Ариадна Васильева. Лунные ночи (рассказ)

Мы ходили встречать полную луну на Волчьи камни. Было такое место невдалеке от Большой поляны, справа от гигантской и мрачной осыпи.
У самого подножья безымянной горы, одного из отрогов Абдака, на небольшом ровном участке среди высоких, давно высохших трав, будто нарочно были расставлены большие и малые валуны. Они так давно скатились сверху, что успели обрасти лишайником и клочьями сухого мха, воскрешаемого лишь в дождливые дни. Тогда камни стояли украшенные мягкими зелеными подушечками, на них так и хотелось прилечь, не будь они насквозь пропитаны влагой.
Лесники говорили, будто именно сюда зимой, в морозные лунные ночи, спускаются со всех окрестных вершин справлять свои буйные свадьбы волки.
Представлялось, как серые звери, легкие как тень, скользят по снежному насту среди камней, как они рассаживаются по старшинству, оставляя для вожака почетное место, и начинают, чуть повизгивая от нетерпения, ждать луну, как потом смотрят на нее не мигая, и в каждом волчьем глазу отражается блестящий холодным зеленоватым светом кружок. Она поднимается выше, выше, лунное сияние, расплескавшись, зажигает снега бриллиантовыми искрами, заставляет волков задирать к небу морды, исторгает из их глоток печальное, древнее, как эти заснеженные горы, пение.
Но сейчас стояло лето, никаких волков не было и в помине, меж камней качались высохшие головки желтой кашки, трещали неугомонные кузнечики и цикады, кое-где в самом сыром месте возле камня светился звездной капелькой светлячок. Дети с веселыми криками занимали лучшие места в партере, старались, навалившись животом и подтягиваясь, взобраться на самые высокие глыбы. Сидеть на них, шершавых от лишайника, было приятно. Даже в такой поздний час они продолжали хранить дневное тепло.
Луны еще нет. Роскошное звездное небо шевелится над нами несметным количеством покинувших Землю и каким-то неведомым способом взобравшихся на него светляков. Они перемигиваются, протягивают во все стороны короткие, но достаточно яркие лучи и не ждут никакого подвоха со стороны готовой вот-вот появиться луны. Они не знают, что стоит ей взойти над горами, большинство из них исчезнет, утонув в ее торжественном гордом сиянии.
Именно это сияние, лунная заря, и появляется прежде всего над дальними вершинами Тереклисая.
– Идет, – шепчет кто-то чуть слышно, чтобы не нарушать наступившую тишину.
Все умолкает окрест. Не шелохнется на дереве лист, чудится, будто и река перестает шуметь, замирают кузнечики. Или это только кажется?
Между тем на вершине далекой горы уже обозначился серебряный пузырек, край ночного светила. И сразу на его фоне становятся видны острые зубцы скал и крохотные елки между ними, а с нашей стороны, с наших гор начинает сползать вниз тень, открывая их взору до мельчайших подробностей: с углублениями и выступами, темными шапками деревьев. Чудится, будто сама ночь уступает место лунному свету, спускается вниз к реке, волоча за собой темный шлейф одеяния.
Увлеченные этим зрелищем, мы не всегда успеваем поймать момент, когда луна отрывается от горы, плавно поднимается над нею и зависает, озарив ущелье. Становится видимым Тереклисай – дрожащий серебряный поток, а над ним зыбко струится точно так же, как вода, позлащенная листва тополей.
Как завороженные, мы, не отрываясь, смотрим в ту сторону, в сторону маленькой сказочной страны, будто явившейся нам из забытого детского сна, а луна поднимается выше и выше, навечно повернутая к земле грустным, заплаканным ликом. Оттого, наверное, в лунных ночах есть что-то неуловимо печальное, и в то же время божественное, очаровательное и… величественное. Особенно здесь, в горах.
