Алишер Ибодинов. Солнце тоже огонь (рассказ)

Коли сверху не нажмет тенгри*, твердь внизу не разверзнетея. Так кто же в силах, о тюркский народ, посягнуть на священную землю твою?
Надпись на могильном камне Кул Тегипа. VII век

— Проснись: Алп Тегин! Да проснись же, Алп Тегин!
Алп Тегин открыл глаза, выхватил из-под подушки саблю.
— Враги? Арабы?- резко спросил он.
Нет, это со стороны Кувы. Должно быть... везут послание из Урды,— забормотал раб, заробевший оттого, что пришлось ему беспо-коить бека.
Алп Тегин повязал налобную шелковую повязку, заправил под ремень заплетенные в косу волосы и вышел наружу.
Осень грустна. Багряные листья урючин устлали землю крепости. Все вокруг словно забрызгано темными сгустками крови.
Вдалеке были видны всадники, приближающиеся к крепости.
«Если из ставки... кто бы это мог быть?»— подумал Алп Тегин и тут же представил дорогое лицо, и сердце сладко защемило: Чибылга! В прищуренных глазах сурового богатыря затеплилась печаль. «Нет,— разочарованно вздохнул джигит. Что ей делать в Киткане?» Он в нетерпении стал прохаживаться у ворот крепости, перебирая в памяти обстоятельства, приведшие его в Киткан...
Весной семьсот тридцать девятого года правитель Ферганы Арслан Тархон выступил с войском против правителя Таласа — Тугосияна и, наголову разгромив его, разрушил его резиденцию — Суяб. Но схватка двух тюркских племен не пошла на пользу ни одному из них, хуже того, междоусобная война лишь ослабила тюркское государство, которого еще недавно побаивались арабы, стоявшие лагерем у самых границ Усрушаны**.
Арабы, завоевавшие полмира. встретив достойный отпор тюркских племен, остановились у ворот Ферганы и давно бряцали оружием в ожидании подходящего случая. Через несколько месяцев после битвы при Таласе наместник халифа в Хорасане Наср ибн Сайяр вступил с огромным войском в Согдиану, и предъявил ультиматум правителям Усрушаны, Шаша*, Ферганы, требуя принять ислам и перейти под власть арабов. Тогда Арслан Тархан, разбивший свой стан на тучных прибрежных лугах Йенги-Угыза**, вызвал в свою ставку на военный совет подвластных ему беков. Был на совете и образованный, знающий арабский язык Алп Тегин, младший браг Арслана Тархана, выросший при дворе согдийских правителей.
Во время совета главнокомандующий тюркским войском Сабук Тегинбек окинул взглядом самоуверенных беков, всем своим видом словно бы говоривших: «Видали мы этих арабов! Встречались!», и, повернувшись к сидящему Па покрытом тигровой шкурой троне Арслану Тархану, низко поклонился.
— Мой повелитель! Братья,— сказал он.— Мы узнали, что и правитель Усрушаны, и правитель Шаша Бахадыр подчинились ульти-матуму халифа. Мы остались одни. Сколько отважных наших богаты-рей сгубил собака Тугосиян. Нам, с уставшими джигитами, заморен-ными конями и опустевшими колчанами трудно будет выстоять про-тив арабов.— Он оглянулся на Алп Тегипа, сглотнул слюну и закончил словами: — «Если камень нельзя сгрызть, его надо целовать»,— говорили наши деды. Подумайте!
Старик Сабук Тегинбек, захвативший в битве при Таласе богатую добычу, мечтал теперь о покое, о мирной юрте.
Алп Тегин хорошо знал нрав своего дяди по матери. К тому же он был не только его дядей, но и отцом Чибылги, любимой Алп Тегина. Ради уважения Алп Тегин не стал дерзить старику. Терпеливо выслушал и беков. Старые, хитрые, умножившие и без того свои огромные стада после битвы при Таласе, они говорили туманно, неопределенно, упирая на большую силу арабов, и особенно на то, что тюркские воины еще не отдохнули после недавнего сражения.
