Александр Махнев. Муки творчества (литературные миниатюры)

НОВАЯ ЗОЛУШКА

В некотором царстве, некотором государстве жил-был, поживал бедный Маленький Автор. В смысле довольно небольшой. А жил он у злой мачехи по имени Литература, взявшей его на воспитание. Потому что сирота.
Но уж измывалась над Маленьким Автором бессердечная Литература почем зря. То грамматикой озадачит, то синтаксисом напряжет. Препинаниями тиранит, местоимениями донимает, склонениями мордует! А то еще общей образованностью, подлюка, интересуется. Тяжело жилось-пописывалось убогой крошке.
Вскорости пришел бы, без сомнения, бедному Маленькому Автору полный кирдык, если бы вдруг не появилась в его жизни добрая фея Графомания. Надоумила она его обратиться к великому волшебнику Интернету.
– Только он тебе и сумеет помочь, – сказала добрая Графомания, – одно тебе спасение.
– О великий, могучий и великодушный Интернет! – взмолился несчастный сирота. – Избавь ты мене Христа ради от придирок жестокой мачехи Литературы. Сам посуди, сколько ж можно терпеть: смешает, бывало, сказуемые с подлежащими, добавит туда прилагательных с наречиями и заставит разбирать. А где ж мне, сироте убогому, справиться? Это ж никаких моих запасов терпения, не говоря уж о словарных запасах, буквально не хватает!
– Несчастная малютка! – прослезился добрый Интернет.
– Да что ты, батюшка! – расчувствовался Маленький Автор – Кабы только это – еще б полбеды. А случается ить такое загнет, что и повторить совестно… Оксимороны ей подавай, да эллипсы с антитезами! Или еще, анафор с эпифорами домогается. Я ж ведь, благодетель мой, воля ваша, и слов-то таких не знаю. А Литература, ежели не по ней, бранится и грозит взашей вытолкать.
Опечалился добрый волшебник Интернет, жаль ему стало горемыку. Приютил он Маленького Автора у себя, обогрел. И зажил тот вольготно и весело. Про синтаксис да грамматику не вспоминает, а про общую образованность вовсе думать забыл!
Тут бы нашей сказке и счастливый конец… если бы, конечно, не читатели.

СЛОВА

Слова улетают, если их не остановить. Не надеть на стержень, не насадить на грифель, не пришпилить к листу. Да хоть к обрывку какому-нибудь. Салфетка, поля телепрограммы, автобусный билет, сигаретная пачка или спичечная коробка.
А потом еще надо это все не потерять.
– Ну вот же я записывал! Помню, как щас! Все помню, кроме «о чем» и «на чем». Нет, «на чем» вспомнил. На сотне, сбоку, очень мелко. Что-то там было интересное.
– Ну ты придурок!!! Ты б еще на тысячных купюрах сочинял.
– Да я спешил, мне было некогда выбирать поле для деятельности. Ведь они улетают. Расползаются во все стороны. И жаль. Потому что многое иногда кажется важным, возможно, и даже, скорее всего, только для меня.
А еще ночью, сквозь сон… сочиняю исключительно шедевральное. Когда он тебя еще не окончательно накрыл, сплошь гениальное прет. Пытался, пытался много раз встряхнуть, поднять, заставить. Записать!
Утром очень жалею. Они ведь улетают…
Если их не надеть на грифель, не подцепить на стержень и не пришпилить к листу.
Ну да, не воробьи. Взмывают ввысь стройными фразами и разлетаются мелкими буковками, запутывая и уничтожая следы пребывания.
Но вот этот момент, когда они появляются… За него я даже от записей готов отказаться.
ОЩУЩЕНИЕ! Вот оно всегда остается. Хотя и не всегда помнишь какое именно.

УДОВЛЕТВОРЕНИЕ

Я сидел на кухне между закипающим чайником и сломанной розеткой и сочинял рассказ. Идея пришла сразу, а рассказ вокруг нее все не складывался. Я морщился, ругался, отрешенно смотрел на тарахтящий холодильник и курил, курил, курил…
Притом запивать все это приходилось водой со льдом. Денег как обычно не было, соответственно не было и пива. Сигаретный дым уже курился из ушей, вода переполнила мочевой пузырь, а лед застудил горло, когда у меня наконец получилось. Я перечитал пару раз и, удовлетворенный, переписал набело. Отнес главреду. Тот хлопал меня по плечу, улыбался и говорил, что ему нравится. Через пару дней, прежде чем прочитать мне отредактированный вариант, он предупредил, что рассказ даже после редакции остается моим, что мне не следует расстраиваться и что он просто хотел прибавить динамики.
Черт его знает, может темпа он и прибавил, но редактура его мне решительно не понравилась. Я попытался, было, мягко объяснить, что своей правкой он угробил основную мысль. В том, что она – мысль – была, я, естественно, не сомневался. Но в итоге плюнул и сказал: «Валяйте!»
Неделю я чувствовал себя довольно паскудно. А потом позвонил редактор и сообщил, что рассказ в номер все-таки не пошел. «Очень хорошо», – ответил я и, повеселев, сел писать очередной шедевр.

