Александр Колмогоров. Листья тутового дерева (рассказ)

Было время!
Было счастье!
Утром, днем, вечером, на пыльной улице, на заснеженной улице, на залитой лужами улице, мы, пацаны, гоняли в футбол. Мы могли делать это бесконечно. До одури, до темноты, до угрожающих криков взрослых: – Если ты, паразит, сейчас же не придешь домой!..
Мы всегда были на улице. И поэтому знали о ней и наших соседях все.
Мы знали, в какое время придут молочницы, когда приедет керосинщик, а когда старьевщик. Когда инвалид войны дядя Юлдаш развезет на своей бричке уголь и станет угощать нас конфетами, карамельками-подушечками, перемешанными с махоркой. Знали, что рано или поздно забредет на нашу улицу неизвестно откуда Сема-дурачок со своей балалайкой.

Сема-дурачок… Он принадлежал всем улицам.
И все улицы принадлежали ему.
Мы, мальчишки, относились к существованию Семы с веселым любопытством. С его круглого монголоидного лица не сходила улыбка. То искренняя, до ушей, то смущенная, испуганная, если кто-то кричал на него или пугал его.
Ему можно было дать и 25, и 40 лет. В любую погоду Сема ходил в тельняшке, пиджаке и разноцветной шапочке, похожей на тюбетейку. Такой, как у писателя Горького на фотографии в учебнике.

Репертуар у Семы был обширный, заемный и путанный. Пел он шепеляво, но вдохновенно: перевирая слова, связывая на ходу обрывки разных фраз и мелодий, дополняя их своими озарениями. Словом, доводил песни до ума. До своего незлого, свободного от сомнений ума.
Сема перемещался в пространстве семенящими шажками. Всегда неожиданно, словно вспомнив о чем-то, он вдруг останавливался и начинал петь.     
Как всякий дурачок он был доверчив.
Взрослые мужики иногда заводили Сему в пивную у реки, возле бани, и подпаивали. Для забавы они учили его частушкам с грязными словами. А потом гоготали, слушая, как он пел их под балалайку. Нам, мальчишкам, было жалко его. «Зачем его поить?! – думали мы. – Ведь он и так всегда такой улыбчивый, смешной, добрый…»
Неожиданно приходила какая-то пожилая сухонькая женщина. Она стыдила мужиков и уводила Сему.

А в футбол мы играли всегда в одном и том же месте.
Между деревянным забором дома учительницы Афанасьевой и стеной дома соседей-узбеков Согдиевых, которые жили напротив. Именно в этом пространстве мы были в безопасности: взрослых этих домов наш футбол не раздражал.
Семья Согдиевых состояла из мужа и жены, их сына подростка Ибрагима и двух его старших сестер – Наргизы и Юлдуз. Соседи уважали Согдиевых за спокойный нрав, доброжелательность. А мы, пацаны, были счастливы от того, что во дворе дома Согдиевых жил великан.
Великан! Гигант! Огромный тутовник! Его крона нависала над всем двором, виноградниками и даже над переулком, разделявшим двор Согдиевых с двором соседнего дома. Когда тутовые ягоды созревали и, падая с дерева-великана, застилали белым ковром траву во дворе, мама Ибрагима выходила на улицу и звала нас:
– Болалар! Дети! Идите ягоды кушать!..
Под предводительством Ибрагима мы шли в его двор. Собирать, а вернее – поедать, пожирать до отвала эти нежные сочные ягоды. И надо же! Именно в этом дворе, где росло необычное дерево, выросла и дочь наших соседей, красавица Наргиза.
Красавица!
Когда она выходила из дома, все – и взрослые, и дети – заглядывались на нее. Это была настоящая восточная пери!
Смутно помнятся черты лица Наргизы. Но не забыть ощущение праздника, радости от того, что есть такая красота на свете! И чувство гордости от того, что эта красота живет рядом с нами, на нашей улице!..
Однажды Сема забрел к нам на Набережную и увидел Наргизу. Она выходила из своего переулка. Сема остановился. Открыл рот. А потом поднял голову и стал рассматривать что-то в небе. Может, хотел понять, откуда спустилась на землю такая красавица?
Сема редко смотрел прямо перед собой. Чаще всего взгляд его был устремлен или вверх, к небу, или на землю, под ноги.
Когда Наргиза скрылась за поворотом, Сема вдруг запел:

– Здравствуй, моя Мурка,
здравствуй, дорогая!..
Ты много-много радости
детискам принесла-а-а!..

