Сорок девушек (эпическая поэма)

СОРОК ДЕВУШЕК

(Отрывки)

Среди множества памятников каракалпакского народного творчества героический эпос "Сорок девушек" ("Кырк кыз") стоит на первом месте,— это подлинное сокровище народной поэзии. Героическая поэма "Сорок девушек" была записана в 1940 г со слов известного народного сказителя Курбанбая Тажибаева (1876—1958) в Турткульском районе, Каракалпакской АССР. Каракалпакская народная поэма "Сорок девушек" завоевала широкую известность. Она переведена на русский, узбекский, казахский, туркменский, киргизский, литовский языки. Видный французский писатель Луи Арагон, внимательно изучающий литературы народов Советского Союза, сравнил героические образы каракалпакской поэмы с героями знаменитой "Песни о Роланде". Богатырский эпос "Сорок девушек"— многослойный литературный и исторический памятник. В нем нашли отражение как события глубокой древности, так и близкого к нам времени, в частности, военные столкновения, происходившие в Хорезмском оазисе и в Туркестане в XVIII веке.
В большинстве тюркоязычных эпосов главными действующими лицами являются богатыри. Основные герои эпоса "Сорок девушек"— девушки-воительницы, выступившие с мечом в руках на защиту родной земли от нашествия захватчиков. В эпической поэме "Сорок девушек" нашли яркое выражение идеи патриотизма, справедливости, дружбы народов. В финале поэмы герри, победившие захватчиков и добившиеся личного счастья, передают управление страной в руки представителей четырех народов Хорезма — каракалпаков, узбеков, туркмен и казахов.
По богатству языка, силе и глубине художественных образов, многообразию литературных приемов поэма "Сорок девушек" занимает выдающееся место среди остальных произведений народного эпоса. Страницы этого памятника изобилуют яркими, самобытными метафорами, эпитетами, гиперболами, а также сменами ритмов и многочисленными рефренами.
Со времени опубликования этого памятника к нему приковано внимание многих исследователей. Некоторые из них приводят веские доказательства того, что автором дошедшего до нас варианта поэмы "Сорок девушек" является знаменитый поэт XVIII столетия Жиен Тагай улы. Используя исторические сказания своего народа, поэт создал новый вариант ранее существовавшей эпической поэмы, причем ученые полагают, что создание этого нового варианта было вызвано не только творческими, но и политическими причинами — стремлением к объединению разрозненных каракалпакских племен и родов.
Эпос "Сорок девушек" дважды переводился на русский язык — поэтессой Светланой Сомовой и поэтом Арсением Тарковским. Перевод А. Тарковского удостоен в 1968 году Государственной республиканской премии имени Бердаха.
Содержание эпоса "Сорок девушек" сводится в главных чертах к следующему. В незапамятные времена в старинном городе Саркоп жил бай Аллаяр — отец шести сыновей и одной дочери Гулаим. В пятнадцатилетнем возрасте Гулаим выпросила у отца в собственное владение остров Миуели и воздвигла на нем крепость. Гулаим подобрала себе подруг — сорок девушек — и обучила их воинскому искусству: верховой езде, стрельбе из лука, фехтованию. Она заранее готовилась к боевым подвигам, ибо знала, что калмыцкий хан Суртайша уже давно помышляет пойти войной на Саркоп. Гулаим со своими подругами посадила на пустынном острове деревья и цветники, превратила эту местность в цветущий сад. Слава о редкой красоте хозяйки крепости разнеслась далеко за пределы страны. Многие добивались ее руки, но все встречали отказ: девушка полюбила богатыря Арыслана, явившегося ей во сне.
