Александра Давшан. Если правды жизни не нарушить...

Жизнь в «голубой и веселой стране», условной Персии, созданная С. Есениным и С. А. Толстой на даче под Баку, была нарушена телеграммой из Москвы. Автора просили срочно представить в Госиздат рукопись собрания сочинений – первого на его родине. Поэт ждал этого: «Принимаю, что было и не было, Только жаль на тридцатом году – Слишком мало я в юности требовал, Забываясь в кабацком чаду». Еще ранее и откровеннее в письме к Галине Бениславской: «Этого собрания я желаю до нервных вздрагиваний. Вдруг помрешь – сделают все не так».
В начале сентября 1925 года он был в Москве. Жить поэту оставалось полгода, а если вспомнить, что 26 ноября он ляжет в клинику профессора П. Ф. Ганнушкина, то на работу над собранием – и того меньше. Как распределить написанное, Есенин продумал давно, решив в первый том включить лирику, во второй маленькие поэмы и в третий – поэмы. Именно так печатается в популярных изданиях Есенин и сегодня.
Первый том составлялся в хронологической последовательности. Требовательность в отборе стихов оказалась у Есенина высочайшей. Все ранее опубликованное как самостоятельные издания («Москва кабацкая», «Любовь хулигана») лишается названий. В оглавлении сохранено лишь одно заглавие «Персидские мотивы». Созданные после других, эти стихи завершали том. Получалось, что есенинская лирика заканчивалась стихами о стране, где «Честь моя за песню продана… вся жизнь моя за песню продана». О какой стране идет речь? Чей итоговый образ в словах «Улыбнемся вместе. Ты и я. За такие милые края». Конечно, это образ прекрасной родины поэзии, но далекий от своих истоков.
И тогда Есенин начинает новые стихи. Четыре стихотворения, написанные в один день – 13 сентября – обращены к сестре Шуре: «В этом мире я только прохожий… Потому и на веки не скрою, Что любить не отдельно, не врозь – Нам одною любовью с тобою Эту родину привелось».
Изо дня в день следуют стихи давно задуманного зимнего цикла. Примет русской зимы действительно немало: «снеговое раздолье», «снежная замять», т. е. ненастье, оно давит, сбивает с ног. Так у В. И. Даля. «Метельные всхлипы», «метельный чад», «озябшая луна», «свищет ветер», ветер раскачивает одинокие в поле деревья. Это ближе к пушкинской зиме в «Капитанской дочке», чем к искрящимся строкам «Мороз и солнце. День чудесный».
Однако попасть в лирический том собрания сочинений успели лишь двенадцать поэтических миниатюр. Они никак не отделены от предшествующих стихотворений. Двадцать семь стихов под заглавием «Персидские мотивы» для Есенина единое произведение. Но только пятнадцать и тематически, и стилистически соответствуют заглавию.
Попытаемся понять замысел поэта. Он связан с иным направлением творческих поисков и отчасти представлен поэтом в ответах на пушкинскую анкету, распространенную среди писателей в 1924 году: «Пушкин – самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспринимаю его все больше и больше как гения страны, в которой я живу… Постичь Пушкина – это уже нужно иметь талант». Это признание осталось недоступным для его современников, а вот предисловие к собранию сочинений сможет прочитать любой. Здесь под заголовком «О себе» говорилось: «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину».
В русской литературе Пушкин первым создал романтическую поэму на восточной почве. Соотношение элементов сюжета, группировка образов в этом сюжете после Пушкина повторяются неоднократно и в романтизме, и в реализме. Герой оказывается на чужбине, при этом повод – различный. Будучи пленником (Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, вплоть до наших дней) или свободным, встречает героиню. Любовь может быть разделенной или отвергнутой. Для автора главное – судьба героя. Заданные вопросы решаются в соответствии с приоритетами русского сознания и ценностями национальной культуры, обретая выражение в понятийно-образной системе. У Есенина, в частности, концептами русского героя окажутся поле и слово, чужеземной героини – роза, русская героиня индивидуального концепта не получила.
Русская часть «Персидских мотивов» начинается с возвращения героя на родину, о чем он предупреждал: «Мне пора обратно ехать в Русь» («В Хороссане есть такие двери»). Акцентируется образ, характерный для русского быта, т. е. специфическая форма передвижения по бесконечным пространствам, запечатленная классиками – от иронического («Зачем знать географию, извозчик довезет») до патетического образа тройки («И какой же русский не любит быстрой езды?! Его ли душе, стремящейся закружиться, завертеться, сказать иногда: черт побери все! Его ли душе не любить ее?!») Гоголевская проза преображается у Есенина: «Эх вы, сани! А кони, кони! Видно, черт их на землю принес. В залихватском степном разгоне Колокольчик хохочет до слез. Ни луны, ни собачьего лая в далеке, в стороне, в пустыре».
