Игорь Эрнст. Атолл (рассказ)

Есть среди множества полинезийских островов маленький островок Рароаи. Это атолл с пальмами на песчаном берегу и прозрачной лагуной. В тихую погоду пальмы отражаются в воде, а в шторм океанские волны вздымаются до небес, захлестывают атолл, будоражат лагуну. На Рароаи я прожил четыре года.
Мои предки были моряками и построили свой дом на берегу моря. В саду лежал якорь, а из окон библиотеки виднелось море, незаметно переходившее в небо. В шкафах хранились навигационные приборы, старинные книги и лоции. Я изучал карты, и они оживали – бушевал океан и кричали чайки. Я листал отливавшие ржавым металлом страницы – с них срывался свежий ветер и соленые брызги летели в лицо. Я трогал секстанты и подзорные трубы – и далекие страны становились ближе.
В двенадцать лет я сбежал из дома, намереваясь стать юнгой и уйти в дальнее плавание. Полисмены, улыбаясь, вернули меня родителям; отец, помню, ничего не сказал, но помог заняться более серьезными делами. Ровно через десять лет после неудачного бегства я закончил университет, получив техническое образование. У меня оставалось несколько свободных месяцев и хотелось распорядиться ими наилучшим образом.
Я пересек континент и в дальнем углу оклендского порта нашел «Мариту». На борту стоял мужчина и смотрел на причал.
– Куда вы плывете? – спросил я.
Он мельком глянул на меня и нехотя ответил:
– В Южные Моря.
– Возьмите меня.
Человек отвернулся. Я не уходил.
– Что ты умеешь делать? – спросил он наконец.
– Все, что прикажете.
– Сэр, – добавил он.
– Все, что прикажете, сэр.
Он кивнул головой в сторону трапа. Я поднялся на палубу.
– Я Райс Гарднер. «Марита» – мое судно. Возьму в рейс на три месяца. Десять долларов в день. Расчет по возвращении. Послезавтра в пять выходим. Сейчас – свободен.
Рано утром, кажется, в четверг «Марита» вышла в открытое море. Вскоре берег материка исчез в туманной дымке, передо мной лежал Великий Океан, с пригоршнями рассыпанных тропических островов.
Начались однообразные дни. Бесконечный океан сиял солнцем, разбитым в волнах, проносились внезапные шквалы, белое облачко на небосклоне предвещало шторм, за чертой горизонта таились неведомые земли. И замкнутое тесное пространство суденышка – жалкого клочка, оторванного от суши – жестокие конфликты, что возникают сами собой, тоска по твердой земле и нескончаемая работа.
Я без конца скреб, драил, чистил «Мариту» и к вечеру без сил валился на койку. Когда выпадал свободный час, я склонялся за фальшборт и подолгу смотрел на пенящуюся воду, соленые брызги летели в лицо. Но тут Гарднер окликал меня и с усмешкой давал новое поручение.
Я еще слишком мало разбирался в людях, чтобы понять характер Гарднера, но чувствовал, что он высокомерен, жесток и скрытен. Интереса ко мне он не проявлял. В приключенческих романах часто описываются люди подобного рода. Без дома, без семьи они скитаются по белому свету, повсюду одинаково чужие. Команду он подобрал себе такую же. На судне происходили яростные стычки, но что-то объединяло этих людей.
«Марита», красивая и неухоженная яхта, когда-то принадлежала богатым владельцам, затем оказалась у Гарднера. Он промышлял мелкими фрахтами и не брезговал сомнительными операциями.
Однажды ночью я проснулся от шума. «Марита» покачивалась на длинной волне.
На палубе слышался топот ног, раздавались резкие возгласы, щелкнул выстрел. Я выбил запертую дверь и выскочил на палубу.
За кормой исчезала тень какого-то судна, Гарднер, освещенный прожектором, стоял возле рубки и ругался, на палубе лежало чье-то тело, вокруг него растекалась кровь. Я собрался крикнуть, но сзади ударили по голове, и я потерял сознание.
Очнулся от боли и яркого света. В глаза било солнце.
– Развяжите его, – раздался резкий голос Гарднера.
Шатаясь, я поднялся. Саднило в затылке, руки и ноги ныли от веревок.