Бедняк Журын, пасший скот Аллаяра, решил прибегнуть к хитрости и завладеть сердцем красавицы. Под покровом темноты он проникает " крепость и просит вызвать из палатки Гулаим. Девушка убеждается, что перед ней не богатырь, и приказывает отстегать его плетьми.
Вернувшись к оставленному им стаду, Журын обнаруживает, что волки съели сто баранов. Он понимает, что жадный бай не простит ему этого убытка и снесет ему голову. Выход из беды подсказывает говорящий вороненок. Журын в обличье пророка является к спящему Аллаяру и требует в жертву сто баранов. Обман удается.
Обнаглевший Журын пускается на новые хитрости. Он пробирается на кладбище и прячется в склеп отца Аллаяра. Мучимый болезнью бай приходит на могилу предка, чтобы вымолить облегчение. Пастух под видом духа его отца разговаривает с Аллаяром и приказывает ему выдать свою дочь Гулаим за Журына. В день свадьбы Журын погибает от руки одного из
обожателей Гулаим. Параллельно с этой сюжетной линией развивается другая. Властелин Ирана Надир-шах, завоевавший значительную часть Хорезма, мечтает жениться на красавице Алтынай — сестре хорезмского богатыря Арыслана (именно его увидела во сне и полюбила Гулаим). Арыслан и его народ живут на землях, куда власть Надир-шаха не распространилась. Путем коварных интриг шах принуждает Арыслана покинуть Хорезм. Цель у него одна — сделать Алтынай своей женойь Надир-шах посылает сватов, затем сам является к Алтынай, но получает отказ. Разгневанный шах вторгается в страну со своим огромным войском. Силы неравны,— богатырша Алтынай и ее народ терпят поражение. Раненая Алтынай попадает в плен.
Когда девушка выздоравливает, шах пытается овладеть ею, но это ему не удается, и он превращает прекрасную пленницу в рабыню.
Тем временем калмыцкий правитель Суртайша решает двинуть свои войска на город Саркоп. Он совершает нападение в тот момент, когда Гулаим со своими сподвижницами отправляется в далекий поход. Льются потоки крови в Саркопе. Коварный завоеватель одерживает победу. Разграбив страну, он угоняет в полон оставшихся жителей.
Вернувшись из похода. Гулаим клянется на могиле своего отца отомстить за поруганную рсгдину и устремляется в погоню. Но дороге произходит встреча Гулаим и прославленного хорезмского богатыря Арыслана. Они узнают друг друга. Арыслан хочет поцеловать любимую, но она просит его подождать с сердечными делами, ибо сначала нужно исполнить священный долг перед родиной. Арыслан присоединяется к отряду девушек. Разбив наголову полчище Суртайши, они освобождают родной народ, томившийся в рабстве. Гулаим выходит замуж за Арыслана.
Но недолго продолжается их счастье. Арыслан и Гулаим узнают о судьбе Алтынай. Они спешат к ней на помощь. Освободив Алтынай из неволи, они сообща предпринимают новый военный поход, чтобы принести народу драгоценный мир — освободить Хорезм от власти завоевателя Надир-шаха. Наконец враг повержен. Чета героев передает управление страной народным избранникам — представителям каракалпаков, узбеков, туркмен и казахов, населяющих Хорезмский оазис. Девушки-воительницы во главе с Гулаим и Арысланом с победой и славой возвращаются в Саркоп.


