Ариадна Васильева. Хозяин «белого дома» (рассказ)

Все Алик да Алик, никакой он не Алик. Звали его Алимджан. Но для нас он был Алик.
В отличие от Хасана Терентьевича это был крупный мужчина со скульптурным, грубовато вылепленным лицом. Буйная шевелюра и такая, знаете, медвежья походочка вразвалочку дополняли его колоритный облик. Алик никого не боялся, кроме собственной жены. Когда «главный инспектор» его безалаберной жизни, широкая под стать супругу половина появлялась на кордоне, Алик вел себя тише воды ниже травы.
Она устраивала генеральную уборку, завешивала двор выстиранным бельем и ватными одеялами, ругалась за потерянную вилку или половник, ворчала и грозила навсегда поселиться в «Белом доме».
Для Алика это означало бы конец света. Но, заскучав от жизни вне цивилизации, жена рано или поздно уезжала на попутной машине домой, в Бричмуллу. Муж доставал тщательно спрятанную бутылку водки или самогона, выставлял на стол остатки плова, звал кого-нибудь разделить трапезу и начинал на радостях «гулять на свободе». Гуляние могло продлиться пару дней и заканчивалось всегда одинаково. Алик приходил в лагерь, просил таблетку анальгина, каялся и клялся «завязать» на всю оставшуюся жизнь.
Нам становилось жаль его. Он был умным собеседником, был начитан, прекрасно владел русским языком, но выше инспектора в лесхозе не поднялся.
«Птицы небесные не сеют, не жнут» – это, как раз, про него. Он не склонен был к накопительству, и в других этого не любил. Бывало, сидит у стола под навесом, увидит Хасана, начинает бурчать под нос:
– О, побежал, побежал. Куда побежал, сам не знает. Да сядь ты, посиди хоть минуту, угомонись! Интересно, куда это он? Опять за дровами! Полный сарай, повернуться негде, ему мало.
Он уверял, будто Хасан, необыкновенной хитрости старичок, знает о здешних горах все. Все тропы в самых недоступных местах, где что полезное растет, где какая водится живность, даже где что покоится, спрятанное подальше от людских глаз, в недрах.

Над Майданталом на высоте двух с половиной километров есть таинственное и легендарное место – плато Полатхан. Издалека оно кажется плоским, как ладонь. Оно как бы притулилось к склонам величественных отрогов горы Мынжилки.
Издалека сдается, что нет там ни деревца, ни кустика. Там нет тени, а трава уже в начале лета выжжена горным солнцем. Но, говорят, есть ручей, хоть он и не в состоянии напоить землю. Вода вытекает из родника и уходит обратно в землю тут же, на плато. Еще говорят, будто среди скал можно отыскать ходы в карстовые пещеры. Но не это главное.
О загадочном плато ходят всякие легенды. Будто давным-давно, во времена до исторического материализма, был такой местный царек, может, даже не царек, а претендующий на это звание удалой человек по имени Полатхан. Кое-кому крепко он не нравился. Претензии самозванца было решено укоротить. На него, на его людей напали, началась небольшая война, но силы были неравные, и Полатхан стал отступать. Все дальше, дальше в горы.
Вместе с верными воинами, женами и домашним скарбом по единственной ведущей на плато тропе ему удалось подняться на неприступную высокогорную равнину. Здесь он оказался в полной безопасности.
Полатхан позаботился, чтобы тропу хорошо охраняли. Расположились по-хозяйски. На плато разбили шатры, стали жить и ждать, когда противнику надоест, и он снимет осаду. Была ли снята осада, выбрался ли на равнину Полатхан – неизвестно. И, опять-таки, не это важно. Важно, что после его пребывания на плато остался зарытый в землю клад! И будто бы многие искатели приключений пытались его найти. Но не нашли.
Так вот, Алик уверял, будто Хасану достоверно известно, где зарыт этот клад.
