Шакир Сулейман. Фатима Садыкова (рассказ)

ФАТИМА САДЫКОВА

I

Значит, такие дела, говоришь, творятся на белом свете, а, Тулан-бай? Все поют на разные голоса? Как говорится, «пришедший на поминки плачет не о покойнике, а о своем горе». Да и то. посмотришь попристальней — вчерашний бесштанный босяк наверху сидит, и в руках власть держит, а мулла Надирмат...
— Да, мясник горюет о сале, а козел о жизни. Мы о чем печемся, а они о чем?
— Ну что ж! Терпение! Посмотрим, что дальше.
— Теленок разогнался, но добежал лишь до сарая. Кричат о кол-хозе, а кто пойдет в их колхоз!
— Да, кстати, как та телка, что ты взял у меня прошлой весной? Выросла? Случал?
— Случал, но...
— Без всяких «но». Бери телочку насовсем, то есть не телочку, а дойную коровку. А если на твое счастье она отелится, будешь ку-паться в молоке. Тебе с такой семьей без коровки нельзя, брат.
— Это так, но если вступим в колхоз, боюсь, отберут.
— Да, и это верно. Время тревожное...
— «То, что болтаешь дома, не скажешь на базаре». Они и пони мают все иначе, чем люди.
— Это вот самое мне и не нравится в колхозах: забирают, отби-рают, объединяют. Например, заберут твою единственную скотинку, которую ты растил и берег пуще глаза. У Мирвали уведут единствен-ного жеребенка, у Шерали — двух барашков. А спросишь — будут кричать «колхоз, колхоз», а в колхозе нет моего и твоего — все общее: и скотинка, и земля, и вода, и женщины. Прикусишь язык да замол-чишь.
— А если не вступать в колхоз?
— Не позволят. Ты сильный. Они в первую очередь берут таких. Попробуй не вступи! Кстати, у тебя, кажется, и коза есть? Окотилась?
— Окотилась, да козленок сдох.
— Ах, бедняга, значит, понадобилась скотинка богу. Но, с другой стороны, хорошо, что козленок сдох. Ни тебе, ни им. Все равно от-вязали бы и увели.
— Слушайте, бай, что же мне советуете, продать их, что ли?
Ага, поумнел, парень! Я этого вопроса ждал. Только пусть этот разговор останется между нами, я верю тебе, как брату. Я уже все свои дела устроил: две пары волов отправил на Минг-тепа, баранов угнал в такое место, куда муха не залетит, поручил верным людям.Верблюдов продал и денежки припрятал. А того жеребенка, ну знаешь, ночью зарезал, наделал казы и тоже спрятал. Ты же знаешь, Мирсагат не оборванец. Он знает, куда девать скотину. А напоказ выставил клячу, двух чесоточных баранов и тощую телку. Пусть забирают.
— Здорово, бай.
— Вот как надо решать дела! Старики говорят: «Прежде чем приобретешь богатство, приобрети ум». Если комиссия будет недо-вольна, я сложу руки и скажу: «Все, что есть, берите». Что они мне сделают? Что они могут мне сделать?
— Так что, мне тоже продать?
— Конечно. Скажешь: «Так случилось, братцы, корову съели волки, коза сломала ногу, я зарезал ее и съел, осталось у меня пять кур — берите».
— Правильно!
— Конечно, какой дурак своими руками отдаст свою собственную скотину этим мошенникам. Ты же видишь, одни батраки и босяки, которые света не видели, в руках десяти рублей не держали, помоями питались, над головой крыши не имели, а кричат: «Сделаем колхоз!», «Вступим в колхоз!» Кричат, как голодные привидения. Конечно, сделают колхоз: твоя корова, моя лошадь, а они хозяева. Кому неохота на готовенькое.
— А... Мирхамид-ака. Гиясбай, входите. Хайрулло, беги поставь самовар. Скажи хозяйке, чтобы готовила плов. Входите, гости дорогие, добро пожаловать.
— И Туланбай здесь?
— Да, мы здесь делимся своими горестями.
— Горе горем, а дело делом. Сейчас не время горевать.
— Да, время такое, милый Хаитбай, когда и погорюешь, а когда й делом займешься.
— Да, Мирсагат-ака, дела наши плохи. Сами заварили, сами и расхлебываем.
— Что еще случилось?
— Вы ведь знаете Садыка-растяпу с нижней улицы?
— Знаю, знаю.
— Так вот его дочь Фатима привязалась к нам вчера на собрании.
— Откуда еще эта напасть?
— Эта девчонка учится в Ташкенте. Приехала вчера сюда — член комиссии.
— Научилась разговаривать?
— Да что там разговаривать! Подпоясана ремнем, в красноар-мейской гимнастерке, волосы подстрижены. Просто самарская бан-дитка. А слова произносит, одно другого тоньше.
— Вот ослица!
— Так она же комсомолка, все только ей в рот и глядят. «Ликви-дируем кулаков как класс»,— говорит.— «Кулаки годами пили нашу кровь», «Мы не видели светлого дня».
— Значит, мы пили ее кровь?
— Да, Мирсагатбай, вы пили ее кровь, вы — самый крупный богатей, цепной пес кулачества. За полчаса она нас сделала насильни-ками и вписала в черный список. Я хотел повернуть разговор, так она и ко мне прицепилась. «Вы льете воду на мельницу кулаков. гово-рит.— Вы, говорит, становитесь на сторону классового врага и не думайте, что если вы председатель сельсовета, то мы до вас не добе-ремся».
— Так и говорит?
— Точно так и говорит. Я сказал ей, что если она представитель власти, то нечего всех пихать в список кулаков. Но я, как председатель, как представитель, избранный народом, не стану вмешиваться в это дело. Поднялся шум. До полночи кричали, галдели.
— Да, плохи наши дела. Из-за нас и вам в глаза тычут. Срочно нужно что-то решать, иначе мы погибли.
Мы затем и пришли. Давайте вместе думать, может, что-нибудь и придумаем.
— Ну, а вы что предлагаете?
— Что мы можем предложить? Придумайте что-нибудь, а мы уж с вами.
— Как я понял, разговаривать с ней бесполезно. Она упрямая и настроена против нас. «Опасно больному лучше умереть»,— говорят старики. Если вы согласны со мною, нужно убрать ее, как того пред-ставителя. Как вы на это смотрите?
— Правильно. С тем представителем хорошо получилось. Мы бросили его труп подальше от кишлака. И никто ничего не узнал. Как вы, Тулан? Стоит наказать ее?
— Верно говорите. Ну что, например, я сделал этой ослице? Обзы-вает кулаком.
— А они все такие, всех в одну кучу валят.
— Только не подавайте виду. Я найду человека — комар носа не подточит.
— Договорились. Все тихо-мирно. «Видел верблюда?»— «Нет, не видел».

