Айдын. Сапожник откочевал (рассказ)

САПОЖНИК ОТКОЧЕВАЛ

Осень в тот год выдалась ранняя, и неожиданные заморозки при-несли много хлопот всем владельцам загородных садов и виноградни-ков. Если бы, например, в саду Исмата-ходжи виноград, оставленный на выдержку до глубокой осени, не прикрыли вовремя матами из со-ломы, то сушильщикам изюма, пожалуй, совсем нечего было бы делать.
Семью свою Исмат-ходжи давно перевез в город, но сам бывал в саду каждый день. Приедет с утра, прикажет постлать в беседке ковер, одеяла и сидит до вечера — под локтем подушка, рядом чилим — в четыре глаза смотрит за работниками. Чуть что, обругает и пригрозит: «Эй, смотри, из заработка вычет сделаю!»
В те дни не только три работника Исмата-ходжи, но и конюх, и даже две служанки ичкари не знали ни сна, ни отдыха. Днем они пере-носили из сада тяжелые корзины яблок, груш, ночами давили виноград для бекмеса и затем все это добро перевозили арбами в город.
Исмат-ходжи, конечно, радовался такому обильному урожаю, работники же проклинали и хозяина, и сад: яблокам и грушам, каза-лось, не будет конца, а кроме них, еще совсем нетронутые, стояли десять ореховых деревьев!
Но вот однажды вечером, отправляясь в город, Исмат-ходжи при-казал Эрмату, старшему рабочему:
— Завтра начинайте трясти орехи. Да не тяните. За день надо управиться, чтоб потерь не было!
Эрмат пробормотал что-то неразборчивое. Бай рассердился:
— Что ты там бормочешь?
— Я — ничего. Одним, говорю, пожалуй, не управиться,— ответил Эрмат, отпуская повод хозяйского скакуна.
Исмат-ходжи нахмурился.
— Собери ребят из квартала. Подыщи таких, чтоб сунуть им по паре орехов — и вся плата!— приказал он и хлестнул плетью коня.
На рассвете следующего дня в широкие ворота байской усадьбы въехала высокая кокандская арба. Когда арба миновала длинную тополевую аллею и остановилась, с нее сошел десяток бедно одетых мальчишек, не выспавшихся и продрогших на холодном осеннем ут-реннике.
Ребят даже не напоили чаем, а сразу повели на площадку, где росли орехи.
Четыре работника залезли на огромные деревья, каждое больше чем в обхват толщиной, и принялись трясти широко раскинутые ветки и сбивать орехи длинными палками.
Ребята сначала было оживились, собирали с большой охотой, но скоро на площадке послышались жалобы:
— Руки отмерзли!
— Есть хочется!
— Ой, в голову орехом попало!
В это время, накинув на голову старый камзол, подошла тетушка Хайри, одна из работниц Исмата-ходжи. Она разожгла рядом с пло-щадкой огонь, поставила кипятить воду в черном закопченном кумгане, затем принялась помогать мальчикам.
Ребята, увидев, что дело идет к завтраку, повеселели. Один из них догадался тихонько раскусить орех и съесть. Другие тотчас последо-вали его примеру.
Тетушка Хайри сделала вид, что ничего не замечает, но, оглянув-шись, шепотом окликнула ребят и кивнула в сторону кургана: оттуда, ведя за руку девятилетнего сына Ульмас бая, шел сам Исмат-ходжи.
Собрав скорлупу от съеденных орехов, ребята побросали ее в огонь и принялись за дело с особым рвением.
— Вот и Ульмас-бай наш явился на хашар,— сказал Исмат-ходжи, подходя к площадке.— Ну-ка, покажите свое проворство, ребята! Кто больше соберет, тот и орехов получит больше.
Мальчики молча продолжали заниматься своим делом, лишь из-редка украдкой поглядывая на хозяйского сына.
Ульмас-бай был одет в теплый халат, крытый зеленым плюшем, в красные бархатные штаны. На голове у него была теплая шапка с лисьей оторочкой, на ногах лаковые ичиги с капишами. Он не отходил от отца и хмуро поглядывал на мальчиков.
— Что ж ты, сынок? Иди, собирай орехи.
Исмат-ходжи легонько подтолкнул сына, но тот ухватился за отцовскую руку и не двинулся с места.
Откинув полы суконного чекменя, бай присел на тополевый пень, торчавший рядом с площадкой, и стал наблюдать за ребятами.
