Рустам Мусурман. Для слез нужны простые зеркала

Впервые стихи Александра Файнберга, по просьбе редакции газеты «Узбекистон адабиёт ва санъати» («Литература и искусство Узбекистана»), я взялся переводить более десяти лет назад, примерно в 2005 году. Дело было срочное, поскольку стихи планировалось поставить в номер буквально на следующий день: за одну ночь надо было сделать пять переводов с русского языка на узбекский. Все – из его книги «Прииск».
Было это в ноябре. Я уединился в старом дворике нашего дома, неторопливо расположился на сури под ветками виноградника, и вот так, лежа, начал работать. Писать и вычеркивать. И снова писать, и снова вычеркивать. Все должно было получиться не хуже, чем у Файнберга.
Не берусь судить о конечном литературном результате, но мои переводы уже на следующий день были заверстаны в очередной номер. Среди них оказалось и очень грустное, очень нежное его стихотворение, посвященное маме. Зазвучало оно так:

С той осенней ночи его поэзия навсегда очаровала меня. И я стал вновь и вновь возвращаться к его стихам, переводя их на узбекский язык уже без всяких договоров, но просто – для себя.
«Мне повезло, – написал как-то однажды Александр Файнберг, – что я родился в Узбекистане, никогда не чувствовал себя здесь чужим. На моем творческом пути я много раз встречал поддержку и ощущал помощь моих коллег – узбекских писателей. Особенно чувствовал товарищескую доброту со стороны Абдуллы Арипова и Эркина Вахидова…»
Своеобразным ответом поэта на эту любовь стали многочисленные, сделанные с высоким мастерством, переводы на русский язык лучших стихотворений узбекских авторов (и классиков, и современников): Алишера Навои, Аскада Мухтара, Джуманияза Джаббарова, Эркина Вахидова, Абдуллы Арипова, Усмана Азима, Сирожиддина Саййида, Азима Суюна…
А что может быть ярче, плодотворнее такого творческого сотрудничества? И отмечено оно весьма достойно – званием Народный поэт Узбекистана.
Как-то в разговоре об Александре Аркадьевиче Файнберге я услышал слова прославленного нашего устоза Героя Узбекистана, Народного поэта Абдуллы Арипова:
– Среди русскоязычных поэтов Узбекистана нет равных Александру Файнбергу. Он и в кругу своих современников, русских поэтов бывшего Союза, занимает одно из наиболее значимых мест. Его творчество очень высоко ценится в Узбекистане, хотя в масштабе большой русской литературы поэзия Файнберга и не получила пока еще оценки, достойной его таланта…
Абдулла-ака не без воспитательного умысла много раз повторял нам, молодым, одно из известнейших стихотворений Александра Аркадьевича, где были такие строки:

Ну, зеркала! Сплошное неприличье.
Весь мир кривой. И все наоборот.
Хватаемся от смеха за живот
И каждый пальцем друг на друга тычем.
Ой, не могу я! В ребра бьет игла.
От смеха? Ну конечно же, от смеха.
Для слез нужны простые зеркала.

Вот эти-то слова – «…Для слез нужны простые зеркала» – лучше всяких других литературных напутствий, мне кажется, должны помогать всем нам, писателям, оставаться честными в своем ремесле…
Сонет Файнберга «Зеркала» я также перевел на узбекский язык.
Следующим, поразившим меня своею динамикой, стихотворением Файнберга, так и просящимся в перевод, стал текст его «Одиннадцатиметрового штрафного удара». Не репортаж, не комментарий футбольного матча, но что-то совершенно иное.
Хотя столь тщательного, едва ли не подетального описания игры в стихах еще следует поискать, тем не менее, за этим описанием, на мой взгляд, легко разглядеть нечто гораздо большее… Символичное. Жизнеутверждающее.
Вратарь, вступающий в решающий бой, выходящий один на один с нападающим, вполне может ассоциироваться с человеком, который борется за некую конкретную справедливость, причем, в ситуации опасной и достаточно напряженной: 

Человек готов к бою. Человек сосредоточен на предстоящем:

Сломанная строка, прерыв созвучий, – буквально все в самой компоновке стиха выполняет одну задачу: передает через движение вратаря, в том числе и внутреннее, всю динамику происходящего. Здесь одновременно и волнение, и страдание, и надежда, и радость:

Из всего этого читателю становится совершенно ясно: пока существует такое самоотвержение, такая радость борьбы, стремление преодолеть трудности этой борьбы, никакому нападающему не прорваться, не преодолеть железную волю, защищающего честь и справедливость упорного вратаря, который здесь становится метафорическим символом сопротивляющегося злу человека.
Точно так же, как благозвучное пение соловья, равно принимаемо и понимаемо всеми, слушающими его, вне зависимости от национальности, от языка, так и музыкальное звучание стихов настоящего поэта одинаково очаровывает всех, кто его слышит. Об этом давно знают, напоминая нам, все наши поэты-устозы. Язык поэзии, музыки и, вообще, искусства безграничен.  
Писавший на русском языке Александр Аркадьевич Файнберг для меня, носителя совершенно другого языка, как и многих других инаокоязычных, всегда был понимаем. Понимаем во всех своих метафорах, образах, сравнениях.
Мне кажется, я достаточно точно улавливал состояние его души, его переживания. И при работе над переводами мне оставалось лишь найти эквивалентные слова в узбекском языке, точно, строго и поэтически выражающие эти переживания.