II

— Товарищи! Я повторяю: классовый враг взбешен. Он не будет сидеть сложа руки. Чуя свою неминуемую гибель, он будет сопротив-ляться, вредить. Здесь по моему докладу выступили некоторые това-рищи. Они еще не поняли до конца сложившейся обстановки. Напри-мер, товарищ Раззакова пыталась оправдать Муллабая: «Он середняк, единоличник. У него никаких дел с кулаками». Товарищ Кузыбай защищает председателя сельсовета: «Хаитбай-ака заботится о киш-лаке, а если он и связан с кулаками, мы его покритикуем, убедим». Товарищи! Это ребячество. Это потеря бдительности, это мягкоте-лость по отношению к классовому врагу. Вы не учитываете силы клас-сового врага. Я хорошо знаю и Раззакову, и Кузыбая. Я росла с ними. Вместе пасли скотину. Но мы еще не до конца знаем цель кулаков, духовенства, баев. Я раньше тоже думала, как вы. Ташкент изменил меня. Нам нужно серьезно подойти к этому вопросу. Здесь присутствуют члены комсомольского актива, и я буду откровенна. Вы все знаете, что убили сельского корреспондента Турсунова. Кто зарезал активистку Тургуной? На чьих руках их кровь?
В прошлом году комсомолку Таджихон Ниязову вместе со старухой матерью зарезали в их доме. Товарищи! Это сделали классовые враги. Здесь, в нашем кишлаке, они есть. Мы должны найти их и уничтожить.
Я в своем докладе говорила о Мирсагатбае. Потому что Мирсагат руководит в кишлаке темной силой, и он не сидит сложа руки.
Председатель сельсовета Хаитбай бывает у него, ест его жирный плов, а на собраниях защищает его.
Муллабай — родственник Мирсагата, и Мирсагат прибрал его к рукам. Он должник Мирсагата. Это тоже говорит о том, что Муллабай в руках Мирсагата.
Еще один факт. Вчера после собрания Хаитбай, Гияс, Мирхамид и Мавланбай перемигнулись и отправились к Мирсагату. Они заседали несколько часов. Вы видите, как действуют кулаки. Они переманивают наших людей в свой лагерь. И если даже Мирсагат прикинется овечкой и десять раз в день будет здороваться с комсомольцами, его нельзя упускать из виду. С ядовитого языка змеи не каплет мед. Волк не погладит вас острыми клыками. Наша задача — быть бдительными, не давать врагу бесчинствовать, следить за каждым его шагом. Комсомольцы должны быть впереди.