Мы сомневались. Ну в самом деле, если это так, что мешает Хасану подняться на Полатхан, отрыть сокровище, сдать его государству, получить крупные наградные, жить потом в свое удовольствие и не сидеть на кордоне в деревянной хибаре, перебиваясь с черствой лепешки на постную шурпу. Но Алика было трудно переубедить. Хитро прищурив глаз и помахивая указательным пальцем, он тянул:
– Зна-ает. Все знает.
Много позже мы догадались, что он нас разыгрывал. Милое дело для горца разыграть равнинного дурачка. Мы ж там у них, в горах, послушные-послушные, наивные-наивные. Положим, не все, но многие.
Вот жил на кордоне в год «живых камней» такой Антоша. Он был гостем Хасана Терентьевича. Откуда он взялся, куда потом подевался – не знаю. Был он худой, сутулый, с длинной шеей. Над шеей возвышалась стриженая ежиком лопоухая головка. Хотелось, как в фильме про Белоснежку, подойти, взять его за розовые ушки и поцеловать в лобик. Такой он был молоденький, невинный и совершенно неприспособленный к жизни в горах. То он ошпарится, снимая с очага закипевший чайник, то возьмется резать лук и порежется острым ножом, то полезет за вишней, и его искусают осы…
Как-то раз у себя в лагере мы приготовили плов из последнего мяса. Хотелось бы растянуть его запасы подольше, но температура в «холодильнике» не позволяла. Холодильником служила река. Все, что могло быстро испортиться, мы складывали в молочники, крепко привязывали крышки, ставили в воду и по горлышко заваливали камнями. Такие предосторожности были необходимы. И сама река могла унести наши припасы, и по ночам с ревизией приходила милая зверюшка норка. Очень она была не прочь полакомиться свежим мясцом или колбаской.
Приготовили мы, стало быть, плов. Наполнили большую миску и понесли, я и Вера, на кордон – угощать лесников. Так было принято. Если они затевали плов, они приглашали нас. К слову сказать, ни Алик, ни Хасан никогда не брали с нас денег за постой. Подарки мы им привозили: Хасану Терентьевичу крючки и пару пачек хорошего чая; Алику, я вынуждена это признать, водку. А еще мы платили копеечный взнос за пребывание в приграничной с Чаткальским заповедником зоне. Но это официально. Приезжали инспекторы, брали плату, выдавали квитанции.
Зашли во двор. Алик разжигает огонь в очаге. Ломает хворост, что покрупней, рубит. За ним ходит Антоша и канючит:
– Дядя Алик, ну скажите по правде, я же серьезно спрашиваю.
– Что тебе сказать?
– Как называются эти горы?
– Я тебе сто раз говорил, это – Чаткальский хребет.
Алик оторвался от рубки дров, тюкнул уголком топора по плахе, чтобы воткнулся в дерево, а не валялся где попало. Вскоре в очаге загорелось. Столб белого дыма, наклонившись, пошел прямо на Антошу. Антоша стал отмахиваться, плеваться и тереть глаза. Стоило ему убежать в сторону, дым прекратился, красные языки пламени выбросились сквозь неплотно прикрытую конфорку.
Алик поставил чайник, подошел к столу, уселся. Антоша с покрасневшими глазами пристроился возле него.
– Так как, дядя Алик?
Алик развернулся к нему с усталым видом.
– Что ты ко мне пристал! Ты что, в школе не учился? Тянь-Шань называются эти горы, понимаешь ты, Тянь-Шань!
Считалось, что Антоша, наконец, отстанет, тем более, плов остывал, надо было идти звать Хасана. Но нет. Антоша обиженно вытянул губы, откинулся на скамейке.
– Ну-у, шутите…
Алик растерялся:
– Я не шучу…
– Не может быть, чтобы Тянь-Шань.
– Да тебе русским языком… Смотри, вон даже на горе написано, на скале – «Тянь-Шань»! – рассердился Алик.
