Эльджон Аббасов. Палач (притча)

Аббасов Эльджон Шухратович родился в городе Ташкенте 14 июня 1966 года. В 1983 году поступил на факультет режиссуры в Ташкентский театрально-художественный институт; в 1984-ом продолжил учебу в Москве, во ВГИКе, успешно окончил который в 1988 году. Кинорежиссер. Сценарист. Автор десятка документальных фильмов. Представленная вниманию читателя притча «Палач» входит в литературный цикл автора «Царство теней», состоящий из пяти самостоятельных киноновелл: «Палач» (1), «Отражение» (2), «Наложница» (3), «Бинафша» (4) и «Откровение» (5).

ПАЛАЧ

Притча

И скажи:
«Пришла истина, и исчезла ложь;
поистине, ложь исчезающа!»
КОРАН, 17:83(81)

Безмятежны и широки степные просторы. Где-то вдали, у самой кромки горизонта, дымчатой пеленой тянутся величественные горные цепи. Жаркое летнее солнце устало клонится к закату. Лишь одинокая орешина посреди этой пустынной и безжизненной местности величаво раскинула свои большие, полные зреющих плодов, ветви.
Со стороны далеких гор волной накатывается множество черно-белых точек. При ближайшем рассмотрении видно, что это большая отара овец. Слышно блеянье баранов, предупреждающий лай сторожевой собаки, послушно идущей рядом с пастухом, грузным, но еще довольно-таки крепким мужчиной лет шестидесяти – шестидесяти пяти.
Вся эта пестрая и шумная компания движется в сторону убогой и, на первый взгляд, казалось, заброшенной пастушьей кибитки. Но впечатление это обманчиво: откидывается грязный войлок, прикрывающий покосившийся дверной проем, и наружу выглядывает детская голова. Прищуриваясь от ослепляющего своими последними лучами солнца, мальчишка всматривается в сторону гор. Улыбается по-детски непринужденно и с радостным криком бросается вперед.
– Дедушка!.. Дедушка!..
Мужчина делает движение навстречу внуку и легко подхватывает его на руки.
– Ну, здравствуй, внучек. Рассказывай, как ты скучал по мне, и что делал в мое отсутствие…
– Дедушка!.. – счастливо обнимая деда, мальчишка зарывается лицом в его убеленные сединой густые вьющиеся волосы.
Заперев овец в загоне, пастух усталой походкой идет к своему обветшалому жилищу. Умывается водой, которую ему подносит в медном кувшине внук.
– Никто тебя не беспокоил? Никого здесь не было?
– Не-е-т… – протяжно тянет внук и озорничая плещет в лицо деду холодную воду.
– Ах ты, баловник!
Из жилища, набрасывая на голову платок, пошатываясь, выходит уже немолодая, болезненного вида, женщина.
– Волки опять задрали нескольких баранов... Недоглядел... Ну да ладно... Накрывай дастархан, я проголодался, – сурово обращается пастух к жене, и женщина безропотно принимается за привычную работу.
– Я голоден, как во-о-лк! – пастух шутливо грозит внуку здоровенными пальцами. – Могу с голодухи съесть тебя.

Ранее утро.
Пастух просыпается от остервенелого, срывающегося на хрип, лая сторожевого пса.
– Шайтан тебя подери, замолчи... внука разбудишь. Иди ко мне...
Он выходит наружу, и собака, продолжая на кого-то скалиться, все же послушно прижимается к ногам хозяина. Мужчина оглядывается по сторонам и не сразу замечает одинокого незнакомого всадника, скрывающегося за толстым стволом орешины.
Всадник, бряцая оружием, трогается с места, неторопливо направляясь в сторону кибитки. Его рука грозно сжимает рукоять сабли. Лицо наполовину скрыто под черной маской. Есть что-то недоброе во всем его облике.
В стороне слышно конское ржанье. И вскоре из предрассветного тумана появляются еще двое всадников. Такие же таинственные, вооруженные, с закрытыми черными платками лицами. Еще двое на лошадях выезжают из-за пастушьей кибитки. Ноги у лошадей предусмотрительно обернуты тряпками, для того, чтобы приглушить стук копыт.
Незнакомцы молча, кругами, объезжают убогое жилище пастуха, и с каждым разом этот круг сужается, становясь все уже и уже.
– Мир Вам, добрые люди. Проходите в дом, будьте гостями.
Пастух пытается скрыть тревогу и волнение в голосе. На лице его блуждает некое подобие улыбки.
– Мир и тебе, пастух, милосердие и благословение Аллаха!
– Внучок, разжигай огонь, у нас гости... – по-отцовски ласково пастух обращается к проснувшемуся мальчишке, чья любопытная взлохмаченная голова высунулась наружу.
– Не спеши, старик! Мы к тебе по другой надобности...
Один из всадников почти вплотную подъезжает к пастуху. Лошадь незнакомца грозно зависает над ним, обдавая его своим горячим дыханием.
– Мне страшно!.. – жена пастуха, наспех одевшись, стоит позади супруга и недоверчиво, с опаской, поглядывает на чужаков.
– Не бойся, жена, иди в дом, оденься и успокой свое сердце...
– Ты, пастух, хорошо знаешь эту местность, эти горы...
Первый всадник пытается вести беседу непринужденно просто. Чтобы как-то успокоить хозяев. Он снимает с головы платок, наполовину скрывающий его лицо.
– С давних пор пасу здесь овец, мне ли не знать...
– Тогда сделай милость, окажи услугу, мы тебя за это хорошо отблагодарим. Сопроводи нас вон к тому ущелью.
Всадник, не потрудившись даже обернуться, рукой указывает куда-то позади себя, в сторону далеких гор. И было что-то зловещее в этом жесте.
– Почему бы не помочь добрым людям. Может быть, сначала отдохнете с дороги?
– После, пастух, после. Вернемся и отдохнем. Посидим у костра, поедим баранинки, побеседуем.
Оседлав свою лошадь, пастух прощальным взглядом окинул свое небогатое хозяйство.
– Приглядывай тут за всем. Внука береги. Если не вернусь к утру, собирайте вещи и уходите куда подальше... – полушепотом он отдал последние наставления разволновавшейся не на шутку жене. – Потом сам вас найду. На все воля Аллаха!
– Дедушка, я тоже поеду с Вами! Хочу в горы, хочу кататься! – мальчишка ухватился за уздечку.
– Кататься поедем потом, малыш! – первый всадник грубовато остудил мальчишеский пыл. – Когда вернемся!
– Жди нас вечером, хозяйка!
Всадник попытался хоть как-то успокоить встревоженную жену пастуха. Но голос его прозвучал неуверенно, сухо, и еще более взволновал несчастную женщину.
И вскоре вся кавалькада вереницей, не спеша, двинулась в путь, в сторону далеких горных вершин.