Но вот луна поднялась высоко, заслонила сиянием звезды и полностью озарила наше ущелье. Пятна света и тени на скалах беззвучно играют, создавая необыкновенной красоты скульптуры. Там появляется в каменном шлеме голова спящего богатыря, справа от него – стройная, закутанная в покрывало фигура девушки, лицо ее наполовину скрыто волной длинных волос. Высоко над поляной высится замок с башнями и зубчатой стеной, а прямо напротив лагеря – старичок в чалме с клюшкой.
Древние люди верили, будто горы – это окаменевшие богатыри или святые и что когда-нибудь настанет время, они оживут и пойдут по Земле, сотрясая ее до самого основания. Нет, уж лучше пусть спят, пусть покоятся с миром, тем более что наутро мы никого из них не найдем, а солнечный свет заставит нас видеть совершенно иные фигуры. Хотя увиденного в лунном сиянии льва мы потом и при дневном освещении находили на том же месте.
Но случалось, луна всходила, стыдливо спрятавшись за грядой медленно плывущих сияющих облаков. Контуры ее казались размытыми, а горы покрывались как бы пятнистой шкурой. В такие вечера мы не ходили на камни. Все население лагеря высыпало на берег. Кто успевал, усаживался в ряд на бревне, кто-то приносил с собой и сидел потом на перевернутом ведре, кто-то прикатывал небольшой камень.
На поляне разжигался костер, и при свете его можно было о чем угодно говорить, можно было петь любимые песни или просто молчать, устремив на огонь неподвижный взор.
Дети поджигали в костре тонкие палочки, сбивали пламя и оставшимся на конце угольком чертили в темноте быстро исчезающие огненные круги и змейки. Когда костер догорал и на его месте оставалась груда мерцающего злата, Вадим или Саша приносили картошку и, щурясь и отворачивая от жара лицо, бросали ее в образовавшийся по краям кострища раскаленный пепел. Через некоторое время, казавшееся вечностью, картошка поспевала, ее выкатывали палками наружу, и дети, обжигаясь и перебрасывая с руки на руку черные шарики, разламывали затвердевшую кожуру, обнажали светлую рассыпчатую мякоть, солили из принесенного кем-нибудь пакетика с солью и, радостные и счастливые, ели ее как какое-то изысканное заморское лакомство.

Однажды в конце лета, в тот год, когда у нашего «Чебурашки» слетел маховик, мы остались одни на Большой поляне. Так получилось. Мы прибыли позже всех, и теперь все разъехались, а нам предстояло прожить еще две недели в гордом одиночестве.
Дети были в восторге, хоть и лишились друзей-приятелей, носились по всей поляне с дикими криками, плясали и крутились на месте, воздев к небу руки.
Все шло хорошо первые несколько дней. По вечерам мы ходили встречать луну, уже вполне округлившуюся, устраивали поздние ужины, не зажигая вонючую керосиновую лампу, довольствуясь лунным светом, а днем, задраив палатку, уходили куда глаза глядят, останавливались где хотели, словом, жили в полное удовольствие.
Внезапно погода испортилась. Все началось с легкого дуновения, с пронесшегося по всему ущелью сквозняка. Никто не обратил на него внимания, к несильным ветрам мы давно привыкли, но сейчас как-то по-особому тревожно зашумели вершины деревьев, листва, по дороге погнало закрутившийся столб белой пыли.
Мы посмотрели на небо и увидели, что по нему несутся с необычайной скоростью рваные облака. Вскоре его полностью затянуло. Вначале светлые, тучи становились свинцовыми, внезапно ахнуло, как из пушки, и понесся прыгать и скакать по горам гром. Мы бросились собирать вещи, стаскивать в машину продукты и небольшой запас дров.
Эх, никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня! Именно завтра мы собирались идти за сушняком... Но и это было не самое страшное. Палатка! На свою беду в тот год мы сумели обзавестись лишь внутренней, ситцевой частью стандартной палатки, совершенно не приспособленной для проливных дождей. Мы вытащили из машины свернутый в рулон кусок полиэтиленовой пленки, стали пытаться хоть как-нибудь защитить наш ненадежный маленький домик. И вовремя.