Снова поднялся со своего места Сабук Тегинбек и почти с умилением заговорил о том, что население Бухары и Мараканды, принявшее исламскую веру, освобождено от налогов, а имущество богатых земледельцев-дехкан оставлено им в целости и сохранности.
«Хитрая лиса,— думал про себя Алп Тегин.— Тебя мучает лишь забота о награбленном золоте, только и всего. Не зря арабы говорят: «Блеск золота заставляет еретика принять веру, а немого— говорить». Да и брат мой похоже, печется лишь о троне. А тот, кто печется о троне, никогда не думает о судьбе, о благополучии народа. Ему нужен покорный народ, которым можно помыкать, который можно стегать плеткой. И такому все равно, какой веры его народ огнепоклонники или мусульмане. Неужто на этом совете знатные предадут веру тюрков, предадут язык тюрков?
— Сабук егинбек! сверкнув глазами, воскликнул он. Не зря, видно, купцы-мусульмане, направляющиеся в Тибет, так часто останавливаются у вас.
Арслан Тархан беспокойно шевельнулся, взгляды беков впились в Алп Тегина. Но Алп Тегин не стал продолжать, как ожидали беки, этот рискованный разговор. Из сказанного им и так было ясно, что действия Сабук Тегина попахивают изменой. Он заговорил о другом.
— Взгляните на тех вон ласточек: они носятся, не зная устали... Удивительно, какая радость этим неразумным птицам от стольких забот: лепить с таким трудом гнезда, выводить и кормить птенцов, ставить их на крыло...
— Чтобы род ласточек не перевелся, не исчез!— ответил Алп Эртонг, рассерженный речами старых беков и потому сидевший мрачнее тучи.
— Многие лета тебе,— благодарно кивнул ему Алп Тегин.— А разве наши родители не растили нас, подобно этим ласточкам, с добрыми надеждами,— ведь не понапрасну, наверно, выпорхнули мы из гнезд, иначе зачем же их старания? Разве ж они не надеялись, что мы продолжим их род своими потомками, разве они не знали, что их имена будут жить до тех пор, пока на этом свете здравствует народ, именуемый тюрками. И если теперь один в погоне за призрачной славой, другой в страхе за свое золото примут арабскую веру, и мы забудем свой язык, не будет ли это осквернением памяти, чести наших дедов и прадедов, и не убьем ли мы их еще раз, на этот раз своими руками, так, что они больше не воскреснут, навечно, а, беки? Есть ли на этом свете злодейство более гнусное? Если есть, назовите его, беки!
— Братья! Идем на врага! На араба!— Алп Эртонг вскочил на ноги, выхватил саблю и погрозил ею в сторону заката.
— На врага! На врага!— закричали и другие беки.
Пока все кричали в возбуждении, Арслан Тархан и Сабук Тегинбек обменялись многозначительными взглядами.
Назавтра Арслан Тархан под предлогом укрепления западных границ отправил Алп Тегина в крепость Киткан...
Пока Алп Тегин вспоминал все это, группа всадников настолько приблизилась к крепости, что он уже смог разглядеть их: двое были на конях и двое на верблюдах. Алп Тегину показалось, что он узнал одного из них: всадник, громоздившийся в седле, подобно перевернутому хуму — огромному кувшину, был, кажется, Бугробек. Вот второй всадник стрелой вылетел из пыльного облака, и от радости кровь прихлынула к лицу Алп Тегина: Чибылга! Он вскочил на аргамака и, взметнув за собой облако пыли, помчался навстречу всадникам. Еще немного, и оба облака слились.
Итак, какие вести в Урде?
Пока мешкообразный, грузный Бугробек, отдыхающий после нелегкого перехода на берегу хрустально-чистого Киткансая, сложил губы для ответа, прошло время, за которое можно было прожевать и проглотить добрый кусок. Чибылга пошла со служанками в ичкари, а отбивший о седло копчик Бугробек, боясь присесть, прогуливался за крепостью.
