Камчибек Кенджа. Белые тополя (рассказ)

Мамасали вышел из колхозной конторы вконец расстроенный. Приспичило, видите ли, срочно срезать все нефруктовые деревья и даже ряды тополей, что стоят вдоль Длинной улицы, и на их место посадить фруктовые. Он хотел было возразить, но председатель не дал ему рта открыть.
— Что вы о деревьях загоревали? Да еще о неплодоносящих? Тор-чат какие-то колья скрюченные, с растопыренными ветками, все в паутине, будто лачуги. Неужели вам непонятно, что на их месте долж-ны расти яблони или персиковые деревья?.. И путникам удовольствие, и детям... Да и нам самим... Это же настоящее благо, настоящее пре-образование всем на пользу. Я ведь не говорю, что нужно все до одного тополя срубить. Ну те, что вдоль дороги да на краю хлопковых нолей...
Вы, конечно, правы, товарищ председатель, фруктовое дерево— чего уж лучше. Но, благодарение богу, в нашем кишлаке чего-чего, а фруктов хватает. В каждом дворе — любые сорта. А в колхозе не один, а целых три громадных сада. Не может наш колхоз съесть все это, опадают фрукты и гниют зря. А ведь от неплодовых деревьев тоже польза немалая. Для фермы там или еще... Я уже не говорю, что тополя вдоль дороги — это тень в жаркие месяцы, да и красота какая...
Председатель равномерно пристукивал толстым красным каранда-шом по зеленому сукну стола. Он улыбнулся. Мамасали знал уже нрав нового председателя — улыбка эта явно не к добру, все сказано, и возражать бесполезно.
— Послушайте, Сабиров,— председатель нахмурил брови и уста-вился на Мамасали. Говорил он, отчеканивая каждое слово,— Я тоже не с горы свалился в ваш колхоз. Хватает ума понять, что красиво и что некрасиво. Сообразительностью бог тоже не обидел. Да и не я это выдумал. Председатель повысил голос — Есть установка! А приказы не обсуждаются!
Он в последний раз пристукнул карандашом по столу, давая понять, что разговор окончен, животом задвинул ящик стола и поднялся. Невзрачная фигура председателя вдруг расплылась в глазах Мамасали и сделалась бесформенной, теплые искорки в глазах погасли, в них сверкнуло холодное равнодушие.
В эту ночь Мамасали долго не мог заснуть. «Легко ли вырастить саженец, дождаться, пока войдет в силу? Сколько тысяч ив да тополей в кишлаке! Вот уж ноистине — не было печали!.. Только вчера явился в колхоз, а сегодня уже все перекраивает. Господи, каждый председатель придумывает что-то новое. Один велит поменять местами окна и двери, вход и выход, другой — мебель в кабинете, третий... Но нынеш-ний, видать, всех переплюнул. Установка! Установка небось не для одного нашего колхоза, если она вообще есть. Почему мы первые должны заниматься этим? Пусть сначала другие попробуют. Уста-новки ведь не высасываются каждый раз из пальца...»
Под утро Мамасали привиделся сон. В одиночестве он пилит гро-мадный тополь. А тополь клонится, вот-вот упадет на него. Мамасали пытается убежать, но тополь тянется следом за ним. Добегает Мамасали до арыка и останавливается. А догнавший его тополь вдруг оборачивается благообразным старцем. Старец печально улыбается и покачивает головой.
За завтраком Мамасали рассказал отцу о беседе с председателем. Но о своем сне рассказывать он не стал.
Отец прожевал кусок лепешки, перекатывая его во рту, отхлебнул большой глоток остывшего чая и внушительно сказал:
— Не морочь себе голову, сынок. В старину говорили: повеление шаха — священно. А председатель — колхозный шах. Не мучайся ты, ничего ты не изменишь. Сейчас люди несамостоятельные, куда их ведут, туда и пойдут. Не накликай на себя дурной славы. Таков мир — один сеет, другой вытаптывает. Ему бы, конечно, посоветоваться со стариками, но, видать, не нужны ему старики. Наверно, все вопросы будет решать сам лично.
— Говорит, что есть указание. — Мамасали взглянул на отца.
— Долгой тебе жизни, сын мой. Значит, не только нам одним. А председателя тогда и обвинять нечего.
Мамасали работал колхозным счетоводом вот уже шесть лег. Всякий бугорок, всякая лужайка в колхозе ему знакомы, как свои пять пальцев. Знают его здесь все от мала до велика. По два раза на год он вымеряет дворы колхозников (словно они вдруг возьмут и сами увеличатся в размерах). К кому бы. по какому делу он ни зашел, каж-дый думает про себя, что он снова явился мерить. Он назубок знает, не просто сколько у кого земли, а сколько плодовых и неплодовых деревьев. Для отчета нужно определить доход каждого члена хо-зяйства.
Мамасали вовсе не улыбалось заработать дурную славу. В каждом дворе, стоящем близ улицы или хлопкового поля, гоже есть свои топо-ля. Попробуй-ка войти туда с топором, кто из хозяев встретит тебя с поклоном. Плохим-то окажется не тот, кто приказал, а тот, кто исполняет приказ.
