Абдулла Кадыри. О чем говорит упрямец Ташпулат

О ЧЕМ ГОВОРИТ УПРЯМЕЦ ТАШПУЛАТ
(Веселый разговор)

Что-то в последние дни становлюсь я таким нечестивцем... И чего они хотят, эти неподпоясанные? Порази меня дух твоего святого, если я хоть что-нибудь понимаю... Слушай, Махкам-палван, был я вчера в махалле, подходит ко мне один: вас, говорит, комиссия вызывает. Пошел. Сует мне этот «комиссия» клочок бумаги — точь-в-точь в какой насвай заворачивают. Вам пришло семь с полтиной «налоговой», говорит. У меня в глазах потемнело. Кто это сказал, спрашиваю. Власти, говорит. А кто такой «власти», говорю. Не выкобенивайся, говорит, плати семь с полтиной. Ох, говорю, напущу я проказу на твою щегольскую рожу! Не выпячивай кадык, говорю, чтоб тебе нос речным илом забило! Ну, говорит, палван, найдите какой-нибудь выход... Нет, говорю, получишь свои семь с полтиной на Страшном суде! И ушел.
Скажи, Махкам, этот «налоговой» на самом деле есть, или комиссия чаевые выколачивает? Ну, ладно, сам скажи — я что, деньги с веток стряхиваю, что ли? Какой дурак даст Ташпулату семь с полтиной, когда я на жалкие чаевые перебиваюсь? Да и то, если перепадут... Что ж мне, петуха своего единственного продать? Или перепелку? Сапоги мои, сам знаешь, уж пятнадцать дней в закладе, а чапан, ты сам видел, я вчера за три целковых продал. Бог свидетель, «головам» лопается... Что они, повесят меня, эти евнухи, если я не заплачу? Да пусть меня бог накажет, если им хоть копейку дам.
Эй, ты, рыжий, дашь ты мне, наконец, чилим, сучий ты сын?..
Гляди, гляди. Махкам, чье же это райское создание идет?.. Оно что, вовсе без костей, что ли? Ишь. какое пухленькое... Эй, эй, есть и у нас пиалушка чая! Вот кобелиная подстилка, и не обернулась!.. Ноль внимания. Постой, постой, а не дитя ли это Салима-Колючки?.. Как яблочко налитое. Если б Хаджи-цирюльник увидел — сдох бы сразу. Веки припухлые, шейка тонкая... Эй, эй, отзовись!

* * *

Бог свидетель, и пусть он меня покарает, если я хоть малость понимаю, что это нынче творится! Ну, что это за новая школа? Кто ее выдумал? Вообще это что — школа? И учат там уму-разуму?.. Я как-то забежал туда — за петухом своим гнался. Полный двор молокососов, ни тебе «здрасте», ни тебе «до свиданья», перепуганные какие-то. Что это — правильно, да? Петух мимо пробежал, проворчал, так они сбились в кучу, прижались в уголке друг к дружке. Ух, вы говорю им. У, храбрецы говорю. Мне бы вашу храбрость. Эй, Махкам, думаешь, в этой новой школе вырастят хоть одного джигита?.. Да если из этих недоделанных маменькиных сынков не выйдет евнухов, привяжи меня рядом со своей собакой!
Ты слыхал, что говорит этот сучий сын Хайдар?.. Ученики, что учатся в этой школе, будут, говорит, летать на айраплане. Что это — айраплан, ты не знаешь?.. Ты видал, я запускал пестрого змея! Господи, прости, я же привязал к его хвосту четырех щенят! Скулят, сволочи... Да покарай меня дух предков, если я хоть в грош ставлю это барахло, хлам этот... Постой, постой, Махкам, ты, клятвопреступник, ты куда — в кабак? Дай мне в долг копеек пять-десять, а, сукин сын? И мне охота отведать святой водички... А то, ох, и надоело это фараоново зелье. Слушай! Посмотри мою перепелку, только вчера из клетки вытащил, глянь-ка... Попробуй ее кому-нибудь толкнуть, а? Это еще не битая, ей-богу!
Да, что же это делает твой Салим-Карлик, а? Я у него спрашиваю свой выигрыш — отворачивается. Он что, нищим меня сделать хочет? Ты скажи ему, пусть отдаст по-хорошему. Если озлюсь, я же с него шкуру спущу, как с поросенка! Бог свидетель, я нынче без гроша... Так его. прах твоего предка — безденежье замучило!..