ПРОРОЧЕСКИЕ СЛОВА САРБИНАЗ
(Из Песни первой)

На своих подруг дорогих
Гулаим глядит, весела,
Ободряет и учит их
Выбивать врага из седла,
В боевом наряде мужском
По-мужски сражаться с врагом,
Тонкий стан стянув кушаком,
Без ошибки владеть клинком;
Учит их искусству, каким
Настоящий храбрец-батыр
В грозный час удивляет мир.
Вот разумница Гулаим
Говорит подругам своим:

"Плачу я, подруги, плачу слезы лью.
Снег пойдет зимою в дорогом краю.
Сорок вас, подруги, сорок милых мне,
И от вас тревоги я не утаю.

Добрый конь арабский бросится в полет,
Из-под черной гривы заструится пот...
Что ж теперь почуял конь мой Актамкер?
Все дрожит, косится, крепкий повод рвет...

Ночью слышу частый стук его копыт,
Звучно камень черный под конем звенит.
Отчего ушами Актамкер прядет?
Почему на месте конь мой не стоит?

Актамкеру плетка больше не страшна,
Добрая хозяйка больше не нужна.
Отчего, скажите, конь копытом бьет,
Почему трепещет и не ест зерна?

Почему сегодня быстроногий мой
Не остановился конь перед стеной?
Птицей через стену он перелетел,
Чтобы там, на воле, мять ковыль степной.

Может быть, он чует приближенье бед?
Мне теперь тревога застит белый свет.
Если не сегодня, то уж не поздней,
Чем под вечер завтра дайте мне ответ!"

Стали держать совет, Услышав такие слова,
Сорок девушек удалых.
Как под зимней бурей трава,
Загорелые лица их
Пожелтели от крепких дум.
Но ответ не пришел на ум
Ни единой из сорока.
Оседлали они коней —
Мол, родная степь широка,
Не найдется ль разгадки в ней?
Из сорока девиц
Самой младшей была
Смуглолицая Сарбиназ.
Ни одна из старших сестриц
Вровень стать не могла
С младшей сестрицею — Сарбиназ.
Из сорока соколиц
Самой смелой была
Соколицею Сарбиназ.

Сарбиназ —
Отрада глаз —
В каждом споре была права,
Словно жемчуг были слова
У разумницы Сарбиназ.
На родном
Раздолье степном
День и ночь провела в седле,
Стала девушкам вожаком
И назад в предрассветной мгле,
В благодатный, прохладный час
Привела подруг Сарбиназ;
И, поклон Гулаим отдав,
В ясной памяти удержав
Всех вчерашних вопросов нить,
Взор потупила Сарбиназ.
Гулаим дала ей приказ
Без утайки все говорить;
Та, скромна и взором светла,
Вот какую речь повела:

"Я весною цветы соберу в саду,
Я вослед за тобой и на смерть пойду.
Принесла я ответ тебе, о сестра,
Хоть большую тебе он сулит беду.

Было время: сюда мастера пришли;
Крепость грозная вышла из-под земли.
Девятнадцати месяцев нет еще
Горделивой твердыне Миуели.

Наши силы, как луки, напряжены,
Кони наши откормлены и сильны,
Древки доблестных копий у нас в руках
Позолоченной сталью оснащены.

Ты за дело взялась, как прямой батыр.
Ты готовишься к битвам, хоть любишь мир.
Чтоб клинки не заржавели, ты в ножны
Терпеливо втираешь смолу и жир.

Ты подругам вручила мечи, уча
По-мужски нападать и рубить сплеча,
Чтобы дорого враг нашу кровь купил,
Не ушел от девического меча.

Так разумно ты действуешь потому,
Что грядущее зримо порой уму.
Принесешь ты спасенье от рабства нам
И отечеству милому своему.

На крутом берегу Ак-Дарьи живет
Хан калмыцкий, терзающий свой народ.
Ровно через шесть лет грабежом-войной
На Саркоп этот хан Суртайша пойдет.

О трех тысячах юрт акдарьинский стан.
Тьмы батыров помчит за собою хан.
Он осадит Саркоп; загремят бои,
Хлынет красная кровь из горючих ран.

Будет крупною дрожью земля дрожать,
Будут кони усталые громко ржать,
На гнедом скакуне твоего отца
Будет черный чекмень в день беды лежать.

Дерзкий враг тебя схватит за воротник,
Твой родник замутит, отведет арык;
Шестерых твоих братьев пошлет на казнь,
Отчий город заставит рыдать калмык.

Ты наденешь кольчугу, подымешь меч,
Сорок дев поведешь по дороге сеч,
Будут звонкие стрелы железо рвать,
Будут головы вражьи валиться с плеч.

Но когда по золе, по родной земле
Кровь рекой разольется в кромешной мгле,
Не споткнется о трупы твой верный конь
И удержишься ты в боевом седле.

Конь ушами прядет и копытом бьет,
Чует сердцем стремительных стрел полет,
Слышит ржанье калмыцких лихих коней —
И не хочет зерна, и воды не пьет.

