Марина Беглова. Хотеть не вредно (рассказ)

Анжелу Дмитриевну дежурный звонок сына застал, когда она на кухне блендером взбивала маску для лица – из клубники с каймаком и «геркулесом»; перед ее глазами на столе, только немного в сторонке, чтобы не закапать, лежала «общая» сорокавосьмилистовая тетрадь, в которую она регулярно вписывала заинтересовавшую ее информацию.
Господи, и что это Вальке сегодня приспичило не вовремя позвонить! Теперь она наверняка не успеет к началу «Модного приговора» и пропустит самое интересное – возраст героини и ее так называемый анамнез. Ничего не поделаешь, сама ж велела ему проверять, как она тут без него, ведь у нее и давление, и почки, и мало ли что может случиться, пока он на работе. В ее-то возрасте. Кстати, свои годы она никогда ни от кого не скрывала. Даже гордилась. Вот пусть попробуют выглядеть, как она в свои пятьдесят пять.
Анжела Дмитриевна была элегантной и моложавой платиновой блондинкой с отлично сохранившейся статной фигурой и красивым, благодаря стараниям ее косметолога, лицом; в прошлом тренер по художественной гимнастике в обществе «Трудовые резервы», она до сих пор не утратила изящество, равно как и боевой дух. Жалко, что Валька не унаследовал ее гены, а пошел в отца, а тот ни ростом, ни крепостью телосложения, ни привлекательностью никогда не отличался. Даже секция плавания, в которую она записала сына, и которую он добросовестно посещал на протяжении нескольких лет, ожидаемого результата не дала.
Думая ни о чем и обо всем сразу, Анжела Дмитриевна вежливо поддерживала разговор с сыном.
Валя говорил:
– …Кстати, мам, мне тут сообщение пришло… Не знаешь, кто такая Капитолина Константиновна из Воронежа?
– Как же не знаю? Знаю, – отозвалась Анжела Дмитриевна, и в ее голосе появились заинтересованные нотки. – Это старшая сестра нашего бедного папочки по их отцу, а твоему деду Косте. Наш папа с этой Капитолиной никогда не общался. Старая как мир история. Видите ли, там обиделись, что твой дед Костя их, так сказать, бросил и завел другую семью…
На противоположном конце провода сын Валентин удрученно вздохнул, предусмотрительно отведя трубку немного в сторону. Как всегда у матери миллион никому не интересных подробностей. Уж такая у нее манера.
– Валюш, а что ты про нее вдруг вспомнил?
– Я же говорю, мам, мне написали… Короче, она умерла.
– Да ты что! Умерла?.. Царствие небесное… А почему тебе написали об этом?
Вот теперь – миллион вопросов! Мать есть мать.
– Не знаю, почему. Вероятно, потому, что у меня с этой вашей Капитолиной фамилия одинаковая. Вычислили меня через «Одноклассников» и написали. Сама знаешь, фамилия-то у меня не такая уж часто встречающаяся.
Фамилия у Валентина, как и у его покойного отца, была действительно уникальная: Гелио-Хризумовский. Язык сломаешь произносить. По семейному преданию она досталась их предку бурсаку; тогда это практиковалось – назначать фамилии по названию растений, причем, когда и с какой стати в ней затесался дефис, доподлинно неизвестно, известно только, что изначально писали слитно. А вот мать фамилию отца не взяла, осталась Кушаковой.
– …А что еще там написано? Отчего она умерла? Болела или как? Сколько ей лет-то было? Если нашему папе сейчас было бы пятьдесят семь, ей, значит, лет шестьдесят пять. Так, Валь? И вообще, чего они от тебя-то хотели?
Ну все, завелась. Теперь это надолго.
– А я знаю? Больше ничего не написано. Вкратце так: похоронили, мол, все О’Кей. Прислал какой-то Алексей Спиридонов от имени соседей этой Капитолины. Я ему уже ответил: спасибо и так далее…
Прошло три дня. Удивительно, но дома мать с ним, Валентином, на данную тему не заговаривала; такое впечатление, что не придала этой новости значения, хотя он наверняка знал, что это не так. А потом взяла и позвонила в его офис. Даже правдоподобный повод не поленилась сочинить. Будто бы ей срочно потребовалось услышать его мнение о своем новом платье, хотя ежу понятно, поговорить она хотела совершенно о другом. Такая уж у нее идиотская привычка – прежде чем перейти к главной теме, начинать издалека.
– Валюш, ты мне не сказал вчера: как тебе мое новое платье-сафари? Понравилось? – заискивающим тоном спросила она у него.
Его это разозлило еще больше. Как будто до вечера не могла подождать со своим платьем. У него работы невпроворот, а ей не терпится, видите ли.
– Нет, мам, абсолютно не понравилось. Не обижайся, но ты в нем похожа на доярку из образцово-показательного хозяйства, которая, возвращаясь с утренней дойки, забыла снять халат.
– Да ну тебя!.. Что ж теперь мне его назад сдать, что ли? – подытожила Анжела Дмитриевна.
– Мам, я тебе свое мнение высказал, – уточнил он. – Делай что хочешь.
– Какой-то ты, Валька, в последнее время бешеный стал. Все тебе не так. Нервишки, что ли, пошаливают? Тебя ничего не беспокоит?
Ну вот, сейчас самое время обсуждать его здоровье. Он дипломатично промолчал, хотя язык чесался отчитать мать по полной программе.
– Валька, слушай!.. У меня из головы не выходит это письмо. Чего-то ведь они хотели, те соседи? Тебе надо туда съездить.
Тон из заискивающего плавно перешел в категоричный. Ну вот, началось!
– Мам! Когда мне? Я же не штаны просиживаю, а вкалываю, как папа Карло. Сама знаешь, какая сейчас запарка! Клиент косяком пошел, а мне все бросить и ехать – так что ли? Тебе надо, сама и езжай! Тут без этого в конце месяца чуть важный заказ не запороли. Вспомни: приходилось даже сверхурочно работать. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили к чертовой матери?
