Ариадна Васильева. Покорители горной вершины (рассказ)

Подняться на высокую-высокую гору и все-все увидеть сверху мы мечтали с первого приезда. Но никаких восхождений не получалось. Мужчины попытались было взобраться на противоположный от лагеря склон, но, как и следовало ожидать, вскоре уткнулись в неприступные скалы и вернулись ни с чем. Главное, лесники были против наших попыток штурмовать вершины. Мы часто приставали к Алику и Хасану Терентьевичу, чтобы они показали тропу наверх, но они либо отмалчивались, либо дурили нам головы, говоря, что никаких таких доступных троп в окрестностях Акбулака нет.
– Чего вам неймется? – сердился Алик, – приехали отдыхать – отдыхайте себе. Вот дорога, по ней и ходите, и не лезьте, куда не следует. Вы альпинисты? Нет. Вы даже не туристы…
– А кто мы? – спрашивала я.
– Да кто ж вас знает. Спиногрызы, вот вы кто.
– Э, нет, спиногрызами ты называешь детей.
– Так в горах вы и есть дети. И в одиночку, смотрите, никогда не ходите. У меня эти одиночки вот где сидят, – и хлопал себя по загривку. Стоило ему узнать, что по дороге прошел одинокий турист, сразу начинался допрос: «Вы с ним говорили? Кто такой? Куда пошел?» «Спрашивал, сколько дней идти до Янгиабада» «Дал бы я ему Янгиабад! Ни черта не знают, а лезут!».
Путь на Абдак все же со временем обнаружился.
Первым поднялся на вершину Вадим Борода, на следующий год по их следам полезли Кирилл, Никита и я.
Со слов Алика мы знали высоту облюбованной «доступной» горы – две тысячи восемьсот метров над уровнем моря. Если считать от Большой поляны, предстояло подняться всего на один километр. О чем говорить! Вперед!
С вечера собравшиеся на небе легкие тучки обещали пасмурную погоду. То, что надо. Лезть на гору под палящим солнцем – такой поход никого не обрадует. Проснулись на рассвете, первое – сразу же глянули вверх и увидели сплошь затянутое облаками небо. Возликовали, плотно позавтракали, оставили Наташу досыпать в палатке и тронулись в путь налегке, собрав в небольшой рюкзачок литровую банку, фляжку с водой и несколько бутербродов.
Узкий, заросший ежевикой и неприметный с дороги, похожий на желоб проход на гору находился всего в полусотне метров от слияния. Мы быстро его нашли по особой примете – вытянутой, как указательный палец, высохшей ветке орешины, свернули с дороги и сделали первые шаги вверх вдоль скального гребешка.
И тут увидели свисающие с камней грозди спелой, необыкновенно крупной ежевики. Каждая ягодка была покрыта сизым налетом, висела неподвижно на стебельке, отяжеленная кисло-сладким соком. Никита с мамой набросились на ежевику, а папа стал ворчать и говорить, что он зря с нами связался, что так мы никогда не доберемся до вершины и что собрать хоть всю ежевику на Акбулаке нам ничто не помешает на обратном пути. С трудом оторвались от пиршества и полезли дальше. Подъем был непрерывный, крутой, но несложный, карабкайся себе и карабкайся, опираясь на камни в самых трудных местах.
Миновали желоб, вышли из теснины, подошли к краю неширокой осыпи, огляделись и чуть не застонали от разочарования: небо совершенно очистилось от вожделенных облаков, из глубины бездонной синевы лился на нас ликующий солнечный свет. Я тут же захотела пить. Но мне не дали и глоточка, велели собраться с духом и идти дальше. Что оставалось делать! Пришлось подчиниться мужчинам и ступить на край осыпи.
Подниматься по осыпи в какой-то степени даже удобно, идешь, как по лестнице, стараясь выбирать самые крупные, прочно закрепившиеся среди щебенки камни. Я прокляла все на свете на этой осыпи; время от времени в надежде поднимала голову, но не видела ей конца. А солнце, как назло, поднялось высоко, засияло в полную силу, и негде было укрыться от его всевидящего огненного ока.
Не все камни стояли прочно, некоторые выворачивались из-под ног и катились вниз, грозя увлечь меня вместе с собой. А сын, вместо того, чтобы помочь старой несчастной матери, время от времени оборачивался и покрикивал:
– Мама, что ты там копаешься, давай скорей!
– А вы не летите как угорелые! – задыхаясь, кричала я. – И вообще, остановитесь, я хочу пить.
– Кончится осыпь, получишь, – безжалостно отвечал муж.
– Да она никогда не кончится! Связалась я с вами.
– Сама хотела.