Антоша немедленно обратил взор на скалу, стал искать глазами надпись. Мы переглянулись. Алик оставался невозмутимым.
– Ты не туда смотришь, бери левее.
Наконец до бедняжки дошло, что его разыгрывают. Обиделся, надулся. Мы послали его звать Хасана, похихикали с Аликом и отправились в лагерь.
Антоша догнал нас на лугу. Подбежал, перевел дыхание и взмолился:
– Вера Алексеевна, скажите правду. Это действительно Тянь-Шань?
Вера даже руками всплеснула:
– Антон, дорогой, в вашем возрасте уже пора бы знать географию. Конечно это Тянь-Шань.
– Да-да, наверно, – растерянно сказал он. – Наверно, вы правы. Но это так странно. Подумать только, я – на Тянь-Шане…
Растроганный, размякший, он обвел глазами заголубевшие в сумерках тянь-шаньские горные хребты и глубоко вдохнул прохладный, настоянный на шалфее и мяте, ядреный тянь-шаньский воздух.

Прошло несколько лет, семидесятые и восьмидесятые годы остались в истории. Дети выросли, а мы с Кириллом Владимировичем стали бабушкой и дедушкой.
И вот на большом семейном совете было решено поехать с внуком в горы. Дети выросли на Акбулаке, пусть теперь растет внук. Так и сделали, покатили вдаль по старой, до боли знакомой дороге. Ехали вчетвером: я, Кирилл, дочь Наташа и полуторагодовалый, новенький с иголочки человечек Сережа.
Доехали без приключений до кордона и сразу попали в медвежьи объятия Алика. Удивительно, здесь все было без изменений. Алик и Хасан Терентьевич нисколько не постарели. Только деревья во дворе выросли и совершенно затенили его, только слегка облупился «Белый дом» да обветшал никому теперь не нужный и бесхозный флигель геологов. Не висели на окнах занавески, настежь была распахнута дверь, обрушились ступеньки крыльца. Алик предложил нам разместиться в одной из пустых комнат.
– Куда вы с таким маленьким ребенком полезете в палатку?! Нет, вы ее поставьте, Кирилл пусть в ней и ночует, а вы здесь. Правильно я говорю, спиногрыз?
Наташа казалась расстроенной.
– А как же Большая поляна?
– А на Большой поляне теперь никого нет.
Мы приняли предложение Алика. Обустроили маленькую комнату во флигеле, собрали за ним собственноручно созданный Кириллом сборный душ на самом прогреваемом солнцем месте. Затем позвали Алика принимать объект. Алик не спеша обошел душ кругом, посмотрел, покачал на прочность. Хоть бы оно шелохнулось!
– Молодцы! Ничего не скажешь. Как это ты, Кирилл, умудрился придумать такую штуку! Все по уму. Собрал – разобрал, связал трубы шпагатом, закинул на багажник, оно и места почти не занимает. Меня пустите купаться?
– Какой разговор! – вскричали мы, и Алик потопал восвояси.
Едва дождавшись, чтобы нагрелась на солнце вода, Наташка побежала делать пробу. Место было безлюдное, но мы совершенно выпустили из виду одну маленькую деталь – проходившую неподалеку дорогу. Нет, в случае, если по дороге ехала легковая машина, то сидящие в ней пассажиры ничего бы не увидели. Но на беду, именно в тот момент, когда Наташа только успела намылиться, мимо кордона пошел грузовик с битком набитым лесхозовскими рабочими кузовом. А пленка оказалась почти прозрачная…
Нет, все, конечно, знали, что она прозрачная, но как-то об этом не подумали. Головы сидящих в кузове так и остались повернутыми в сторону злополучного душа даже тогда, когда машина проехала далеко вперед. А Наташка так и осталась стоять с мочалкой в руке, замершая, как мраморная Галатея.