ДОСТИЖЕНИЕ

Убедил. Доказал. Пронял. Заставил согласиться. Вынудил признать. Прошел через подхихикивание за спиной, недоумение, сочувственное удивление. Через саркастические улыбки и иронические замечания. Через недвусмысленные жесты, наглядно иллюстрировавшие их представления о моих умственных способностях. Через неверие и недоверие. Да просто достал я их, видимо. Допек. Упорством, тонкой гранью, разделенной с упрямством. Настойчивостью, граничащей с суетой, переходящей в панику.
Десять лет бился. Все десять лет бился как рыба об лед, лед непонимания и неприятия. И пробил все-таки!
Согласились они считать меня человеком, имеющим право писать. В смысле сочинять нечто литературное. Даже жена. Правда, она довольно своеобразно подтвердила факт моего признания. «Ну, и когда же мы увидим гонорары?» – спросила она. Но это, я вам скажу, дорогого стоит!
Теперь все они относятся к моему увлечению с достаточной долей уважения. Дарят мне всякие канцтовары. Они видят, что меня печатают, нечасто, но все-таки читают меня и сами, где-то я там периодически выступаю, о чем они тоже слышат. Удивление их теперь не сочувственное, но вопросительное. Они ждут, что будет дальше.
А мне вот именно теперь ну совершенно не пишется. Как отрезало. То есть ноль абсолютный!
Оказывается, писать, не получая при этом их поддержки, трудно, но еще ничего. А вот считаться признанным (в узких, конечно, кругах, но все же) писателем и не писать – просто полный обвал.
А они же уже теперь требуют. Говорят: «Ну что же ты? Ну где? Когда в конце концов? Мы на тебя рассчитываем, а ты? Давай становись знаменитым, чтобы мы уже начали тобой гордиться. Ты же писатель!»
И что, мне теперь еще десять лет убеждать их в обратном?

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Великолепная записная книженция. Плотная, приятно шершавая бумага. Ручной работы! Обложка из натуральной кожи. Блеск, а не книженция!
Но если бы несчастное животное, чья кожа пошла на обложку, знало, чего он там понапишет…
Может, не так покорно шло бы оно под нож забойщика. Но оно не знало и, возможно, (почему нет?) отправилось под режущий инструмент с чувством некоего выполняемого долга.
И из кожи его сделали обложку для записной книжки. А из прекрасных деревьев, некогда бывших лесом, изготовили отменную бумагу. И десятки мастеров пыхтели над этой незамысловатой штукой, называемой записной книжкой.
А он там потом такое наворотил, накропал…
Право, неудобно перед теми, кто вложил в нее свои силы, труд, старания… И даже собственной шкуры не пожалел.

БРЕДОВЫЙ МОНОЛОГ

Поговори со мной. Да не отворачивайся. Ну посиди хоть рядом, мне тоскливо. Не знаю почему. Страшно мне почему-то. Боязно и выть хочется. У тебя так не бывает? Подожди ворчать. Помолчи лучше. Я поворчу. Потихоньку. Может, полегчает? Выпьешь? Нет? Ну ладно. А я налью. Хотя, конечно, не надо бы. Она ведь зараза только глотку обжигает, а душу не греет. Градус не тот. Зачем я? Да больше некому сказать. Или они не понимают? А то, наверное, это я не правильно объясняю. Слов не хватает. Предчувствия и ощущения не имеют сил превратиться в связные мысли. Погоди, еще стаканчик хлопну для ясности. Надоел я тебе? Небось, думаешь: нажрался как свинья и несет всякую муть. Хвостом виляешь? Спасибо и на этом. Эх, Шарик, друг мой дорогой, ты собака, я свинья. Оба мы с тобой животные. Млекопитающие. И я не пойму, чего ты лаешь, и ты вряд ли поймешь, о чем я. Да я и сам не понимаю, спасибо, что хоть не перебиваешь. Ну, раз не пьешь, хоть супчику тебе плесну. В порядке компенсации за услышанный бред.

РЕДАКТОР

Я написал, редактор посмотрел и сказал: «Хорошо… но намеки чересчур прозрачные». Я согласился и слегка заштриховал острые места. Редактор оценил и сказал, что кое-где все еще проглядывает. Я согласился и затушевал кое-где. Редактор взглянул и спросил: «Что это за мазня?»