Но дело обернулось даже хуже, чем предполагал Мамасали. Он убедился, что председатель и впрямь тонкий знаток своего дела. Дал ему в подмогут шестерых здоровенных парней, а таким только кивни, так те вырвут с корнем что ни попадя. И Мамасали понял, что дело — дрянь.
Приказано было рубить тополя в первую очередь во дворах. Мама- сали решил начал со двора кроткого и покладистого Джуры-мясника. Но Джура-мясник незваных гостей встретил уже на пороге, видно было, что сам готов стоять насмерть.
— Ишь, нашелся. Сажать помогал, что ли? Сам вот уже десять лет не позволяешь срубить даже старую прогнившую тутовину!— взор-вался Джура.— На ветках — ни листочка.
— Деньги заплатим, вдвойне заплатим...
Но посулы не имели успеха.
— Приказ председателя!
На эту угрозу мясник и глазом не повел.
Выхода не было.
Придется начинать с тополей на дороге, с тополей, принадлежащих колхозу.
Когда шестеро парней ударили разом по шести стройным тополям, похожим на шесть готовых к полету ракет, Мамасали вздрогнул и отвернулся. При каждом ударе топора он вздрагивал и закрывал глаза. Тополь — старец из его сна — маячил перед глазами. Наконец Мамасали не выдержал:
— Рубите,— бросил он и ушел.
Мало-помалу Мамасали успокоился. Но когда очередь дошла до Длинной улицы, сердце его вновь болезненно сжалось. Улица потому называлась Длинной, что была длиной почти с версту, и ее соединяла с соседним кишлаком дорога, по которой ходил автобус. И такой пря-мой была улица, обсаженная с обеих сторон словно выстроенными в ряд тополями, что склонявшиеся их верхушки почти касались друг друга.
Тополя... Огромные, крепкие, все вымахали почти рост в рост, стволы гладкие, белые, листья нежно плещутся на ветру. Спокойные, мирные тополя.
На этой улице от самой зари и до полудня, от обеда и до захода солнца на плечи прохожего не упадет ни одно пятнышко света. В самый жаркий час дня на самую середину улицы проскользнет луч, тогда следует идти по обочине. Дружный шелест ветвей и листьев навевает удивительное чувство, будит самые приятные мечты. И кажется, что в этом шелесте слышится и радость и печаль. Они, словно белобородые старцы, с поклоном встречают путника: «Здравствуй! Добро пожаловать!» Либо провожают из кишлака: «Счастливого вам пути!» И вы не заметите, как пройдете целую версту.
А в лунные ночи эта улица-аллея сказочно меняется. Даже когда подует студеный морозный ветер, ветви тополей раскачиваются, словно пшеничные колосья, и шелестят совсем по-иному. Лучик, бегу-щий за вами след в след, с листа на лист, ополоснув лицо росою, становится совсем прозрачным и сверкает, будто жемчужина в колеч-ке. На вас сыплются звезды сквозь эту листву.
Удары топоров возвратили Мамасали на землю. Засучив рукава, добрые молодцы дружно валили деревья. По улице шли люди. И Мамасали казалось: они смотрели не на тех, кто рубил тополя, а на него, смотрели с презрением, и их «бог помощь» звучало как «покарай тебя бог».
И оттого, что никто не сказал решительно: «Зря рубите деревья», Мамасали совсем упал духом. Верно, кое-кто из стариков покачивал головами: до чего, мол, жаль, досада берет,— но и они не произносили ни слова. Кто знает, быть может, старики навидались на своем веку такого, что научились лишь покачивать головой и молчать.
Поэтому Мамасали решил: «К черту»,— и махнул рукой. Но когда величественные тополя, срубленные под корень, падали на землю, словно поверженные богатыри, гулко бухая о дорогу и поднимая вихрь пыли до самых небес, у него начинала трещать голова.
«Бог мой! На заседании правления было около сорока человек, и хоть бы одна душа спросила: «Как же так? Зачем?»
А ведь после собрания, когда шли домой, все дружно бранились и возмущались.
Трусы! Какая польза ругаться в потемках?
Поднялось не сорок рук. нет, поднялось сорок топоров.
А этот недоносок Рузи... «Только затеняют хлопковые поля». Чья бы корова мычала... Полон двор гранатов и винограда, ступить некуда. Какое тебе дело до тополей? Не ты ведь тащишь, кряхтя, мешки по Длинной улице. Для тебя колхозная машина всегда наготове — весь твой товар вмиг на базар свезут. Подлец! Не знаешь ты, какова цена тени в жаркий день.
Тополя вязали по два и цепляли к тракторам. А сердце у Мамасали горело огнем.
Тополя волочили по камням, обдирая белую кожуру, и ободранные места сразу чернели. На глазах увядали и блекли уже лишенные соков листья, вывалянные в ныли ветви плюхались на землю. Уже не шелес-тели они, а трещали, как хворост, который валят в кучу. И этот треск звучал, словно вопль.
Срубили и увезли тополя.
На их месте осталась голая пустыня да пеньки, годящиеся разве что на дрова.
Теперь уже осенью, после сбора урожая, когда землю будут вспа-хивать под зябь, их выкорчуют. До тех нор успеет подсохнуть и соча-щийся из пеньков густой и белый, как молоко, сок.

