Саида Зуннунова. Одиночество (рассказ)

Саида Зуннунова

ОДИНОЧЕСТВО

Икбалхон не помнила, как добралась до дома. На совещание уехала расстроенной и вернулась с болями в сердце. Устало поднялась по лестнице на второй этаж. Перевела дух и нажала кнопку. Сняла плащ, положила его на чемодан и прислонилась к стене. В это время открылась дверь соседней квартиры и из нее выглянула женщина средних лет.
— Ой, Икбал Азизовна, вы? Только приехали, да? Тулкин ключ оставил мне. Сейчас я...— Она оставила дверь открытой и, шаркая шлепанцами, скрылась в комнате, но через минуту вышла снова,— Тулкин говорил, что вы приедете именно сегодня,— передавая ключ, сказала соседка.
— Ему не трудно было без меня?
— Нет, нет, что вы! Я заглядывала, помогала ему готовить обеды. Вчера, например, только пришел с занятий и тут же принялся за уборку. Замечательный у вас сын, Икбал Азизовна. Эх, была бы у меня дочь, был бы он моим зятем, а?
Раньше от таких похвал у Икбал на лице появлялась улыбка, а сейчас она нахмурилась, сжала губы. Вновь вспомнилась недавняя обида. Она не стала, как прежде, старательно вытирать туфли, а сразу прошла в комнату. В квартире чистота, посуда убрана. Можно было подумать, что здесь хозяйничали проворные женские руки. На рабочем столе в маленькой вазе две нераскрывшиеся розы. Икбалхон осторожно поднесла их к лицу, но розы, не видевшие солнца, не пахли. От мысли, что и они, мать с сыном, как эти бутоны, рядом, но не вместе, больно сжалось сердце.
Икбалхон глубоко вздохнула, поставила вазу на стол и прошла в другую комнату. И тут ни пылинки. На столе термос. В салфетку завернуты две маленькие булочки. Варенье. Рядом записка: »Мамочка, я знал, что вы сегодня приедете. Чай в термосе. Обед на кухне. А все остальное в холодильнике».
Икбалхон не поцеловала записку как прежде. Теперь она знала, сколько за этими нежными словами кроется горькой обиды. Еще перед отъездом в его сбивчивых словах она уловила горечь, которая, оказывается, давно уже не давала ему покоя. И только тут она поняла, насколько был прав сын. Для нее этот разговор оказался толчком, который заставил обернуться назад и переворошить прожитые годы.
Икбалхон налила чай из термоса и некоторое время сидела задумчиво, держа в ладони давно остывшую пиалу.
В Москву на совещание Икбалхон пришлось выехать неожиданно. Наскоро собрав вещи, она села с сыном за стол. «Сын часто остается один, подумала она,— не пора ли позаботиться
о невесте?» Икбалхон слышала, что сын встречается с девушкой с третьего курса. Но сам Тулкин об этом никогда не заговаривал. А если случайно речь заходила о женитьбе, то он молча вставал и уходил. Поэтому на этот раз Икбалхон не утерпела и проговорила:
— Есть хорошие девушки. Давай я тебя женю. Мне спокойней за тебя станет...
Лицо Тулкина передернулось.
— Разве у нас сможет кто-нибудь жить?
— Тулкин, что ты говоришь? Мать, что, не человек?
Тулкин встал, чтобы скрыть раздражение. Мать встревоженно наблюдала за ним. Недоверчивая улыбка кривила ее губы.
В этом доме все должно быть по-вашему. Я ваш сын, поэтому терплю...— услышала она резкие слова.
— Чего ты терпишь? Разве я тебя мучаю, дурачок? — спросила она примиряюще, хотя лицо ее горело и всю ее лихорадило от недоброго предчувствия.
Тулкин молча вышел на кухню. Икбалхон направилась за ним.
— Почему ты молчишь? Отвечай, я ведь тебя спрашиваю!
— Все равно не поймете.
— Что не пойму?
— Мамочка,— повернулся он к матери,— я не помню ни одного дня из своего детства, когда бы смог поиграть и повеселиться, как мне хотелось. Я не смел пригласить своих друзей в дом. За дверью всегда снимаю туфли, беру их в руки, потом уже переступаю порог. Даже на крошки хлеба, которые падали под стол из моих рук, вы смотрели косо. Ведь в конце концов всему есть предел...
— Ой, дурачок, ты же знаешь, что матери некогда заниматься уборкой поминутно. Я же для тебя стараюсь.
Но я могу убрать сам. Вон бываю я у друзей... Мы обедаем. курим, танцуем, конечно, в доме все перевернем вверх дном...
— Наверное, у их матерей больше нет дела.
Почему нет? И они работают. Для чего человеку дом? Для того, чтобы в нем устраивать выставку, что ли? Хотя вам все равно не понять!..
— Уж больно ты стал понимающим, как я погляжу,— возмутилась Икбалхон.
