Гульчира Гарипова. Концептуальные тенденции развития узбекской литературы конца ХХ – начала ХХI веков

Гульчира Талгатовна Гарипова кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы УзГУМЯ. Родилась в 1968 году в городе Сырдарье, окончила факультет русской филологии НУУз, автор учебных пособий и многочисленных научных статей по актуальным проблемам современной русской и узбекской литературы. В настоящий момент работает над докторской диссертацией на тему «Художественная концепция человека и бытия в модернистском сознании XX века».

Феномен «культурного миллениума», как правило, охватывает рубеж двух веков, с одной стороны, подводя итоги эпохи, а с другой, предопределяя культурологические тенденции нового столетия. И рубеж ХХ – ХХI века в этом плане очень показателен.
90-е годы века ХХ, конденсируя в себе опыт всей эпохи, создали в то же время совершенно новую, ранее не обозначенную атмосферу, в которой социальное, культурологическое и личностное настолько тесно взаимодействуют в мировоззренческом симбиозе «новый мир», что «запрограммировали» и начало ХХI столетия на со-творчество с этими новациями на долгий период.
Период рубежа ХХ – ХХI века отличается глобальными, значимыми для всей современной истории новациями во всех социально-политических и культурологических сферах. С обретением в период Независимости самостоятельности узбекской государственности на новый уровень развития вышли национальная архитектура и живопись, театральное и танцевальное искусства, появился новый импульс в развитии музыки и кинематографа. Можно отметить во всех сферах развития культуры усиление интереса к национальной истории и традициям, поиски истоков национального мировидения. В узбекской литературе создание художественных произведений с ярко выраженной национальной ментальностью стало приоритетным направлением уже с 80-х годов прошлого века.
Сегодня продолжается не только возвращение национальной культуре имен поэтов и прозаиков, драматургов и литературоведов, незаслуженно отторгнутых от узбекской литературы почти на протяжении 60-ти лет советского периода, «забытых» в силу исторических причин на многие десятилетия, но и рождается новая литературная плеяда национальных писателей, стремящихся по-новому мыслить и творить, – «не повторяться» и «не отрываться» одновременно. Они, словно воздух, вобрали в себя, в пространство своей «культурной памяти», всю ту историю «умирания» и «возрождения» художественного национального сознания, которая определила литературный облик ХХ века, – века «дегуманизации искусства», по словам Ортеги-и-Гассета.
На наш взгляд, следствием этой тенденции стала интенсивность освоения личностной проблематики с точки зрения «философствующего сознания» Человека, а не политически «обусловленной данности».
Достаточно сложно, а возможно и неправомерно говорить сегодня (в самом начале новой эпохи) о закономерностях развития узбекской литературы ХХI века, поскольку пока еще отсутствует, а точнее не состоялся, самый важный критерий объективности в оценке категории «литературный процесс» – взгляд со стороны, то есть с позиций исторически свершившегося. Однако, находясь на начальном этапе становления узбекской литературы ХХI века, мы обладаем преимуществом наблюдения за формированием литературного процесса, очень сложного, динамически неоднозначного, обусловленного становлением новейшей культурологической системы в рамках художественной национальной парадигмы.
Для узбекской литературы конца ХХ – начала ХХI века характерны некоторые общие для художественного национального сознания в целом закономерности и тенденции. Феномен «грань веков» несомненным делает влияние фактора «текучести» целого ряда литературных тенденций на логику современного художественного процесса. Сопоставление двух литературных миллениумов – рубеж ХIХ – ХХ века и рубеж ХХ – ХХI века – позволяет говорить о целостности развития национальной литературы с точки зрения преемственности философско-мировоззренческих и художественно-эстетических установок.
Однако взгляд «изнутри» позволяет нам определить и другой самостоятельный «внутренний» аспект анализа современного литературного процесса – представить узбекский художественный процесс начала ХХI века в культурологическом и литературном контексте всего ХХ века, только совсем недавно получившего свою теоретическую осмысленность и историческую оценку. Современная литературная ситуация в этом плане рассматривается с точки зрения генезиса и целостности всей системы ментальных и собственно-литературных явлений эпохи. Это позволяет нам обозначить вехи развития литературы ХХ века и выявить эпохальные тенденции, прогнозирующие новации ХХI века.
Таким образом, узбекский литературный процесс ХХI века не представляется нами в системе «вдруг» и «ниоткуда» возникших эстетических и мировоззренческих феноменов, а рассматривается как новый этап в последовательном движении и развитии литературного процесса, охватывающего весь период национальной литературной истории в целом и ХХ века в частности. В связи с этим важно говорить сегодня именно о специфике рубежа ХХ – ХХI века, являющегося концептуально значимым переходным этапом в литературном движении от века ушедшего к веку настоящему.