Некоторое время они ехали соблюдая как бы по ранней договоренности молчание, пока не скрылась из виду пастушья кибитка. Было слышно только легкое пофыркивание лошадей, негромкий стук копыт и бряцание оружия.
– Ты, говорят, был в большой чести у Великого Султана, старик. Не правда ли? – первый всадник, наконец-то нарушив молчание, приблизился к пастуху.
– Что вы, уважаемый, я всего лишь пастух, меня многие знают в этой округе. Я с детских лет пасу баранов.
– Ты врешь, пастух. Покойный Султан жаловал тебя своим вниманием. Это многим известно. Мы уже долгое время выслеживаем тебя. И теперь, когда государь твой сдох, как паршивая собака задушен в своей постели, ты в ответе за все его злодеяния.
– Я не понимаю, о чем вы толкуете. Вы меня с кем-то путаете. Не берите греха на душу.
– А сколько грехов ты взял на свою душу?
– За сколько монет ты продал душу дьяволу? – в разговор вступает другой всадник, едва сдерживая своего разгоряченного коня. – Чего тянуть, казнить его, время еще тратить на эту падаль...
Двое других окружают пастуха с двух сторон: один набрасывает ему на шею аркан с петлей, другой ловко выхватывает у него из-за пояса кинжал и ногой сбрасывает пастуха на землю. Волоком тянут его за собой.
– Не берите греха на душу. Я невиновен, как мои овцы. Что вы делаете, люди добрые. Если Вам нужны бараны, возьмите всех, всех заберите, сохраните только мне жизнь, ведь я ни в чем не повинен... – пастух пытается хоть как-то разжалобить незнакомцев.
– Невиновен?! – первый всадник резко осаживает свою лошадь. – Верховный визирь Султана так же трусливо падал на колени. Так же, как и ты, отказывался от своих грехов. Но его вывели на чистую воду, осудили на смерть и вырезали ему сердце на глазах у целой толпы. И люди устроили праздник по этому случаю, большой той.

Пастух вспомнил, как прошлой осенью, на праздничном козлодранье, в толпе зевак он случайно встретил старого визиря. Уже после праздника, сидя вечером у костра, несчастный старик, оборванный, босой, горестно, с выступившими на глазах слезами, рассказывал ему о мытарствах, выпавших на его несчастную долю за последние годы.

Знакомый лай возвратил пастуха из прошлого. Верный сторожевой пес все это время шел по их следу и теперь спешил на выручку хозяину.
– Вот увязалась, зараза, да сделайте с ней что-нибудь! – приказал первый всадник остальным.
И спустя минуту, собака, жалобно взвизгнув, упала замертво, сраженная стрелой. Пастуха подняли на ноги и снова усадили на коня, предварительно крепко связав руки волосяным арканом. После чего все неторопливо продолжили свой путь.
– Зачем я Вам нужен? Чего Вы от меня хотите? – пастух как бы смирился со своим положением.
– За твои злодеяния тебя нужно повесить прямо здесь, и это было бы правильно, но за твою голову нам хорошо заплатили, поэтому мы доставим тебя по назначению, старик, в целости и сохранности.

Немного времени спустя они достигли склона гор, где у подножия каменистых холмов раскинулся маленький, дворов на двадцать, предгорный кишлак. На единственной его улочке, окруженной глинобитными дувалами, было оживленно. Первый всадник хотел было объехать кишлак стороной, но в последний момент передумал.
Толпа местных жителей собралась у дома своего аксакала и громко о чем-то шумела. Шум постепенно перерастал в яростные споры и крики. Еще немного и, казалось, здесь вспыхнет междоусобная война.
– Ассалому алейкум! О чем шумим, люди?
– Добро пожаловать тебе и тем, кто пришел с тобой!
Ответив на его приветствие, жители кишлака поведали всадникам о своем горе. У них в кишлаке произошло воровство. И им удалось схватить вора. И теперь перед ними встала неразрешимая дилемма. Вора надо наказать, казнить, или же он должен будет уплатить за свой проступок штраф. Но вор – человек бедный, с него нечего взять, и по законам шариата ему полагалось отсечь правую руку. Но кто возьмется исполнить сие наказание? Никто из местных на это не соглашался. А отпускать вора просто так не хотелось. И вот люди обращаются за помощью к аксакалу, а тот, в свою очередь, просит всадников помочь привести приговор сельчан в исполнение.
Первый всадник, усмехаясь, соглашается. Он рассказывает жителям кишлака, что у него с собой есть палач, палач самого Великого Султана, и это сообщение вызывает сильное замешательство среди людей. Многие из них с нескрываемым любопытством, поборов в себе страх, разглядывают пастуха. Жители кишлака, посовещавшись между собой, соглашаются, что за определенную плату приговор можно привести в исполнение.
– Ну что, старик?!
Первый всадник развязывает ему руки и подталкивает вперед.
– На отсутствие работы тебе не приходится жаловаться. Принимайся за привычное дело, покажи нам, как это делается. Поделись же своим опытом.
Но пастух отвечает ему молчаливым отказом.
– Старик, ты меня не позорь. Я деньги взял и слово дал, а мое слово дорогого стоит... Раз ты такой милосердный, выбирай. Или мне забить этого несчастного до смерти, я же человек неопытный, могу невзначай его прикончить, или ты сделаешь доброе дело: и людей потешишь, и человеку сохранишь жизнь!.. Но ты не знаешь милосердия, не так ли?
– Я украл яйца, всего два яйца, очень кушать хотелось... – воришка, худощавый лет 45, мужчина, весь черный от загара, жалобно, чуть ли не плача, смотрел большущими глазами на своих палачей.
– Два яйца сегодня, завтра еще два, через месяц уже 60 штук, а что потом – страшно сосчитать, – в разговор поспешил вмешаться местный аксакал. – Если не пресечь воровства сейчас, потом хуже будет.
– Два яйца... За это полагается 10 ударов палкой! – первый всадник делает свое мудрое заключение.
– Десять ударов?.. – возмутились жители кишлака. – Больше давай, больше, чтобы другим неповадно было...
– Руку ему отсеките... Руку...
– Сейчас я кому-то язык отрежу... – всадник с трудом сдерживал свое раздражение.
Спешившись с лошади, он отламывает от ближайшего дерева небольшую ветку, пробует на прочность и пытается всучить ее пастуху.
– Не срамись перед людьми!.. Ты что думаешь, я не справлюсь с этим пустячным делом?.. Что я струсил?.. Ну, я человек не гордый...
С этими словами первый всадник с неимоверной силой лупит несчастного воришку.
– Десять...
На его лице выражение явного отвращения. Отвращение к алчной до жестокости толпе, отвращение к самому себе. Воришка истошно орет, слезы струятся по его грязным щекам, на губах выступает кровавая пена.
– Двадцать... тридцать...
– Хватит... Прекрати... Довольно... – запричитали вокруг женщины.
– Вы же этого все хотели, не так ли? – первый всадник продолжает нещадно бить палкой по спине воришки, после чего в гневе швыряет окровавленный прут к ногам людей.
– Если бы мы позволили ему красть у нас каждый день по два яйца целых два месяца, нам бы дешевле вышло... – долго еще сетовали два особо сообразительных жителя кишлака.