III

— Я вам рассказала все. Помогите мне или заберите с собою в Ташкент. Я не могу оставаться здесь, лучше под поезд брошусь.
— Подожди. Кто приходил сватать?
— Рыжий Мулла.
— Что он говорил матери? Не плачь.
— Сказал, что лучшего дома твоя дочка не найдет, что Мирсагат- бай уважаемый человек в кишлаке, что сын его красавец и смирный, правоверный мусульманин. Если сговоримся, то свадьбу устроим осенью. И председатель сельсовета на их стороне. Ну сами подумайте, ведь я старше этого плешивого байского сынка. Да он еще и косой вдобавок. А у меня есть жених.
— Постой, что ответил отец?
— Что он может ответить? Отдадим, говорит. И матери приказал, чтоб уломала меня. Пусть, говорит, не дурит.
— Ничего они не сделают. Я сама вмешаюсь.
— Фатима, вас какая-то женщина спрашивает.
— Пусть зайдет сюда. Не горюй, Хайри, они тебя не заставят.
А Мирсагатбаю скоро вообще конец.
У меня ведь нет, кроме вас, защитника, я очень надеюсь на вас.
— А, Бахриниса-апа, входите. Что случилось?
— Я хочу сказать вам кое-что, только не здесь. Давайте выйдем в огород.
— Хорошо. А ты иди и ни о чем не беспокойся.
Женщина, накинув на голову халат, вышла в огород и огляделась, а потом уже обратилась к Фатиме:
— Со вчерашнего дня у нас в доме скандал — ругаемся с мужем. Он даже бил меня. А сегодня утром жены Мирхамида курносого и рыжего Муллы принесли бумагу. Заставляли меня тоже подписать, говорят, пошлют это заявление в город. А что подписывать, я ведь не понимаю. Муж тоже заставляет подписать. Это, оказывается, заявление о том, что все мы не хотим вступать в колхоз. Они заставили меня подписать. А заявление-то к Ахунбабаеву.
Ты там скажи Ахунбабаеву, чтобы он вычеркнул мою подпись. И расскажи все. Они ходят по дворам и заставляют женщин подписы-ваться. Слушай, Фатима, я боюсь, чтобы в этой суматохе не погибли безгрешные души.
— Заявление многие подписали?
— Не знаю, там многие приложили палец. Написали его в доме Мирсагатбая. Они говорят, что если эта бумага дойдет до Ахунбабаева, то колхоза не будет. Только никому не говори, Фатима, что я тебя предупредила.
Фатима улыбнулась:
— Агония перед смертью.
— Я ухожу, Фатима, будь осторожна.
Солнце оставило свои последние слабые лучи на верхушках дере-вьев и тихо скрылось. С поля возвращались дехкане. Издали слыша-лось блеяние овец.
— Фатима, мы можем опоздать на поезд.
— Ничего, успеем.
Фатиме еще нужно поговорить со многими.
— Ты видела парторга?
— Нет.
— А председателя сельсовета?
— Он только что был около красной чайханы. Разговаривал там с рыжим Муллой.
— Ну ладно, пошли.
Они вышли из кишлака. Фатима и комсомолец Сабир шли молча.
— А вот и огни станции,— сказал спутник Фатимы, восемнадцатилетний Сабир.
— Да, считай, уже пришли.
— Знаете, Фатима, я буду учиться на агронома и, бог даст, выращу такой хлопок...
— Ты веришь в бога? А ведь комсомольцы в бога не верят.
— Да я просто так сказал.
Они подходили к мосту.
— Фатима, давайте быстро пройдем. Это нехорошее место.
— Эх ты, трусишка,— засмеялась Фатима, и в эту минуту ей на голову накинули что-то темное.
— Кто это, кто это? Сабир, беги!
Но горло Сабира сжали две сильные руки.
Фатима — крепкая девушка, она боролась с бандитами, но сильные руки сжали и ее горло. Что-то горячее коснулось ее тела, и она упала.
А вражеские руки связали два трупа и бросили в воду. Послышался плеск. И люди в черном исчезли в темноте ночи.
Радость Мирсагатбая была недолгой. На третий день его аресто-вали со всей шайкой. Рыжего Муллу, курносого Мирхамида, Мавлан- бая, Тулана, участника кровавой расправы Эргана схватили за пловом у Мирсагатбая.
Палачей посадили на арбу и привезли в кишлак. Их встретили сотни глаз, полных презрения и ненависти.

Перевод Н. Владимировой

• Назад
• Вперёд