– Ну что, Джейк, – сказал Гарднер, – ты, кажется, очень любишь чужие дела? Некрасиво. У тебя есть возможность исправиться. Полгода хватит? Вот здесь. Прекрасное место, сэр! – он ткнул рукой за борт.
Метрах в трехстах от «Мариты» виднелась земля. Ветер клонил пальмы и волны неторопливо набегали на песок.
– Послушайте, Гарднер, вы этого не сделаете.
Он презрительно усмехнулся.
– Вы не посмеете…
– Посмею, выбросим за борт, вот сюда, – Гарднер плюнул в море.
– Все решено, Джейк, не сопротивляйся, – вступился Джайлс, один из матросов.
Спустили шлюпку, положили туда несколько ящиков. «В расчет», – буркнул Гарднер, – усадили меня, и Джайлс с Марком налегли на весла.
На прощанье Джайлс сказал:
– Это Рароаи. Потерпи, Джейк.
Я стоял на берегу и смотрел вслед суденышку до тех пор, пока оно не растворилось в блеске волн. Скажу сразу, что «Марита» не вернулась за мной через полгода, как обещал Гарднер. Никогда больше я не видел ни его, ни «Мариту».
Я остался один на этом островке...
Рароаи я обошел в тот же день.
Атолл был обыкновенным. Узкая полоска песка, почти полностью охватывающая неглубокую лагуну, окруженная внешними рифами, несла на себе несколько десятков пальм. Остров оказался девственным, жил своей спокойной жизнью. Кораллы строили свои жилища – волны разрушали их, намывая берег; океанские течения приносили семена растений – они прорастали, покрывая остров зеленью. Атолл действительно был прекрасным местом, было все необходимое для жизни людей, но они не селились здесь – Рароаи был слишком мал и отдален от архипелага.
Вначале, переживая случившееся на «Марите», я не осознавал до конца нелепости и трагизма ситуации, в которой очутился. Однако вскоре многое начал понимать.
Днем было проще – я бродил по атоллу, смотрел вдаль, надеясь увидеть корабль. Солнечный свет отделял сушу от океана, ясно очерчивая границу моего существования. Ночью же эта граница исчезала, островок сужался до горсти песка, на котором я лежал боясь шевельнуться, чтобы не коснуться воды. Океан, скрытый во тьме, приближался вплотную, душил запахом соли, смешанным с каким-то другим, терпким и незнакомым. Мне становилось страшно. В гуле волн, размеренно набегающих на атолл, слышался ритм чудовищного механизма, безостановочно совершающего титаническую и непостижимую работу. Самих волн, вспухавших на мелководье, я не видел, лишь белые гребни рассыпались по рифам светящимися кружевами.
Ритм прибоя, бьющегося об атолл, пугал и завораживал. Хотелось бежать, прибиться к какому-нибудь живому существу и разделить с ним свой страх или остаться на месте и быть проглоченным волнами.
Как я был одинок в целом мире! Только море, звезды и ветер в темноте.
Я был совершенно одинок на проклятом острове. Я мог зарыться в песок с головой, мог забраться на самую высокую пальму, мог добрести до рифа, где начинался открытый океан, – мог сделать все, но только не избавиться от одиночества.
Я катался по земле и проклинал все на свете: Гарднера и «Мариту», свои детские мечты, самого себя, наивного искателя приключений. Я тосковал по человеческому обществу, с горечью вспоминал суету городов и стремительность утраченного мной мира.
Я нуждался в движении, но на Рароаи царили мир и покой, ненарушаемые ничем. Поднималось и заходило солнце, голубело небо, шумел ветер в кронах пальм. По раз и навсегда заведенному порядку шли на атолл океанские волны. Время остановилось.
Такие же волны где-то далеко-далеко качали «Мариту».
Я размышлял о причинах, заставивших Гарднера так поступить со мной. Неважная репутация моего будущего капитана была известна из разговоров в портовых барах, но меня не остановило это. Я не понимал, что окажусь в другом измерении, среди людей, которые думают и поступают по-другому, я не представлял, что мои поступки, абсолютно правильные, будут истолковываться превратно. На свою беду я стал свидетелем происшествия для экипажа «Мариты» настолько серьезного, что держать меня на борту судна Гарднер не решился.