Этот человек, сопровождавший Чибылгу из Урды в Киткан, приемный сын Сабук Тегинбека, был у отца за управляющего. Невозмутимый и медлительный от природы. Бугробек распоряжался бесчисленными рабами и служанками своего отчима. Чаще всего он сиживал перед белым шатром, облепленный мухами, и, отбиваясь от них, поленился бы встать, даже если рядом с ним падали бы конские «яблоки» или верблюжий навоз. «Что бы он делал, этот чурбан, если б не было мух?»—говорил иногда в сердцах Сабук Тегинбек.
— Так что же в Урде?— переспросил Алп Тегин.
— В Урде спокойно,— хриплым голосом ответил Бугробек.
— Что ответили Насру?
Бугробек засопел, почесал шею:
— Язык проглотил?— рассердился Алп Тегин.
Снова послышалось сопение, кряхтение, хрипение, пока изо рта Бугробека посыпались слова, подобно тому, как сыплются крошки намокшего хлеба.
— Волею божьей... Сочли нужным... ответить ему белым письмом*.
— Что ты сказал?!— взревел Алп Тегин.— Ты... Кабан! Будешь говорить внятно или нет?!
Он схватил Бугробека за грудки и потряс.
Бугробек свалился на бок. как куль, который забыли прислонить к стене. Алп Тегин бешено глядел на лоснящуюся рожу приемного сына бека.
— Говори!— приказал он.
— После совета с беками... к Насру был отправлен посол... Сегодня или завтра... Наср пришлет в Фергану своего наместника.
— Изменники! А беки? Неужто Алп Эртонг, Алп Туран не противились?
— Алп Эртонгу и Алп Ту рану отрубили головы.
— О боги! За что такая доля?
Помутившемуся от гнева Алп Тегину Бугробек представлялся олицетворением предательства, коварства и подлости Сабука Тегинбека и Арслана Тархана. Он выхватил из ножен зло свистнувшую саблю, намереваясь укоротить на голову тело этого негодяя. Выкатив в ужасе глаза, Бугробек ткнулся головой в ноги Алп Тегина. Холодно блеснув, клинок взметнулся и в следующий миг опустился бы на волосатую шею Бугробека, но, на счастье приемного сына бека, раздался крик:
— Алп Тегин! Стой!— Из ичкари выбежала Чибылга.— Опомнись, Алп Тегин...
— Принеси жертву Умае** за то, что подоспела Чибылга,— прорычал Алп Тегин, вкладывая саблю в ножны.
Бугробек, не осмеливаясь подняться, пополз прочь.
— Алп Тегин...
Почувствовав в голосе Чибылги смятение и увидев в ее раскосых глазах испуг, Алп Тегин насторожился.
— Алп Тегин, ты, наверно, знаешь, Наср привел несметное войско... Он грозился истребить тюрков, всех до одного...
— Чибылга, и ты туда же?
— Наср обещает не брать с нас ни поземельной подати, ни налога с имущества, лишь бы приняли мусульманство. Алп Тегин, ведь ислам объединит тюрков.
— Во имя святых, замолчи! Замолчи, Чибылга!
Алн Тегин резко повернулся, спустился к берегу Киткансая и, зачерпнув ладонью воды, плеснул себе в лицо. «Эх!—с горечью думал он.— Где вы теперь, славные богатыри тюркского народа, которые от Чогона* до Рума**, от Алтая до Бейнина, как соринку, сметали любую преграду на своем пути, где же вы?»
С востока беззвучно крались сумерки. Они и навалились без-звучно, незаметно овладев Китканской крепостью, в бойницах высоких массивных стен которой еще виднелись шлемы караульных. Но не успел мрак полностью накрыть крепость, как там и тут взмет-нулись в небо красные языки костров. Против ночи снова поднялся извечный мятеж, ибо свет рождается лишь в лоне мрака!..
- Отец считает мусульманскую веру истинной, Алп Тегин, ведь сейчас половина света — мусульмане?
