
– Я сделал все, что мог, Гури… – прошептал он, чувствуя, как воды сказочного озера омывают его тело. – А может, и не все?.. Живы будем – не помрем… Ты права – не убий! Но как же не убивать, когда убивают твою родину?..

«Звезда Востока», № 6, 2016

• Назад
• Вперёд