Принципиально изменилась не только мировоззренческая основа узбекской литературы, соотносимой с новейшим синтезом традиционного восточного менталитета и идеологией нового типа порядка (эпохи Независимости), но и художественная поэтика, принявшая синтетическую программу эпохи как посыл к текстовым метаморфозам разного плана. Общая мировая тенденция слияния реалистической и модернистской поэтики в единое художественное поле является одной из глобальных новаций художественного плана в узбекской литературе рубежа ХХ – ХХI века.
Наиболее болезненным, на наш взгляд, становится вопрос об уровне соотнесенности традиционного и новаторского в узбекской литературе обозначенного периода, поскольку он определяется не только новыми именами узбекских писателей, но и продолжающими свое творчество именами таких классиков узбекской литературы ХХ века, как поэты А. Арипов, Э. Вахидов, Р. Парфи, О. Матчан, Ш. Рахман, У. Азим, прозаики А. Якубов, У. Хашимов, Х. Достмухаммад, Э. Агзам, Х. Султан, С. Сиёев, Т. Мурад, драматурги Т. Мирза, А. Самад, У. Умарбеков, Шукрулло и целый ряд других литераторов. Они сохранили и передали в новое десятилетие нового века такое важнейшее качество узбекской литературы как гуманизм и духовность.
Важнейшие изменения в социальной жизни общества затронули, в первую очередь, вопросы художественно-эстетического осмысления человека и его жизни в новых реалиях, – вопросы, обозначенные философскими, этическими, нравственными и эстетическими сдвигами с социально-личностной проблематики в сторону личностно-бытийной.
Реформирование социально-политической системы и изменение мирового статуса узбекской государственности привели к качественному преобразованию не только статуса узбекской литературы, идентифицирующей себя отныне как «самостоятельная» и «независимая» (от политического центризма, но не от мировых тенденций и традиций), но и ее внутреннего художественного пространства, определяемого системой эстетических и идейно-художественных структур – темы, идеи, проблемы, жанры, стиль, образы…
Именно в этом внутреннем пространстве узбекской литературы рубежа ХХ – ХХI века, наконец, была преодолена разорванность (обозначенная в литературном процессе «советским» периодом 20-х – конца 80-х годов) национальной художественности ХХ века с традициями классической литературы, узбекского художественного «новаторства» начала столетия, с одной стороны, и с мировыми художественными тенденциями и практиками, с другой. Это затруднило и откинуло на десятилетия становление собственного инварианта неклассического типа художественного сознания и определило индивидуальность его включенности в систему национальной литературы – в качестве «вкраплений» образов и элементов системы поэтики (наиболее ярко – модернизма периода символизма, частично – экзистенциализма).
Интересно отметить и новационный характер, определяемый внутренними восточными традициями использования символики. Узбекская литература ХХ века претерпела существенное влияние классической традиции символизации образной системы как способа художественного выражения реальности мира и внутреннего пространства человека, характерной для праистоков национальной художественности и обозначенной в более ранних веках в фольклорных источниках, в персидской литературной системе, в творчестве А. Навои, З. Бабура, Б. Машраба и т. д.
Однако критики отмечают, что включенность узбекской литературы в мировое пространство ХХ века (в разные периоды в разных ее системах) все-таки привлекла в ее внутреннее пространство определенные явления модернистского порядка. Процесс этот происходил как «синтетическая включенность», а не замещение, например, реализма модернизмом. Интересно, что даже эти явления, факторы и тенденции заимствовались не в чистом виде, а интерферировались в процессе глубокого переосмысления узбекскими писателями в ключе восточной ментальности и национальной традиционности (например, зороастрийской образности, суфийской философии, джадидской историософской концепции).
Наиболее глобально это явление обозначилось в тенденциях неомифологической художественности, определивших одну из концептуальных линий развития мирового литературного процесса (вспомним масштабные «неомифы» Джойса «Уллис», Кафки «Замок», антиутопии Платонова и Замятина) и проявившейся в период джадидизма в узбекской литературе начала века как один из первых факторов «синтетизма» в их новаторской для того времени художественной поэтике. Причем, вполне очевидно, что неомифологизм обозначил себя и в призме реалистического вектора развития ХХ века, постулируя систему мифоструктур как способ постижения и отражения реальности, детерминации характеров и обусловленности реалистических картин мира.
