Ариадна Васильева. За луковкой (рассказ)

Из всей акбулакской инженерной братии Григорий Николаевич Астахов был единственным кандидатом технических наук. Он был умен; некрасив, но обаятелен. И еще голос. У него был изумительного тембра глубокий грудной бас.
Я прониклась к нему теплым чувством после истории с «живыми камнями». Он единственный, кто поверил в рассказанное мной, не забывая о неисчерпаемых возможностях природы, относился к ней с великим почтением. Скептик Вадим Скворцов утверждал, будто Григорий Николаевич тщательно скрывает свои поэтические наклонности и именно поэтому относится с сочувствием ко всякого рода лирике, свойственной также присутствующим здесь литераторам. При этом он с ехидной улыбочкой скашивал на меня глаз.
У Гриши не было дачи. Он в ней не нуждался. От родителей ему достался в наследство дом и сад при доме. В саду росло все, что можно вырастить в нашем благодатном климате, даже березка в конце двора и елочка у входа на веранду, а еще Григорий Николаевич построил теплицу и выращивал лимоны. Он очень гордился своими достижениями.
Но неизменной его любовью оставались тюльпаны. За хорошую луковицу Гриша готов был отдать полжизни. И вот запала ему в голову навязчивая идея – развести у себя в саду горные тюльпаны. Он даже знал их научные названия – тюльпан Кауфмана с ярко-желтыми концами красных в середине лепестков, тюльпан Грейга – ярко-алый с заостренными и слегка свернутыми лепестками.

Помнятся далекие семидесятые. Раннее утро. Нас четверо – Гриша, Кирилл, я и наша маленькая тогда дочка Наташа. Она увязалась с нами в поход за луковицами тюльпанов в березовую рощу. Обнимала меня за шею, поднимала голос до писка, говоря, что ей ничего не стоит протопать девять километров.
– Вы же сами говорили, что дорога хорошая.
Дорога хороша, ничего не скажешь, ходить по ней пешком куда приятней, чем ехать в машине, и она не заканчивается возле Большой поляны, тянется дальше до кордона Саидберды за Березовой рощей и только там пропадает, превращается в горную тропу.
Мы ушли из шумного лагеря, мы свободны и счастливы. Дышится легко, утреннее солнце не томит жаром, в ущелье тенисто и немного сыро.
Обзора нет, идем в замкнутом, сумрачном мире, со всех сторон нас окружают деревья и неприступные скалы. Они уходят ввысь, и кто знает, что делается за пределами их вершин. Справа шумит река, но Акбулак здесь не такой буйный, он еще не вобрал в себя Тереклисай.
Приходим к роднику и останавливаемся напиться. Родничок невелик, но глубок и прозрачен, ясно видно его мозаичное дно, устланное мелкой галькой. Над гладью воды висит в только что сплетенной свежей паутине маленький паучок. Мы стараемся не нарушить его покоя, но он все равно удирает и терпеливо ждет на краю сетки, чтобы мы утолили жажду и убрались из его мирка.
А мирок, и правда, хорош! Все камни возле родника, большие и малые, поросли свежим и мягким мхом.
Мочажина от родника до скалы, куда изливается вода, сплошь поросла густым нежного светло-зеленого цвета ковром. Это хвощ. Жесткая, насыщенная солями первозданная трава. Если провести по ковру рукой, раздастся странный, ни на что не похожий шорох. Выбравшись из-под хвоща, вода выбегает ручьем на дорогу и стекает потом в Акбулак.
Воздав должное роднику, идем дальше. Мимо Бухты святой Алисы к странному заповедному месту. Между двумя скалами, когда-то давно упавшими с высоты в реку, образовалась ловушка – тихая гавань, причал для плывущих по воде обточенных обломков дерева. Они накапливаются здесь и плавают на поверхности плотным слоем, постукивая один об другой. Мы часто приходим сюда запасаться топливом да искать всякие фигурки, чудно изогнутые корешки или просто материал для резьбы по мягкой арчовой коре. У нас этим некоторые увлекаются.
Но сегодня никто даже не заглядывает вниз, в затон, мы идем дальше. Дорога вьется вдоль берега, мимо ежевичных зарослей, мимо старых орешин и тополей. Вот еще одна большая купальня, глубокая яма под темной скалой. Здесь можно плавать, но вода в этом месте особенно холодна, не до плавания. Войдешь по пояс, заставишь себя окунуться, и с визгом вылетаешь на берег, на теплый крупный песок.
Наша маленькая девочка утомилась, не щебечет, не бежит впереди всех вприпрыжку. Находим в тени уютное место и садимся отдыхать.
Отдохнув, идем дальше. Теперь дочка едет на плечах у папы. С высоты ей больше видно, и она вертит головой во все стороны.