— Да, полсвета уже забыли свою религию!
- Если мы научимся арабскому языку и начнем говорить на этом прекрасном языке, мы сможем понимать половину человечества. Это же язык Багдада и Димашка. Это язык самых лучших поэтов мира.
Ты забыла, Чибылга, что самое лучшее в мире стихотворение — это колыбельная песня матерей, которую пели они над нашими люльками.
Свет свечей в стенной нише тускло освещал лежавших на сури Алп Тегина и Чибылгу, холодно мерцал на обнаженной сабле, положенной между женихом и невестой, и растворялся в темных углах просторной комнаты. Неожиданно Чибылга протянула руку над обнаженной саблей и длинными, как свечи, трепещущими пальцами прикоснулась к руке джигита.
Сладостная дрожь пробежала по телу Алп Тегина, напрягшемуся как струна.
— Алп Тегин, ты хоть когда-нибудь вспоминаешь наши ночи в яблоневом саду?
— Разве можно забыть то счастливое время...
Ах, пьянящие мгновенья! Они были словно выдержанное вино, которое, чем больше пьешь, тем еще больше хочется нить. После того, как нежная, будто мелодия чанкабыза, выкупанная при рождении в молоке кобылиц Чибылга была обручена с Алп Тегином, у парня и девушки, которые и раньше тайком обменивались страстными взглядами, начались «игрища жениха и невесты»*.
Алп Тегин каждый вечер, едва сгущались сумерки, пробирался в громадный яблоневый сад дяди и поджидал Чибылгу в укромном уголке сада. И все домочадцы Сабук Тегина, как, впрочем, и он сам, делали вид, что не знают об этих встречах обрученных. И никто не любопытствовал, почему это сияющая сваха, которой Алп Тегин подарил роскошный тибетский платок, заслужив тем ее безграничное расположение, но вечерам зачастила в сад вместе с Чибылгой.
Когда луна поднималась в зенит и терпение Алп Тегина готово было иссякнуть, слышался тихий смех, звучавший в унисон журчанию крохотного, с ладонь, родничка, и, скользя между деревьями, появлялась Чибылга. Под слышавшийся дальний шум разлившейся в ту пору Йенчи-Угыза, жених и невеста говорили, говорили до самого утра... И о чем только не было говорено тогда! Зачастую, забыв обо всем на свете, в том числе и о своей любви, они принимались спорить о горькой участи тюркских племен, рассеянных, разобщенных, разбредшихся в разные стороны, вздыхать о былой их славе и величии.
«Раньше тюркский народ был одной веры, а теперь кто стал огнепоклонником, кто поклоняется Мани**, а кто — Будде, вот в чем корень всех бед!»—утверждала Чибылга. «А что ты предлагаешь сделать?»—спрашивал ее Алп Тегин. «Чтобы возвратить былую славу и величие тюрков, нужно снова объединить все племена под знаменем одной веры!» — «Не повторяешь ли ты слова отца, Чибылга?»—«Ну и что, разве он не прав?» — «Но как мы будем поминать бога на арабском, поклоняться ему, Чибылга? Ведь наши предки не построили пирамид, подобно фараонам, они оставили нам только свой язык. Если мы забудем этот язык, то они, словно их и не было никогда, бесследно исчезнут из памяти истории, как вода, пролитая на песок, разве не так? Нет, что бы ты ни говорила, поклонение Огню — самый верный путь поклонения богу. Ведь и Солнце, мать всей природы — тоже огонь. О, если б я мог на миг превратиться в солнце!»—«В солнце?! Ха-ха-ха!» Сад, казалось, вздрагивал от звонкого смеха Чибылги. Светлые лепестки осыпающегося яблоневого цвета, медленно кружась, ложились на ровно блестевшие в лунном сиянии волосы девушки. «Если б я превратился в солнце, то не стал бы светить всем одинаково! Врагов я испепелил бы, а своему народу посылал бы живительные лучи! Настоящее солнце должно быть таким!»