Он пел с такой нежностью и радостью, каких в его голосе мы не слышали никогда. Спел. Вздохнул. Скромно встал у входа в переулок возле фонарного столба. Стал ждать, когда небесной красоты девушка появится снова. Стоял он долго. Несколько раз в пылу футбольной борьбы мы налетали на Сему. Несколько раз в беднягу попадал мяч.
Наконец, кто-то крикнул:
– Сема! Отойди в сторону! Чего ты тут встал?!
На что Сема улыбнулся до ушей и сказал:
– Сема здет красивую девуску.
Мы остановили игру. Кто-то сказал:
– О! Видали? Это он Наргизу ждет!
Послышались веселые голоса:
– Ой! Семка в Наргизу влюбился!
– Сема! Иди домой! Она не скоро придет!

После встречи с Наргизой Сема стал появляться на нашей улице каждый день.
Обычно он останавливался у входа в переулок и, задрав голову, сквозь провода с птицами и ветви деревьев разглядывал небо. Если ноги его затекали, он присаживался на корточки и наблюдал жизнь муравьев.
Мать Наргизы, обратившая внимание на необычного часового, выносила ему иногда яблоко или кисть винограда.
Никто не трогал, не гнал его.

Впрочем, нет!
Живодер!
Вот кому не нравилось, что Сема зачастил к нам.
Живодером мы называли соседа, дом которого находился в самом начале нашей Набережной улицы. Вообще-то его звали дядя Петя. Он работал охранником пересыльной тюрьмы. Это был толстый мужчина с неожиданно маленькой головой. Жена Пети была очень похожа на него и фигурой, и характером.
Такого забора, как у них, мы не видели ни у кого! Высоченный! Из больших квадратов серой жести! А наверху – несколько рядов колючей проволоки! Как на «пересылке», в тюрьме.
Живодер был единственным человеком на улице, который не возвращал залетавшие в его двор мячи. Он выносил мяч только для того, чтобы медленно, с садистским удовольствием, разрезать его ножом на наших глазах. Такой подлянки не вытворял никто!
Ну, поворчат соседи, если мяч попадет на грядку с помидорами или цветами, и все равно возвращают его нам.
Мы объявили Живодеру войну! Наша мальчишеская ненависть кипела! Мы забрасывали ему во двор дохлых крыс, «взрывпакеты» – огромные газетные кульки с пылью. Из свинцовых пугачей, выменянных у старьевщика, стреляли по его забору глиняными пулями, начиненными порохом. Писали на этом заборе мелом или обломком кирпича всякие скверные словечки.
Взрослые тоже терпеть не могли Петю. Поначалу они пытались хоть как-то вразумить его. Но он так на всех орал, такими матюгами, что и взрослые плюнули, махнули на него рукой. Перестали здороваться с ним.

Любоваться красотой Наргизы нашей улице пришлось недолго.
Однажды осенью ее родители стали приглашать соседей на свадьбу. В их дворе вокруг тутового дерева расставили столы, за которые сели взрослые гости. Зазвучали рубабы, дойры. На айване под занавешенными клетками с перепелками-беданами появился певец. Он был в розовой сорочке и темно-зеленой праздничной тюбетейке. Прикрыв от удовольствия глаза, он запел свадебную песню. Гости чинно пили из пиал водку, которую им разносили в чайниках незаметные помощники хозяев застолья.
В углу двора, в стороне от взрослых, за двумя низкими столиками сидела ребятня. На каждом столе стоял ляган с пловом, лежали лепешки. Ибрагим в белой рубашке ходил по-хозяйски от стола к столу. Показывал нам, как нужно есть плов руками. Старался быть важным и серьезным. Но когда щепотка риса рассыпалась у кого-то из нас на стол или коленки, он не выдерживал и прыскал в кулак.

Жених увез Наргизу на белой «Волге». И наша улица как-то сразу опустела, осиротела.

