Ариадна Васильева. В поисках полного счастья (рассказ)

Мы расширяли границы и облагораживали новые территории вокруг палатки.
Честно говоря, изначально наш уголок был несколько тесноват и имел серьезные недостатки. Сама палатка стояла на ровном месте, а все пространство за нею шло слегка вверх, и всякий раз приходилось вытягивать ножки складного стола на разную длину, чтобы он не качался и стоял ровно. Но с этим можно было мириться, если бы не полуденное солнце. Оно щедро заливало всю «кухню» и накаляло ткань палатки. Находиться в ней в жару было просто невозможно.
В нашу сторону от главной широкой тропы мы проторили узкую дорожку среди поросших мхом и лишайником камней и в первый год на том успокоились, смирившись с недостатками, в надежде придумать что-нибудь со временем.
Расширять владения на север, вверх по Саргардону, мы не могли, там испокон веков громоздились выше человеческого роста каменные завалы. Наши взоры были обращены назад, на неширокую площадку между откосом и ежевичной порослью среди стволов боярышника и уже упоминавшегося мною клена. От основной тропы и прохожих мы были надежно заслонены непроходимой завесой зелени.
На следующий год мы расчистили еще один небольшой пятачок земли, освободив его от сухих веток и мелких камней. Теперь у нас образовалась ровная, хорошо затененная «комната», где можно было спокойно сидеть за столом и не бояться неловких движений, от которых могла рухнуть на землю посуда, чашки и плошки.
Я все время поглядывала на следующий за новой «комнатой» чудесный уголок с нависающей над ним плотной завесой клена.
Горизонтально вытянутый сухой сук можно было спилить, ежевичные плети, хилые из-за постоянной тени, вырубить, слой прелой листвы убрать, но, к сожалению, посреди планируемой «гостиной» торчал гранитный валун, и сдвинуть его с места не представлялось никакой возможности.
В разгар наших споров о масштабах грядущих работ (я была за их начало, Кирилл – против) к нам в лагерь пришел Володя и затеял очень странный разговор. Суть его в нескольких словах сводилась к следующему: «А почему бы нам не взять на Саргардоне несколько соток земли в аренду!»
– А можно?
– Почему же нельзя? Возле нас две пасеки. Как вы думаете, на каком основании у хозяев дома?
– Хорошо, – сказал Кирилл, – у них пасеки, а нам на каком основании вдруг дадут землю в аренду?
– Тоже под пасеку. И деревья надо будет посадить какие хочешь, это одно из условий.
– Знаешь, – усмехнулся Кирилл, – кем только я в своей жизни не был, теперь лишь пчел для полноты счастья не хватает. Главное, забить за собой место. А там, посади несколько деревьев, ставь палатку и живи хоть до конца своих дней!
Мы переглянулись. А что? Это мысль. Будем приезжать каждое лето, как прежде жить под открытым небом, а там, кто знает, может, и халупу какую-нибудь возведем. И уже стал нам казаться наш лагерь при всей его ухоженности тесным и неудобным, а главное, бесперспективным.
Не откладывая дела в долгий ящик, мы стали искать участок под аренду. Ровную площадку, соток так на пять-шесть, найти в горах нелегко, да еще с условием, чтобы она находилась недалеко от кордона. Хозяйство разрастется, не будем же мы всякий раз все возить с собой. А так, оставим в сарайчике у Хасана Терентьевича, он и присмотрит за барахлишком. Или у Алика.
В один из поисковых дней я отправилась одна вниз по дороге на краю обрыва. Отошла от кордона метров на сто и остановилась. Какое-то не вполне естественное положение макушки дерева вровень со мной привлекло внимание. Ее отделяли от дороги густые ежевичные заросли. Я внимательно пригляделась, и поняла, что дорасти сюда снизу, с берега, тополь никак не мог. Это не секвойя. Значит, там есть уступ!
Я стала продираться сквозь ежевичные дебри. Нелегкое это было дело. Мощные розовые плети с жесткой, шершавой листвой, сплошь в загнутых острых колючках, больше похожих на кошачьи когти, закрывали мне путь. Осторожно, стараясь не уколоться и не запутаться платьем, я вытаскивала их по одной из гущи, отгибала, старалась перебросить в другую сторону, а они впивались в одежду, царапали руки и ноги, и ни за что не хотели пускать. Но я мужественно преодолела колючий заслон и, к великому удивлению, обнаружила за ним старый, едва приметный съезд для машины. Он шел наискосок, вписавшись в обрыв, и заканчивался возле корней старой могучей орешины. Я легко спустилась и оказалась на ровной, заросшей разнообразной зеленью площадке. Она была просторна и чудесно озарена солнцем. Но и тени здесь было предостаточно. С одной стороны – орешина, с другой – тополя и какие-то кусты. Вид с обнаруженного мною, невидимого с дороги уступа, открывался поистине грандиозный.