* * *

Эх, сказал бы я тебе!.. Вот твои баи — все до одного у меня на ладо-ни, эти твои Бувадахон-тура, Азимбай-угольщик, Саиб-Рохля, Азим-Проныра, Мирхалик-Кривой. Магшукур, Юсуфходжа, Шаалим-Хромец и этот, из молодых, Азиз-старьевщик. Я уж про тех молчу, что на ситцевом базаре —все они паршивцы, все свои делишки обделывают. Эти подлецы хоть одного бедняка но голове погладили? Или школу построили?.. Эх, вы, баи, всех бы вас... отряхнуть бы на вас подол!
Был я третьего дня в Коктераке, так Азиз-старьевщик из цыганской махалли у самой дороги крытый навес поставил. Бог свидетель, я с четырех сторон заходил — любовался. Сам он развалился на пуховых подушках — точь-в-точь горшок с маслом тетки Шарван. Этот толстый байвачча своих гостей одной «белоголовкой» угощает! Да! Вот это мне нравится...
Это кто, кто там прошел, на голове шапка? Смотри-ка. Это что же, мусульманское дитя? Это у них власть, да?.. Господи, да все, что он сделал, я б засунул ему в штаны!.. Смотри, какой серьезный, гляди, серьезный какой! Держи-и негодника, держи-и вора, он чужую жердь заглотнул! Держи жулика-а!..
На днях один из таких бездельников напялил набекрень красную тюбетейку — и идет, переступает... А вид такой гордый, словно он и с губернатором с одной тарелки есть не станет. Идет, зажал нос платоч-ком... Бог свидетель — была б на улице хоть пылинка. Ох, меня зло взяло! Постой-ка, Ташпулат, говорю я себе, испорти настроение этому господину, благое дело сделаешь! Подтянул штаны, да и выскочил на середину улицы. Сам знаешь мою привычку ногами притоптывать — ну, пыль поднялась до неба, ей-богу! Видел бы ты — иду я, выбрасы-ваю ноги, а за мной прямо дым из трубы! Поди теперь, узнай того господинчика...
И вдруг улицу свист пронзил. Стоп, сказал я себе, это что, кто-то из негодников околел?.. А тут свист, а тут свист!., А кроме меня, на улице другой милиции нету. И вдруг из тучи пыли выскакивает этот господин — как Гороглы-султан! Что это, говорю, у тебя настроение испортилось?.. Да кто это здесь напылил, говорит. А у самого морда, как у злой собаки. И вдруг я чувствую — мой гнев впереди меня на сорок шагов бежит. Распахнул я крылья, как орел, и двинулся на него.
— Кто напылил, да? Я напылил!
— Зачем ты это сделал?
— А тебе что?
— Идем в район!
— А я в районе никому не должен!
Смотрю, дело всерьез. Погоди, говорю, коли уж идти в район, так надо быть ему под стать!.. Снял я халат, бросил его наземь, тюбетейку на лоб надвинул, протянул руку, ухватил этого господина за его пор-тянку на шее, да ничего не вышло — только я собрался его проучить, как народ на улице собрался. Вызволили-таки его из моих когтей. Так его, дух твоего предка! Эй, ты, говорю, убирайся на свою Александрий-скую, где нету пыли!.. А старый город — пристанище мусульманских детей... Вспомнил бы свою улицу Первых ласточек, куда вы пришли с одним мешочком джиды!.. И неужели правда, что эти отступники переехали в «городска» район?..
Ну, до свиданья, что ли, Махкам... займи-ка мне из твоих грошей копеек пятьдесят. Если я сегодня пил чай — можешь считать, твои честные деньги выброшены на ветер... Ну, ладно, приходи завтра в чайхану Наби-персиянина... «пожалиска»...