Но вот и роща. Здесь простор, ущелье осталось далеко позади. Куда хватает взгляда – березы, березы, белые стволы, за ними округлые и однообразные вершины не очень высоких гор. Но это лишь кажется, что они невысоки, на самом деле там уже начинаются альпийские луга.
Папа опускает дочь на землю, и она бежит по сочной зеленой траве к цветам, начинает рвать пижму, чудное растение с золотыми монетками соцветий.
А мы идем смотреть местную достопримечательность.
Когда-то давным-давно сильный обвал уронил на молодую березку тяжелый, с острыми краями, обломок скалы. Трудно пришлось бедному дереву. Но оно не погибло. Годами выползало из-под камня, выкручивалось, раздваивало ствол. Наконец, глыба оказалась в развилке. Береза поднатужилась и оторвала ее от земли. На это усилие у нее ушла масса времени, но она росла все выше, выше и поднимала неимоверную тяжесть. Так он и остался, обломок, вросшим в ствол на высоте человеческого роста. А береза… ей хоть бы что, распушила над ним крону и шелестит листвой.
Потом Гриша сказал:
– Вы тут пока погуляйте, а я поднимусь на склон, поищу луковицы.
Пока у него ничего не получалось: тюльпаны по весне отцвели, их листья высохли и либо рассыпались прахом, либо стали неприметными среди всевозможной поросли.
Мы погуляли под березами, потом улеглись на траве в тени и стали ждать Гришу. Вскоре он спустился с горки, сел возле нас. Мы тихо разговаривали и смотрели, как маленькая девочка в белом коротком платьице рвет цветы на солнечной стороне поляны. Наконец, она удовлетворилась и прибежала к нам.
– Вот, – протянула букет, – цветочки. Я нарвала.
– А как они называются, знаешь? – спросил Гриша.
– Конечно знаю, – смело ответила Наташа.
– Это мы сейчас проверим, давай сюда свой букет.
Он разложил на траве цветы и стал спрашивать:
– Этот?
– Душица.
– А этот?
– Пижма.
– Нет, Наташенька, это не пижма. Пижма у тебя – вот, видишь, соцветие, как отдельные монетки, а это просто кашка. А вот этот цветок ты точно не знаешь – это козлобородник.
– Козлобородник! – рассыпала звонкий смех наша девочка. – Разве у него козлиная борода, он же сиреневый и похож на ромашку, только лепестки длинные!
– Ничего не поделаешь, он так называется. А это что?
– Желтый мак.
– Какой же это мак! С колючками! Это хультемия. Только ты зря ее сорвала, она скоро завянет, до дому не донесешь. И вот эти красные ягодки не надо было трогать. Они хоть и красиво облепили стебель, но ядовитые. Не вздумай их кушать.
– А как они называются?
– Аронник.
Я поднялась на локте.
– Слушай, Гриша, откуда ты все это знаешь?
– Вот спроси – не скажу. Где-то когда-то вычитал.
Мы ушли из березовой рощи, когда солнце ушло за горы. До вечера было далеко, просто в горах солнце уходит рано. И тогда в мире наступает удивительная тишина. Даже не наступает – воцаряется. Нет, река продолжает шуметь, звенит в травах всякая насекомая мелочь, слышится хруст камешков под нашими ногами, а то с шумом выпорхнет из расселины и полетит по своим делам каменный дрозд. Но все эти звуки есть не что иное, как составляющая величественной тишины. Она нисходит на наши души, и мы перестаем болтать, бормотать стихи, делиться впечатлениями.
Солнца нет, но день будет длиться еще долго. И, благодарные за этот день, за сияющие белизной стволы берез на фоне шелковой изумрудной травы, за кремнистую дорогу, ведущую теперь под горку, вниз, за ледяную воду из тихого родника, за горсть сизой, еще не вполне вызревшей ежевики, сорванной на ходу, за долго кружившего на уровне самой высокой горы орла, мы придем домой, в наш полотняный городок. Лишь поздно вечером, когда небо озарится несметным количеством всегда неожиданно ярких звезд, мы, полюбовавшись ими, наконец угомонимся и ляжем спать в надежде на следующий день, такой же прекрасный и неповторимый.
Такой день вскоре настал. Неугомонный Григорий Николаевич повел нас, правда, без Наташи, на Тереклисай все за теми же луковицами тюльпанов.
Терекли тоже не тихая заводь, вброд просто так и его не перейти, а на берег его мы попадали по перекинутому через Акбулак, несколько шагов не доходя до слияния, мостику.