Все ущелье – с запада на восток – просматривалось во всей своей неописуемой красоте. Вниз по течению Акбулака уходили одна за другой неприступные, с отвесными склонами горы. Самые дальние терялись в легкой дымке, и уже не видно было на них ни сумрачных скал, ни цепляющихся за каждую пядь плодородной почвы арчовников, виднелись только призрачные силуэты на фоне блеклого, выцветшего от зноя неба.
Повернувшись в противоположную сторону, я увидела хребет водораздела между Акбулаком и Тереклисаем; ближе к моему уступу, но все же довольно далеко – лесные дебри Большой поляны и желтые скалы над нею. Еще ближе – пасеку и давно покинутый старый лагерь с Белым камнем на берегу. А далеко внизу в белой пене, в хрустальных брызгах клокотал и уносил свои воды к Чаткалу неистовый Акбулак.
Я немного успокоилась и снова прошлась по площадке. Чудо, среди кустов и путаницы ежевики вдруг обнаружился наполовину разрушенный и почти сровнявшийся с землей сложенный из дикого камня фундамент. Давным-давно, а, впрочем, быть может, совсем недавно, здесь явно пытались что-то строить. Я выбралась на дорогу и побежала в лагерь.
– Идем, Кирилл, ты должен это увидеть!
Не отпуская его руки, я влекла, волокла, тащила его за собой. Мы примчались на место, прошли сквозь кусты ежевики по уже проторенному пути, спустились вниз, очутились на свободном пространстве, и у Кирилла, как и у меня, захватило дух.
Но вскоре Кирилл Владимирович пришел в себя и произнес одно – роковое – слово:
– Вода!
Увы, питьевой воды в этом месте не было. А к реке спускаться вниз по обрыву далеко и небезопасно. Мы вернулись в лагерь, размышляя вслух и прикидывая, как выйти из положения, и даже подумали, а нельзя ли отвести в нашу (да-да, уже в «нашу») сторону вдоль дороги небольшой рукав от главного ручья, питающего луг. Но этот нелегкий вопрос упирался в серьезные переговоры с лесниками, и мы, все еще сомневаясь и споря, отложили его на «потом», так как стало известно, что после обеда мне покажут другой участок, возможно, менее привлекательный, но зато воды там будет в избытке. При этом Кирилл хитро прищурился с видом, мол, это секрет, и сейчас он больше ничего не добавит.
После обеда он повел меня через луг, в сторону Костиной пасеки. Мы прошли с десяток метров вверх по реке и обнаружили густые, выше человеческого роста заросли мяты.
Чтобы пройти дальше, нам пришлось немного отогнуть стебли с чистыми, мягкими, бархатными листочками и нежными сиреневыми соцветиями. Оттого, что до них дотронулись и пошевелили всю поросль, воздух тут же пропитался ни с чем не сравнимым ментоловым ароматом. Еще несколько шагов вперед и я внезапно остановилась в восхищении.
В этом месте путь Акбулака пролегал над скальным дном, светлым, чуть тронутым желтизной. Терпеливая река веками омывала камень, и он поддался, сгладился и образовал просторную, глубокую ванну. Вода в ней была насквозь пронизана светом, на дне неторопливо шевелились увеличенные во много раз солнечные блики от мелких волн, даже не волн – легкой ряби на ее поверхности. Скользнул на воду принесенный неведомо откуда желтый листок (осень в горах наступает рано) и поплыл, как маленькая лодочка, медленно приближаясь к берегу, потом причалил и замер на месте. Со стороны потока, в самом глубоком месте купальни, река нанесла слой мельчайшего, белого, собранного в гармошку песка.
Я смотрела на это диво и чувствовала только одно: если я немедленно не погружусь в эти животворные, волшебные воды, это будет самой страшной ошибкой в моей жизни. Скинула платье, осталась в купальнике, потом подумала, сняла и его. Я почувствовала, что одежда осквернит, разрушит очарование минуты.
На какой-то миг показалось, будто я – единственная на свете женщина, а на берегу остался мой единственный на свете мужчина с застывшей, все понимающей мудрой улыбкой.
Не спеша, принимая на жаркое тело холодную сияющую воду, пошла в глубину и остановилась, лишь когда пальцы ног начали потихоньку отрываться от светлого, видимого до мельчайшей прожилки на вымытом камне дна. Минуту, две, вечность – не знаю, сколько времени я простояла на месте, вытянувшись в струнку, чуть поводя для равновесия руками, потом повернулась и, не спеша ступая по ровному, чуть шершавому основанию скалы, стала выходить на берег.
Я оделась, и мы еще некоторое время постояли на месте, не в силах сразу расстаться ни с мгновеньем, ни с местом. Потом снова, но уже с другой стороны бухточки, раздвинули глухие заросли мяты, миновали их и молча отправились дальше, прыгая с камня на камень вдоль берега.
– Куда ты ведешь меня? – нарушила я молчание и внезапно, не дожидаясь ответа, крикнула: – Остров! Ну, разумеется, мы идем на остров!
И как было не угадать конечную цель путешествия, когда она уже была перед нами в пределах видимости!