Всадники продолжили свой путь.
За ними тем временем увязался не так давно понесший наказание воришка. Он бежал теперь следом со своей небольшой поклажей за спиной. На его лице сияла глупая улыбка. Он бежал, плакал и смеялся. Благодарил всех за то, что сохранили ему жизнь, сохранили ему руки и ноги, и обещал, что впредь он встанет на путь праведника. Всадники пытались сначала его отогнать от себя, но после, махнув рукой, позволили ему следовать за ними. А воришка, продолжая всех благодарить, в знак своей признательности стал радостно отбивать на дойре ритмичные звуки.

На следующий день их догнал человек на верблюде. Узнав, что у всадников есть палач, а слух об этом быстро разнесся по местности, он попросил их оказать услугу ему и его односельчанам. И вся группа верховых, недолго думая, сворачивает со своего пути и движется к другому кишлаку, расположенному неподалеку, в двух часах езды.
– А Султан тебе хорошо платил за твою работу, скажи по правде, сколько?.. Ты все молчишь!.. Если мы с тобой, старик, немного поездим по белу свету, то сможем хорошо заработать. Что ты на это скажешь?.. Может, заключим сделку. Ты еще популярен в этих краях, тебя помнят и страшатся! – делает шутливое заключение первый всадник и пытается подсчитать предстоящие барыши.
– Неужели ты и есть тот самый палач, дьявол в человеческом обличье. И мне удалось тебя пленить, – смеется всадник. – Никто бы не поверил, случись это лет десять тому назад. Тебя страшились многие, говорят, сам Султан побаивался оставаться с тобою наедине. Поговаривали, что люди теряли рассудок, когда ты приближался к ним, чтобы исполнить приговор. Это правда? – всадник продолжал беседу и казалось, он говорит с самим собой.

В кишлаке, в который они в скором времени въехали в сопровождении человека на верблюде, они увидели возмущенную толпу. Взяв в круг улочку у дома имама, жители кишлака были явно взбудоражены каким-то чрезвычайным событием.
– Смерть!.. Смерть ему!.. – громко скандировали люди.
Тем временем сопровождающий их человек на верблюде поведал всадникам о случившемся у них в кишлаке чрезвычайном происшествии. Этой ночью им удалось задержать у себя конокрада. Несчастный попался глупо, получив копытом лягнувшей его лошади по голове, он потерял сознание на конюшне, где его и обнаружил поутру хозяин.
Первый всадник пытался было умиротворить людей, выступив третейским судьей, и разрешить этот самосуд по совести и справедливости, но толпа негодовала все больше и больше.
– У нас каждый месяц уводят то лошадь, то быка.
– Смерть конокраду...
Люди, взяв в кольцо всадников, стали на них наседать с требованием казнить вора. И всадникам ничего не оставалось, как привести приговор в исполнение.
– Сделай то, что они просят, и уйдем отсюда скорее... – приказал первый всадник одному из своих людей.
– Самому небось не с руки, страшновато... – тихо, едва слышно, проговорил пастух.
– Ты упрекаешь меня в трусости, старик, ты говоришь, что я не смогу... – у всадника перехватило от негодования дыхание.
– Постой! – он остановил человека, готовившегося казнить вора. – Я сам! Сам, чтобы он видел, чтобы вы видели, чтобы все видели! Мне не трудно убить человека, тем более, если он обычный вор и конокрад.
Выхваченная из ножен сабля сверкнула в лучах заходящего солнца, на секунду-другую замерла и просвистела в воздухе, глухо ударив по шее обреченного. Толпа облегченно вздохнула.
– Баракалла!.. – одобрительно закачали головами старики.
– Молодец!..

Но едва они покинули кишлак, как первый всадник буквально вылетел из седла, уткнувшись головой в еще горячий песок. Его тошнило долго и мучительно.
– Наверно, я съел лишнего... – он пытался оправдаться перед своей свитой, перед пастухом, перед самим собой.
Его стошнило еще раз и так сильно, что на глазах выступили слезы. И чтобы скрыть свою слабость, первый всадник спешно натянул на лицо платок.

Уже стемнело. Навстречу всадникам попалась небольшая стоянка кочевников. Путники вроде бы обрадовались людям, хотели сделать остановку  на ночлег у яркого костра, как вдруг один из них отчаянно вскрикнул, когда к нему приблизился кто-то, одетый в мешковатую одежду с колокольчиком на груди.
– Проклятье!.. Прокаженные!.. Прокаженные!..
– О, Аллах, за что ты гневаешься на нас, за что насылаешь проклятье!..
– А-а-а!..
И обезумевшие от ужаса и страха всадники, напролом, через толпу отверженных, бежали прочь. Они скакали долго. Через некоторое время остановились, чтобы перевести дыхание.
– А где палач, где старик, черт бы вас побрал? – первый всадник был в гневе.
– Кто его оставил, назад, все назад!.. Искать!.. За ним!..
– Но там прокаженные!.. Там наша смерть!..
– Назад, сукины дети, назад, или ваша погибель сейчас будет на острие моего меча!