— Что же это за дом, если в нем не собирают игрушки детей и не стирают одежду мужа?..— уже не мог остановиться сын.
На последние слова, которые ранили ее больнее всего, Икбалхон ничего не ответила, подхватила чемодан и вышла. Тулкин торопливо оделся и выскочил за матерью.
Икбалхон, хмурая, ждала на стоянке такси. Тулкин молча взял из ее рук чемодан. До самого аэропорта они не проронили ни слова. Только перед посадкой Икбалхон поцеловала сына и попросила:
— Будь, пожалуйста, осторожен.
И в дороге, и на совещании, и даже по ночам этот разговор с сыном не давал ей покоя. Невольно она возвращалась к прошлому, и сердце не переставало ныть от слов: «Что же это за дом, если в нем не собирают игрушки детей и не стирают одежду мужа?» Беда ее и горе. Долго она носила в сердце рану. И, видимо, приходит время, когда старые раны начинают вновь кровоточить.
Замуж Икбалхон вышла, учась в аспирантуре. Муж ее, Юлдашали, был гоже аспирантом. Не прошло и года, как родился Тулкин. Юлдашали защитил диссертацию. У Икбалхон работа затянулась, днем и ночью была занята с сыном. Наверное, с этого времени и все началось. Икбалхон не находила минуты, чтобы записать необходимые для работы мысли, а Юлдашали допоздна читал газеты, перелистывал книги. Ненадолго вздремнувшая ночью, Икбалхон утром спешила приготовить мужу завтрак. Юлдашали все понимал, но помочь не мог. Ночью, когда просыпался с плачем малыш, он вставал раньше Икбал, брал сына на руки и прохаживался с ним из угла в угол. Даже пытался убаюкивать. Но малыш, чувствуя неуклюжие движения отца, не унимался. Тогда Икбалхон со злостью вырывала ребенка, а Юлдашали растерянно вздыхал. Меняли пеленки, малыш засыпал. Успокаивались и родители: на лице Икбалхон появлялась улыбка, радовался и Юлдашали.
Когда Тулкину исполнился годик, его отдали в ясли. У Икбалхон стало больше свободного времени, но еще не скоро она принялась за свою работу. Только через год она защитила диссертацию.
Икбалхон устроилась преподавателем в институт. И Тулкин не мешал ей. Она брала его из яслей, кормила, и он спокойно играл в отведенном ему углу со своими игрушками. Икбалхон принималась за стряпню. Ночью укладывала сына спать и готовилась к лекциям.
Юлдашали заканчивал уже докторскую диссертацию. Икбалхон смотрела на это и с радостью, и с завистью. Скоро муж станет доктором. А ей трудно даже мечтать — все время уходит на ребенка, на хозяйские дела, на подготовку к лекциям. И стоило ей об этом подумать, как прежняя раздражительность вновь овладевала ею.
И вот однажды она не выдержала. Юлдашали опаздывал, ему некогда было даже присесть выпить чаю.
— Есть ли чистый платок? — спросил он уже с порога.
Икбалхон, одевавшая сына, взорвалась:
— В конце концов, всякому терпению приходит конец! Ведь и я такой же человек, как и вы...
— Что я сделал? — не понял Юлдашали.
— Неужели трудно самому взять платок?
— Забыл, а в туфлях заходить не хочу,— начал было оправ-дываться он, но Икбалхон перебила его с раздражением:
— Вы всегда все забываете.
— Что же я должен делать? — решительно не мог понять жену Юлдашали.
Такое упорное непонимание окончательно вывело Икбалхон из себя.
Вы обо мне-го когда-нибудь вспоминаете? И я человек, и я работаю. Мне тоже нужно заниматься. Вы об этом думаете?
— Не могу же я встать на ваше место! — сказал он и торопливо вышел из комнаты.
Икбалхон, ошеломленная, долго не двигалась с места.
Весь день она ходила как пришибленная, под впечатлением последней фразы мужа. Ей уже казалось, что кончилось их взаимное уважение. Работа валилась из рук. Она сама не заметила, как подкралась к ней мысль: почему она должна жить с этим человеком? Разве мало добрых слов слышала она в свой адрес, когда защищала кандидатскую диссертацию! Значит, не зря трудилась, авторитет так просто не заслужишь. Домашние заботы?.. Еще никто не был доволен ими. А муж, вместо того чтобы успокоить, сказать два-три добрых слова, бросил на ходу: «Не стану же я на ваше место».
Эти слова буквально преследовали ее. В тот вечер Икбалхон не стала готовить ужин, накормив сына, уложила его спать и села за рабочий стол. Она еще покажет мужу, на что способна!