Когда-то это был настоящий остров. От западной оконечности Большой поляны его отделял широкий, но мелкий поток, и, перебравшись через него, мы оказывались в уединенном заповедном царстве. Разделившись на два рукава, Акбулак омывал с двух сторон солидный участок леса с буреломом и затененными неширокими протоками со стоячей темной водой. Над протоками росли кусты ежевики, в период созревания с них свисали тяжелые грозди с налитыми сизыми ягодами. Вот за ними мы сюда и ходили в старые добрые времена. В иной год можно было набрать полное большое ведро. Ежевику приносили в лагерь, варили компоты, варенье, но только собирать ее было сущим наказанием. Самые спелые грозди висели над протоками, приходилось лезть в ледяную воду, баламутить ил и следить, чтобы к тебе не прицепилась какая-нибудь захудалая злая пиявка.
Обращенная к основному руслу сторона острова была свободной от деревьев, здесь росла высокая луговая трава. К середине лета она высыхала и стояла позванивая на легком ветру пустыми колосками диких злаков.
Однажды на границе леса и луга мы с Кириллом нашли молодую дикую яблоньку. Ближе к вершине на ней висело с десяток нежно-лимонного цвета яблок. Я встала на цыпочки, достала одно. Чуть коснулась – и яблочко тут же оказалось в ладони. Оно было ароматным, гладким, без единой червоточины. Обычно дикие яблоки кислые, сильно горчат, а это оказалось необыкновенно сладким.
Тогда Кирилл слегка тряхнул деревце, яблоки тут же, все сразу, будто ждали, обрушились в мягкую сухую траву. Ни одно не побилось. Мы отыскали их, положили в мою шляпу и принесли в лагерь. Помню, жители Большой поляны никак не решались их есть. Держали яблоки в руках, натирали до блеска кожицу, подносили к лицу и с наслаждением вдыхали тонкий яблочный аромат.
Но больше нам никогда не удавалось вновь отыскать эту яблоньку. Мы не раз приходили на опушку (здесь она росла, здесь!), задирали вверх головы, щурились от солнца, но никаких следов яблок не находили. Словно нам был сделан однажды подарок, а потом яблонька по волшебству исчезла, будто ее никогда и не было на этом месте.
После наводнения и Большой воды остров перестал быть островом. Русло реки изменилось, ушло в сторону, размыло дорогу; второго рукава под скалами на противоположном берегу не стало. Там, где когда-то была вода, остались сухие, безжизненные камни. Мы прошли по ним на бывший остров, обогнули бурелом и завалы прелой листвы, вышли на опушку. На виду широко и мощно бегущего Акбулака Кирилл огляделся и сказал:
– Чем тебе не место нашей мечты! – Я немедленно и легкомысленно согласилась, и мы тронулись в обратный путь.
Но на половине дороги, сама не знаю почему, обернулась. Часть острова еще была видна, не заслоненная ближними деревьями. Неясная мысль кольнула сердце: «Вот возьмем мы его в аренду, обнесем забором, никого не станем пускать, будем жить в постоянном страхе, как бы кто не нарушил наших владений. На всякий случай купим ружье, и если придет по привычке за ежевикой медведь, убьем его наповал. Так, что ли?»
– Знаешь, Кирилл, – жалобно протянула я, – что-то мне грустно стало.
Он не ответил. Лишь возле волшебной тихой купальни (вода на закате стояла в ней как сгустившийся воздух), усадил на теплый камень и стал разбираться в причинах моей непонятной грусти.
– Не надо нам никакой аренды, – чуть не со слезами на глазах говорила я, – пусть Акбулак будет всегда, и пусть все останется как есть. Иначе мы потеряем последних друзей, изменим самим себе и очумеем от одиночества.
Кирилл помолчал, подобрал круглый камешек, почти шарик, повертел в руке, потом бросил в середину купальни. Тихо булькнуло, по воде побежали круги.
– Ладно, мама, – облегчил он мою душу, – уговорила, не будем брать аренду. Я согласен с тобой. Это не наша охота.
Счастливые и свободные, мы пришли в лагерь. На своем месте, на давно облюбованном камне, сидел Саидберды. Громогласно, немного каркающим голосом он что-то объяснял Сереже и строгал длинную палку.
Как выяснилось, он мастерил для Сергея лук. Когда тетива была натянута, когда заточены были тонкие стрелы и наш мальчик выбежал на открытое место учиться стрелять, мы наперебой стали рассказывать Наташе и Саидберды о нашем походе и обнаруженной на другом берегу Акбулака удивительной купальне, укрытой от посторонних глаз и заросшей со всех сторон непролазной стеной мяты.
Саидберды слушал молча, пил чай, макал кусочек хлеба в чашку и аккуратно, стараясь не капнуть медом, отправлял в рот. Над его головой вилась пчела, но он не обращал на нее никакого внимания.

«Звезда Востока», № 3, 2016

• Назад
• Вперёд