Они не посвящали меня в свои дела. Я пришел на «Мариту» за час до отплытия, на Гавайях во время стоянки находился на берегу и не знал, что творится на яхте, и той ночью меня заперли в кубрике неспроста. Что случилось тогда – я мог только догадываться. Видимо, Гарднер встретился со своим партнером, между ними возникла ссора, кто-то был ранен или даже убит. Своим появлением на палубе я помешал им, и Гарднер расправился со мной, высадив на Рароаи.
Он рассчитал верно. Через шесть месяцев я попрошусь на «Мариту», обещая, что буду молчать и не помчусь в полицию в первом же порту. Я соглашусь на любые условия, лишь бы вернуться домой. А полгода срок небольшой, я буду ждать, не сойду с ума и не потеряю человеческий облик.
С другой стороны, доказывал я себе, Гарднер погорячился. Когда он успокоится, то придет к выводу, что мальчишка Джейк ему не опасен. В полиции меня высмеют, экипаж «Мариты» недоуменно пожмет плечами, Гарднер покрутит пальцем у виска. Значит, если не сегодня, так завтра, «Марита» покажется на горизонте.
«Но Гарднер с половины пути поворачивать назад не будет, и мне надо настраиваться на назначенный срок», – с трудом признавал я.
Я считал дни до возвращения «Мариты», сбился, но был твердо уверен, что за мной обязательно вернутся, месяцем раньше или днем позже.
Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, я занялся благоустройством Рароаи: в самом широком месте атолла сплел хижину из пальмовых листьев, рядом выкопал яму, в которой держал продукты, что оставил Гарднер. Там было два ящика с консервами, спички, несколько бутылок спиртного, пачка старых газет. Впридачу я получил простенький набор инструментов и рыболовных снастей.
Я собирал кокосовые орехи, в лагуне ловил рыбу, собирал дождевую воду, изредка открывал банку консервов и прикладывался к виски. Обувь надевал лишь тогда, когда хотел войти в воду – дно лагуны было покрыто кораллами, их острые ростки ранили ноги.
Вскоре я знал на острове каждое дерево, каждый изгиб берега. У меня появились любимые местечки, где я особенно охотно проводил долгие дни. На мелководье сделал нечто похожее на запруду и устраивал себе купания. 
Как-то я вышел на внешнюю полосу рифов, окружавших атолл и оказался перед лицом Великого Океана.
Не дав мне подготовиться, он набросился на меня своими размерами, навалился своим дыханием, кружа голову и тесня грудь. Как завороженный смотрел я на эту пучину, и мне захотелось броситься в нее, раствориться, исчезнуть, охватить разом неизмеримое пространство океана и времени. Они звали и манили меня, обещая вечную свободу и бессмертие. Я уже готов был перешагнуть через последний риф и ринуться в распростертые объятия, но что-то остановило меня.
Трясущимися руками я закрыл глаза и повернулся к Рароаи.
Ночь прошла мучительно. Я вздрагивал от шума прибоя, мне мерещилось, что бреду на рифы, кидаюсь в океан и превращаюсь в белую пену.
Я долго остерегался выходить на рифы: пережитое там не прошло бесследно. Я вдруг понял, что окружающее, еще вчера казавшееся продолжением прочитанного в детстве, существовало на самом деле, независимо от меня и безотносительно ко мне.
Впервые в жизни я ощутил свое ничтожество перед мощью природы, которая управляла моим существом и подчиняла его своим законам, диктовала мне чувства и желания.
Все события ничтожного человеческого мира стали мелкими и бесцветными. Я о них и не вспоминал. Новая сила – притяжение океана – овладела мной и звала на рифы.
И я снова стоял на кромке океана, на последней черте. Соленые брызги летели на меня, ветер трепал нестриженные волосы.
Надо сделать один шаг, волны подхватят и унесут меня, или разобьют о рифы.
Я видел атолл как бы со стороны – блестящее колечко среди волн – и себя, протягивающего руки навстречу вечной тайне морского пространства. Я – песчинка на берегу слепящего океана, оторвавшаяся и готовая возвратиться к нему. Вереница моих предков, упрощаясь, уходила в прошлые тысячелетия к первоначальному хаосу, когда пустые волны бились о холодные скалы. Цепочка превращений от простой воды до сложного организма на мне заканчивалась, я был промежуточным звеном, и цепочка исчезала в бесконечном будущем. Я умру – океан и атолл останутся, они вечны, как вечны ветер и звезды.