С криком и воплями они устремляются обратно. Вот уже сабли заблестели в их руках, натянулись тугие луки: стойбище отверженных кочевников было обращено в прах, сожжено и уничтожено.
Старого пастуха нашли неподалеку, – он свалился с лошади и, связанный, тихо лежал, уткнувшись лицом в песок.
– Проклятье, о Господи, чем я разгневал тебя, за что меня постигло такое наказание! – один из всадников, срывая с себя одежду, падает, извиваясь, на землю.
– Что случилось?.. Не ори как резанный!..
– На мне кровь, на мне кровь одного из прокаженных, он до меня дотронулся. Он меня осквернил своей кровью... Я проклят, теперь я проклят, проклят навсегда... О, Господи!..
Поднявшись на ноги, обезумевший человек бросается за помощью к своим товарищам, но те лишь отступают от него в страхе.
– А-а-а!.. – с отчаянным воплем, сдирая с себя одеяние, несчастный убегает прочь, в темноту, и еще долго по округе разносится его, постепенно затихающий, душераздирающий крик.

Ночь. Всадники молчаливо расположились на привал. Развели костер.
Этой ночью первому всаднику приснился сон, как будто бы пастух ночью попытался убить их всех. Он просыпается в холодном поту, но, осмотревшись, убеждается, что это всего лишь сон, кошмарный сон. Сон из его далекого детства. Более он не мог заснуть. Встал, проверил лошадей, подбросил хвороста в догорающий огонь.

Ранним утром всех разбудил истошный вопль одного из всадников.
– Змея, змея!..
– Что, где, какая змея?..
– Змея, меня укусила эта гадина!.. – мужчина стоял перед своими товарищами бледный, держа в одной руке извивающуюся гадюку. – Я умираю!..
– Увели, коней увели, будь трижды проклят тот, кто это сделал!
– Где лошади? Это ты все проспал!.. – первый всадник в гневе сбил с ног укушенного.
– Я лишь слегка задремал, а тут эта змея... – падает, теряя сознание.
– Где этот ворюга, где этот трижды несчастный?.. – первый всадник обнажает саблю. – Это он увел наших лошадей. Где он?
– Во всем виноват старик! – другой всадник указывает кнутом на пастуха.
– Как только он появился среди нас, нас стали преследовать напасти, одна за другой. Змеи, прокаженные, вот и коней теперь потеряли. Проклятие его следует за нами по пятам. Убить его!
– Нет, никто не посмеет этого сделать, это говорю вам я. Вы, верно, забыли, что за его голову нам уже проплачено, или кто-то желает теперь расплатиться за него своею собственной… – первый всадник угрожающе выступил вперед.

В пути их застает пыльная буря. Они сбиваются с дороги и теряют друг друга из вида. Пастух оказывается рядом с первым всадником, и вдвоем им удается переждать ненастье. Отсутствие воды, сильная жара и жажда в конце-концов приводят к тому, что путники, обессилев, валятся с ног.
Арал, этот спасительный оазис посреди пустыни, своим близким дыханием быстро приводит их в чувство. Пастуху удается дотащить к воде всадника и смочить ему губы пусть солоноватой, но все же живительной влагой. Редкие рыбаки на берегу помогают пришедшим из солончаков людям. Вскоре сюда же из пустыни выбираются еще двое, отставших и потерявшихся во время бури. Напоив и накормив всех, пусть и скудной, но все же пищей, рыбаки оставляют путников у себя на ночлег.

Пастух не спал. Он лежал на спине и всматривался в далекое небо, усеянное сплошь яркими звездами, когда к нему подошел его спутник.
– Ты не подумай, что мне стало жалко того негодяя, или я испугался чего-то. Я воин, я побывал во многих сражениях, мне неведом страх, – он замолчал на некоторое время. И вдруг тихо разрыдался.
– Ты прав, я никогда и никого не убивал, этот человек был первый. Я... я был одержим, одержим страхом, страхом... – первый всадник задумался, ненадолго. – Я часто вспоминаю своих родителей, мать и отца. Они умерли, когда я был еще совсем маленьким, их казнили по повелению Султана, они погибли от твоего меча. Я воспитывался у придворного ученого и поэта, и с детских лет мне прививали усердие в красноречии, стихосложении, в разных науках... Я искал тебя, хотел найти тебя, но ты был неуловим. Я хотел убить тебя, и каждый раз в мыслях я представлял, как когда-нибудь придет время, и я всажу тебе в сердце нож. Но это было тогда, а теперь я не хочу мести. Мне страшно, страшно от того, что я сделал и что могу еще сотворить... Там, куда мы тебя ведем, тебя ожидает страшная смерть, погибель, хочешь, я отпущу тебя прямо сейчас... – он разрезает ножом веревки на руках и ногах пастуха.
– Беги, уходи, пока все спят, уходи, прошу тебя...
– Сынок, спасибо, хвала Аллаху, раз есть еще на свете достойные люди, но мне некуда бежать.
– Ты умрешь!..
– На все воля Аллаха, доверимся ему. Вот увидишь, что все образуется, и меня отпустят с миром, ибо я действительно невиновен.
– Как знаешь, но подумай до утра, я не буду тебя связывать, ты свободен.
Неожиданно всадник приподнялся, и ему стало стыдно за свою минутную слабость.
– Еще в далеком детстве на ночь мне рассказывали сказки и пугали тобою. Говорили, что у тебя на голове растут рога, что у тебя вместо ног звериные лапы, а позади висит хвост, что глаза у тебя горят адским огнем, и изо рта ты изрыгаешь пламя. Я всегда боялся твоего призрачного присутствия. Ты являлся мне в страшных снах, и помню, я часто просыпался в страхе, весь бледный, покрытый холодным потом. Меня предупреждали, что ты очень опасен, что ты хитер и силен, но теперь ты всего лишь жалкий, слабый и трусливый старик, который забыл, что родился когда-то мужчиной. И мне становится стыдно за свои детские страхи.