Если присутствие героя на чужбине связано с местом для бесед, обмена новостями, то есть чайханой, и встречает гостя чайханщик, то на родине первым спутником, совершенно обязательным, будет ямщик: «Пой, ямщик, в перекор этой ночи».
Строфы 3-я, 4-я, 5-я и 6-я в первых стихотворениях обеих частей –  явная перекличка, ибо воспоминания и похвальба о молодости, лихости, влюбленности различается только бытовыми национальными деталями. В одном случае это «лукавые девичьи очи», в другом «мигнули очи, приоткинув черную чадру». Если в деревенской жизни «разговорчивая тальянка уговаривала не одну», то в Тегеране «все равно калитка есть в саду» и т. п.
Ситуация разговора, необходимого герою, на чужбине с переводчиком (менялой), на родине – с матерью. А сказать лирический герой хочет самые главные слова о преданности, любви, ожидании и надежде. «Люблю», «поцелую», «моя» из «Персидских мотивов» в их русской части получают следующее выражение: «лучше тебя никого не видал», «снова я ожил и снова надеюсь», «то, что далось мне, про то и пою». Искренность поэта в отношениях безусловна.
Встреча с героиней развивается в связке из двух стихотворений. В восточном цикле («Шаганэ ты моя, Шаганэ») лирический герой рассказывает о себе, объясняет персиянке свою непохожесть, отсюда образ золотого ржаного поля, ей неизвестный. В русском цикле («Слышишь – мчатся сани…», «Голубая кофта. Синие глаза»), т. е. на родине, возможность сближения и откровенного разговора обеспечивается отсутствием вблизи посторонних на зимних забавах. Сколько об этом написано в русской литературе – от встречи Кити и Левина на катке у Л. Толстого до «Шуточки» А. Чехова!
Второе стихотворение в этой связке содержит любовное признание. На родине Саади русскому герою придется чему-то научиться и что-то отвергнуть. Он остается в любви русским поэтом, и красавица для него прекраснее розы. В русском цикле со стихотворением о первой встрече с героиней все сложнее. Встреча иначе оформлена: «затеряться в поле» – это встреча наедине. Она сразу «любимая». Это слово в «Персидских мотивах» встречается лишь однажды. Там она «милая», «прекрасная», «дорогая», «не ревнивая», «персиянка» и «пэри». Только в стихотворении о поэте – в одинаковой ситуации измены – мы находим полное совпадение: «И когда поэт идет к любимой, а любимая с другим лежит на ложе» – так в персидском цикле. В русском – «И песне внемля в тишине, любимая с другим любимым».
Развитие любовного сюжета по существу одинаково – герои по разным причинам разлучаются. В восточных стихах большая часть лирических строк воссоздает мир красоты, прекрасных звуков, ароматов, желаний. В русском цикле это короткие двустишья, где исчезает условность и приукрашенность. Они написаны в один присест 4-го и 5-го октября 1925 года.
Здесь можно узнать упоминаемых героинь, хотя не стоит забывать, что строго портретными эти стихи не являются. Так, если известно, что синие глаза у Анны Берзинь, то это вовсе не значит, что все дальнейшее про нее. Так же и строки «Не криви улыбку, руки теребя, Я люблю другую, только не тебя» могут относиться не только к Софье Толстой – последней жене.
Параллельно с сюжетом любовным развивается, а затем и подавляет его, сюжет о судьбе поэта как творца песни, или проще, в традициях русского реализма, история «бедного сочинителя». Бесплодны попытки поэта стать счастливым в чужой стране, используя свое особое положение: «В далеком имени Россия – Я известный, признанный поэт», «Коль родился я поэтом, То целуюсь, как поэт», а надо бы – как Саади! «Ни к чему в любви моей отвага. И зачем? Кому мне песни петь?» И т. д. Так в далекой Персии. На родине наступает прозрение: «Наплевать мне на известность И на то, что я поэт».