Здесь, на рифе, неясным образом я соприкасался с чем-то, неопределяемым словами, и страх перед океаном проходил. Шагнув в волны, растекшись морской пеной, я сам превращался в океан, обретал способность преодолеть любое расстояние, способность коснуться любого берега за горизонтом. Я обретал свободу, избавлялся от одиночества, надо лишь выйти, сделать шаг, один-единственный.
Но за мной лежал остров, моя опора.
Противоречие между двумя стихиями разрывало меня; я принадлежал им обеим, одинаково враждебным и одинаково животворным, и через меня проходила нить, связывающая сушу и море.
«Марита» не появлялась, но я не особенно ждал ее, смутно догадываясь, что еще не все узнал на острове.
Потом был шторм...
Океан набросился на Рароаи, сотрясая атолл до основания. Огромные волны захлестывали островок и носились по лагуне.
Дрожа, я спрятался в хижине.
К ночи шторм усилился. Тучи спустились к самой воде и перемешались с волнами; море и небо слились и забились в любовном экстазе, выплескивая друг на друга скопившуюся бешеную энергию. Быть может, в эту минуту где-то рождались новые острова.
Сильный порыв ветра сорвал кровлю с моего дома и унес ее в темноту. Я упал на мокрый песок и схватился за ствол пальмы, ветер старался отодрать меня.
Деревья не выдерживали напора стихии и ломались. Переломилась и пальма, за которую я держался. Ветер, торжествуя, завыл еще громче, треск падающих стволов нарастал, и тут я услышал голос, тихий и протяжный, как стон:
– Джейк, Джейк, помоги!
В грохоте, в тусклом сиянии пены волн, во мраке, прорезываемом молниями, теряя силы, я слышал голос и терял рассудок.
Вопли ветра, рев океана и новый непонятный звук – все сливалось в один яростный крик умирающего мучительной смертью или корчившегося в родовых схватках животного. Я не выдержал, вскочил на ноги, раскинул руки и закричал. Я страстно желал сойти с ума, чтобы избавиться от кошмаров бури, победить свой страх и бессилие. Ве­тер ворвался в легкие, подхватил мoе тело и швырнул на землю.
…Я очнулся полузасыпанный песком.
Истерзанный остров приходил в себя после шторма. Привычного шума прибоя не было, все замерло. В мутной воде лагуны плавали листья и кокосовые орехи, уцелевшие пальмы застыли в неподвижности.
Я с трудом добрался до своего жилища, расковырял песок, достал бутылку и сделал основательный глоток.
Откинувшись на обломок ствола, я бессмысленно глядел на океан. Он был как стекло – ровный, бесстрастный.
Легкий порыв ветра пронесся над атоллом, и я услышал голос, что звучал прошлой ночью:
– Джейк, Джейк, помоги!
Кроме меня на острове никого не было и не могло быть, я знал это совершенно точно и тем не менее… Может, я опьянел от нескольких глотков спиртного, может, ужасный шторм еще не изгладился из памяти, но голос, не умолкая, звучал тихо, но явственно, как вздох.
Я обошел Рароаи, пересек лагуну, вышел на рифы, заткнул уши, наконец, но голос звучал и звал на помощь.
Я не знал, что предпринять и растерянно смотрел вдаль. Море было неподвижно, небо безоблачно, природа замерла, лишь пальмы шелестели листья­ми, и звучал голос.
Он слабел, потом исчез.
Под вечер я снова обошел остров. Из сорока девяти плодоносящих пальм одиннадцать были вырваны с корнем. У семнадцати поломались стволы – всего пострадало двадцать восемь деревьев. Второй такой шторм опустошит Рароаи окончательно.
Последующие дни я, как мог, приводил островок в порядок. С берегов собрал гниющую рыбу, выброшенную волнами, отнес ее за риф, разбившиеся орехи закопал в песок.
Решив спасти пальмы, стволы которых переломились неполностью, я наложил лубки на места переломов и замотал листьями, потом периодически смачивал лубки пресной водой. Несмотря на частые дожди, когда можно было собирать пресную воду, ее не хватало – и я ограничивал себя в питье.