Дальняя дорога, наконец, подходит к концу.
Заметно поредевшая группа пеших всадников приближается к заброшенной могиле какого-то святого. Здесь, под тенью большой чинары, у развалин древней усыпальницы, их поджидает несколько человек, во главе которых восседает старший в черной чалме. Лицо его спрятано под маской.
– Почему так долго, куда запропастились?.. – человек в черной чалме не скрывает своего раздражения.
– Дорога далекая, тяжелая. Но не важно, что долго, главное, мы не с пустыми руками, – первый всадник почтительно склоняется перед своим важным собеседником.
После этого своеобразного обмена приветствиями всадники передают своего пленника, за что получают долгожданный расчет: туго набитый золотыми монетами мешочек.
– Думаю, этого будет достаточно?.. Ну, здравствуй, палач, давненько мы с тобою не виделись, – обращается к пастуху человек в черной чалме.
– Вы меня с кем-то путаете, уважаемый, я всего лишь пастух, я с детства пасу овец, вот уже шестой десяток лет, – голос пастуха прерывается. – Моя семья небольшая: я, мальчонка мой, внук малый, и жена. Один сын погиб на войне, другой не вернулся, так и пропал, невестка отошла в мир иной в горячке, да сохранит их души Аллах, милостивый и милосердный! Где Султан, а где я, чернь земная, мы люди маленькие...
– После смерти Султана все его прислужники разбежались кто куда, и мне стоило больших трудов найти многих из них, хвала Аллаху! Найти и предать казни, той, что все заслужили. Теперь же очередь за тобой, палач! Но у нас с тобой отдельные счеты, не так ли. На твоих руках кровь моих родных, близких, моих соратников.
– Султанский выкормыш, скольких ты загубил на плахе, сотни, тысячи?! – с резким обвинением выступает один из сидящих под чинарой мужчин.
– Моя жена больна и едва передвигает ноги, мой внук еще совсем малый, несмышленый, кто о нем позаботится, кто его воспитает, кто поднимет на ноги… – пытаясь всех разжалобить продолжал говорить пастух.
– Он в дороге твердил то же самое... – в разговор вмешался один из всадников.
– Где его семья, почему ты не притащил их всех ко мне? – человек в черной чалме грубо обратился к первому всаднику.
– С женщинами и детьми я не воюю, шейх. А по нашему уговору был только он, один. За свои деньги вы его и получили. Мы в полном расчете, не так ли?
– Вспомни, как год назад в нашей округе был большой мор, почти все бараны и коровы сдохли. Моя семья пухла от голода, а ты жил припеваючи. Съездил в город и вернулся с богатыми дарами. Новую отару привел, зерно, муку... – неожиданно в разговор вступает лысоватый пучеглазый мужичок в поношенном ватном халате, надетом прямо на голое тело.
– Это ты, сосед? Хвала Аллаху! Скажи же им, что я простой чабан, что мы с тобою пасем скот. Мы же соседи.
– Вместе, вместе, заладил свое. Когда ты у нас появился? Лет пять назад. Пастух, говоришь? Да ты не знал толком, как растить баранов, не знал, как доить коров. Всему тебя я обучал, забыл? Баранов продавать и то не умеешь, хорошо же ты их продавал, если отдавал всегда за бесценок, а возвращался из города с мешками полными добра. Откуда у тебя было столько золота?
– И это говоришь ты, сосед, или в твоем сердце таились всегда одно лишь притворство и черная зависть? Не я ли кормил в голодный год всю твою семью, не я ли подарил тебе с десяток овец, корову и много другого добра. И ты еще смеешь меня обвинять, о, где же справедливость на этом свете?! И это все вместо благодарности. О каком золоте ты говоришь?.. Я беден, как и ты. О, Аллах, милостивый и милосердный, вразуми этих людей… – пастух с мольбой обращает свой взор к небу.
– О каком золоте? Беден? Да ты посмотри на свои сапоги, они стоят дороже, чем дюжина баранов, откуда они у простого чабана, ответь мне?
– У тебя короткая память, старик, неужели ты все забыл. Вспомни, как клеймил меня на дворцовой площади, – мужчина в черной чалме срывает со своего лица маску, под которой скрывался уродливый рубец. – Ты, верно, забыл, как повесил моего старого отца, как сажал на кол моих братьев. О тебе говорят, что ты и своего сына предал лютой смерти за измену твоему государю. Детоубийца!
– Вспомнил о жене, а моя жена была на сносях, когда ты вспорол ей живот. Моему ребенку, который так и не увидел белого света, ты оторвал голову прямо в утробе матери и бросил на съедение дворцовым псам. Ты думал, что с годами все это забудется? – грозно выступил еще один обвинитель.
– А моих соплеменников ты сжег живьем. Ты сжигал их сотнями... потому что они оказались другой веры и поклонялись другому, своему, богу, – горячо поддержал обвинение другой мужчина.
– Вы, двое, – мужчина в черной чалме подзывает к себе двух других. – Вы знаете, что надо делать...
Пастух обреченно опускается на землю под деревом, куда его приволокли всадники. Взгляд его, затуманенный, растерянный, вдруг становится отстраненным. Какое-то новое воспоминание всплыло в его памяти.

Это произошло прошлой зимой. Мимо пастушьей кибитки проезжала скрипучая арба. Битком забитая скарбом, грязными детьми, женщинами. Мужчины шли рядом, пешие, изможденные дальней дорогой. Степенно ступал впереди всех старик с густой белой бородой.
– Мир Вашему дому, хвала Аллаху!
– Спасибо, куда путь держите?
– О, добрый человек! И не спрашивай! Мы из славной Бухары. А путь держим куда, и сами не знаем куда. После того как наш Султан, да успокоит и простит Аллах его душу, пал от рук наймитов, весь город который уж месяц в огне пожарищ. Повсюду грабежи, убийства. Смутные времена настали. Мы едва унесли ноги. Не сегодня-завтра и здесь будет то же самое. Уходите вместе с нами.
– Я простой пастух, что мне с того, что происходит в городе. Мне некого опасаться. А имущество мое – только эти бараны. Сегодня есть они, завтра народятся другие. На все воля Аллаха! Возьмите себе одного, детей накормите в дороге...
– Благодарим тебя, добрый человек!
Старик что-то негромко сказал путникам, после чего двое молодых мужчин радостно побежали в сторону загона и выбрали самого жирного черного барана.
Путники удалились под скрип своей покачивающейся из стороны в сторону арбы. Пастух некоторое время смотрел им вслед. Затем перевел тревожный взгляд в сторону затянутого черным дымом горизонта. Бормоча про себя какую-то молитву, совершил руками ритуальное движение. – Аминь...
Нестерпимая боль от удара плетью вернула пастуха к реальности. Мужчины в стороне о чем-то шумно спорили между собой.

Еще одно воспоминание, другое, окутывает своей теплотой оцепеневшего пастуха. Он вспомнил, как несколько лет назад пришел в эту местность вместе со своей немногочисленной семьей. Жена, невестка на сносях... Как они обустраивали свое новое невзрачное жилище...
Боль от сдавившего шею аркана снова вернула его к действительности.
– Теперь ты похож сам на себя! – один из мужчин нахлобучил ему на голову грязную мешковину, с наспех вырезанными в ней прорезями для глаз. – Палач! Хотя ты теперь больше смахиваешь на шута...