– Что ты говоришь! – Анжела Дмитриевна даже возмутилась. – Я бы съездила сама, просто я из Ташкента сто лет не выезжала. У меня и ОВИРа-то нет. С этими визами вечно такая канитель. А ехать надо сразу. Вот ты знаешь, когда она умерла? Не знаешь. А вдруг уже полгода прошло?
– И что?
– И то! А вдруг там наследство?
М-м-да, сильный козырь.
– Да в Россию никакой ОВИР сроду не нужен был! – парировал он. – Не в Париж же собралась. Кстати, какое наследство, мам?
– Какое, какое… Дом, вот какое! – вновь оживилась Анжела Дмитриевна. – Я вспомнила: у твоего деда Кости когда-то в Воронеже дом был. Деревянный, двухэтажный, причем, купленный на его имя. Кому-то ведь он должен остаться, так? Вдруг там никаких родственников больше и нет? А ты – прямой дедов наследник. Я вот и адрес нашла…
Она начала что-то рассказывать про Воронеж.
Воронеж… С этим городом у Валентина Гелио-Хризумовского ассоциировалось только одно, впрочем, как, наверное, и у большинства. А что? А вдруг действительно на его голову свалилось наследство? И не просто в Воронеже, а на небезызвестной улице Лизюкова. Вот его Ольга бы удивилась! Сказала бы: «Вау! Круто! Офигеть! Ну, ты и везунчик, Вэл!» Взяли бы с ней летом одновременный отпуск и махнули бы не в Питер, как собирались, а туда, в российскую глубинку. Русская печка, ухваты там всякие, дровишки, чугунные горшки, жареная картошка с грибочками, парное молоко, глиняные крынки, плетень, завалинка, семечки… Экзотика, одним словом. Лишь бы она не заартачилась.

Со своей Ольгой он встречался уже месяца три – обалденная девочка, один к одному похожа на Монику Беллуччи в «Малене». Может, когда-нибудь он на ней и женится, если, конечно, к тому времени не передумает (по крайней мере, сейчас он ничего конкретного не планирует; это не в его правилах – что-то планировать заранее). Мать, как пить дать, начнет возникать, подожмет губы и скажет: ну вот – дожила, теперь ее неразборчивый в связях сыночек назло ей удумал жениться на первой встречной, в то время как она женихов в молодости отшивала одного за другим, пока на горизонте не нарисовался единственный и неповторимый, то бишь отец. Еще скажет: вот, полюбуйтесь, на его награду за преданность и заботу; всю жизнь на него положила и т.д. и т.п.
О существовании Ольги Анжела Дмитриевна пока не подозревала, и слава Богу. Умудренный опытом своих прошлых амурных делишек, он не так давно завел для нее строгое правило: меньше будет знать, крепче будет спать. Не то чтобы раньше он держал мать в курсе всех своих романов, просто ее хлебом не корми, дай кому-нибудь устроить допрос с пристрастием: как познакомились, да где учились, да что за семья? А какой из девушек это понравится?
Кажется, он отвлекся.
– …Мам, случайно не улица Лизюкова? – прервал он свои пространные размышления.
– Нет, с чего ты взял? – с жаром отозвалась Анжела Дмитриевна. – Сейчас, очки надену… Вот, читаю: Гелио-Хризумовский Константин Степанович… твой дед Костя то есть… Так… Воронеж, улица Максима Горького, дом номер…
Короче говоря, как он ни противился, как ни отнекивался, как ни ворчал, что, мол, с ее неиссякаемыми фантазиями у него никакой личной жизни, ехать все равно пришлось. Мать не переспоришь. Договорился с начальством, взял на работе незапланированный отпуск и поехал. Вернее, полетел. Поскольку прямого рейса на Воронеж не существовало, полетел до Москвы, а оттуда – поездом.
Город оказался примерно таким, каким он себе его представлял. Российская провинция. Грязное безликое предместье, исторический центр старой застройки, много церквей, в новых районах – многоэтажки, типовые школы и детсады; все серо и буднично. Вероятно, чтобы разнообразить скучную обстановку всюду понатыканы летние кафешки с веселенькими названиями типа «Муси-пуси», «Шалтай-Балтай», «Фигли-мигли», «Тутти-фрутти». Вдобавок тут еще имелась река с замшелыми берегами.
На привокзальной площади, таща на плече внушительных размеров дорожную сумку и жмурясь от ослепительного утреннего солнца, заливающего безбрежное небо, Валентин не без труда отыскал свободное такси; субтильного вида водила всю дорогу жаловался Валентину: апрель, а уже жарко. Никогда прежде так жарко не было! Это все чертов вулкан исландский виноват, он надымил. Вон что в Европе делается! Если эта катавасия продолжится, скоро, видать, и их аэропорт закроют. Все к этому идет…
Внезапно автомобиль круто развернулся и резко затормозил. Оказывается, все. Приехали. Валентин расплатился, вышел и не без здорового любопытства огляделся. Улица как улица, ничего выдающегося, как всюду в эту раннюю пору, голая, тихая и безлюдная.
Дом оказался угловым и выходил торцом в пыльный проулок, обнесенный поросшим сухим мхом дощатым забором. Там было грязно и заброшено, валялась груда обшарпанных старых досок, как попало сброшенных на землю; рядом копошились мокрицы и другая нечисть. Зато перед фасадом имелся небольшой ухоженный палисадник, огороженный от дороги штакетником и усаженный по периметру нарциссами вперемешку с резедой. Видимо, цветы недавно полили, потому что на листьях и чашечках дрожали ослепительные капли и играли солнечные блики. Сладко пахло медом. Дом, судя по его замысловатой архитектуре, задумывался как терем с покатой крышей и причудливым коньком; в качестве непременного атрибута – высокое крыльцо с деревянными перилами и резным навесом. Первый этаж – точь-в-точь деревенская бревенчатая избушка с зелеными ставнями и расписными наличниками, второй – целиком выкрашен зеленым цветом; ничего так, затейливо смотрится. На первом этаже ставни распахнуты, значит, кто-то есть.