Иногда Чибылга играла на чанкабызе, и луна как будто таяла под удивительно-трогательные звуки, которые извлекала музыкантша из незатейливого, казалось бы, инструмента, а в лунном серебре плавали лепестки яблоневого цвета...
— Алп Тегин... Ты уснул?
Алп Тегин открыл и снова закрыл глаза, словно ребенок, который хочет досмотреть сладкий сон.
— Алп Тегин, слушай, мне надо тебе сказать...
Алп Тегин встряхнул головой, взглянул на Чибылгу.
— Если бы я приняла другую веру,... что бы ты сделал?
И не щажу вероотступников.
Чибылга подняла за лезвие лежащую между ними саблю и подала рукоятью вперед Алп Тегину.
— Тогда заруби меня!
— Чибылга!— раненым львом взревел Алп Тегин, вскакивая с ложа.
— Вот уже три года, как мой отец произнес священные слова*, мы все, даже Бугробек, приняли ислам и стали мусульманами...
— Чибылга!— в бешеном крике, вырвавшемся из горла Алп Тегина, Чибылга услыхала страдание смертельно раненного человека.
Али Тегин выхватил из ножен кинжал и полоснул острым клинком по своему лицу**.
Отблески свечи дрожали в крупных, как жемчуг, слезах Чибылга.
— Братья!..
Воины, увидев порезанное лицо Алп Тегина, недоумевающе переглянулись: уж не Арслан Тархан ли отошел в мир иной?
— Люди! Единоверцы! Я отрекаюсь от своего брата! Вы знаете, он был огнепоклонником, его подданные — тюрки — также поклонялись огню... Но теперь он променял свой язык, свою веру на трон. Ведь вера, язык это живая душа народа, это звучащая, бьющаяся в груди каждого из нас живая родина, не так ли, люди! И этот полноводный Йенчи-Угыз, и эти луга, обильные травой, и эти яблоневые сады — все-все!— дорогая нам родина. Но есть еще и другая родина, которую мы носим в сердце, где бы мы ни были. Эта родина неотделима от нас до самой смерти. И эта родина — наша вера и язык. Так может ли человек, променявший Родину, которую завещали нам прадеды, хранили, как зеницу ока, как драгоценный перл, наши отцы,— человек, предавший ее ради каких-то жалких каменьев, быть старшим братом младшему? Может ли он быть отцом сыну? Правителем тюрков? Скажите, люди!
— Никогда! Никогда!— гневным гулом отозвались воины.
— Воистину так! Сегодня или завтра в Фергану прибудет наместник Насра. Найдется ли ему место в Фергане? Говорите, тюрки!
— Найдется! Хоть там и темно—в земле!—вскричали воины.
— Хорошо! С сегодняшнего дня столицей тюркской земли объяв-ляю Киткан! Правителем тюрков провозглашаю себя — я, Алп Тегинбек! О том сообщить всем тюркским племенам. Повелеваю: оборонять эту крепость. Никакой пощады и продавшим, и купившим нашу Родину!
... Вот уже двадцать дней, как наместник Насра в Фергане, Абдурахман ибн Низам, подавляя бессильную ярость, вместе с Сабук Тегинбеком и вызванными из Мараканды войсками ислама— арабами-газиями безуспешно осаждает Киткан и никак не может овладеть этой небольшой крепостью.
Киткан, если не считать крепости Риштан, из-за которой спорили Усрушана и Фергана, был единственным замком западных ворот Ферганской долины. Этот замок запирал дорогу к крупному городу-крепости Мургинон и столичному граду — Куве. Однако вынужденная остановка у стен Киткана приводила ибн Низама в ярость не только потому, что крепость занимала важное стратегическое положение: у него были и личные счеты с Алп Тегином, который нагонял страх на новообращенных ферганских мусульман. Месяц назад ибн Низам, направляющийся с сотней газиев — своей личной охраной — в ставку Арслана Тархана, был окружен воинами Алп Тегина и взят в плен. «Передай Насру, что мы отвергаем все его предложения, а если арабы сунутся в Фергану, то здесь найдутся острые клинки, которые снесут их паршивые головы!»— сказал Алп Тегин ибн Низаму и велел своим воинам гнать его прочь. Часть нукеров ибн Низама была порублена в короткой схватке, а попавшие вместе с ним в плен проданы в рабство.