Еще одно воспоминание больно ранит его память. Пастух вспомнил, как рождался его внук, как он принимал роды, как умерла невестка, не выдержавшая мучительных предродовых схваток.

Вскоре к чинаре подвели пятерых обреченных, связанных, с мешками на головах, мужчин. Поставили их на колени. Человек в черной чалме подвел к ним палача.
– У меня к тебе предложение, палач. Вот перед тобой приговоренные. Они сотворили в жизни множество грехов, и их за это полагается казнить. Я прошу тебя, убей одного из них, на выбор, хотя бы вот этого, и этим самым ты сохранишь жизнь и себе, и другим, и сможешь после этого вернуться к своему внуку, жене и барашкам. Выбирай. И еще ты получишь за свою работу золото, – с этими словами он бросает к ногам пастуха туго набитый мешочек. – Не желаешь?.. Воля твоя... Но смерть одного из них спасет многих, или же погибнут все.
– Тебе можно верить? – пастух пристально, с недоверием, смотрит на человека в черной чалме.
– Клянусь Аллахом!
– Кто ты, и что сотворил, несчастный, откройся передо мной... – спрашивает палач у одного из приговоренных. Тот в ответ лишь мычит что-то бессвязное.
– У них вырваны языки, они ничего не смогут тебе ответить, но уверяю тебя, это люди, сотворившие огромное зло. Их следует покарать.
– И для этого меня сюда привели? Не велика ли честь? Я не верю тебе!..
– У тебя нет выбора, старик! Ну, раз не веришь, тогда этот человек умрет сейчас, первым, Аллах свидетель! – и с этими словами человек в чалме молниеносным движением руки вонзает копье в спину одного из несчастных. – Пожалуй, умрет только он, остальных я помилую, – смеется.
Его смех поддерживают остальные. Четверо приговоренных встают с колен. Им развязывают руки, снимают с них мешки. И они подхватывают издевательский смех своего предводителя. Они с ним заодно.
– Теперь, пожалуй, ты можешь взглянуть на жертву, думаю, это будет интересно, палач. А тебя мы повесим здесь же, рядом.
Сняв мешок с головы убитого, пастух пристально всматривается ему в лицо и в ужасе вскрикивает. Он узнает до боли знакомые черты своего младшего сына, сына, которого он давно считал потерянным для себя. Бережно подняв бездыханное, но еще не успевшее остыть тело юноши, пастух прижимает его к своей груди.
– О, сын мой, прости, прости своего несчастного отца... Я погубил тебя, мою отраду, мою надежду!
И воспоминание, еще одно, смертельной болью отозвалось в глубине души. Он вспомнил, как много лет назад во дворце Султана ночью его подкараулили убийцы. И вот уже когда над ним был занесен меч возмездия, один из убийц осветил ему лицо факелом и в ужасе отпрянул от него, лишь отчаянно воскликнув: «Отец!» То был младший сын палача.
– Как ты смел поднять на отца руку, несчастный?! – палач наотмашь в гневе ударил сына по щеке.
– Отец?! Ты мой отец! – сын плача, с мольбой упал перед ним на колени. – Будь ты проклят, отец, ты исчадье ада, порождение дьявола, ты, несущий миру одну лишь смерть, будь проклят! Ты, обрекший своего сына, моего брата, на смерть, будь ты проклят...
Ногой с отвращением оттолкнув от себя рыдающего юношу, палач прошел мимо него, мимо остолбеневших убийц.