В те далекие времена вплоть до заброшенной шахты вела прямая дорога. Позже, во время наводнения, от Большого шлема откололась скала, но не упала, а осела вдоль материка и перекрыла путь. Чтобы уйти в ущелье, теперь приходилось огибать скалу по воде, по специально наваленным камням. Неухоженная дорога стала разрушаться, превратилась в тропу, потом и тропа заросла непроходимым камышом и мятой. Я никогда прежде не видела, чтобы стебли мяты выгоняли в рост человека. Но до этого времени было еще далеко. А пока мы шли себе и шли вдоль горы, спокойно оглядывая противоположный склон. На всякий случай. Вдруг нам повезет, и мы увидим стадо козлов. Горы…
Стоп! Я все время повторяю одни и те же слова: «Скала, гора, река, тополь, арча, откос, вершина, склон». Потом начинаю вдаваться в подробности: «На склоне трепещет под ветром душица, тихо произрастает чабрец и прочая пахучая травка, а кое-где мелькают головки желтого бессмертника (если собирать, заваривать кипятком и пить настой – оздоравливает печень)». И так далее, и тому подобное… Я никак не могу остановиться.
А может, и не надо останавливаться? Может, я для того и погрузилась в воспоминания, чтобы увидеть заново все былое, навсегда ушедшие светлые дни. Эх, была не была, продолжим.
Конечно, все перечисленные выше приметы имеются и на Терекли в полном наборе, только горы (опять!) повыше. Даже намного выше, чем в ущелье Акбулака, они здесь «круче и уходят под самые тучи», хотя в тот день никаких туч не было. Величественно сияло солнце, на небе не замечалось ни облачка, оно было близко – синее, просторное, его хрустальной тверди можно было бы коснуться рукой, если взобраться на самую высокую гору. И тогда от этого прикосновения раздался бы тихий, очень ясный и долгий аккорд небесной музыки. Он прокатился бы по горам, и горы отозвались бы эхом.
А? Не так? Не бывает? Да и самая высокая гора здесь совершенно неприступна – отвесная, монолитная, похожая на бетон стена с острыми зубцами на продолговатой вершине.
Дорога кончилась, превратилась в узкую тропу. Мы обернулись в последний раз на заброшенную штольню: полуразрушенный остов домика, неизвестно для какой надобности построенного здесь; заржавленные и совершенно неуместные в горах останки неведомых механизмов. Тропа провела нас мимо непроходимых зарослей неправдоподобно высокого камыша и вывела к водопаду «Слезки». О, он был великолепен! По широкой скале, щедро поросшей первозданным, чистейшим ярко-зеленым мхом, куда ни глянь, струилась, бежала, стекала сияющая на солнце капель. Казалось, воздух дрожит от веселой, слаженной музыки. Я коснулась рукой замшелой поверхности, пушистый мох оказался пропитанным водой, как губка. Но мне не дали времени на восторги, повели дальше и привели к переправе. Мы прошли по стволу упавшего дерева и благополучно ступили на другой берег Тереклисая.
Теперь тропа шла в гору, вела выше, выше, сквозь редкий арчовник, на встречу с глиняной осыпью. Веселенькое было место! Перед нами лежала на вогнутом склоне излучина узкой дорожки, шириной буквально в полноги, да еще с легким наклоном к реке. Глянешь вверх – там стена высохшего до звона, безжизненного грунта, глянешь вниз – та же картина. Далеко на дне обрыва гремит на порогах Тереклисай, а по откосу так и летят, так и осыпаются мелкие, как горох, камешки.
Мы благополучно миновали чертову ловушку и отправились дальше, перебрались на открытое место по ступенькам скал, отвесно спадавшим к реке и, наконец, Григорий Николаевич привел нас на небольшое плато, поросшее шалфеем и пижмой. Мы стояли высоко над ущельем. Хребты раздвинулись, открылась даль. Перед нами лежала зачарованная горная лесная страна, молчаливая и безлюдная. Впрочем, присутствие человека вскоре обнаружилось в виде небольшой таблички, прибитой к невысокому столбу: «Чаткальский горно-лесной государственный заповедник. На территории заповедника посторонним находиться запрещено».
Но мы нарушили запрет и стали спускаться к реке. Мне было неловко. Как же так, посторонним находиться запрещено, а мы идем себе и идем, как будто не нам сказано. Я не боялась, что вот сейчас явится, откуда ни возьмись, какой-нибудь инспектор, начнется выяснение отношений, поднимется скандал, нет, здесь, кроме нас не было ни единой живой души на многие километры, но именно поэтому странное неудобство поселилось в сознании, и я никак не могла избавиться от неприятного чувства. Меня успокоили. Сказали, что мы далеко не пойдем, лишь спустимся к реке, снова переправимся на другой берег и там устроим пикник.
– Вы пока ищите брод, он здесь где-то должен быть, а я похожу немного, пошарю, – сказал Гриша и ловко поднялся к какому-то многообещающему месту.