* * *

Ранней весной вдоль Длинной улицы появились саженцы яблонь, урюка и персиков. Люди в колхозе, а особенно Мамасали, чуточку утешились.
Саженцы с каждым днем набирали силу, уже появились почки, а там зазеленели листья, улица вновь стала красивой, и Мамасали уже мечтал о том, как на следующий год или через года два деревья заплодоносят и ребята, но дороге в школу, шумной ватагой обленят деревья и, торопясь, будут набивать свои портфели яблоками. При этой мысли Мамасали довольно улыбался и как-то даже решил про себя, что, быть может, все правильно, все как надо.
... На бывших саженцах появились плоды.
В этом году в колхозе сменился председатель... И Мамасали снова вызвали в контору.
Крутолобый, краснощекий, с красивыми чертами чуть побитого оспой лица, седовласый, с густыми бровями, тоже слегка тронутыми сединой, в хорошо пригнанном кителе, новый председатель обратился к Мамасали, едва тот успел переступить порог конторы:
- Значит, так, дружище, придется срубить эти яблони и урючины, что на Длинной улице. Что скажете? Из-за двух-трех персиков ребята вытаптывают вокруг хлопчатник. Поставили сторожа — не помогает. Да и уже было несколько случаев отравления. Вчера еще двоих ребят в больницу свезли. Если так будет продолжаться...
Председатель шагал по комнате из угла в угол, потом остановился у окна и поглядел на дорогу. Он ждал ответа. Новый председатель, конечно, уже был наслышан об истории с тополями. Ясно, все ему уже рассказали.
И хотя Мамасали был сейчас доволен откровенным разговором, тем, что спрашивают его совета, он держался с опаской — кто знает, что за человек этот новый председатель? Пуда соли он с ним не съел. Да и ничего дельного в голову Мамасали не приходило.
— Может, обрезать лишние ветки да поливать деревья водой,— промямлил он, чувствуя, что молчание затянулось.
Председатель расхохотался, запрокинув голову, и его выпуклый живот затрясся, почти касаясь стекла.
Мамасали и сам понял, что сморозил глупость, и сконфузился.
Ах, наивный вы человек,— сказал председатель, улыбаясь.— Поливать водой! Да по дороге каждые полчаса проезжают машины. Сами знаете, какая там пылища. Тогда придется к каждому дереву человека приставить. Тысяча стволов — тысяча человек. А в колхозе и пятисот не наберется...
— Может, заасфальтировать дорогу?—сказал Мамасали, осмелев.
А вот это уже деловой разговор,— серьезно подтвердил пред-седатель.
Мамасали приободрился.
Я уже думал об этом,— дорогу нужно асфальтировать,— про-должал председатель,— но здесь есть еще один вопрос. И немаловаж-ный. Деревья затеняют хлопчатник. Вчера представитель из района так и сказал: «Развели здесь целый лес». И верно. С двух сторон около них пять квадратных метров хлопчатника попадает под тень. Сколько это будет гектаров? А с одного гектара, да было бы вам известно, мы собираемся брать по сорок центнеров хлопка. Сколько тонн пропадает таким образом? Подсчитайте-ка! А ведь осенью из-за килограмма хлопка мы по дворам ходим, на школьников умоляюще смотрим — помогите, мол. Все это вам лучше, чем мне, известно.
Председатель вздохнул. Мамасали растерялся.
— В общем, разговор будет такой,— сказал председатель.— Со-берем стариков. По-моему, они не откажут.
И старики не отказали...
Вновь пришла весна, потом осень... Длинная улица вновь изменила свой облик.
Дорогу заасфальтировали. Вдоль нее посадили чинары. И тутов-ник. Но и эти деревья не могли заменить шумящих стройных тополей. Ни одному дереву не отпущено той долгой жизни, ни одно из них не придает кишлаку и Длинной улице такого редкого очарованья и пре-лести.
А люди?.. Люди забыли о белых тополях...

Перевод П. Владимировой

• Назад
• Вперёд