Валентин поднялся по ступенькам, нащупал слева от двери кнопку и позвонил. Послышались отдаленные шаги…
Дверь отворилась, и на порог вышла одетая по-домашнему женщина материного возраста, а может, и чуть старше, довольно крупная, коротко стриженая, с круглым лоснящимся от пота лицом и оплывшей шеей. Она выглядела не то усталой, не то чем-то озабоченной.
Он поздоровался и задал вопрос напрямую:
– Не подскажите, здесь жила Капитолина Константиновна Гелио-Хризумовская?
– А вы, молодой человек, видно, издалека? – подозрительно изучая его с ног до головы, женщина не торопилась с ответом. – Случайно не из Ташкента?
Она кивнула на его дорожную сумку.
– Из Ташкента.
– О, я так сразу и подумала! Я вас давно жду. Проходите в горницу.
Он вошел, огляделся. Забавно. Изнутри терем оказался оклеенным крикливыми шелковыми обоями в крупную диагональную клетку, на полу был расстелен большой и цветастый, как павлово-посадский платок, ковер, а с потолка свисала пятирожковая хрустальная люстра. Поскольку электричество хозяйка не включила, в покоях стоял полумрак, свет лился только из ничем не затененных окон.
Женщина сняла с гвоздика и протянула связку ключей.
– Вот ключи от второго этажа. От Капитолининой половины то есть. Вход со двора. Я вас провожу.
– Подождите. Я же ничего не знаю. Давайте вы мне сразу все расскажете.
– Давайте, – согласилась она и из вежливости пригласила его присесть на диван.
Его поразило, насколько все здесь дышало показухой. Кресла и диван в этом помещении, которое язык не поворачивался назвать горницей, ибо оно больше смахивало на холл в небольшой гостинице, были обиты тканью, имитирующей шкуру зебры, вся обстановка – будто вчера из мебельного салона; присутствовало также изрядное количество комнатных цветов и даже парочка финиковых пальм, выращенных, надо полагать, из косточек. В растворенные двери была видна спальня с помпезной двуспальной кроватью посередине.
Ввиду того, что гость предпочел пока помолчать и послушать, хозяйка заговорила первой:
– Она, Капитолина, жила на втором этаже. А на первом – я; она мне его и продала когда-то. Вот умерла, а собаку свою мне оставила. А я собак не очень-то люблю. Кормлю, конечно, не выгонять же... Но вы лучше сразу забирайте ее себе. Она у Капитолины в доме жила, а я в доме сроду никого не держала. От них ведь вонь и блохи. Нагадят еще или лужу напрудят, а я люблю, чтоб у меня было чисто. Она сейчас в конуре на цепи сидит, от греха подальше, чтобы не сбежала. Животным надлежит жить на улице, ведь так? А вам, наверное, понадобятся документы на Капитолинину половину, так они все у нее в комоде, в верхнем ящике. Пойдемте, покажу.
Та-а-ак, интересненько, как любит говорить его Ольга. Значит, все-таки наследство имеет место быть, и не зря он поперся в такую даль. Валентин почувствовал, как у него тревожно и в то же время сладостно засосало под ложечкой.
Они вышли во двор, симметрично обсаженный живой изгородью из бирючины, обогнули дом сзади и подошли к дальнему крыльцу, декором повторяющему первое, только под ступеньками обнаружилась сбитая на скорую руку конура с узкой лазейкой, из которой наружу свешивался перекрученный отрезок цепи. Рядом валялась перевернутая вверх дном миска.
Женщина позвала строгим голосом:
– Кнопка, а ну, вылазь!
Потом сказала Валентину:
– Ее Кнопка зовут. Забилась от страха, видать. Ничего, есть захочет, вылезет. Или потом за цепь подергайте. Только давайте сначала к Капитолине поднимемся.
По крутым ступенькам, женщина с трудом начала взбираться на второй этаж, одновременно продолжая толковать что-то о собаке, о Капитолине, о доме, о своих делах, о погоде, о том, какая жара стоит у них нынче в Воронеже. Лестница, несмотря на свою кажущуюся монументальность, при каждом ее шаге тяжко постанывала и грозилась провалиться в тартарары.
Наверху было темно, душно и поразительно тихо, в нос ударил запах давно не проветриваемого помещения; обычно так бывает в подвалах со старыми коммуникациями. Женщина, пошарив рукой по стене, включила тусклый свет, и Валентинову взору открылась сумрачная, довольно просторная прихожая, в которую выходил ряд одинаковых, обитых черным дерматином дверей. В простенке было приколочено зеркало, и стояла деревянная вешалка, на которой висела какая-то одежда.
Женщина приоткрыла одну из дверей в глубине прихожей, приглашая Валентина войти, но сама не вошла. Сказала:
– Документы в комоде, смотрите, а мне некогда. Мне еще в булочную надо, и сын обещал скоро зайти. Это он вас как раз и нашел. Я-то думала, гадала: что делать? Как родственников оповестить? А он в два счета сообразил. Он у меня компьютерщик.
Затем она распахнула по очереди другие двери, показывая ему, где что находится, поинтересовалась ради приличия, не нужно ли ему чего-нибудь и удалилась, а напоследок спросила:
– А что со своим этажом-то будете делать? Продавать или как?
«… или как». Последние ее слова неприятно резанули слух. Это была фразочка из материного репертуара. Пока отец был жив, мать чуть ли не ежедневно интересовалась у него: «Ты мужчина или как?» Только недавно до него стало доходить, насколько эти слова опостылели отцу. Каждый раз будто получаешь под дых.
Откуда он сейчас знает, что он будет делать? Тут еще, оказывается, и псина есть. Кстати, что за псина?