Среди мальчиков особенно бедно одетым выглядел сын латальщика обуви Эргаша. На нем был рваный красного ситца халатишко, из дыр которого выглядывали клочки ваты, на ногах — старые капиши, оскалившиеся деревянными шпильками, на голове — старенькая потертая тюбетейка. Собирая орехи, мальчик часто дул на озябшие руки и поглядывал в сторону тетушки Хайри, занявшейся кумганом.
Исмату-ходжи это не понравилось. Он сердито прикрикнул на мальчика:
— Эй, ублюдок! Ты чего поглядываешь на кумган? Собирай быстрее!
— Кто, дада? На кого вы?— встрепенулся Ульмас-бай.
— А вон, сын латальщика. проклятье его отцу.
— Дада. я видел, как он положил орех к себе в карман!
— Откуда ты взял?— обиженно отозвался сын латальщика.— Я все кладу в мешок. Не ври!
Исмат-ходжи даже привстал с места.
— Что?! Как ты смеешь так разговаривать! Иди, сынок, обыщи его хорошенько!
Потряхивая парой амулетов, пришитых к плюшевому халату, Ульмас-бай подошел к сыну латальщика и, часто шмыгая носом, при-нялся обшаривать его карманы.
Мальчики перестали собирать орехи и с беспокойством ожидали чем все это кончится. Каждый думал: «Попался бедняга! Изобьет его бай!»
Все, однако, закончилось благополучно. В карманах сына латаль- щика ничего не оказалось, и Ульмас-бай под насмешливыми, недруже-любными взглядами ребят, пристыженный, возвратился к отцу.
Исмат-ходжи ничего не сказал. Недовольно хмурясь, он поднялся с пня, поручил сына тетушке Хайри и ушел с площадки.
Как только хозяин скрылся в калитке,тетушка Хайри заторопилась с завтраком: заварила чай в кумгане, разостлала в сторонке два порожних мешка и позвала всех участников хашара.
Сад тотчас огласился радостными возгласами и звонким смехом. Кто-то из мальчиков, увидев тлеющие угли на том месте, где кипятился чай, предложил:
— Давайте разожжем костер и погреемся!
Ребята быстро набрали сухих веток, разожгли костер и уселись рядком вокруг огня, даже не взглянув на разостланные вместо ска-терти мешки.
Тетушка Хайри раздала к чаю хлеб — взрослым рабочим по целой лепешке, ребятам — половинку, а сверх этого каждому по два ореха.
Первым покончил с завтраком сын латалыцика. Он встал и пошел собрать еще дров для костра.
Набрав целую охапку сухих веток, мальчик увидел длинную толстую жердь, перекинутую поперек тополя, поваленного у края площадки, бросил на землю ветки и начал качаться.
Подбежал Ульмас-бай.
— Покачай и меня!— попросил он.
Сын латалыцика передвинул жердь, подождал, пока Ульмас-бай сядет, подкинул его раз-другой.
Ульмас-баю это очень понравилось, и он потребовал:
— Подкидывай выше!
— А если упадешь?— предупредил его сын латалыцика.
— Подкидывай, сын нищего!
— Ну, ладно, если так...
Сын латальщика нажал на свой конец до отказа. Ульмас-бай взле-тел вверх и, не удержавшись, упал на землю.
Подбежали остальные ребята, подоспела тетушка Хайри с Эрматом. А Ульмас-бай лежал ничком, не издавая ни звука.
Эрмаг поднял его, повернул лицом вверх.
— Воды! Несите воды!—бледнея, проговорил он.
Ульмас-бай очнулся только после того, как тетушка Хайри обрызгала его лицо водой.
— Ой, нога! Нога!— ревел он во весь голос.
В суматохе, никто не заметил, как подошел бай.
— Что случилось?
Узнав от Эрмага, что сын вывихнул ногу, Исмат-ходжи прежде всего обругал тетушку Хайри, потом набросился на ребят:
— Нарочно подстроили! Вот я вам!..
— Нет, бай-ата,— осмелился возразить один из мальчиков,— Ульмас-бай сам требовал, чтобы он подкидывал повыше.
— А кто его свалил?
— Сын латалыцика...
Бай взревел:
— Где этот сын нищего? Подать сюда собачье отродье, я ему обе ноги переломаю.
Но сына латалыцика уже давно не было в саду. Он еще издали заметил хозяина, перелез через дувал и убежал.
Замотав вывихнутую ногу сына поясным платком. Исмат-ходжи велел Эрмату нести его к курганче, и сам пошел следом, проклиная латалыцика с его сыном и грозясь расправиться с ними по-своему.