Пастух с мольбой обращает свой взор к небу.
– О, Господи! Во славу тебе и именем твоим я вершил правосудие!
Слезы безудержно текут по щекам старика. Он весь преобразился, плечи опустились, тело как-то сразу обмякло, не то под тяжестью мертвого тела сына, не то от нахлынувших на него чувств.
– Я всю свою жизнь был твоим карающим мечом, Господи! Всю свою жизнь карал неверных. Не достаточно ли было жертв, принесенных мною тебе? Мои дети, мой старший сын, которого я собственноручно принес на твой жертвенный алтарь. За что же ты отнял у меня еще одного, младшего, мою кровинушку? Мне казалось, что, отлучив его от себя, я сохранил ему жизнь... Возьми теперь мою грешную душу и вдохни огонек жизни в это тело... Господи!.. Сотвори чудо!.. Где твоя благодарность за долгую и верную службу тебе?.. Мне было уготовано место в раю, но что я получил взамен?.. Я проклят?.. Почему же ты молчишь?.. Или ты хочешь сказать, что загубленные мною души были невинны, чисты и безгрешны?.. Что все сорок лет я состоял на службе у Сатаны?..
Но в ответ ему в воздухе зловеще повисает звенящая тишина. Рядом беззвучно проползает ядовитая гюрза. Черный скорпион замирает в угрожающе смертельной позе.
– Кончай его! – один из всадников ловко перекидывает конец аркана через толстую ветвь дерева и натягивает канат.
– Прими же свою смерть достойно, все мы смертны, будь мужчиной, в конце концов...
Кто-то начинает негромко произносить слова молитвы. Остальные, опустив головы, молча слушают.
Лысоватый мужичок тем временем жадно хватается за ноги казненного, пытаясь стянуть с того сапоги.
– Зачем добру пропадать, а мне еще сгодятся. Как раздуется покойник, так ведь и не стянешь с него...
Дальнейшие события разворачиваются стремительно.
Грузное и обмякшее тело пастуха буквально на глазах наливается силой. Его ссутулившиеся плечи выпрямляются, ноги вновь обретают богатырскую крепость.
– Не тронь! – взгляд пастуха вспыхивает каким-то необъяснимым огнем. В его глазах уже нет места страху. Казалось, это одеяние палача чудодейственным образом преобразило его, или, быть может, смерть сына. К нему возвращается его былая уверенность, сила и мужество.  
– Не тронь, сосед, не надо!.. Не тронь сына...
Широкая ладонь пастуха крепко, смертельным объятием, обхватила горло мужичка и оторвала его от земли. Тот беспомощно захрипел и вскоре, затихнув, повис в воздухе.
Всадник с арканом пытался было крепче стянуть на шее пастуха петлю, но тот свободной рукой перехватил аркан, стягивающий шею, и резким, сильным рывком буквально сбросил всадника с лошади. Остальные стояли в каком-то оцепенении.
– Сорок лет служил я верой и правдой моему Государю. Сорок лет по его приказу, именем Великого Султана и во славу Господа нашего, милостивого и милосердного, я всюду карал неверных. Карал всех, преступивших закон, кто бы они ни были. Закон и порядок, ибо этим была сильна и прочна власть Султана. Я был безжалостен к его врагам, к врагам Веры. Я вешал, колесовал, четвертовал, выжигал каленым железом всякую ересь, рвал языки, вырывал селезенку и печень у еще живых, распинал, сжигал и сажал на кол. Скольких я казнил, спрашиваешь ты у меня? Сотни? Их не счесть! Помню, я обезглавил тысячу неверных только за то, что они отказались склонить свои головы перед Султаном... Слышите? Передо мной на плахе склоняли свои головы Цари! Всякий, кто единожды видел меня, кто только обращал на меня свой взор, тот же час терял свой рассудок и волю. Я вселял в их сердца страх и ужас. Что там говорить, если сам Великий Султан опасливо сторонился меня. Я не пожалел своего старшего сына, когда он поднял меч и выступил против моего Государя, вот этой вот рукой я срубил ему голову и преподнес Султану. Я помню тебя, о чужестранец! Ты – гроза пустынь, разбойник и злодей. Ты обвиняешь меня в совершенных преступлениях. Но не ты ли жег в великом множестве кишлаки, грабил и убивал правоверных? Я помню, как выжег на твоем лице позорное клеймо раба, ибо ты ничтожный раб, душой и телом раб своего господина, осмелился осквернить светлое имя Государя. Помню и тебя, презренный казначей! Султан приказал тебя казнить за казнокрадство, но ты трусливо бежал из-под стражи, и за это поплатились жизнью твои домочадцы.  Я помню, как мучилась перед смертью твоя беременная жена, помню ее горячую утробу, помню, как хрустнула в моих руках шейка твоего ребенка. Помню, как собаки жадно разорвали его тельце. Ибо таково было повеление Султана! Ибо я вершил Высшее правосудие! Но кто Вы такие? Вы, жалкие людишки, вы, порождение шакала и гиены, осмелились поднять на меня руку. Вы, у которых руки по локоть в крови. Вы, лживые и алчные. Вы, преступившие закон. Вы, проклятые небом. И вы осмелились меня, трижды проклятого, предать своему жалкому суду, но этим самым вы обрекли самих же себя на смерть лютую! Когда-то я принес страшную клятву – не проливать более крови, поклялся на священной книге, но теперь я от нее свободен...
– А-а-а-а!..
С отчаянным криком с саблей наголо на пастуха бросается один из всадников. Но тут же падает, сраженный ударом копья. Та же участь постигает другого. Рука пастуха крепко сжимает копье и бьет без промаха.
– Шайтан, шайтан... Это сам Шайтан! – двое других в страхе бросаются прочь.
Но их настигает скорая смерть. Взяв у сраженного им воина лук, пастух мечет им вслед смертельные стрелы.

И еще долго над местом, где произошло побоище, разносились стоны умирающих. В небе уже задолго до этого кружились стервятники, предвестники смерти. Одинокий шакал, казалось, случайно забрел в эту местность и теперь терпеливо выжидал в сторонке своей доли в предстоящем пиршестве.
Громко заржал конь. Палач обернулся и встретился взглядом с первым всадником.
– Старик! Я безоружен, ты это видишь.
С этими словами всадник бросает свою саблю на землю. Следом за оружием он брезгливо швыряет наземь, рядом с телом человека в черной чалме, кошель с деньгами.
– Думаю, ты не станешь убивать беззащитного... Прощай, палач!.. Ты научил меня многому, ты подсказал мне, как жить дальше, и я постараюсь никогда не совершать тех ошибок, которые сотворил ты в своей грешной жизни. Удачи тебе не желаю, ибо удача давно отвернулась от тебя. Но моя жизнь еще продолжается. Мое призвание в другом. Прощай! Хотя, кто его знает, все в этом мире непредсказуемо. Может быть, когда-нибудь и я окажусь под твоим топором. Это известно одному Аллаху!..
Вечерело.
У свежей могилки, причитая, скрючился пастух.
– Да ниспошлет Аллах Вам свою благодать, мир Вам! – слепой дервиш, своей клюкой нащупывая дорогу, приблизился к  месту скорби и печали.
– Чем ты опечален, сын мой, каково твое горе?
– Чем?.. Уйди старик, поди прочь, оставь меня...
– Уйти?.. Но, кажется, я узнаю этот голос! Я узнал бы его из тысячи голосов, из всех голосов во вселенной.
– Откуда ты можешь знать меня, проклятого и забытого?..
– Хвала Аллаху!.. Много-много лет тому назад человек с твоим голосом обрек меня на вечные мучения и страдания... Ты уже и забыл про меня, коротка же твоя память, палач, если ты не помнишь, как выжигал мои глаза...
– Я?.. Глаза?.. Ты о чем старик?.. Постой, постой!.. Дай мне поглядеть на тебя... Я помню, хорошо помню тот день... Ты не кричал и не просил, как другие, жалобно о пощаде, ты был несговорчив, не так ли, старик? Я выжег тебе твои глаза за то, что ты единственный, кто осмелился без страха смотреть на Государя, за то, что ты единственный, кто без страха осмелился перечить ему, за то, что ты единственный, кто без страха сказал ему правду...
Дервиш задумчиво опускает голову. Казалось, он погружен в свои воспоминания.
– Послушай, старик, возьми этот меч, возьми его крепко-накрепко и пронзи  им мое сердце. Ведь ты для этого сюда пришел. Ты соврешь, если скажешь, что не мечтал все эти годы о мщении?
– Наверное, ты говоришь правду, палач, я мечтал о мести. С того самого дня, со дня своей казни я мечтал только об одном. Все эти годы я жил только этой мыслью. Я мечтал найти тебя и покарать. Долгих сорок лет я слепо скитался по свету. Я обошел множество стран. Но годы скитаний погасили мою ненависть, как некогда ты погасил мой взор. А теперь хочу тебе лишь одно сказать, живи с миром и прощай!..
– Прощай?! Ты уходишь просто так!.. Убей же меня!
– На все воля Аллаха, милостивого и милосердного!
– Убей меня, старик, убей! Отомсти! Я лишил тебя великой радости видеть, видеть диковины природы, красивый закат, яркие звезды на ночном небосклоне, улыбку любимой женщины!.. Убей меня!..
– Долгие годы странствий научили меня по-новому видеть мир. Если ты называешь великой радостью видеть унижения и бедствия, которые обрушиваются на головы людей, голод, нищету, болезни, то мы с тобою говорим на разных языках, палач. Я чувствую тепло солнечных лучей и знаю, что настал день, я ощущаю зыбкий холодок и знаю, что настала ночь. Я слышу мерцание далеких звезд, радостный девичий смех, шум ветра... – он приближается к палачу и дотрагивается до его глаз. – Я вижу твои глаза и вижу слезы на твоих щеках, но это слезы не радости, а великой печали и отчаяния. Прощай, палач! На все воля Аллаха, милостивого и милосердного!
– Бог? Ты говоришь Бог? Что есть Бог?.. Вернись назад, старик!
– Что постигло тебя из хорошего, то – от Аллаха, а что постигло из дурного, то – от самого себя. На все воля Его, милостивого и милосердного! Пусть ненависть и злоба в твоем сердце уступят место вечной любви. И тогда ты прозреешь, и тогда откроется тебе истина. Аминь!
– Прозрею? Ты говоришь мне, что я прозрею. Слепой говорит зрячему. Ха-ха-ха... Мне нужно было вырвать и твой мерзкий язык, старик, чтобы ты не говорил чепухи... Мне нужно было залить в твою глотку расплавленный свинец...
– О, Аллах! Прости этому несчастному все его страшные прегрешения. Вразуми его, наставь эту заблудшую душу на путь покаяния, всепрощения и вечной любви, Аминь!..
Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Хвала Аллаху, Господу миров,
Милостивому, милосердному,
Царю в день суда!
Тебе мы поклоняемся и просим помочь!
Веди нас по дороге прямой,
По дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, –
Не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших. Аминь!..
– Замолчи!.. Замолчи!..
– Держись пути прощения, и побуждай свое сердце к добру...
– Замолчи...
Пастух, не глядя, взмахивает мечом, и грозный железный клинок со свистом рассекает воздух. Но рядом с ним никого нет. Эфемерный слепой дервиш исчез так же внезапно, как и появился.
– Я схожу с ума! ... – сквозь больно стиснутые зубы произносит пастух.
– Прозреть, старик сказал, что я должен прозреть. Любовь и всепрощение... Я должен прозреть… Прозреть?! Не так ли?.. И тогда откроется мне истина…
С этими словами пастух совершает над собою жестокую экзекуцию. Он ослепляет себя. Крик, полный отчаяния и непереносимой боли, разносится далеко-далеко по округе.
Искаженное судорогой боли лицо пастуха обращено окровавленными пустыми черными глазницами к небу.