Он спустился во двор. Подошел к конуре. Подергал за цепь. Вылезла шавка с грустной мордой, которая при ближайшем рассмотрении оказалась йоркширским терьером. Грязная, нечесаная, вся в колтунах и репейниках, хвост поджат, глаза слезятся, нос в засохшей каше, сама дрожью исходит. Такую малявку – на цепь? Вот народ пошел! Он отстегнул несчастную тварь и на руках понес ее в дом.
– Ты, стало быть, Кнопка, так? Похожа. Особенно нос. Ну, что будем с тобой делать?
Надо бы покормить звереныша, да и самому жрать охота. Последний раз он перекусывал в самолете. Сэндвич с курятиной и листиками салата, булочка с маком, яблочный джем; это у них называлось плотный завтрак. В магазин, что ли, наведаться? Только с такой уродиной разве покажешься на людях?
Он достал из сумки флакон с шампунем, а из чулана – корыто. Налил воды. Обманом выманил псину из-под стола. Искупал. Ополоснул из ковшика. Вытер хозяйским полотенцем. Посадил в кресло. Осмотрел со всех сторон критическим взглядом. Нет, что-то все равно не то…
Отыскал в прихожей под зеркалом хозяйскую щетку и маникюрные ножницы.
– Слушай сюда: сиди и не рыпайся, будем тебя в божеский вид приводить.
Собака послушалась. Не прошло и получаса, как она из комка свалявшейся шерсти превратилась в симпатягу с черными и круглыми, как виноградины, глазищами, сверкающими из-под хипповой челки, расчесанной на прямой пробор.
– Вот теперь стала на приличное животное похожа. Хоть сейчас на выставку.
Собака, очутившись в домашней обстановке, спрыгнула с кресла и принялась носиться туда-сюда, обтираясь ушами о мебель.
Пока она так сушилась, в прихожей на покрытом ковриком с оленем сундуке отыскался поводок с лямками, а в кухне на подоконнике – сухой собачий корм.
В магазин они с Кнопкой все-таки сходили. Накупили впрок всякого провианта – и собачьего, и человечьего, а потом просто так, без цели, с самым безмятежным видом бродили по улицам. Кнопка дружелюбно вызвалась быть гидом, а он как дисциплинированный экскурсант послушно следовал за ней по пятам, правда, в конце немножко не рассчитали и заблудились. Ничего, с кем не бывает.
Оказавшись после утомительной прогулки вновь дома, Кнопка запрыгнула на диван, притулилась в уголке и затихла в крепком сне. Валентин сел рядышком, заложил руки за затылок, закрыл глаза. Подумалось: надо будет быстрей решать, что с этой псиной дальше делать, а то потом жалко будет расставаться. Он не допускал мысли оставить ее себе. В Ташкент заявляться с ней точно нельзя. Мать скажет: опять ты со своими фокусами? Хочешь меня в гроб вслед за отцом вогнать?..
Настало время ознакомиться с содержимым комода. Комод стоял в простенке между окнами и был уставлен многочисленными безделушками. Кавалеры в камзолах с золотыми галунами и дамы в необъятных кринолинах в купе с их преданными овечками и собачками при детальном ознакомлении оказались подлинным мейсенским фарфором, судя по всему, – из военных трофеев. На рынке антиквариата подобные пасторали стоят бешеных денег. Ну и что ему с этим сокровищем делать? В Ташкент не повезешь, таможня стопроцентно не пропустит. Искать местного барыгу и продавать? Опасно, да и жалко. Как-никак, часть наследства. Его наследства. Вот, блин, проблема!..
Все было такое пыльное и засиженное мухами, что противно даже взять в руки. Он достал из кармана штанов платок, поплевал на него и начал неспеша одну за другой протирать фигурки, заодно изучая клейма на донышках.
В старших классах он всерьез увлекся историей искусств, даже собирался стать искусствоведом. В десятом классе списался с Санкт-Петербургским университетом культуры и искусства на предмет поступления, но мать, узнав, встала в позу и сказала: еще чего! Что за профессия – искусствовед? Голову не морочь, пойдешь в ТУИТ. Все решено и никаких разговоров. Во-первых, у отца там связи, во-вторых, это недалеко от дома, даже на транспорте ездить не надо, в-третьих, зря, что ли, он маткласс кончал? Ну и в-четвертых, одного она его в другой город не пустит. Об этом не может быть и речи. Он, дурак, надеялся, может, отец поддержит его. Куда там!.. Отец, ко всему прочему, – сам технарь, против воли жены не пошел…
Поскольку ничего живописного более в комнате не наблюдалось, то, управившись наспех со статуэтками, Валентин взялся за разборку документов в ящиках комода. Вскоре все это ему осточертело, тем более что он плохо представлял себе, что именно он ищет. Наверное, какие-нибудь метрики, Капитолинино свидетельство о смерти… Плюнув, он сказал себе: пора закругляться, на сегодня хватит. Завтра он сходит к нотариусу, все разузнает и будет действовать наверняка, а не лишь бы как.
Вечером пришла соседка узнать, как у него дела. Увидела валяющуюся в кресле Кнопку, неодобрительно покачала головой.
– Освоились, вижу? Капитолина тоже всегда ее баловала, даже к себе в кровать пускала.
Она потопталась немного и вышла, притворив за собой дверь, но почти сразу же вновь появилась на пороге.
– Забыла сказать: Капитолина с ней гуляла утром, часиков в шесть, потом днем, после обеда, и вечером, часиков в десять. Она так привыкшая.
«Часиков в шесть…». Он – что, из-за этой маленькой говняшки теперь должен вставать ни свет ни заря? Весело, однако.
Когда соседка ушла, Валентин вдруг вспомнил, что до сих пор не известил мать ни как доехал, ни вообще как дела, хотя еще на вокзале купил местную sim-карту. Она, наверняка уже шум подняла, куда он подевался. Не вдаваясь в подробности, он послал ей сообщение, мол, все в порядке. По поводу собаки решил преждевременно не распространяться. Мать никакой живности в доме категорически не признавала.