В этом плане узбекская литература занимала особое место в системе мирового литературного процесса в силу очень самостоятельного оригинального синтетизма реализма и модернистских неомифологических явлений, обозначенного в поэтике узбекских просветителей Фитрата и Чулпана, Бехбуди и Гайрати. Их сильное, реалистически обозначенное художественное мировидение, содержащее в себе историософскую концепцию – просветительская миссия литературы в предопределении новой истории народа, – сочеталось с такими критериями неклассической поэтики, как игра условно-фантасмагорическими образами, сгущение символики и расширение ее содержательной функции, а также художественное освоение мифостилизации.
К экспериментированию подобным синтезом на протяжении всего ХХ века в той или иной мере прибегали и писатели-джадиды, и прозаики эпохи соцреализма. Однако следует отметить и определенные отличия в разработке мифологической художественности в узбекской литературе первой и второй половин ХХ века. Достаточно вспомнить «Клеопатру» Чулпана, «Вознесение на небо» Фитрата, «Сказки о былом» А. Каххара, чтобы понять, что при всей дифференцированности неомифомоделей, представленных в этих произведениях, использование мифоструктур было одним из способов реалистического познания действительности в призме мифостилизации, «гранулирования» в тексте национальной сказовой сюжетности, архетипов и синкретически обозначенных образов-метафор. Очевидна и тождественность той просветительской функции, которую выполняют разного рода мифоструктуры в системе этих произведений. Например, иронизированная стилизация сновидческих архетипов позволила Фитрату создать модель реальной действительности и сатирически «открыть» в ней правду реальности. Мифостилизация, использованная Чулпаном, расширяет функции обыгранного писателем известного мифообраза до уровня создания на его основе лирико-романтического неомифа. Именно такие тенденции во многом определяют стилистику художественной прозаической неомифологизации второй половины ХХ века. Хотя и здесь определяются и выявляются разные уровни художественного создания текста, основанного на стилизации и использовании в качестве пратекста и праобразов таких мифоструктур, как легенда, притча, сказка и т. д. Например, в романе-притче Аскада Мухтара «Чинара» включенность мифоструктур (притчевость, легенды, архетипические образы – ребенок, старец, дерево) осуществлена в системе многоуровневого построения сюжета, а также в идейной концентрации художественно-философской концепции романа на архетипическом образе «мировое древо». Если говорить в целом о направленческой дефиниции романа, то вполне очевидно, что при всем синтетизме поэтической концепции писатель ориентируется на реалистическое изображение проблемы человека и мира.
И уже в 90-е годы Х. Достмухаммад в повести «Жажман» использует несколько иной вариант художественного мифологизма, в эстетическом ключе более тяготеющего к тенденциям так называемого «магического реализма» (также одно из синтетических явлений прозы ХХ века). Писатель на основе религиозно-философской мифологии зороастризма создает совершенно новую, неомифологически обозначенную только на уровне идей и философских тем, сюжетную ситуацию, символически мифологизируя ее за счет персонажей реального плана и условно-фантасмагорических образов (например, зверек Жажман). В этом ключе, хотя и со своими авторскими нюансами выстраивается и неомифологическая поэтика романа Тухтамурада Рустама «Капалаклар уйини» («Игра бабочек») и другого произведения Х. Достмухаммада «Бозор» («Базар»), в которых очевидное смешение реального и фантастического основано на классических законах художественного со-творения мифа.
Таким образом, лишь незначительный экскурс в национальный литературный процесс ХХ века позволяет увидеть преемственность неомифологических традиций в узбекской литературе и определить специфику его генезиса, корнями уходящего в глубь веков. Рубеж ХХ – ХХI столетия не только продолжил и развил традиции национальной модели художественного неомифологизма, но и внес новационные инварианты в его развитие. Наиболее ярко это прослеживается в романах А. Мухтара и У. Хамдама. Уместно отметить собственно дифференциацию двух концепций национального литературного неомифологизма новейшего периода, которые будут определять специфику развития данного направления в ближайшее десятилетие ХХI века.
Романы У. Хамдама «Исён ва итоат» («Бунт и смирение») и «Мувоззанат» («Равновесие») представляют собой синтетическую картину реальной действительности и некой «вкрапленной» в качестве внесюжетных элементов религиозно-мифологической модели сотворения «вечного» мира. Несколько своеобразной представляется нам экспериментальная поэтика, основанная на неомифологизме, в романе «Бунт и смирение» современного узбекского прозаика Улугбека Хамдама. Неомиф У. Хамдама основан на сюжетном параллелизме библейско-христианского и коранического прамифа о мире и реальной жизненной ситуации. Двууровневость данной модели сопрягает настоящее и вечное, выявляя прасмыслы в буднях сегодняшнего дня.