Финал истории поэта отражен в каждой части своим стихотворением. В персидском – «Быть поэтом…» и в русском – «Сочинитель бедный». Необычными могут показаться в последнем стихотворении завершающие строчки: «Ставил я на пиковую даму, А сыграл бубнового туза». Здесь поможет расшифровке Пушкин, в повести которого «Пиковая дама» заветные карты для Германна – тройка, семерка, туз. Но в последней игре, как известно, вместо туза выпадает пиковая дама. «Ваша дама бита», – говорит Чекалинский. И Германн теряет рассудок. Вспомним эпиграф к пушкинской повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность». Бубновый туз будто бы лучше, он должен выиграть. Но положение Есенина в октябре 1925 года катастрофично: обостряется болезнь и нависает угроза судебного наказания. Для него «сыграть бубнового туза» из лексикона картежников переходит в символику уголовников, на спину робы которых нашивают этого самого бубнового туза.
Место стихов о поэте в обеих частях цикла строго определенное, одинаковое по отношению к другим стихотворениям, расположенным до и после. По порядку – одиннадцатое. Это обстоятельство убеждает в назначении русского цикла как зеркального отражения цикла восточного. По-видимому, обе части должны были содержать одинаковое число стихотворений. Если чужеземный уже был в работе почти два года, имел продуманную композицию, то русский цикл пишется в напряженном ритме одновременно с составлением собрания сочинений. Три его стихотворения написаны в сентябре. Работа идет весь октябрь. Но стихов все-таки меньше, чем в персидской части.
Рукопись первого тома сдана в типографию. Есенин ложится в клинику, где продолжает напряженно писать. Можно предположить, что каждую часть он задумал из пятнадцати стихотворений, суммарно их должно быть тридцать – по числу прожитых лет. Тридцатилетие Есенин, как и Пушкин, считал датой рубежной.
В русской части не хватает трех стихов. Возможно, для нее предназначалось написанное уже в больнице 28 ноября стихотворение «Клен ты мой опавший», где развивается образ танцующего клена из написанного ранее в русском цикле: «Где-то на поляне клен танцует пьяный. Мы к нему подъедем, спросим – что такое? И станцуем вместе под тальянку трое». После 13 декабря создано стихотворение «Кто я, что я? Только лишь мечтатель…», безусловно, связанное с образом поэта.
Принципиально различается в русском и восточном циклах изображение флоры. Гвоздики, олеандры, левкои, кипарис превращали чужбину в цветущий сад. В девяти стихах персидского цикла царила роза. В зимнем цикле могли быть лишь воспоминания о цветах. За два года до «Персидских мотивов» Есенин написал маленькую философскую поэму «Цветы»: «Я не люблю цветы с кустов, Не называю их цветами. Хоть прикасаюсь к ним устами, Но не найду к ним нежных слов. Я только тот люблю цветок, Который врос корнями в землю, Его люблю я и приемлю, Как северный наш василек». Русская природа представлена обыкновенными деревьями – клен, береза, сосна, верба, липа – и фольклорной трын-травой.
Образ цветка ранимого, недолговечного, завершает и восточную, и русскую части. В первой упоминается только роза, и из многих роз нужна только одна. Во второй – с поэтом прощаются все цветы, ибо сам поэт – «цветок неповторимый». Так происходит утверждение образа поэта в финале лирического тома.
Есенин определил свое место в восточной теме русской литературы, что подтверждается выбором названия. В мировой литературе уже были «Западно-восточный диван» Гете, «Подражание Корану» Пушкина, несколько кавказских пленников. Два пространства: чужое и свое. В названии Есенина соединяются Персия (Восток) и с запада пришедшее в русский язык французское слово «мотив», т. е. побудительная причина. Она есть в есенинском сюжете: «былая рана» и «пьяный бред» лечатся в чайхане. Такова причина оказаться в Персии. Возвращение на родину также обусловлено: «Мне пора обратно ехать в Русь… Из любви к родимому мне краю».
«Мотив» употребляется в значении «напева», «голоса», «погудки», «поголоска». Все – как у В. Даля. Однако напевы – еще не песня! Напев готов сложить поэт в Персии («Ты сказала, что Саади…»). Песня же появляется в стихотворении «Свет вечерний шафранного края»: «Спой мне песню… ту, которую пел Хайям». Но ее нет в этих стихах, а есть песня лирического героя «Тихо розы бегут по полям…», «То, что сроду не пел Хайям».
Единство «Персидских мотивов» обусловлено стилистической близостью, сюжетным развитием лирической линии, противопоставлением природных образов и поэтической концепцией всего цикла, которым Есенин утверждает свою русскую сущность.

«Звезда Востока», № 1, 2015

• Назад
• Вперёд