Как-то в подростковом возрасте он принес домой щенка, хотя знал прекрасно, что мать не разрешит. Все же осмелился, думал, может, вдвоем с отцом они ее уговорят. Как же!.. Отец даже пикнуть побоялся. Мать в тот же вечер провела воспитательную беседу на тему: собака – это огромная ответственность, а он маленький и должен в первую очередь научиться отвечать за свои поступки, а уж потом … Короче говоря, из его затеи со щенком ничего тогда не вышло, слава Богу, на улицу не выбросили. Утром отец отнес бедолагу к себе в трест и подселил к охранникам. Пару раз Валентин даже передавал ему через отца гостинцы – колбаску там или что-то еще, а потом как-то все забылось…
Ровно в шесть утра Кнопка его разбудила. Он сначала не понял. Одеяло поехало вниз, да так внезапно, что он не успел даже очухаться. Потом его ткнули сопливым носом в глаз, облизали, смрадным дыханием надышали прямо в лицо, а под конец внаглую забрались на его голый живот и стали копать его лапой. Кнопка упорно требовала то, что ей было положено по расписанию. Вот вредина! Пришлось вскочить, кончиками пальцев, смоченными слюной, протереть глаза, влезть в штаны, всунуть псину в лямки и очертя голову бежать на улицу.
Погуляли полчасика по пустынным окрестностям, после чего он пошел досыпать.
Часов в десять спустился вниз, Кнопка бодро трусила рядышком. Во дворе соседка развешивала белье; увидела их, подошла.
– Доброе утро! Как спалось? Вчера забыла спросить, склероз, видать: а что теперь с Юликом будет, вы уже решили? Это Капитолинин внук. Он в интернате. Это недалеко, на нашем же берегу. Я почему спросила? Скоро каникулы, а Капитолина его летом всегда у себя держала…

Вдруг она взвизгнула:
– Оса! – и принялась гнать от себя приставучее насекомое, а он, будто в немой мизансцене, оторопело стоял и смотрел, как она машет руками.
Вот теперь и внук появился. Подвох за подвохом. Сколько еще сюрпризов приготовил ему этот дом? И почему, собственно, он должен решать, что делать с каким-то неведомым Юликом? А мать его где?
Оказалось, мать его, Капитолинина дочка, умерла, причем уже давно, чуть ли ни сразу после родов. Капитолина этого Юлика сама растила. А отца у мальчишки отродясь не было. Вот такие дела.
Узнав у соседки адрес, Валентин поехал в интернат. Интернат оказался специализированным и назывался «Коррекционно-образовательное учреждение для детей с нарушением слуха и речи», по-русски говоря, для глухонемых.
Ему повезло, он сразу попал к директору.
– Юлиан Гелио-Хризумовский? Да, есть у нас такой воспитанник. Позвольте полюбопытствовать: а вы ему кто?
– Дальний родственник.
– Присаживайтесь.
Он присел.
– А документик у дальнего родственника при себе имеется?
– Вот, пожалуйста, паспорт. Как видите, у нас одна фамилия…
– Ну и что же, что одна фамилия. Это ничего не значит. Из Ташкента прибыли, Валентин Сергеевич? Все с вами ясненько. Вот что, дальний родственник, никакие сведения о своих воспитанниках я не разглашаю и тем более не даю разрешения на свидание.
– А если я его захочу усыновить?
Что он такое несет? У него что, не все дома? Кого он захочет усыновить? Во-первых, кто ему даст, он ведь не женат, если на то пошло. А во-вторых… Что «во-вторых» он додумать не успел, директор сказал:
– Так сразу и усыновить! Вам лет-то сколько, юноша?
– Тридцать три. Могли бы сами посчитать по паспорту. Что, мало?
– Возраст Христа, значит. Отлично, отлично… Мало, говорите? Это кому как, знаете ли. Кому мало, а кому в самый раз. Может, для начала попробуете опекунство? Только поторопитесь, а то раз у него, как вы говорите, больше никого не осталось, мы вынуждены будем оформлять перевод в детский дом. У нас в Воронеже в таких специализированных мест нет, так что придется везти в другой город. В Ростов-на-Дону или Самару. А вам спасибо, что проинформировали. Так вот, я не закончил насчет опекунства… У вас же даже временной регистрации еще нет, так? Вы же на нелегальном положении. Вот оформитесь, тогда приходите. Помогу, чем смогу. А сейчас до свидания. Не смею вас больше задерживать.
Детдом… Скопище мерзких ублюдков… Что-то страшное, грязное, смердящее, как источающая ядовитые миазмы клоака, как стая стервятников. Неизбывные воспоминания, от которых никуда не деться, как кость в горле, как застывший крик, сгущаются, душат, не отпускают… Когда он учился в школе, они, детдомовцы, подкарауливали его и других пацанов, возвращающихся по одиночке домой, то за углом ближайшего от школы дома, то на пятачке возле базарчика, то у аптеки. Каждый раз в разном месте. Кодла обезличенных, все, как один, – на одну морду, грязных и вонючих, одетых в рванье ублюдков, уверовавших в свою вседозволенность. Они смыкали круг – плечом к плечу, локоть к локтю, кулак к кулаку так, что не вырваться. Безошибочная тактика подонка: нагнать страху, не дать опомниться, отрезать путь к отступлению. Далее – пошарить по карманам и отобрать мелочь. Если повезет – часы или плейер. Но это не главное. Главное – унизить, задеть достоинство, оскорбить, обесчестить.
Неведомый ему Юлик поедет в детдом. Из-за него. Потому что он, гад, проинформировал.
Ну, мать удружила. Заварила кашу. Посулила наследство, называется. Жил себе спокойно в Ташкенте, знать ничего не знал ни о каком Юлике, нет, надо было куда-то ехать!..
Сделал регистрацию и назад в интернат. Какая-то служащая интерната помогла ему заполнить журнал посещений. Была очень любезна и не выразила никакого недоверия. Директора не было, но Юлика к нему, как ни странно, позвали. Директор распорядился.