Используя библейские и коранические мифосюжеты, писатель изначально создает в своем текстовом пространстве модель мира, ориентированную в динамике своего развития на идею божественной предопределенности, всеобщей для западной и восточной религиозно-философской мысли. Пересекая сюжетные линии религиозных инвариантов Книги Книг (Библии и Корана) и действительности конца ХХ века, он создает такое эстетическое пространство, в котором личностное сознание приобретает статус онтологического, творящего в процессе переосмысления божественного мира иную реальность, определяемую двумя абсолютами Бунтом и Смирением, антиномически конституирующих поиски бытия «в чистом виде» (Парменид).
В романах А. Мухтара вырисовывается иной путь развития художественного неомифологизма – линия синтезирования разного рода мифоструктур (притчи, легенды, сказы…) в едином текстовом романном потоке без сюжетного разграничения реальности и мифопространства. Причем в романе-трилогии «Турт томон кибла» («Четыре стороны света») – это текстовое поле определяется критерием исповедальности, а в романе «Афлотун» («Платон») – системой моно- и полидиалогов.
Многократно использованный в поэтике Амана Мухтара прием «текст в тексте» расширяет основную сюжетную линию до уровня единого целостного интертекста – аналога вневременного и внепространственного мира. Все это создает особую сложность стиля, в котором невозможно выделить какую-то одну тенденцию и охарактеризовать можно только как некое многослойное тотальное смешение притчево-сказовой, классичекой и современной лингвистических традиций. В этих тенденциях современные критики усматривают влияние традиций Маркеса и Кафки. Мы усматриваем в этих тенденциях и влияние исконно восточной традиции метафоризации реальности за счет сказочно-фантастической образности, берущей свое начало в восточной фольклористике – достаточно вспомнить образы шахов, дивов и сказочных городов, чтобы доказать наличие этой традиции в романной системе А. Мухтара.
Обозначенная уже в 90-е годы тенденция углубленной метафоризации и символизации текста с целью создания определенной психологической атмосферы в произведениях Н. Эшонкула, А. Атаханова, Х. Султанова и других писателей конца ХХ века также может прогнозироваться в качестве одной из доминантных в текущем десятилетии ХХI века. Необходимо отметить и особого рода аналитический психологизм, свойственный данной линии развития современного национального рассказа, основанный на расширении новеллистического пространства за счет углубленного раскрытия малейших эмоционально-чувственных нюансов психики и психологии героев. Это позволяет актуализировать в рамках современной узбекской прозы целый ряд экзистенциально заданных проблем, направленных на «художественную погруженность» во внутренний мир человека «вне мира». Хотя это и не совсем свойственно для традиции узбекской художественности, в которой продолжает оставаться сильной линия изображения человека в мире, а не «человека, выпавшего из мира».
Конечно, есть и определенные просчеты в художественных исканиях современных узбекских писателей. На наш взгляд, стремление «открыть» глубины мира «внутреннего» человека не должно заслонять сам мир, сложный,  богатый своей многогранностью, мир социальный и нравственный. Ведь человек в восточной антропологической традиции издревле мыслится как часть народа, а не как личность сама по себе, то есть отчужденная от своего предначертанного «общественного» мира.
По-новому оценивая реалии современного мира, узбекская литература не утрачивает связь с традициями прошлого, отдавая дань классикам национальной художественной мысли. В этом плане очень важно объективно оценивать, пусть даже в реформированном виде, традиции узбекской литературы периода джадидизма, переосмысленную систему национальной художественности эпохи соцреализма и перестроечного десятилетия, и новые обретения, которые позволяют говорить об эволюции и динамике узбекского литературного процесса в целом и о его движении в ХХI век.
Несомненно, что уже сегодня можно говорить о том, что узбекские писатели новой формации – поэты, прозаики, драматурги, – открыли для себя и вобрали в свои художественные системы много новационных приемов поэтики, ввели элементы таких мировых художественно и философски значимых систем, как модернизм и неореализм. Однако все-таки следует отметить, что многие из них не смогли при этом преодолеть характерную для мировой социокультурной ситуации конца ХХ– начала ХХI века разорванность между изображаемым художественным миром и истинными реальными событиями социальной жизни общества. Мало произведений по которым мы можем судить об исторических реалиях жизни нашего современника, но и они все в основном принадлежат классикам реалистического толка (У. Хашимов, А. Якубов, А. Арипов…). Так что реализм продолжает оставаться одной из доминантных линий развития новейшей узбекской литературы.