* * *
Усталый всадник в поисках ночлега въезжает в горный кишлак. И опять он оказывается в эпицентре человеческих страстей. Толпа обезумевших людей пытается буквально растерзать двух, совсем еще юных, в страхе прижавшихся друг к другу юношей. Приглядевшись, всадник различает в одном из них переодетую в мальчика девушку.
– Смотрите, люди, сам создатель посылает нам свой знак. Это палач, палач самого Султана! – кто-то из кишлачных узнает всадника. – Это тот самый человек, который казнил конокрада у наших соседей. Я вам рассказывал. Баракалла...
Всадника быстро вводят в курс происходящего. Дело в том, что у старого имама три жены, и он задумал взять себе еще одну, четвертую, совсем юную. Но неблагодарная невеста решила сбежать от законного супруга в первую же брачную ночь со своим возлюбленным. И их поймали. К тому же она осквернилась, надев  мужское одеяние. Люди требовали смерти для влюбленных. Только смерти.
– Да, да, да... – соглашаясь, кивает головой имам, древний столетний старикашка, которого с двух сторон под руки поддерживали двое простолюдинов.
– За прелюбодеяние полагается смерть!
Раздумывать у всадника не было времени, решение созрело в его голове быстро, одно и единственное; он соглашается вершить правосудие.
Приблизившись к влюбленной паре, он лишь спросил у парня:
– Ты ездишь верхом?
– Да! – отвечает тот машинально, явно не понимая сути вопроса, видно, что он сильно напуган, напуган не менее, чем его юная подруга.
Быстрым и ловким движением всадник перерезает ножом веревку, которой были связаны обреченные на смерть. Его лошадь рядом с ним, и он незаметно передал юноше поводья.
– Скачите, скачите и не оглядывайтесь, если хотите жить, если хотите испытать счастье, скачите прочь, и да поможет Вам Аллах!
Толпа не сразу смогла взять в толк, что же произошло. Парень лихо вскочил в седло, легко подтянул к себе девушку. Крепкий жеребец без труда перемахнул через невысокую изгородь и исчез в темноте.
– Он в сговоре, в сговоре с шайтаном, он помешал исполнению воли Всевышнего!..
Люди окружали всадника, молча брали его в плотное кольцо. Так же молча стали они поднимать с земли камни. По их гневным лицам было видно, что милосердия и сострадания от них ждать не стоит.
Пеший всадник без всякого страха опустился на землю и уселся, скрестив ноги. Перед тем, как на него обрушился град камней, он успел лишь раз поднять свой взор к небу, к звездам и широко улыбнуться, улыбнуться своей последней, одному ему ведомой далекой мечте...

* * *
Безмятежны и широки степные просторы. Где-то вдали дымчатой пеленой тянутся горные цепи. Жаркое летнее солнце устало клонится к закату. Одинокая орешина посреди этой пустынной местности величаво раскинула свои большие, полные плодов, ветви. Со стороны гор волной накатывается множество черно-белых точек. При ближайшем рассмотрении видно, что это большая отара овец. Повсюду слышно блеяненье баранов, предупреждающий лай сторожевой собаки, послушно идущей рядом с маленьким пастухом.
Вся эта пестрая и шумная компания движется в сторону одинокой и, на первый взгляд, казалось, заброшенной пастушьей кибитки. Но вот откидывается грязный войлок, прикрывающий покосившийся дверной проем, наружу выходит сильно ссутулившийся старик и слепо всматривается в сторону гор.
С длинным посохом в руках, ощупью, он делает несколько робких шагов. В какой-то момент останавливается. Прислушивается к приближающимся знакомым и родным звукам, и на обожженном солнцем израненном лице слепого появляется некое подобие улыбки.

«Звезда Востока», 1, 2012

• Назад
• Вперёд