Вышел зашуганный пацанчик лет четырнадцати в школьной форме, в очках в металлической оправе с астеническим телосложением, смахивающий на Гарри Поттера, только мастью блондинчик. Лицо, обрамленное жиденькими белесыми волосенками, бледное, изможденное; щупленькая, как у ощипанного цыпленка, шейка выступает из белого воротника. Молчит. Пацанчик снял очки, и Валентин увидел, что у него голубые глаза. Голубые и огромные. Смотрят, не мигая, на него, будто изучают. Он не выдержал этого взгляда, отвернулся. Он никогда не общался с глухонемыми. Как ему с ним себя вести? Тупица безмозглый, даже не додумался чего-нибудь купить по дороге. Фруктов каких-нибудь, что ли. Понял ли пацанчик, кем они друг другу приходятся?
Молчать было невозможно. Не зная, что надо говорить в таких случаях, он сказал:
– Я Валентин. Тоже, как и ты, Гелио-Хризумовский. Мой дед был отцом твоей бабушки.
Посидели немного в холле на диванчике и под предлогом, что им обоим некогда, разошлись.
Мысль о том, что из-за него Юлик попадет в детдом, отравила Валентину остаток дня. Кнопка, у которой в жизни теперь была единственная потребность – служить новоиспеченному хозяину, ходила за ним как пришитая.
Около шести часов вечера, когда они с Кнопкой бездумно валялись на диване, послышался негромкий стук, а следом за стуком соседкин голос сказал:
– К вам можно? Там вас спрашивают.
Кто его может спрашивать? Казалось, его уже ничем нельзя было удивить, однако, как это ни странно, он удивился.
– А они не сказали, что им от меня надо?
– Это не они. Это он. Капитолинин зять, отец Юлика, то есть.
Валентин спустился.
У крыльца стоял пропахший перегаром и куревом алкаш.
– Ты, что ль, здесь старшой? Это, как его… Потолкуем. Юльку можешь забирать, на хрен он мне такой сдался. Нянчиться еще с инвалидом!.. Хиляк, толку от него никакого. А дом на меня оформляй. Мне положен.
Соседка, как услышала эти разговоры, сказала Валентину:
– Ты погуляй, а мы сами разберемся.
А потом руки в боки и поперла на алкаша, как танк:
– Что, опять приперся? Кто ты такой? Ты даже с Ленкой расписан никогда не был! Взял бабу для утех, а как она на тот свет отправилась, так тебя и след простыл. Юлька – всю жизнь безотцовщина. Столько лет тебя видно не было, а теперь явился, не запылился.
– Как не было? А в позапрошлом году Юлька у меня в деревне месяц жил? Жил. Я его кормил? Кормил. Кого хочешь спроси. У самого Юльки и спроси. Мы с ним огород копали. Картошку. Да я б сам взял Юльку, да не при деньгах я нынче…
Продолжая монотонно бубнить свое, он постепенно начал скисать.
У соседки одутловатые щеки побагровели так, что едва не лопались, а глаза налились гневом, как у бешеного быка. Она, уверенная в своей абсолютной правоте и чувствующая свое преимущество, напирала на него так, что Валентину даже стало беднягу жаль. Вот вредная тетка!
Алкаш, у которого иссякли все доводы, только тяжело дышал и скалился прокуренными зубами, не находя слов для достойного ответа.
Пока они так по-свойски выясняли отношения, Валентин стоял в сторонке. Курил. Слушал.
Когда алкаш под натиском преобладающей силы противника наконец ретировался, он поднялся к себе наверх и сразу завалился спать.
Наутро, как проснулся, опять поехал в интернат. По дороге накупил Юлику яблок, бананов, конфет, присовокупив к ним до кучи брикет мороженого.
Как бы с ним поговорить? Через директора – вот как.
Директор был на месте.
– Вот что. Не надо его в детдом. Я забираю Юлика к себе. Вы же сказали, что я могу быть его опекуном.
– Валентин Сергеевич, моя прямая обязанность предупредить вас, что оформление опекунства – довольно длительная процедура даже при благоприятных обстоятельствах. В вашем же случае без волокиты не обойдется. Вы же гражданин другого государства, так? Могут и не разрешить. Поэтому советую вам начать по упрощенной схеме. Оформите доверенность на краткосрочный период, заберете мальчика на лето, а потом, если не передумаете, спокойно займетесь опекунством.
– Хорошо.
Ну вот. Сам не ожидал от себя. Еще чуть-чуть – и назад дороги уже не будет. Сделанного не воротишь, как говорил его покойный отец. И куда он теперь с Юликом да еще в придачу с Кнопкой? К матери? Это исключено!
Пять лет назад, когда еще был жив отец, Валентин сблизился с Татьяной, своей сослуживицей. И влюбился, как не влюблялся ни до, ни после этого. У Татьяны была дочь Настя трех лет. Мать, вознамерившаяся узнать о новой пассии сына побольше, организовала в ее честь воскресное чаепитие, на которое Татьяна пришла с Настей. Мать увидела девочку – и в слезы. Произошло объяснение. Зачем ему чужой «довесок»? Зачем он берет на себя лишнюю обузу? Потом всю жизнь жалеть будет. Он пытался протестовать, возмущался. Позже она в его присутствии и под его нажимом позвонила Татьяне и просила прощения. Но как! Только подлила масла в огонь. То ли удар, нанесенный по Таниному самолюбию, был слишком силен, то ли мать действительно как в воду глядела, так или иначе их отношения с Татьяной постепенно сошли на «нет». Он вернулся в родительский дом. Он еще тогда не знал, что маленькое колебание имеет обыкновение перерастать в большую проблему, если это колебание не убить в себе в зародыше; как не знал, что за каждым знаковым поступком мужчины стоит женщина. Жена, любовница, одноклассница, просто случайная прохожая или вот как у него – мать. Это неоспоримая, непреложная истина.