* * *

Салом-алейкум! Ты жив, братец? Ни в какой погреб не упал, со-храни господь?.. Ох, и соскучился я, а ты обо мне и не вспоминаешь, каналья!
Сказать тебе но-божески, воротит меня от любого из этих твоих молодых грамотеев-афанди. Гляну на них — веру сменить хочется. Волосы отрастили, а ум проспорили. Не спорь, не спорь — аллах свидетель, я и вполовину не вру, не то пусть бог меня покарает.
Ты что, сам из этих афанди? Ну да, посмотри на свою шелковую рубашечку. Так и хочется высморкаться ей в кармашек. Не смейся, бог свидетель, смотрю я на тебя — и от веры отрекаюсь. Все вы у меня, людишки, на кончике ногтя!.. На такую рубашку небось госказна пять целковых подкинула?..
Не смейся, говорю тебе, не смейся. Кто тебя насмехаться то научил? Если, случаем, не спешишь к портному, послушай два словечка Ташпулата-богача. Слышь, прочти вот этот клочок бумаги, прочти! Хорошенько разбери, что здесь написано, и растолкуй мне насчет этого твоего «налогового». Мое-то положение ты знаешь. Если я со вчерашнего дня держал что-нибудь во рту. пусть меня накажет святой Джабраил. Позавчера лежал я в чайхане Наби, он-то мне и сказал — тебя, мол, комиссия зовет. Пошел я, ни бе ни ме, протягивают бумагу. Что, говорю, царю воины понадобились? Смеется. Ну, говорит, вам пять целковых пришло налоговой. Так я же, говорю, уже закрыл свою лавку в мануфактурном ряду! Не знаю, говорит, поди и сам объясни. Ей-богу, терпение мое лопнуло. Засунул я за пазуху эту бумагу и пошел к налоговому начальству. Смотрю, а там полно таких же божьих тварей, как я, с опущенными головами. Эй, говорю, который из вас здесь старшой? Послали меня к одному, что за столиком сидел, вытащил я из-за пазухи бумагу и протягиваю. «Пожалиска . говорю, разберись. Имя, говорит, Ташпулат. Имя отца? Эшмурат. И что же ты думаешь? Да, говорит, Ташпулат, сын Эшмурата, вы должны заплатить пять рублей. А если, говорю, мелких нет?.. Где, говорит, работаете? Шатаюсь. Безработный. Открывает свою пухлую тетрадь: «Ташпулат, сын Эшмурата, мельник». Тут и смех меня разобрал, и затрясло от злости. Эй, говорю, брат, на той мельнице, что вы видели, жернов давно сломался! Если я за весь год смолол там пять фунтов, пусть бог меня покарает! Мы, говорит, за ваш жернов не ручались. А твой дядя Ташпулат за пять целковых не ручался. Все, говорит, можете идти! И ты, братец, тоже можешь сидеть спокойно!.. Во рту у меня был насвай, хотел я ему в рожу плюну ть, да не поддался шайтану, вышел себе спокойненько, подбрасывая тюбетейку.
Что, ты думаешь, он мне сделает? Протянет нитку через нос моей голодной собаки?..
А ты знаешь, кто этот подонок, главный «налоговой»? Есть же бай Ишанходжа-чурбак, так это его сын — этот негодяй главный «нало-говой». Нигман-рябой его зовут. Ходил я, ходил иногда на эту мель-ницу, но зачем? Анашу курить! Наверно, тогда он меня и приметил. Решил: дядя Ташпулат — мельник. Рябая сволочь! Бог свидетель чтоб я теперь еще раз на эту мельницу пошел!.. Возьми-ка эту бумагу, скажи там, если спросят, скажи, мол, ввек он больше не будет курить на той мельнице анашу!
ОТ АВТОРА. Пришли ко мне друзья дяди Ташпулата, чтоб я им заявление написал. Написал я — и потерял покой: а ну как явится куча друзей Ташпулата из других мест, узнав обо мне как о писце заявлений?.. Вот я и счел за благо записать слова самого Ташпулата.
А рябой «налоговой» и вправду имеет привычку родственнику своему богатому писать всего девять рублей налога, а кому-нибудь другому, что даже и с приказчиком родственника не сравнится,— девяносто... Проклятый рябой!.. Хороший сынок, родственный, па-почку, может быть, вообще от налога освободил. Это его сыновние чувства разбирают...