* * *

На следующий день на голову латальщика обуви Эргаша обруши-лась нежданная беда. Утром Исмат-ходжи вызвал Эргаша в мечеть и долго срамил его при народе, грозя всякими карами. Затем несчастья посыпались на латальщика одно за другим.
Старший сын Эргаша был водоносом. Он подносил воду чайхан-щикам и тем помогал семье. И вот чайханщики, будто сговорившись, все как один отказали ему в работе.
Сам Эргаш обычно сапожничал, пристроившись на тротуаре у лавки Турды-бакалейщика, но на этот раз не успел он расположиться со своим инструментом, как бакалейщик прогнал его от своей лавки.
А к концу дня по всему кварталу прошел слух, что Исмат-ходжи подал жалобу казию и требует возмещения убытков за увечье сына.
Вечером Эргаш-латальщик вернулся домой понурый. Переступив порог калитки, он хмуро оглянулся по сторонам, будто искал кого-то, и вдруг закричал на жену:
— Сейчас же найди мне твоего проклятого сына! Убью его! Убью и тело швырну к ногам Исмата-ходжи. Пусть что хочет с ним делает. Хоть зажарит, хоть так съест... Я должен, видишь ли, возместить убытки за вывихнутую ногу. Да у меня и вши нет, чтобы расплатиться.
— Вай,— всплеснула руками жена латальщика,— какие такие убытки? С сыном его ничего не сделается, поправится. Разум свой проглотили вы, что ли? Не могли сказать — мальчишка, мол, не на-рочно это сделал. Они, мол, играли!
Эргаш-латальщик рассердился еще больше.
— Сидишь дома и лопочешь, что придет на язык, будь ты проклята! Не слышишь, какой он шум поднял на весь квартал? Бедняка, говорят, и на верблюде собака достанет,— где мне тягаться с ним? На его стороне все старшие квартала и сам казий.
Жена латалыцика не нашлась что сказать. Перед заходом солнца, выглянув в щель калитки, она сама видела, как со двора Исмата-ходжи, разглаживая бороды и сытно рыгая, выходили элликбаши, имам квартальной мечети, суфи и табиб — торговец машем.
Эргаш, уже несколько поостывший было, вдруг бросился к тер-раске.
— А, вот ты где, помереть бы тебе маленьким!
Он подскочил к сыну, прижавшемуся в угол терраски, ударил его по одной щеке, затем по другой. Мальчик заревел и кинулся под защиту матери. Та обхватила его обеими руками, прижала к себе.
В порыве злости Эргаш набросился на жену. Мальчик, воспользо-вавшись минутной суматохой, успел выскользнуть на улицу и убежал к соседям.
Жена латальщика горько рыдала, прислонившись к стволу туто-вого дерева посредине двора.
— Вместо того, чтобы принести в дом пару лепешек,— вот, мол, поешьте,— вы нас затрещинами потчуете. Да лучше умереть, чем переживать такое!..
Эргаш-латальщик стоял поодаль, низко опустив голову. Ему было стыдно. Хотелось подойти к жене, утешить ее, но он только махнул рукой.
— И ты подыхай, и я вместе с тобой. Вот мы сразу и избавимся от всех бед-печалей.
Латальщик опустился на край террасы и уронил на руки голову.
На следующий день латальщика вызвали к казию. После короткого допроса, в продолжение которого латальщик стоял у самого порога, со сложенными на груди руками, мирза по знаку казия выпроводил его в коридор, а немного погодя вышел сам и сунул ему в руки листок бумаги, испещренный арабскими закорючками.
Латальщик минуту смотрел на бумагу, потом попросил мирзу:
— Сын мой, я темный человек, прочитайте, что тут написано.
Мирза небрежно взял бумагу и начал читать:
«За нанесение оскорбления действием сыну почтенного и ува-жаемого всеми Исмата-ходжи, а также преднамеренное увечье ноги оного, Эргаш-латальщик, сын Досмата, изгоняется из сего квартала и обязан откочевать не позже утра следующего дня. Дом Эргаша- латальщика должен быть передан упомянутому Исмату-ходже в воз-мещение понесенных им по случаю увечья сына убытков».
Мирза снова сунул бумагу латальщику и, даже не взглянув на него, прошел в казихану.

* * *

На рассвете следующего дня суфи квартальной мечети, прокричав призыв на молитву, вышел в притвор. В это время на противоположной стороне улицы показалось какое-то странное шествие: впереди, согнувшись чуть ли не вдвое, шел мужчина с тюком, завернутым в кошму и перевязанным веревкой; за ним следовал взрослый парень с мешком на спине, затем девушка с глиняным кувшином под мышкой, мальчик лет десяти с узелком и, наконец, женщина в старенькой парандже с ребенком на руках.
Суфи некоторое время присматривался к проходившим и вдруг захихикал.
— Хи-хи-хи... Да это же латальщик со своим караваном откочевал! Хи-хи-хи... И поделом, поделом! Не тягайся с сильным, не равняйся с именитым!
Эргаш-латальщик обернулся, посмотрел на суфи из-под тюка, но, ничего не сказал, только плюнул и зашагал дальше.

Перевод Н. Ивашева

• Назад
• Вперёд