Живой литературный процесс всегда многоплановее и сложнее, чем мыслится в ситуации «взгляда изнутри». В современной культурологической ситуации процесс развития узбекской литературы сопровождается интенсификацией двух взаимосвязанных процессов – вхождение узбекской литературы на правах самостоятельной полноправной межлитературной общности в мировое художественное поле и «растворение» новейших мировых литературных тенденций и традиций в национальной художественной системе. К сожалению, ослабление переводческой деятельности, особенно произведений с узбекского языка на другие языки мира, тормозит этот процесс.
Особое явление, феномен – русскоязычная литература Узбекистана, существовавшая всегда в рамках узбекского литературного процесса ХХ века (вспомним имена С. Бородина, З. Тумановой, Н. Красильникова и т. д.). На сегодняшний день она приняла статус самостоятельной литературной школы. Литературоведческие споры и дискуссии по поводу включения этого явления в «официальные» рамки национального литературного процесса, а также о его роли и месте в системе художественных новаций,  продолжаются практически с самого начала манифестации Ферганской и Ташкентской поэтических школ в рамках культурологического проекта «Малый шелковый путь». Причем в системе художественных традиций данных литературных образований актуализирована сама идея синтеза во всех смыслах – синтеза национальных принадлежностей писателей, языков, культур, ментальностей, синтеза искусств, синтеза направлений и жанров и т. д.
Наиболее ярко и полно эти школы проявили себя в плане поэтического экспериментаторства. Однако, представленные как «альтернативная литература Узбекистана» (хотя многие писатели уже стали гражданами других государств), представители этих школ реализовывали свое оригинальное мировидение в разных жанрах литературного творчества (рассказы, очерки, эссе, романистика, поэзия), в живописи и в журналистике.
Эстетической визиткой этой литературы стал симбиоз восточной ментальности, русского культурного сознания (зафиксированного в первую очередь через язык) и западно-европейской художественной и философской традиции. В направленческом аспекте, мы бы, с определенной долей условности, отнесли данную художественную систему к неореалистической традиции, балансирующей на грани реализма и модернизма. Причем, если поэтическая система больше тяготеет к модернистской эстетике, то очерки-эссе отличаются попытками запечатлеть реалии бытия в каждом всплеске литературной мысли. Особенно характерно это для Ташкентской школы с попытками ее представителей обрести в себе и открыть миру некое метапространство «внутреннего Ташкента» как метафорической идеи «личного мира», охватывающего реалии истории и быта Ташкента-города в призме ностальгирующих воспоминаний и внутреннего ощущения мира и себя в нем через это реальное городское пространство. Так «ташкентцы» создают свой художественный неомиф «родина-город-бытие-Я». Наиболее ярко этот образ воплотился в произведениях Санджара Янышева, Сухбата Афлатуни (Евгений Абдуллаев), Вадима Муратханова.
В Ферганской поэтической школе поиски «внутреннего бытия» осуществлялись не в рамках какого-то метафорически созданного образа, а через философское познание в художественном тексте (будь то проза или поэзия) бытийных метаморфоз посредством тонкой стилистической и языковой игры словами и смыслами. Наиболее яркие представители этой школы – Шамшад Абдуллаев, Сабит Мадалиев, Абдулла Хайдар, Вячеслав Ахунов, Ольга Гребенникова и другие – «совпали» в своем духовном и литературном становлении с эпохой 80-90-х годов, когда «вдруг» рушились коренные представления о жизни и литературе и появлялось желание сотворить нечто новое. Однако, хлынувший поток долгое время «запрещенной», а теперь «возвращенной» литературы, уже нес в себе это «новое старое», ранее неизвестное. Отсюда так явно просвечивает в их текстах увлеченность мировыми традициями ХХ века, большей частью модернистскими. Это стало способом выйти к открытию этого влекущего нового.
Сложно говорить об историческом месте «альтернативной литературы Узбекистана» в реальном национальном художественном процессе сегодняшнего дня в силу целого ряда причин. Но констатировать наличие этого вообщем-то уникального явления, несомненно, необходимо.
Таким образом, живой узбекский художественный процесс начала ХХI века представляет из себя многоуровневую, многофункциональную и неоднородную литературную систему с достаточно сложным комплексом тенденций своего развития, со сложившейся логикой «синтетического» эволюционирования.

• Назад
• Вперёд