Мы с Кириллом спустились к воде и стали искать брод. Прошли вверх по течению, вернулись и прошли немного вниз – никаких признаков брода не нашли и решили переправляться через порог, показавшийся нам наиболее безопасным. Вода кипела и клокотала среди камней, но нас подкупила их величина. В случае чего, за торчавшие поверх бурунов глыбы можно было хвататься.
Разделись, сунули вещи в рюкзаки, что были у нас, и вошли в воду, в первую яму между двумя камнями, где со дна поднимались многочисленные пузырьки воздуха, делая его невидимым.
– Ты стой на месте, – приказал Кирилл, а я перейду за этот камень.
По коленям била сердитая струя, грозя свалить и утащить неведомо куда. Меня мотало из стороны в сторону, но я держалась и, не переставая, осторожно ощупывала ногой дно. Другая нога, я это чувствовала, застряла меж двух камней. Хорошо, мы догадались и не сняли обувь.
– Давай руку! – крикнул муж.
Из-за шума воды приходилось кричать. За протянутую руку я ухватилась, но с места не сдвинулась.
– Подожди, не тяни! – завопила я. – Я, кажется, застряла!
Хотела нагнуться и сдвинуть с места не пускавший меня камень. Слава богу, этого делать не пришлось, нога неожиданно высвободилась сама. Крепко держась за протянутую руку, я перебралась к Кириллу и оказалась в воде по пояс. Низ рюкзака намок, я сразу почувствовала его тяжесть и стала немедленно соображать, где находятся наши припасы – у него или у меня. Если у меня, то накрылся тогда наш обед.
– Кирилл, – закричала я, – у кого еда, у тебя или у меня?!
Но он не услышал и шагнул вперед. Хорошо ему, длинному, он-то рюкзак не замочил. Но местонахождение сухого пайка продолжало беспокоить. А вода тем временем хлестала в бок с какой-то необъяснимой яростью, ведь я ничего плохого ей не сделала, а другой берег был еще далеко, до него еще надо было добраться.
Но мы добрались, хоть это и стоило нам неимоверных усилий. Вышли на сушу, скинули рюкзаки (еда все-таки была у него), огляделись по сторонам, и я гордо сказала:
– Мы с тобой герои!
– Не герои, полные идиоты. Смотри!
Я глянула в указанном направлении и увидела за невысокой скалой широко разлившийся «по камешкам, по желтому песочку» Тереклисай и бредущего по щиколотку в тихой, пронизанной солнцем, ласковой, как котенок, воде Григория Николаевича.
Но даже это не испортило настроения. Солнце стояло в зените, на соседней арче важно шевелились мохнатые лапы, проглядывали сквозь их зелень голубые шишечки, на высохший тополь снова и снова прилетал дятел, часто-часто стучал клювом, выбивал долгую дробь. Мы наелись, Кирилл и Гриша разлеглись на теплом песке.
Я сидела, опершись спиной о теплый камень, и просто смотрела на высокий противоположный берег. Смотрела, смотрела… Внезапно меня не стало.
Нет, я должна попытаться рассказать, что же со мной произошло, хотя понимаю, как это будет трудно. Меня не было. Не было мысли, ощущения собственного тела, понимания, кто я и откуда сюда пришла; не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, будто я никогда не рождалась на свет. Казалось, то, что было когда-то мной, растеклось, расплескалось во вселенной, но продолжает «видеть», не отдавая себе отчета, как именно оно видит колдовскую вершину далекой горы, монолитной и неприступной, с рваными скалами на вершине. Это не было сном, и это было прекрасно! Может быть, что-то подобное произойдет с нами после смерти? О, если бы так!
Не могу сказать, как долго длилось это состояние. Миг, несколько секунд, минуту…
– Да вот же они! – прозвучал Гришин голос.
Я очнулась. Он уже не лежал на песке, а стоял поодаль и разглядывал какие-то высокие, сухие стебли.
– Какой же я болван, я искал на земле, а цветонос вымахал вон куда. И вот вам, пожалуйста, семена тюльпанов.
Докопаться до луковиц не было никакой возможности, земля затвердела в камень. Все кончилось сломанным ножом. Тогда мы поднялись и стали собирать семена, маленькие черные зернышки. А про случившееся со мной я никому ничего не сказала.

Года через два, весной, Гриша пригласил нас в гости. Мы сидели за столом во дворе под орешиной, угощались чем бог послал в тот день симпатичному семейству Астаховых, а после обеда нас повели смотреть тюльпаны.
Они стояли алой стенкой, плотно прижимаясь изящными бокалами один к другому, лепестки их были заострены и чуть завернуты внутрь.
– Гриша, – ахнула я, – неужели?
– Те самые, с Терекли, – гордо ответил он. – В первый раз цветут, – и, довольный, смотрел на нас и радовался, как ребенок, своему успеху.

«Звезда Востока», № 2, 2016

• Назад
• Вперёд