Так, переругиваясь, мы одолели проклятую осыпь. Дальше пошла трава, да не просто трава, а настоящий горный луг, где дремучая растительность вымахала человеку по пояс. Одно радовало – это была уже середина горы. Мы сели, достали банку с водой и, не думая долго, выпили ее на троих до донышка. А когда выпили, спохватились, стали рыться в рюкзаке в поисках фляжки, но фляжки не оказалось. Кто ее забыл, почему забыл, не стоило выяснять. Мы остались без капли воды под палящим солнцем. Впереди маячила арча, а под ней благодатная тень, но до нее еще надо было добраться.
Посовещались, повздыхали о позабытой фляжке и вошли в шелестящие под вет­ром заросли. Идти стало легче, несмотря на крутизну здесь было за что зацепиться, захватив руками пучки травы. Было душно, пот лил градом, сердце колотилось как сумасшедшее, где-то возле горла; пить хотелось до помрачения, подъем, казалось, никогда не кончится, а еще за шиворот стали набиваться ости колосков, колоть и щекотать спину.
Всему на свете бывает конец. Через час, а может быть, через вечность, обессиленные, мы свалились на землю в тени высокой и пышной арчи. Стало прохладней. Какая-то птичка, серая с прозеленью на спинке, села на самую низкую ветку, стала внимательно разглядывать людей. Вертелась на месте, тихо и как-то вопросительно попискивала, смотрела то одним, то другим глазком, наклонив головку, и нисколько не боялась, хотя при желании ее можно было схватить рукой. Потом все же улетела, ныряя в чистом, еще не прогретом на высоте воздухе.
Теперь мы могли оглядеться, хоть не достигли вершины. До нее, до лысого глинистого бугра, оставалось каких-то десять метров, но силы мои иссякли. Я сказала, что не сойду с места, что останусь здесь навсегда, и пусть меня похоронят, засыпав розами и ветвями дуба.
Мужчины засмеялись, сказали, что в связи с отсутствием дуба и роз похороны отменяются, позволили отдохнуть, а сами полезли дальше.
Я стала смотреть в пустоту между мной и противоположной грядой неожиданно выросших, словно явившихся из небытия вершин, вставших вровень с нашей горой. Воздух был слегка разряжен. Соседние высоты находились так близко, что, казалось, если хорошо разбежаться, то пропасть при желании можно и перепрыгнуть. Желания не возникло, да и места для разбега не было.
В какой-то момент закружилась голова, все поехало в одну сторону, но вскоре это прошло, и на душе воцарилась спокойная радость. Мир кругом был цветной и разнооб­разный. Зелень лесов на горах, синева, именно синева, а не голубизна, по-прежнему недосягаемого неба (хоть мы и взобрались высоко, так высоко, как это только было возможно) сочеталась с охрой скал, чернотой языков осыпей, выбегающих из глубоких расселин, и белизной мальв, насквозь просвеченных мирным и ласковым солнцем. Их длинные стебли с прилепленными к ним крупными чашечками цветов виднелись вблизи и вдали, стояли смирно, как свечи, в полном безветрии и тишине.
Меня окликнули сверху:
– Мама, иди к нам!
– Не могу! – взмолилась я. – Оставьте меня в покое, мне и здесь хорошо.
Но они продолжали настаивать: я должна, я просто обязана подняться, иначе буду потом жалеть всю жизнь. Кирилл поставил точку в споре:
– Ради этого мы сюда шли. Вставай!
Пришлось подняться и попытаться влезть на бугор. Как только я оказалась в пределах досягаемости, сверху протянулись руки, и меня втащили, втянули, взгромоздили на узкую площадку вершины, где места только всего и было для нас троих, и Никита сказал:
– Теперь смотри!
Из разговоров с Вадимом мы знали, что с вершины горы Абдак видно три реки. Я глянула и увидела внизу тонкие белые от пены ниточки Акбулака, Тереклисая и Саргардона. Из дальних далей, местами пропадая среди кудрявых лесов, с недоступных снежных хребтов, с трех разных сторон – с востока, с юга и севера – они стремились сойтись в одной точке, чтобы бежать дальше к Чаткалу, смешав свои воды воедино.
Мы стояли на макушке высокой горы, одинокие и счастливые, и мир лежал у наших ног, и вся жизнь была еще впереди, с радостями и печалями, и этой переживаемой сейчас минутой, когда ты вправе считать себя покорителем горной вершины. Мы даже забыли о маленьком горьком разочаровании сына. Он выскочил наверх и уже хотел объявить себя первооткрывателем, но увидел под ногами заржавленную консервную банку, прикусил язык и с жалобным видом, молча, показал на нее поднявшемуся следом отцу. Потом в сердцах пнул ее, и банка долго катилась вниз по северному голому склону, звеня и подпрыгивая, пока не скрылась из виду.
Насмотревшись, насытив глаза красотой, мы вернулись в тень под арчу. Съели подсохшие бутерброды, отчего еще сильней захотелось пить, и отправились домой. Вершина покорена, больше на ней делать нечего.