После интерната его посетила гениальная мысль сходить проконсультироваться к адвокату. Вот он конкретный балбес! Почему сразу не пошел?
Адвокат проникся его ситуацией и сказал: все недвижимое имущество наследуется наследником по прямой, коим единолично является внук покойной Юлиан, и на данный момент продавать его никак нельзя, потому что в таком случае будут ущемлены интересы несовершеннолетнего отрока, все четырнадцать лет своей жизни находившегося на иждивении наследодательницы. Вот исполнится оному полных восемнадцать лет, тогда и делайте, что хотите, а пока – нет.
Вот так. Вот и съездил за наследством, называется. Только это уже не имело никакого значения; как оказалось, под влиянием какого-то безотчетного чувства намерения у него теперь приняли несколько иную установку. Из материного дома ему придется, конечно, уйти. Подыщут с Юликом квартиру, ничего, как-нибудь проживут… С Ольгой тоже придется завязывать. Какая из нее мать четырнадцатилетнему пацану? Смешно. Она сама еще девчонка…
Теперь он жил как по расписанию: в 6-00 – подъем, далее – получасовая прогулка с Кнопкой, далее – завтрак, а сразу после – хождение по инстанциям, оформление всяческих бумажек, ближе к вечеру – на рынок за фруктами и в интернат. Уже смеркалось, когда он без задних ног возвращался в дом, где его неизменно ждали собачьи лужи и экскременты, а в 10-30, наскоро перекусив, он принимал горизонтальное положение, Кнопка бесшумно пристраивалась рядышком, и они оба больше не шевелились. Потом – снова утро. И уж, само собой, никаких культурных развлечений, включая телевизор.
Утешало только одно: алкаш больше не давал о себе знать.
Когда доверенность не без личного содействия директора, вдруг проникшегося к Валентину добрым участием, была готова, он забрал Юлика в Капитолинин дом. Как директор (кстати, оказавшийся классным мужиком) и напророчил, без волокиты не обошлось.
А на город семимильными шагами наступало лето, кругом только и было слышно: аномальная жара. Жара, как жара. У нас в Ташкенте такая каждый год, и ничего, живут люди.
Время шло, пора было закругляться и – в Ташкент. Попутно сделали ветеринарные справки для Кнопки, а когда определись с днем отъезда, то купили ей клетку для перевозки, правда, клетка оказалась кошачьей, но Кнопка великодушно согласилась не засчитывать это мелкое недоразумение за позор.
Открытым оставался один вопрос: что делать с домом, вернее, с его половиной? Валентин попробовал завести разговор с соседкой, может, она присмотрит или подскажет, кому бы его сдать в аренду, пока они с Юликом не придумают что-нибудь другое.
– Закрой, пусть стоит, – успокоила она его. – А уж я пригляжу, чтобы этот дуралей здесь не появлялся.
За день до отъезда договорились с Юликом сходить на кладбище к маме Лене и бабушке Капитолине. Попрощаться, так сказать.
Было уже пять часов, и Кнопка вся извелась от нетерпения, просясь на улицу. Ей пообещали взять ее с собой.
Валентина будто что-то стукнуло по мозгам. Он сказал:
– Юль, мы ведь так и не сходили на улицу Лизюкова. Меня ж в Ташкенте не поймут. Был в Воронеже, скажут, а памятник их знаменитому котенку не видел. А пошли прямо сейчас. На кладбище же можно будет завтра с утра, даже хорошо, что по холодку. Поезд-то наш после обеда. Успеем.
Юлик в знак согласия кивнул.
Оказалось, что Юлик прекрасно читает по губам, поэтому проблем в общении у них не было.
Юлик с Кнопкой выбежали первыми, и пока Валентин спускался, пока запирал дверь, во дворе устроили игру в догонялки. В тот момент, когда он шел вдоль торца дома, с улицы раздался звук, от которого заледенело сердце. На миг он оцепенел, потом побежал. Завернув за угол, ослепленный косыми лучами, он сначала ничего не понял. Заходящее солнце било прямо в глаза. И все же он увидел Юлика, а в его руках поводок с пустыми лямками. Кнопки нигде не было. Спустя секунду он услышал с дороги ее истошный визг.
Все попавшие под колеса собаки визжат одинаково. От этого визга можно сойти с ума, если не закрыть глаза, не заткнуть уши.
Замолчала. Потом опять и опять… Десять шагов до нее показались ему бесконечными. Когда он, весь обливаясь холодным потом, добежал, она больше не визжала. Обмякла, но еще дышала ртом.
Дрожащей рукой он поймал первую попавшуюся машину, посадил Юлика на заднее сидение, сам с Кнопкой сел рядом с водителем, и они, как сумасшедшие, помчались в ветеринарку. Адрес-то был известен.
Не довезли. В машине Кнопка впала в агонию и затихла. Глаза ее были раскрыты, взгляд неподвижен.
Нелепо… Невероятно… Необъяснимо…
Далее все случившееся Валентин воспринимал как в кошмарном сне. Ему казалось, еще чуть-чуть и он совсем потеряет голову. Остаток дня Юлик безудержно плакал, на все попытки успокоить его не отвечал ни мычанием, ни жестами, лишь смотрел блуждающим взглядом, а потом вдруг побагровел, стал задыхаться и впал в ступор.
Спокойно, главное – не впадать в панику.
Соседки, как нарочно, дома не было. Ушла в гости к сыну.
Он думал: сейчас, вдруг, что-то произойдет, и этот кошмар кончится.
Не произошло. Было уже совсем темно, когда он вызвал скорую. Через полчаса приехала фельдшерица и увезла Юлика в больницу, а ему велела дожидаться утра.
Заснуть не получилось. Всю ночь он пролежал на диване, вытянувшись пластом и тупо уставившись в потолок, по которому двигались тени. Временами ему казалось, что стены в доме живые, и они качаются.