Я становился архитектором, который, возвратившись из дальнего путешествия, строил уже в своей стране увиденное там и так понравившееся ему здание. Строил по памяти, восстанавливая его фасад, каменную кладку, мозаику стен… Но делал это уже из своего, собственного, родного для себя словесного строительного материала.
И тогда его чудо-поэзия, его образы становились уже обретением узбекской литературы. Это был своеобразный «…в ладони грянувший огонь» («Кафтларимда ёнди лов этиб олов»).
Мой родной узбекский язык всегда оказывался в полной мере эквивалентным любому иностранному языку. Он прекрасно, как в тех, уже упомянутых зеркалах, отражал все то, что оказывалось перед ним. Если было солнце – отражал солнце. Если была звезда – отражал звезду. И ветерок, и траву: «А ветерок колышет сетку и пробегает по траве» («Шамол ҳилпиратиб эркалар тўрни, майсалар устида ўйнар беармон»).
Таким образом, поэзия Александра Файнберга по-настоящему зазвучала и по-узбекски. Сумма переводов, сделанных узбекскими поэтами, со временем вылилась в отдельную книгу – «Чигир».
«...Я жду от произведения литературы чего-то нового для меня, чего-то, что меня хотя бы на самую малость изменит, о чем я еще не думал, не представлял себе в качестве осознанной возможности существования, какой-то новой возможности видеть, говорить, думать, быть. С тех пор, как я понял, что я сам могу измениться, благодаря литературе, я жду от литературы новой возможности изменить меня, потому что не считаю себя завершенным. Я жду от литературы опровержения всех окончательных представлений о мире. А поскольку я понял, что могу измениться, благодаря литературе, что могу, благодаря литературе, осознанно жить, я пришел к убеждению, что могу посредством литературы изменить и других», – писал Петер Хандке, один из известных представителей современной австрийской литературы. Работая, ожидал от поэзии Файнберга, что меня и других людей она изменит, обогатит образами, новым ощущением жизни. И ожидания всегда оправдывались.
Даже и в узко профессиональном смысле я учился у него многому. Стремился столь же технически точно овладеть структурой стиха, которой Файнберг владел виртуозно. Само разнообразие предложенных им стихотворных форм и жанров, заставляло литературно подтягиваться, избегать пустоты, смысловой ненагруженности слов, разболтанности стихотворной строчки. Поэмы, баллады, четверостишия и восьмистишия, наконец, сонеты, написанные его рукой, удивляли, восторгали, обогащали духовно и профессионально.
Причем, сам он не стекленел в догматической строгости классических форм.
Он работал с этими формами, легко осовременивая их. Он и назвал-то свои сонеты «Вольными», недвусмысленно подчеркивая, что в них появится нечто новое и по выразительности, и по содержанию.
Один из таких его сонетов «Слово», особенно понравился мне, и я не мог не подарить его узбекскому читателю:

Александр Файнберг в своих стихах писал не об отвлеченных, застывших во все времена одинаково понятных и одинаково понимаемых чувствах. Он обогащал их невидимым, но вполне ощущаемым подтекстом, мудрой философией жизни, которая, осознавая, что пагубна, все же жизнелюбива и жизнеутверждающа.
Если другие люди были счастливы, то и поэт не мог быть несчастным. Если другие страдали, то и он страдал вместе с ними. И здесь трудно определить – кто в его стихах настоящий лирический герой, – те, о ком он писал, или он, автор, пишущий о них:

Вот и выходит – без преувеличения – чтобы изменилось мировоззрение человека, чтобы он осознал себя на какой-то более высокой жизненной ступени, чтобы мелодия его души достигла совершенства и обогатила внутренний мир, поэзия Александра Файнберга жизненно необходима.
Буквально на следующий день после того, как я закончил работу над очередным переводом его стихов, Александр Аркадьевич, будто почувствовав, что можно идти дальше, позвонил мне: «Есть новые стихи, посвященные юбилею любимого Ташкента, следует поговорить...»
Я быстро отдал подготовленную мною свежую рукопись в набор и поспешил на встречу к Александру Аркадьевичу.
В тот день я слышал его голос в последний раз.

«Звезда Востока», № 3, 2014

• Назад
• Вперёд