* * *

Бог свидетель, тянет меня богохульствовать. И у доброго дела донышко с дыркой. Вот скажи мне. что такое «бапиржа Гурды»?  Вот, например, если взвесить его на весах, сколько он пудов потянет? Бог свидетель, ходил я под дверью этого негодника два месяца, склонял голову, просил хлеба, работы, а в меня камни летели. Если ты в этом хоть малость сомневаешься, поклянусь сорока четырьмя годами моей мусульманской веры! Мне не досталось даже трамвайной рельсы почистить. Пусть меня на том свете припечет, ежели вру! Тебе, племянник, враньем кажется, а перед богом — чистая истина!..
Вчера в доме Салима-недотепы устроили мы вроде хашара. Махаю я кетменем по колено в грязи, плаваю в глине, как утка в луже, смотрю — идет по дорожке один из этих новых молодчиков, в руках у него кожаный портфель, на ногах сапожки со скрипом... Эй, спокойно ли у вас в стране, хозяин, спрашиваю. Ни тебе «здрасте», ни тебе «бог в помощь». Подходит ко мне эдак чинно, поступью завзятого закон-ника. «Кто хозяин этого дома?» У Салима-недотепы — душа в пятки. Дрожь разобрала, не ведает, что бормочет. «Вы откуда взяли людей?» Да по домам их собрал, говорит Салим. «Почему не с биржи?» Салим на меня посмотрел, и ребята с крыши поглядывают. А я говорю: «Это ж, братец, хашар, взаимопомощь». — «Что еще за взаимопомощь?» А это, говорю, если ты не будешь думать о чаевых, да скинешь свою рубашечку с оборками, да сапоги снимешь, да полезешь ко мне сюда — это и будет называться «взаимопомощь». Нечего, говорит, новые законы выдумывать! Ей-богу, мне захотелось веру сменить. Иди, иди, говорю, нет у тебя купчей на эту недвижимость. Еще ненароком грязь в морду попадет. И тут я давай размешивать глину ногами, кетменем размахивать, ну, он сразу в сторонку. А-а, говорю, закон знаешь, а заповедных слов не ведаешь, а хозяин? А ведь сказано: «Принял в хашаре участие — твой труд вознаградится; выпил да покаялся — грех тебе не зачтется»... А молодчик и этого не слушает: вытащил тетрадочку да переписал одного за другим нас всех — точь-в-точь список приглашенных на свадьбу! Вот после этого мы все и решили утром к этому самому «бапиржа Турды» отправиться. Вчерашние дела, братец!.. И вот иду нынче не торопясь, и, бог свидетель, печаль меня разбирает от того, что происходит в мире. Слушай, ежели у тебя в кармане копеек десять-пятнадцать, дай-ка их сюда, во имя праха твоих предков!..