В тот день было особенно жарко. Живодер сидел в своей выцветшей шляпе под палящим солнцем, помахивал газетой «Правда», как веером, и ждал момента, когда же наш мяч отскочит к нему или перелетит через его забор, чтобы насладиться как следует нашим отчаянием и унижением.
Мы, футболисты, были в поту, в пыли и уже собирались на озеро в парк Шумилова, когда появился Сема-дурачок. Только тут мы вспомнили, что его давно не было видно.
Он похудел. При нем не было балалайки. Болел, что ли? Своей шаркающей походкой он подошел к переулку, ведущему к дому Согдиевых. Скромно встал у входа в него.
– Опять приперся? Иди отсюда, дурак! – крикнул Семе Живодер.
– Эй, дядя, не трогай его, – сказал Колька, самый старший из нас.
Живодер побагровел.
– Заткнись, шпана! Опять в колонию захотел?
Колька, действительно только что вышедший из колонии, сплюнул себе под ноги.
– Если б такой козел, как ты, мекал в нашей колонии, ему бы там быстро рога пообломали.
Живодер так резко вскочил со своей табуретки, что опрокинул ее, а его шляпа слетела с головы в пыль, скопившуюся возле забора.
Колька со смехом отбежал подальше, на всякий случай подобрав увесистый камень.
– Сучара! Мразь уголовная! – кричал Живодер.
Двигаясь вперед, наблюдая за Колькой и его руками, он не заметил, как сблизился с Семой, столкнулся с ним.
– У, придурок! – заорал он. – Тебе что сказали? Вали отсюда!
Сема сначала зажмурился от этого ора, заслонил голову руками. А потом улыбнулся и объяснил:
– Дядя, Сема Наргизу здет.
– Какой я тебе дядя, дурак?! Нету твоей Наргизы! Увезли ее… к чертовой матери!
Живодер так разозлился еще и потому, что он и его жена были, наверное, единственными людьми со всей нашей улицы, кого на свадьбу Наргизы не пригласили.
Сема растерянно хлопал своими длинными ресницами.
– Нету Наргизы... Ай-я–яй… А сто теперь Семе делать?
– Сто делать, сто делать! – злорадно передразнил его Живодер. – Повеситься! Вот сто делать!..
Сема задумался. Посмотрел на небо.
– А-я-яй… Нету Наргизы…
Повторяя эти слова, сокрушенно хлопая себя руками по бокам, Сема зашаркал по пыльной улице прочь.
– Козел ты, Петя, – сказал Колька, – вонючий козел.

Никто не знает, что случилось потом.
Но с того дня на нашей улице Сему-дурачка больше никто не видел.
И на других улицах тоже.
Во всем нашем Шумиловском городке его больше никто никогда не видел.
Люди посудачили немного о нем. Пожали плечами.
И забыли.
Было время!
Уплыло, как мячик по реке Кара-Су.
Укатилось, как стеклянный шарик под кровать.
Разномастные дома на улице нашего детства однажды снесли. Со всеми их колодцами, садами, виноградниками, банями, курятниками, тандырами и прочими признаками человеческой жизни. Вдоль берега реки Кара-Су встали огромные коробки административных зданий метрополитена.
И все мы – набережные, прибрежные люди, соседи – растворились в нашем огромном Ташкенте. А потом сквозняком по судьбам рванул ветер перемен. Кое-кого из нас погнал он по всему миру, как листву с веток тутового дерева.

________________
Александр Колмогоров родился в 1951 г. в Ташкенте. Актер, режиссер, драматург, поэт. Член Российского авторского общества и Союза театральных деятелей России. Окончил факультет русской филологии НУУз и театральную студию при Русском драматическом театре им. Горького. Работал в Молодежном театре Узбекистана, театре «Ильхом», Театре Ленинского комсомола (г. Ростов-на-Дону).
Стихи публиковались в альманахах «Молодость», «Малый шелковый путь», в журнале «Новая Юность».
А. Колмогоров автор поэтических сборников «Созвучие» (1981), «До востребования» (1990), «Глиняная игрушка» (2010). С 1997 г. живет в Москве.

• Назад
• Вперёд