Едва рассвело, поехал в больницу – утопающее в зелени длинное двухэтажное белое здание за чугунной оградой.
Когда в приемном покое он справился о Юлиане Гелио-Хризумовском, ему сказали, что ночью больного с такой фамилией перевели в психиатрическую.
Он подождал несколько минут, прохаживаясь взад и вперед по вестибюлю, рассматривая и ничего не видя стенды с плакатами о СПИДе и гепатите, пока не вышел дежурный врач – высокий брюнет в салатового цвета одеждах, под которыми угадывалось смуглое тело, поросшее темными волосами, с кипой бумаг в прозрачной папке.
Врач сказал:
– Думаю, это надолго. А вы как хотели? Сами ж знаете: ребенок у вас проблемный. Аутизм. Отставание в умственном развитии. И с неврологией тоже не все в порядке. Еще целый букет заболеваний...
Они постояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Обоим хотелось попросить о чем-то друг друга, но они не знали, о чем.
Пока Валентин шел к выходу, врач смотрел ему вслед; он ощущал этот взгляд спиной, и ему было так неуютно под этим взглядом, так хотелось побыстрей выйти на воздух из этого пропахшего дезинфекцией и медикаментами помещения, что он не выдержал и побежал. Единственным желанием его было – уйти подальше от этого места.
Он долго бродил по тенистым улочкам. В воздухе парило, как перед грозой, порывы ветра обдавали душным зноем. Была суббота. Мальчишки гоняли мяч. Кажется, он даже пару раз машинально сделал им пас, когда мяч прилетел в его сторону. Женщины выгуливали младенцев в колясках. Мужчины сражались в шахматы или забивали «козла». Неожиданно он вышел к реке. Река, неспешная и величавая, текла бесшумно. В синей воде отражались какие-то строения. Противоположный берег казался пустынным. С правой стороны к городу подступала плотная пелена облаков.
Потом он спросил у прохожего, как проехать к психбольнице. Ему подробно объяснили.
Четыре года назад его отец сделал страшную вещь, о которой у них в доме вслух не говорят и не обсуждают. Он влил себе в горло бутылочку уксусной эссенции. После чего он долго лежал в больнице. Сначала в реанимации, потом в общей палате, но говорить он больше никогда не мог. Вплоть до самой смерти. А потом мать сама отвезла его в психбольницу. Там он вскоре и умер. Валентин виделся с ним там незадолго до смерти. Это был не его отец. Это вообще был уже не человек.
Психбольница. В народе говорят: «дурка». Он туда не поехал.
Расхотелось.
Сегодня, завтра или через полгода, но что-то в этом роде должно было случиться. А ему надо ехать. Билеты-то на руках. Который теперь может быть час? Как бы на вокзал не опоздать… В конце концов, кто он ему, этот Юлик? Никто. Седьмая вода на киселе. Так в чем проблема? Да, у него был благородный порыв – он хотел взять чужого мальчишку, к тому же инвалида, на воспитание, но у него ничего не вышло. Кстати, это правда.
Договориться с собственной совестью не составило труда. Она его и успокоила: не заморачивайся, государство о нем позаботится лучше тебя, ведь ты даже о себе не можешь толком позаботиться, не то, что о других. Так что валяй, со спокойным сердцем езжай-ка ты в свой Ташкент и больше ни о чем не думай.
И вот еще что: сразу же по приезду он пойдет в ювелирный и купит Ольге кольцо, а потом выяснит с ней отношения. И пусть мать только попробует на этот раз встрять; имеет же он, в конце концов, право на личную жизнь!

* * *
Когда сын приехал из аэропорта, Анжела Дмитриевна крутила малину. Валентин сбросил в передней кладь и вскользь поцеловал ее в розовую, свежешлифованную щеку. Его вид ей не понравился. Лицо – небритое, помятое, почерневшее. Взгляд – хмурый. Голодный, наверное, решила она. Но сын, ничего толком не рассказав, предпочел сразу закрыться в своей комнате.
Спустя какое-то время она сама постучалась к нему. Раз, второй, третий… Наконец он открыл.
– Валюш, до тебя прямо не достучаться. Что, так занят?
– Просто не слышал. За компом сидел.
– Валюш, ты, как приехал, так ничего подробно и не рассказал, есть там наследство, нет?
– Да нет, мам, там никакого наследства! С чего ты взяла? Ну, был когда-то у деда дом, и что теперь? Посмотрел я его…
– Ну и?..
– Так себе дом. Даже не дом, а барак. И тот муниципалитет себе забрал.
– А что ж ты тогда там так задержался?
– А ты что – телевизор не смотришь? Вулкан надымил. Все рейсы отменили. Видела бы ты, что в Москве делается! Аэропорт забит под завязку.
– А-а-а… Ну, а в доме есть что ценное?
– Какой там! Так, по мелочи, из пожиток – хлам один.
– Ну и ладно. Как говорится, никогда хорошо не жили, стоит ли начинать? Какая там погода хоть была? Дожди?
– Да нет, жарко. Жарче даже, чем у нас.
– Надо же? Ну, ладно, я пошла. Мне еще малину крутить надо. Все ж хорошо, что ты съездил. Уважил теткину память. На могилу-то хоть сходил?
– Сходил.
– Молодец. Порядочным человеком я тебя воспитала. Я всегда говорю: спешите творить добро, а то другие вас перегонят. Я вот тоже, пока тебя не было, к нашему дорогому папочке на кладбище съездила…
– …Слушай, Валька, а ведь выходит, что из Гелио-Хризумовских на свете только ты один и остался?
– Да, мам, выходит, что так…

_______________
Марина Беглова родилась и живет в Ташкенте. Окончила инженерно-строительный факультет Ташкентского Политехнического института. Лауреат Международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль – 2010».
В 2011 году рассказ «Накануне любви» был опубликован в литературном альманахе «Феличита». Публиковалась
в украинском журнале «Склянка часу».

• Назад
• Вперёд