О ПРИРОДЕ ТВОРЧЕСТВА

Вот был бы я красив… Эдак – высок, широк в плечах, строен, ловок и силен. Обладал бы железной волей, непреклонностью, когда надо, уверенностью в собственной неоспоримости. Наметил бы цель в жизни, научился бы говорить «нет». Воспитал бы в себе напористость, неутомимость, предприимчивость. Стал бы удачлив в бизнесе (с такими данными обязательно бы стал). Имел бы здоровую печень, стопроцентное зрение, крепкую нервную систему и устойчивую психику не знакомую с депрессиями. Мне бы сроду не пришло в голову сочинять то, что вы теперь читаете.

ОРИГАМИ

Чернила ложились на белый лист бумаги витиеватыми узорами слов. Не складываясь все-таки в задуманное целое.
Истерзанный бесплодной ночью сочинитель, свирепея от ужаса, злобно смял единственного свидетеля своей беспомощности и отшвырнул в сторону.
Кто-то другой поднял опальный лист, расправил и сложил вдвое. Вчетверо… еще…
И вдруг появилась «дзунако». Изящная бумажная коробочка с непослушными словами, заключенными внутрь нее.

ПЛАГИАТОР

Меня часто с ними сравнивают, и я, безусловно, проигрываю. Иронически обычно сравнивают, даже саркастически я бы сказал.
– Ну это же вот… у него. Не помню где, но я читал(а).
Мне нечего возразить. Эти правы, потому что те захватывают и втягивают в свою орбиту. Удержаться трудно, если вообще возможно. Если размышлять, однозначно невозможно.
А потом русский язык он хоть и великий, и могучий, но тот же самый. Я ж не виноват, что родился позже, а люблю и ненавижу то же самое. Но меня продолжают ловить на их фразах. О большинстве я просто понятия не имел. Кое-что подсчитал вот в самое последнее время, уже просто чтобы убедиться лично. Читаю и схожу с ума. Действительно: они написали все то же самое, что далось мне таким трудом теперь, написали давно и лучше, и вроде бы даже как-то обидно легко. Ну если не вникать.
С современными авторами вообще беда. Кое-что я просто раньше придумал! Но, пока я сижу тут, он где-то там выступил, опубликовал, и мои доказательства приоритета перестают интересовать даже меня, потому что у него лучше.
Не знаю, может артериальное давление совпало, или там равное содержание лейкоцитов в крови. Бывают же такие удивительности?
Хотя, наверное, все гораздо проще. Добро и зло, любовь и зависть, мужчины и женщины, начальники и подчиненные, бедные и богатые – все это было, и все повторится вновь. Сколько их там сюжетов? Подсчитал ведь кто-то, десятка три, кажется.
ЧТО – уже давно выбрано до нас, а вот КАК. Тут мои оппоненты правы – у них лучше.
Утешимся тем, что есть куда стремиться.

ЛИТЕРАТУРА

Встретились двое. В растрепанных чувствах оба. Что, согласитесь, несколько извиняет их нетрезвость. Поделились.
– И у тебя так же? – удивился второй.
Хлопнули, завязалась беседа.
– И ты тоже! – заключил первый.
Так в мире стало двумя гениями больше.
А я не сказал? Оба они были поэтами. А у поэтов чувствительность очень развита. И поэтому они весьма добры. Всякого собрата готовы признать себе равным. Если, конечно, доза подходящая.
Одно печально: никто кроме них об этом не догадывался. В смысле, что это не просто два пьяных мужика, но, напротив, титаны поэтического слова.
Как же тут не запечалиться?
И не добавить по этому случаю?
И не усугубить в связи с этим?
Ну поэты, чего с них возьмешь…

Ах, да! Забыл такую подробность: оба они живут в разных, прямо противоположных от меня концах города, а встретились мне на остановке супротив моего дома. Внятно объяснить как, оне уже не могли. Тем более что я в завязке как раз был. А трезвый пьяному, сами знаете, не собеседник. Потом еще один появился, назвался меценатом, зазывал в гости. Я ему был представлен в самых восторженных выражениях, хотя в меня закралось нехорошее подозрение, что представляющие с меценатом тоже были нетвердо знакомы.
Насилу отбился от этого творческого сообщества. Но трезвым образом жизни пришлось все-таки пожертвовать. Они меня в ряды гениальных литераторов приняли – неловко было отказываться. Пришлось под это дело накатить.
Такая вот литература.

«Звезда Востока», № 4, 2016

_______________

Александр Махнев. Родился в 1964 г. Публиковался в литературных журналах и сборниках Узбекистана, Украины, Греции, России, Германии, Израиля. Автор более трехсот миниатюр, двадцати рассказов. Живет в Ташкенте.

• Назад
• Вперёд