Оскорбленный наместник скоро возвратился с ответом Насра ибн Сайяра. Наср слал вместе с ним письмо Арслану Тархану с требованием наказать Алп Тегина, который мешал победоносному шествию ислама в Фергане. Сам ибн Низам во главе пятитысячного арабского войска стал теснить Али Тегина с запада. Воины Алп Тегина сражались не на живот, а на смерть. Сотни и сотни вражеских трупов стали пищей шакалов и стервятников на берегах Йенчи-Угыза. Но когда в тылу непокорившихся тюркских племен появились волки Сабук Тегинбека, у Алп Тегина не осталось иного выхода, как укрыться в крепости Киткан.
Ибн Низам, страстно желая скорее заполучить живого, но опутанного веревками Алп Тегина, вел штурм за штурмом, но укрывшиеся за толстыми стенами крепости тюркские воины, число которых, по сведениям некоторых лазутчиков, было около тысячи, а по словам других — не превышало ста, неизменно отбивали атаки войска арабов. Осажденные поджигали сосуды, наполненные добытым из источника в горах «горючим маслом»— нефтью, и швыряли их на головы подступавших к стенам арабов. Эти пылающие сосуды заставляли врага держаться на почтительном расстоянии от стен.
После того, как Сабук Тегинбек, посовещавшись с ибн Низамом, велел перекрыть русло Киткансая, вода в крепостных колодцах стала быстро иссякать. К нехватке еды, давно ощущавшейся, прибавилась нехватка воды, породив отчаяние среди укрывшихся в крепости женщин, стариков, детей из окрестных кишлаков. Нефти оставалось совсем мало, всего несколько хумов. Когда из Усрушаны подвезли катапульты, а из ставки на помощь арабам пришло посланное Арсланом Тарханом ополчение, стало ясно, что дни крепости сочтены.
Киткан защищали не более ста тюркских воинов, которые уже начали слабеть от голода, жажды, от непроходящей усталости нескончаемого сражения.
... Погруженный в тяжелые думы, Алп Тегин подошел к темнице у самой стены крепости. Стражник открыл противно заскрипевшую низенькую дверь, и в нос ударил затхлый запах подземелья. Вскочившая на ноги Чибылга, увидев входящего, отвернулась с вызывающим видом. В углу лежал обросший щетиной, со сваляв-шимися волосами, похожий на сучковатый пень Бугробек и, подра-гивая вздувшимися щеками, что-то жевал.
Какое-то мгновение и богатырь и женщина молчали, словно языки у обоих отнялись, одеревенели.
Но вот Алп Тегин заговорил:
— Чибылга! — сказал он.— Опомнись! Не отворачивайся от нашего языка!
— Я раба Аллаха, последовательница Мухаммеда, умру, но другую веру не признаю.
— Чибылга, может быть, твой отец и принял мусульманскую веру в надежде спасти свои богатства...
— Неправда! Отец мечтает дать тюркам, одни из которых поклоняются огню, другие Будде, а третьи исповедуют манихейство, единую веру и единый язык!
Алп Тегин покачал головой. Чибылга скользнула по нему взглядом и, заметив перевязанную руку, воскликнула в тревоге:
— Что с твоей рукой?
Лизнула арабская сабля.
— Алп Тегин!— Чибылга вдруг опустилась на колени, обняла его ноги и зарыдала в голос. Они убьют тебя! Ведь весь народ знает, как боится тебя твой брат! Если арабы убьют тебя, брат твой только обрадуется. Неужели ты, разумный человек, не понимаешь этого? Если ты примешь мусульманскую веру, то арабы поддержут тебя. И тогда...