Вечером Юлдашали не увидел в доме привычного оживления, его встретила мертвая тишина. Жена, склонившись над столом, что-то писала и даже не подняла головы при его появлении. Он уже жалел, что утром погорячился. Не раздеваясь, прошел к жене, положил руку на ее плечо; второй оперся на стол и некоторое время молча смотрел на то, что она пишет. Она и тут не взглянула на мужа, молча продолжала работать. Юлдашали разделся, умылся, прошел на кухню. Поставил на плиту чайник. Но, по-видимому, был очень голоден, достал мясо из холодильника, долго с любопытством разглядывал его, не зная, с какого конца приняться за дело.
Вставайте, вместе приготовим ужин. Вы будете давать консультацию...— неуверенно обратился он к жене.
Мне ни ужин, ни дом не нужны,— не отрываясь от занятий, сказала Икбалхон.
— Оставьте эти разговоры...— попросил Юлдашали.
— Найдите другую, которая согласна сидеть дома...
Юлдашали замолчал. Отодвинув неумело нарезанный лук и
мясо, он оделся, закурил. Постоял немного в раздумье, потом открыл дверь и на пороге услышал:
— Можете не возвращаться!
Юлдашали, не отнимая руки от дверной ручки, приостановился. Но вот захлопнулась дверь. Его шаги вскоре затихли. Икбалхон поднялась, но в окно не посмотрела. «Неужели так трудно сказать: «Простите меня, я напрасно вас обидел»?..Как будто отвалится от этого язык. Оказывается, нагрубить гораздо легче, чем потом просить прощения. Нет смысла жить с таким человеком»,— все больше убеждала себя Икбалхон.
Теперь она уже ни в чем не сомневалась. Оставалось только решить, что делать с их трехкомнатной квартирой. Если ей уйти из этого дома, то во всем городе у нее не отыщется ни одной родной души, которая могла бы ее приютить — она выросла в детдоме. Юлдашали тоже идти некуда,— он приехал в Ташкент учиться из далекого кишлака. Но тем не менее, когда Юлдашали все же вернулся, поужинав в кафе, Икбалхон твердо объявила, что утром один из них должен найти другое пристанище. Юлдашали весь напрягся, но у него достало сил сдержаться и рассудительно сказать:
— Вы с сыном не беспокойтесь, я переберусь в другое место. По все-таки подумайте о Тулкине.
— Я сумею воспитать ребенка.
— Однако... Икбалхон, не кажется ли вам поступок ваш лег-комысленным?
— Мы не дети, и я, наверное, тоже немного умею размышлять.
— Значит, все уже решено?
— Да.
Икбалхон осталась непреклонной даже тогда, когда до нее дошли слухи, что муж ночует на кафедре. Друзья попытались помирить их, но она не согласилась. Икбалхон с головой окунулась в работу.
В результате она стала доктором. И сын вырос. Но чем больше проходило времени, тем сильнее какая-то тяжесть давила ей на сердце. Все свое время она отдавала научной работе. В квартире управлялась домашняя работница.
Долгое время Икбалхон была довольна такой жизнью, старалась унять тревожные мысли. Но постепенно поняла все. Юлдашали, конечно, долго ждал, а потом завел другую семью. Да, теперь она видела, что в свое время не вынесла домашних забот, от которых вряд ли бывает свободной хоть одна женщина. А желая уберечь сына от своей душевной раны, она отстранилась от него. Тулкин вырос замкнутым, молчаливым. «Весь в отца, или это от одиночества и оттого, что Тулкин часто виделся с отцом? Видимо, он ревновал отца к другим детям...»— думала теперь Икбалхон.
«Что эго за дом, где не собирают игрушек ребенка и не стирают одежду мужа...» Будто что-то острое впилось в сердце, отчего Икбалхон охнула. И впервые в жизни горько заплакала.
Открылась дверь. Тулкин возился у порога, снимая туфли.
— Заходи, заходи же, сынок...
— Сейчас, мамочка! — Привыкший видеть мать за работой, Тулкин испугался, увидев ее слезы.— Что случилось?
Внимание сына растрогало Икбалхон, она прижала его к
груди.
— Никто меня не обидел. Я не плачу, это так, пройдет. По тебе соскучилась. Внуков хочу. Буду воспитывать твоих детей. Ты не думай, что у твоей матери вместо сердца камень. У нас полон дом будет игрушек, я буду вкусно готовить, в садик водить внуков, потом в музыкальную школу. Женись, сынок
миленький!
Тулкин не ожидал, что его слова так затронут мать, он растерялся, молча, не находя нужных слов, поправил свои волосы, которые
то и дело падали на глаза.
— Хорошо, мамочка, хорошо. Только успокойтесь,— наконец
сказал он.
А Икбалхон еще сильнее приникла к своему сыну, она искала в нем почти утраченное материнство.

Перевод Ш. Тураева

• Назад
• Вперёд