А спускаться-то тяжелей, чем подниматься! Никита, чертенок, тот спускался бегом. Вот он достиг осыпи, стал прыгать по камням, как горный козел, а у меня сердце обрывалось при каждом его прыжке. Так он и слетел с горы, и пропал с глаз.
– Хоть бы нам банку оставил, – рассердилась я, – мы бы внизу набрали воды.
Брошенные сыном, умирающие от жажды, мы спускались, поддерживая друг друга, потом вошли в узкий желобок между скалами, где утром останавливались и рвали спелую ежевику.
Теперь никто на нее даже не глянул. Бог с ней, с ежевикой, когда-нибудь, в другой раз придем сюда и наедимся вдоволь. Хотелось одного – очутиться скорей на дороге и упиться холодной, прозрачной, сладкой, (господи, какая она еще бывает!), чудесной водой из реки. Да вот беда, Никита утащил рюкзак, а вместе с ним банку. А берег здесь обрывистый, к реке не спуститься. Придется брести в лагерь и только там утолять жажду, отмачивать спекшиеся губы.
Наконец, спуск завершился, мы вышли на дорогу. Внезапно ноги задрожали, колени подогнулись, я чуть не упала на ровном месте. Муж подхватил меня и сказал:
– Смотри!
В колее, в тщательно расчищенном от щебня углублении, стояла наша банка, наполненная озаренной последним лучом заходящего солнца чудесной акбулакской водой.
До сих пор стыдно, что мы тогда так плохо подумали о своем сыне.

Наступил вечер. Сразу после ужина решили пораньше лечь спать. Едва я успела расстелить постель, Никита завалился в угол палатки и уснул как убитый. Папа стал рассказывать Наташе продолжение сказки про таракана Стасика и его друга таракана Васика, в чем там было дело, я уже не помню, но сказка была очень смешная, звонкий Наташкин смех разносился по всему лагерю. Потом и она уснула. А мне с устатку не спалось, да и Кирилл ворочался рядом, искал удобное место на тощем, со сбившейся ватой матрасе.
Вдруг полог палатки откинулся, внутрь просунулась чья-то голова, меня потянули за ногу.
– Вставайте, – прозвучал шепот Вадима, – нас ждут на плов.
– Кто ждет? Какой плов? – заныла я. – Мы устали, спать хотим, ночь на дворе.
– Какая ночь? Половина десятого. Вставайте, соседи ждут.
Пришлось подниматься, искать в темноте шмотки, одеваться на ощупь. А когда выяснилось, что в довершение всех благ предстоит переправляться по мостику и идти к Большому шлему в чужой лагерь, я и вовсе упала духом. Но оказалось, что ноги, как ни странно, уже почти не болят, и переправа, освещенная сильным фонарем, закончилась благополучно. Целой гурьбой мы перебрались на другой берег и направились на отблески небольшого костра.
Нашими соседями оказались толстые добродушные дядьки. Их было четверо. Лет всем было явно за пятьдесят, все как на подбор бывшие альпинисты, а на Тереклисай пришли отдыхать, не ходить ни в какие походы и, тем более, не лазать по горам, а сидеть на месте и резаться в преферанс.
Они излагали свою жизненную установку, успевая накладывать прекрасно приготовленный плов, наливать в стаканы, пиалы и кружки (у кого что нашлось) водку, раскладывать на расстеленном покрывале хлеб, словом, делать все, что положено в таких случаях. Дядьки оказались веселые и разговорчивые. В какой-то момент вечера одному из них я доверительно шепнула:
– А мы сегодня поднялись на Абдак!
Он внимательно посмотрел на меня, поправил, ткнув пальцем, дужку очков на переносице и вкрадчиво спросил:
– А зачем?
Я даже растерялась. Ждала одобрения, вопросов, холодной элементарной вежливости, а тут на тебе!
– Вы же альпинисты, – возмутилась я, – а задаете такой вопрос. Вы когда-нибудь поднимались на вершины?
– Поднимались. Во дни далекой юности, и не на Абдак, смею вас уверить. Для нормального альпиниста он не представляет никакого интереса. Но вы-то не альпинисты, вот я и спрашиваю: зачем? Чтобы свернуть себе шеи, переломать на осыпи ноги? Вы этого добивались?
Мне стало скучно. Думала, выдвинет какую-нибудь философию, а у него на уме элементарная техника безопасности. Не стала спорить, включилась в общий разговор, но на душе осталась небольшая царапина. Так бывает, если нечаянным движением стряхнуть с руки ползущего по ней пойманного светлячка, он упадет в траву, затеряется среди палой листвы и погаснет.
Впрочем, это чувство потом прошло. Остался в памяти день «великого» восхождения, увиденные дали и гордость покорителя. А спрашивать себя: зачем?.. Да незачем. Мы там были и точка.

«Звезда Востока», № 2, 2016

• Назад
• Вперёд