— Я сяду на трон брата? — слова Алп Тегина падали тяжело, словно камни. Нет. я не взойду на трон, втоптав в грязь веру и надежду предков!
Алп Тегин, стражник открыл мне, что крепость сумеет продержаться не более дня. еще не поздно, произнеси калиму — символ веры, и я сама перед лицом аллаха засвидетельствую твое обращение в мусульманскую веру. Я научу тебя сейчас заветным словам калимы...
Я не желаю предстать перед своим богом опозоренным отступником, предавшим свою веру, свой язык!
Ах, любимый, у меня сердце чуть не разорвалось от горя, когда я увидела твою пораненную руку. Знай же, когда ты ушел сражаться, не крысы этого сырого подземелья, а тоска но тебе грызла меня! Неужели ты не думаешь о будущем, о нашей любви?
Вот поэтому и терзается мое сердце, Чибылга! Ты сказала правду, я уйду завтра ко всевышнему, но неужели в том божьем краю моя любимая придет ко мне в образе мусульманки? Сердце мое разрывается на части, когда я думаю об этом, Чибылга! Ведь это вечная разлука, мы не сможем быть вместе и на том свете!— Голос Алп Тегина прервался от волнения, он, осторожно нагнувшись, стал гладить волосы Чибылги,— Чибылга, милая, вернись.
— Алп Тегин. покайся и произнеси калиму... Произнеси символ веры...
Алп Тегин оторвал от себя руки Чибылги, судорожно обхватившие его колени, и вышел.
Вскоре после полудня арабские катапульты в нескольких местах пробили стену крепости. Но ворваться внутрь враг не смог: воины Алп Тегина метали сосуды с подожженной нефтью и не подпускали арабов близко к проломам. И все-гаки стало ясно, что крепость не продержится и до конца дня. Уверенные в победе, мусульмане стали готовиться к вечерней молитве.
— Чибылга, мне осталось жить полдня...
— Значит, у тебя еще есть время покаяться...
Алп Тегин позвал жреца огня.
— Для тебя не секрет, жрец, насколько сильна моя любовь к Чибылге, и я не хочу, чтобы она явилась к всевышнему оскверненная духом чужой веры.
Жрец знал, что от него требуется. Пронзительно глядя в глаза Алп Тегина. он сказал:
— Огонь — самое очищающее, самое облагораживающее, лечащее больные души, священное средство. Все грехи человека, вошедшего в огонь,— сгорают, а очищенная душа устремляется в обитель всевышнего.
Алп Тегин содрогнулся.
— Как страшны твои слова, жрец. Ты...
— Да, только огонь, святой огонь отделит от грешного тела чистую душу и вознесет ее к тенгри. Только огонь, огонь, огонь!..
— Чибылга!— вырвался из горла Алп Тегина нечеловеческий вопль, вместивший в себя ужас, боль, страдание,— вопль, который, кажется, может стереть в пыль мощные стены крепости.
— Нет и нет!— мотала головой, махала руками Чибылга.
Алп Тегин ушел со слезами на глазах.

* * *

Напротив храма огнепоклонников, что стоит в самой середине крепости, готовили костер. Сквозь огромную кучу сухого валежника торчал вбитый в землю столб.
Солнце медленно опускалось за горы.
Чибылга твердо шагала к высящейся куче, а следом из темницы выкатывают, как чурбак, Бугробека. Бугробек, истошно визжа, все пытается обхватить ноги стражника, и два рослых воина волоком тащат его к месту очищения.
Бугробек дико озирается и, увидев Алп Тегина, пополз к нему. Мой бек, я больше не мусульманин, я отрекаюсь от чужой мне веры, отрекаюсь! Отрекаюсь!— хрипит он, целуя сапоги Алп Тегина.
Гоните его отсюда! брезгливо говорит Али Тегин. Чибылгу подняли на кострище и привязали к столбу.
— О заблудшая женщина!— воскликнул жрец.— Прошу тебя в последний раз: отрекись от чуждой веры, изгони из сердца злой дух бога предательства Анхра-Майнью...