* * *

Во имя господа! Пошел я по этому пути. Но ведь, когда ни глянь, альчик вечно вогнутой стороной вверх падает! Не везет мне в азартной игре, не везет, все вкривь да вкось, хоть вату подстели — все равно жестко. Вместо хлеба камень кусаю. Все лето работал и только воду пил, а заработал одну тыкву для чилима. Прошло светлое лето, ничего урвать не удалось, даже трех-четырех фунтов анаши. Ох, братец, ладно, не в этом даже дело. Оставшиеся от старика один-два танапа земли — тоже на кон поставил! Триста шестьдесят три жилки затряслись во мне, когда я крикнул: «Пан или пропал!» И все уплыло... Стал живую мать оплакивать — кормить-то ее теперь нечем...
Н-да. повесть короткая. Чтоб урвать анаши да пропитанья дней на пять-десять, пошел по дворам друзей, дехкан сарыкульских. Прихожу, а в Сарыкуле плач, стон! Что, говорю, волки, что ли, на ваши дома напали?.. Бог свидетель, два часа смотрел я на эту панику, собаки своих хозяев не узнают, а люди взвалили тыквы на плечи — думают, это головы. А из-за чего, спросил?.. Кто-то, по имени «горотьска комхоз», возвестил, печать приложив, чтобы все рабы божьи через семнадцать часов записались да съехали, а его «землемериска» уже и подсчитал, как, мол, землю использовать. А-а, кричат, вся сарыкульская земля в государство переходит!.. Ну вот, говорю, значит, это правда, что царским батракам землю дают, негодники. На сарыкульское собрание собрались все такие же, как я, полководцы. Говорят, кому что в голову взбредет. Если, мол, даже власти выстрелят в нас из тридцати- аршинных пушек, все равно мы из Сарыкуля «сапсим» не двинемся. Ух, шутят шалопаи с властями! Эй, народ, сказал я, нарушать закон — это вам не чилим выкурить. Хм, а что ж нам делать, кричит один. А что тебе делать, отдай землю, а сам волков лови! А есть среди вас пастухи — кабанов пасите!.. Чур-чур — гомонят, гомонят, а разговор не клеится. Зашел я к Назиму-зеленщику, урвал фунта два анаши — и оставил Сарыкуль на волю господню...

* * *

Иногда обижаешься на собственную мать, коли она тебя не пони-мает. Утром недовольство, вечером недовольство, господи боже мой! Одни упреки! Да, мать — это, конечно, мать, но что она говорит, братец Махкам! Уже четыре раза шел снег, а ты крышу не чистил, возьми лопату, полезай на крышу. Бог свидетель, это Ж пустой разго-вор, а пустых разговоров я терпеть не могу. Что значит — четыре раза шел снег? А, Махкам? Я что, дурень, что ли? Да пока он не выпадет раз десять, да не ляжет аршина на полтора — не возьму я в руки никакой лопаты, не полезу я на эту крышу. Делай дело по силам, верно, Махкам? И почему эти старухи вечно ворчат, гундят, вот капать будет, вот течь будет, вот крыша упадет... Ну, упадет, ну, новую наляпаем...
Выхожу на улицу — паника. Что случилось?.. Сегодня выборы. Восьмеро бедняков меня окружили. Что стряслось-то? Да выбираем тебя в начальство. Ох, ты, господи боже мой, «галавам» кружится. Как же? А где на выборах эти шевелящие усами элликбаши-зятья, Таджи-ходжаин, Беназар-ходжи — где они?.. Бог свидетель, мне эти государственные дела не по нраву. Махаллинских домла-помла. Эрназар-ходжи, Пирназар-ходжи —э-э, мы их всех уважаем, позапирали в их домах, а сверху еще замки навесили. Если хоть один из вас вылезет из амбара-помбара и вмешается — не обижайтесь потом. А вспоминаю я николаевские выборы — белые шары, черные шары — и настроение у меня тут же портится...
Зачем, вы думаете, собирали деньги со всей махалли казий да Бадалмат-дума — собирали да в конверт клали?.. Подмажут кого надо — белый шар, не подмажут — черный шар. И это снова нужно нашим негодникам? Дать бы по носу этому казию-домле, да и думе заодно. Поднять бы руку да и сесть за столик — вот только боюсь Абдуджаббара-кары, строгий он, скажи, Махкам!
Тебе брехней кажется, братец, а богу — правдой, Абдуджаббар- кары как-то призвал меня на строгий допрос, все равно как мункар и накир в могиле; думаешь, уже богу душу отдал, а у тебя насвай во рту.
«Кто ты?»
«Ташпулат».
«Чем занимаешься?»
«Грузы таскаю».
«Хул еган ты!»
«Иногда и жидкое, иногда сухое — в общем, что попадается, то и ем».
«Ах ты... а в игры азартные играешь?»
«Конечно, играю — если есть что на кон поставить...»
Бог свидетель, понимал бы я хоть что-нибудь в этой нынешней суете. Зачем ему знать, ем ли я жидкое? Хул еган — ну, и что ему в этом? Если лезет в горло — сухое ем, не лезет — жидкое. Так-то, Махкам...

Перевод Н. Владимировой, А. Наумова

• Назад
• Вперёд