Ошибку исправили, поверх пленки повесили старенькое покрывало и на другой день отправились ставить палатку. Хорошее место можно было найти под откосом с восточной стороны кордона. Мы обосновались под обрывом, на более или менее свободном от камней месте. Правда, чуть дальше и полянка была просторней, и тени больше, но Алик предупредил, что на этом месте постоянно располагается лагерем Володя-рыбак, и его занимать не стоит.
Территорию под будущий лагерь следовало расчистить от ежевики, лишних камней, бурелома и прелых листьев. Каждый год потом, на протяжении четырех лет, мы расчищали и совершенствовали ее, и уже не порывались на Большую поляну. В свободную минуту сходили туда с Наташей, навестили старое место. Это было грустное путешествие в давно прошедшие времена.
Мы стали жить на два дома. Ночевали и укладывали спать Сергея на дневной сон во флигеле, а остальное время проводили внизу, в лагере, на кордоне иногда бывало излишне многолюдно.

Обычный летний день. Солнце стоит в зените. Легкое марево осыпает золотом горы. В ущелье прекратился утренний сквозняк. Кажется, будто даже река присмирела, не так сильно гремит на перекатах.
С Наташей и Сережкой поднимаемся по проложенной на откосе бетонной, в два пролета, лестнице на кордон. Проходим мимо выстроенных в ряд молоденьких сосен и тополей. Листья на тополях, по-детски крупные, чисто вымытые, висят неподвижно на длинных черенках. Один какой-нибудь вдруг внезапно заполощется и снова повиснет, смутившись за нарушенный дневной покой.
Во дворе толкутся незнакомые люди, видно, туристы. Делятся впечатлениями. Лениво развалившись у стола, уставший после обхода своих владений, Алик снисходительно слушает мужчину лет сорока. Мужчина заходится от восторга, у Алика смеются глаза, он опускает веки.
– Первый раз в жизни такое видел! – кричит мужчина. – Случайно глянул вверх, а там – козел! Здоровенный, рога вот такие! Книзу загнуты. Я на него смотрю, а он стоит…
– Где это? – небрежно спрашивает Алик.
– Там, над Терекли. На скале. На самой вершине.
– Так это не козел, – роняет Алик.
– А кто? – теряется мужчина, – у него же рога…
– Это статуя, – Алик тянется к чайнику, наливает в пиалу остывший чай, – скульптура такая. Над Чарваком тоже стоит. Видели, когда проезжали?
– Ну видели. Облупленный, без одного рога.
– И этот такой же, только с рогами, – отпивает глоток чая Алик.
Мужчина некоторое время молчит и недоуменно смотрит на него.
– Так он же шевелился! – внезапно нарушает он тишину. Но как-то неуверенно. Алик, не торопясь, снова отпивает глоток чая.
– А там специальный мужик сидит, он его время от времени поворачивает.
Повисла пауза. Алику скучно, он почти засыпает сидя, только веки пламенеют. Наконец туристы начинают соображать что к чему и разражаются хохотом. Алик, довольный, хмыкает и зовет Сергея.
– Иди ко мне, спиногрыз.
Сережа подходит, прижимается к его колену.
– Как дела? – спрашивает Алик и кладет неуклюжую загорелую пятерню на белокурую кудрявую головку. – Спать пришел? Бай-бай делать?
– Га-га, – соглашается наш умненький мальчик.
На его языке это означает, что он сейчас ляжет спать. Правда, спать ему совершенно не хочется, но, что поделаешь. Алик смеется, да и всем на кордоне страшно нравятся первые неловкие попытки Сережи заговорить по-русски.
Мы уносим ребенка в дом, в прохладу. Туристы как-то незаметно исчезают. Алик уходит к себе, во дворе пусто. Зной томит землю, иссушает ее до звона, выжигает траву. Даже здесь, на высоте в тысячу семьсот метров над уровнем моря, жарко. А что внизу, в долине?

«Звезда Востока», № 2, 2016

• Назад
• Вперёд