Тишина вдруг объяла крепость.
Умолкли даже беспокойно ржавшие и рвущиеся с привязи кони.
Лучи заходящего солнца осветили Чибылгу, окрасив ее в какой-то неземной пурпурный цвет. Она замерла и стала похожа на выточенную из кроваво-красного камня величественную статую Умайи, в глазницы которой вложили рубиновые самоцветы.
— Алп Тегин,— вдруг заговорила статуя,— произнеси божье слово, будь предводителем тюрков...
— О-о, всевышний!— со стоном воскликнул Алп Тегин.— Ну почему я должен принять веру людей, пришедших из пустынь, где ползают всякие змеи и ящерицы? Почему я должен забыть язык матери, отца и воздавать хвалу богу на их языке? Кто же гонится за двумя зайцами, кто же рождается сразу от двух матерей? Ведь родной язык, мать, Родина — это сердце, разве бывает у обыкновенного человека два сердца?! Ответь, Чибылга! Чей дух я должен возрадовать — тюрка или араба? Или я должен пролить свою кровь ради того, чтобы тюркские дети завтра не знали ни наших, ни своих имен, и прославляли имя Мухаммеда или Кутейбы?! Ты этого желаешь, Чибылга?
Прошло несколько мгновений, пока послышался голос Чибылги:
— «Нет бога кроме Аллаха...».
— Поджигай!— приказал прислужнику жреца Алп Тегин,— сожги в ней дух Анхра-Майньи, о мать-огонь!
Политый нефтью валежник загорелся сразу, и тугое пламя, гудя, взметнулось ввысь...
— Братья!— обратился Алп Тегин к своим верным воинам.— Арабы вот-вот ворвутся в крепость. Нас сто, их — десять тысяч. Эти дикие бедуины пришли отнять не только наши богатства, не только наши мимолетные жизни, они посягают на святыни в наших сердцах, они посягают на нашу Родину, на наш язык! Мы пойдем ныне в последний бой за свою Родину! Пусть мы погибнем, но докажем народу, что Родина превыше всего. Мы — дети солнца и умрем, став солнцем.
По велению Али Тегина принесли хумы с нефтью. Вскочив на коня, он велел крепко привязать себя ремнями к седлу. Выхватил из ножен саблю и приказал:
— Облейте меня нефтью!
Воины затихли, поняв, что замыслил Алп Тегин.
Затем один, второй, третий... пятый... десятый... сотый сели на коней, привязали себя к седлам, выхватили сабли, построились в ряд. Сто всадников, облитых с головы до ног нефтью.
Когда арабы, совершив вечернюю молитву, пошли на последний приступ, ворота крепости распахнулись настежь и оттуда с устра-шающим криком вылетел... огненный всадник. Горел и конь, и сам седок, горела... даже сабля в его руке. Конь, подстегиваемый огнем, с невероятной быстротой приближался к неприятельским рядам. А из ворог крепости вылетел второй, третий... десятый... сотый огненный всадник... Охваченное ужасом войско дрогнуло и, словно стадо баранов, на которое напал лев, бросилось врассыпную.
Томящаяся в запруде вода Киткансая исподволь набирала мо-гучую силу, и в этот миг, словно гнилую тряпку, прорвала временную плотину и с ревом ринулась в свое русло. Сотни газиев, спасавшихся от огненных всадников под обрывистыми берегами пересохшей реки, потонули в ее бешеном потоке.
А огненные кони ударялись о палатки арабов, те мгновенно вспыхивали, и вскоре весь лагерь неприятеля запылал. Обезумевшие верблюды рвали привязи и, роняя пену с губ, в ужасе мчались в разные стороны, сея панику и топча парализованных страхом арабов.
Сабук Тегинбек и пришлые воеводы позорно бежали впереди десятитысячного войска. А по пятам за ними мчались превратив-шиеся во имя Родины в живые солнца огненные, огненные, огненные богатыри...

Перевод М. Турсунова

• Назад
• Вперёд