Безвозвратно погибшие пальмы я пустил в дело – обрубил кроны и из стволов соорудил чуть более крепкое убежище вместо прежней легкой хижины, а остатки пальм просушил и по вечерам разводил костры, наблюдая причудливую игру огня. Иногда я как бы поглядывал на ночной островок со стороны и видел вырезанный в ночи дрожащий конус света, свою фигурку, качающиеся тени пальмовых листьев…
Костер угасал, по углям, погасая, перебегали искры… исчезала последняя… и я ложился спать.
Уже много месяцев я был один-одинешенек. Что-то менялось во мне. Я замечал, что сливаюсь с островом воедино. Первозданная тишина перестала возмущать слух и не наводила страха, океан не пугал своей бескрайностью, а атолл теснотой. Щемящее чувство одиночества несколько притупилось.
Я свыкся со своим положением и даже находил в нем некую прелесть. Забот о пропитании не было, я плескался в лагуне или валялся в тени деревьев. Порой я жалел, что у меня нет бумаги и карандаша, чтобы записывать странные мысли, приходившие в голову.
По-прежнему я высматривал в море корабль, но втайне уже опасался, что «Марита» вернется, и мне придется покинуть Рароаи.
Дни моей жизни на атолле шли унылой чередой; во мне же происходила какая-то подспудная работа. Я сознавал, что постепенно становлюсь другим человеком, новым, непривычным для себя.
Я не скучал – со мной были мои мысли, неясные и незаконченные, как и все вокруг меня. Они жили во мне и отдельно от меня, кружась по острову и над синим океаном, словно живые, но неосязаемые существа.
Прошло время – я снял с деревьев лубки. Пальмы срослись, роняя спелые орехи и качаясь под ветром, как ни в чем не бывало.
Одежда моя износилась. Гарднер не оставил ружья, Провидение не населило остров козами, а морские течения никак не прибивали к берегу покинутое людьми, полузатопленное судно, наполненное разнообразным платьем и всяческим добром, необходимым любому островитянину. Мне пришлось ходить нагишом. Стесняться было некого, но мне казалось, что тысячи глаз смотрят на мое обнаженное тело. Я испытывал неловкость и инстинктивно прикрывался рукой при каждом резком звуке. Теперь рассыпалась последняя грань, отделявшая меня от окружающего мира. Кожа почернела от солнца, стала грубой и шершавой, а все тело пропиталось запахом соли и еще чего-то терпкого, что я, наконец, смог определить. Так пах океан, так пахло все сущее на атолле.
Океан дышал, огромные массы воды, увлекая за собой воздух с поверхности, опускались вниз и, поднимаясь, выдавливали в небеса смрад морских глубин. Такой же запах, отталкивающий и притягательный – запах разложения и зарождения – шел от рифов и гниющих орехов. Он пронизывал все, проникал повсюду, исходил от моего тела.
Я жил бы беспечно, если бы не воспоминание о странном голосе, прозвучавшем в тот гибельный для Рароаи шторм. Пригрезился ли он мне, принадлежал ли какому-то существу, жившему рядом со мной, но в другом измерении, на пороге которого я стоял, но мне не суждено было его переступить? Или один из параллельных миров соприкоснулся с моим в ужасный, совпавший для обоих миг, и неведомое мне создание позвало, повелело прийти на помощь или – не знаю, – попыталось ободрить в трудную минуту…
Я понимал, вернее, инстинктивно знал, что должно быть особое стечение обстоятельств, какой-то особый толчок, чтоб выплыла из бесконечного пространства моего мозга новая мысль, еще не осознаваемая мною, – именно тогда я услышу протяжный голос, не дающий мне покоя до сих пор. Ведь есть же у меня, как у любого, иная жизнь, неизвестная, непостижимая! Она всегда находится рядом, иногда я приближаюсь к ней, пытаюсь ухватиться и перетечь в нее, но она вырывается и исчезает, оставляя двойственное чувство разочарования и надежды.
Помню, я сидел вечером на берегу. Солнце зашло, наступила темнота. Мерно дышал океан, по воде лагуны струилась лунная дорожка и я, пожалуй, впервые забыл о своем одиночестве. Вокруг меня, не замирая ни на мгновение, суетились мириады живых существ, самостоятельных и неразрывно связанных между собой. Вместе они составляли атолл, маленькую частицу мироздания, в котором все было важным и необходимым. Все жило, переходило из одного состояния в другое, росло, давало пищу друг другу и умирало затем, чтобы вновь родиться; родиться в ином качестве, вобрав в себя все, переработанное предыдущими поколениями.