Минут через десять загрохотало со всех сторон, тяжелые капли застучали по кронам, мы только успели залезть внутрь – на поляну хлынула стена дождя. Тяжелые, мутные тучи стали опускаться все ниже, ниже, и вскоре горы скрылись за их завесой, исчезли, будто и не было. Гроза кончилась, громы укатили дальше, но дождь усилился. Теперь слышался лишь шорох тревожимых каплями листьев, да все больше набирал силу, шумел на перекатах взбаламученный Акбулак.
Но мы еще не знали, что нас ожидает. Надеялись на лучшее, думая, что гроза пролетит, ливень прекратится, и мы, целые и невредимые, выйдем сухими из воды. Блажен, кто верует. Дождь с небольшими перерывами лил пять дней. И уехать мы не могли, маховик все еще пребывал в починке.
Промокло все. Печально обвисла над нашими головами набухшая от влаги тонкая ткань, закончились сухие дрова. Даже в машину в какую-то щель стала проникать вода и намочила макароны и хлеб. Акбулак вздулся, катя коричневую от глины злую жижу.
В просветах между ливнями брали единственное ведро и кастрюлю, шли на родник за водой. Прыгая с камня на камень, переходили через затопленную дорогу, склонялись над темной бездной родничка (дно его при таком освещении не просматривалось). Сгоняли с его поверхности сорванную ветрами листву, набирали полное ведро ничем не замутненной воды и брели обратно домой под вновь начинающимся дождем. На подходе к поляне становился слышным плач и визг запертой в машине собаки.
На другой день мы взяли ее с собой. И вот тут наш годовалый щенок, спаниель, белоснежный, с коричневыми пятнами оттенка только что вылупившегося из кожуры каштана, сошел с ума. Топси с разбега взлетала на крутизну, кубарем скатывалась вниз, мчалась по дороге, закинув за спину кудрявые длинные уши, тормозила, проехавшись по грязи, разворачивалась и летела обратно. Внезапно остановившись, тревожно втягивала в себя напоенный ароматом трав, цветов, мокрой глины и прелой листвы воздух и снова мчалась неизвестно куда не разбирая дороги.
В первый момент мы даже встревожились. Что же это такое делается с собакой? Первым догадался Никита. Запахи! Собаку чуть не свели с ума запахи освеженной дождями природы.
Прошла вечность. Казалось, дождь никогда не кончится. Но однажды ночью он прекратился. Я проснулась от тишины и странного освещения. Тихо-тихо, чтобы никого не разбудить, я поднялась, нашарила отсыревшие галоши, надела их на толстые шерстяные носки и вышла из палатки.
Небо очистилось. По нему мирно, никуда не торопясь, плыли тонкие волокнис­тые полосы. Путаясь между ними, словно бежала, оставаясь на месте, начавшая убывать луна. Вся поляна была в пятнах света и тени. И, чудилось, там, куда падал свет, от земли и травы исходит чуть заметное глазу сияние. Акбулак, еще мутный, слегка присмирел; пять дней скрывавшийся за низкими облаками заречный склон теперь явился взору во всем великолепии растущих на скалах елок, кустиков костяники и можжевельника, оживших, напоенных влагой цветов и трав.
В просвете между деревьями виднелся зыбкий серебряный Тереклисай, легкой тенью висел над ним темный хребет водораздела. Все кругом спало и в то же время чутко внимало указаниям лунного света. Плавно скользили по земле тени от листвы, от стволов, от скал, где-то удлинялись, где-то укорачивались, создавая все новые и новые картины, не для кого-то, для собственного удовольствия… а может быть, и для меня.

«Звезда Востока», № 3, 2016

• Назад
• Вперёд