После смерти каждое из них превращалось в пыль и рассеивалось по белому свету. Умру и я, мое тело рассыпется, разбежится по земле тысячами сочетаний атомов, среди которых будет одно, когда-то сложившееся в мое тело и сохранившее что-то, принадлежавшее только мне. Пройдя через тысячи организмов, это сочетание, эта частица дождется своего часа. Во мне самом есть такая частица (и не одна), хранящая неизвестно чей опыт; в благоприятных условиях она проявится в безотчетном, неконтролируемом действии или во внезапной мысли. Из какого пространства, из какого времени придет она? Из толши земли или из черноты космоса? Запечатлено ли в ней клокотание магмы или движение некоего существа чужой планеты? Какой отблеск оставили на ней дрожащие огни бесчисленных звезд на бесконечно далеком пути?
Тогда на рифах, я впервые столкнулся с той вечностью, что заложена во мне, как и в каждом творении природы. Шагнув в воду, я мог бы вернуться назад, снова стать простейшей клеткой и начать все сначала, стать живым, воплотившись в любое живое существо. Здесь, на Рароаи, последовательно стирались грани между моим «я» и всем, что окружало меня – мы были едины. Я никогда не умирал и никогда не рождался; я был всегда. Я ел пищу, которую уже ели, я пил ту самую воду, которую, быть может, миллионы лет назад, настороженно озираясь по сторонам, жадно глотал какой-нибудь зверек; я дышал воздухом, прошедшим через сотни тысяч легких. Я не исчезну бесследно – я буду вечен.
Я лежал на песке и физически ощущал себя кораллом, копошащимся на стыке суши и моря, я чувствовал движение воды вдоль плавников, я качался под ветром и, разбиваясь о землю, мечтал дать новый росток; я был атоллом, океаном, ветром над ними. Я пылал огнем и бежал лунной дорожкой по лагуне, от меня исходил запах океанских глубин и сожженных солнцем пустынь, я был целым миром, и я входил в него необходимой частью.
Нескончаемое число живых существ оставило во мне свой след. Они жили, не задаваясь вопросами о смысле своего бытия, предоставив это нам, людям. Занятые борьбой за существование, они стремились сохранить себя и свое потомство: набирали опыт, вырабатывали новые качества, стараясь приспособиться к среде или приспособить среду к себе – каждое из них хотело овладеть миром, преодолеть свою беззащитность, исполняя желание далеких предков. И самолет, легко пронзаюший небо, быть может, и есть реализованное смутное желание, мечта первобытного яшера, неуклюже срывающегося со скалы в пропасть, о свободном, прекрасном полете.
Я живу на Рароаи, заполняя остров своим сознанием, своими мыслями, проникающими повсюду, я придаю атоллу законченность, я одушевляю маленькое хрупкое сообщество. Голос, услышанный мной, принадлежал ему. Я был существом другого порядка и другого мира, я мог помочь и защитить его. Одновременно я принадлежал и ему, и это он, нет, не он – меня позвали тысячи жизней, слитые в одну, меня звал атолл, меня звали море и небо, единые и неделимые.
Исчезла «Марита» и Гарднер, исчез мой дом, мое прошлое. Океан, атолл, небо и я соединились в одно живое сущее, в одно целое, где нет места одиночеству.
Рокотало море на рифах, я спал на берегу, мне снилось сразу все: песок, остров, море и туманная звездочка в пустоте.
И тихий голос пел колыбельную.
– Доброе утро! – сказал я, проснувшись.
– Доброе утро, Джейк, – прошелестело в ответ.
С того дня я утратил чувство времени.
Но однажды за мной приплыло суденышко похожее на «Мариту», из тех, что шляются по морям не в поисках заработка, а из любви к бродяжничеству, и вернуло меня обратно в суетливый, занятый только собой человеческий мир.
Я женился, родились дети, заботы хлынули словно тропический ливень, жизнь потекла стремительно и незаметно. Изредка я просыпаюсь по ночам, смотрю в темный потолок, по которому пробегают смутные тени, и тогда слышу голос, почти неразличимый в шорохе листьев: «Джейк, Джейк, где ты?»

«Звезда Востока», № 1, 2015

• Назад
• Вперёд