Вот и все, что я знаю, сестра, мой свет.
Я даю на вопросы прямой ответ.
За недобрые вести прости меня.
Мне от горьких предчувствий покоя нет".

И, подругой младшей горда,
Гулаим обняла тогда
Прозорливую Сарбиназ,
И вложила по связке роз
В обе смуглых ее руки,
И, целуя в обе щеки,
Милой умницей назвала,
В юрту белую повела
И ее усадила там,
И сложила к ее ногам
Вороха нарядов цветных —
Ярко-красных и золотых;
Обошла с корзиной сады,
Принесла подруге плоды;
Остальных, стоявших вокруг,
Угостила медом подруг;
Подарила всем сорока
Платья, радующие глаз;
Нарядила подруг в шелка,—
И поставила выше всех
Прозорливую Сарбиназ.
И счастливую Сарбиназ
Прославляли сорок подруг,
Пировали сорок подруг,
Пели песни, венки плели
Из цветов родимой земли,
За крепостной Крепкой стеной
В белых юртах Миуели
Отдыхая перед райной.


ПАСТУХ ЖУРЫНТАЗ И КРАСАВИЦА ГУЛАИМ
(Из Песни четвертой)

Жил да был на свете пастух,
Жил да был пастух Журынтаз.
Как стручок, он был с виду сух,
Некрасив он был и плешив,
Да зато — хитер и смышлен.
В горькой бедности жизнь прожив,
Пас овец Аллаяра он.
Бай не жаловал пастуха,
И ни кошки, ни петуха
Не имел бедняк Журынтаз. Староват
Был на нем халат, Дыроват
И коротковат,
И не мог никак Журынтаз
До колен его дотянуть. Что ни час,

То из глаз
Соль бежала ему на грудь.

Хоть и был Журынтаз таким,
Как поведали мы о нем,
Но и он был тоской томим
По красавице Гулаим;
И его палючим огнем
Жгла мучительница-любовь;
И ему, своему рабу,
Приложила печать ко лбу
Повелительница-любовь;
И в его простое питье
Подмешала зелье свое
Отравительница-любовь;
И, внезапная, как чума,
И его лишила ума
Похитительница-любовь;
И пред ним во сне, что ни ночь,
Проплывала байская дочь.
Возмутительница-любовь
И ему отравила кровь.

В руки длинный пссох свой,
Как дутар, он брал порой,
Издавая протяжный вой,
Помогал себе игрой.

Струн хоть не было — так что ж?
Видно, был дутар хорош,—
И без этого кругом
Степь ходила ходуном.

Он все ногти сбил, сбил,
Он — по палке: раз! раз!
Посреди степи вопил,
Как безумный, Журынтаз:

"Влачу я сиротскую долю свою
Вдали от тебя в этом голом краю.
В безлюдной степи я не сплю по ночам.
Внемли, Гулаим, своему соловью!

Пять лет я тружусь для отца твоего,
Ослеп я от блеска лица твоего.
Я выбрал тебя, и теперь ты должна
Влюбиться в Журына, певца твоего!"

И не выдержал, наконец,
Обезумевший Журынтаз.
И погнал к загону овец
В недозволенно ранний час.
Как спровадил овец в загон,
Снял рванье свое с плеч долой,
Снял — и вооружился он Бечевой
И большой иглой,
Стал халат свой рвать и кромсать—
Пыль над ним стояла столбом,—
Полы он обкарнал на пядь,
Рукава окромсал ножом,
Приметал пятьдесят заплат.
Вкривь да вкось, Да как-нибудь,
Починил и надел халат
И, любовью руководим,
Потянулся в далекий путь
За красавицей Гулаим.
Журынтаза, как белена,
Отравила любовь.
Он был,
Мнилось, полон великих сил.

Он в арабского скакуна
Посох свой преобразил;
Переполненный через край
Хмелем неизъяснимых грез,
Свой засаленный малахай
Журынтаз, как сокола, нес,
И казался ему борзой
Быстрой, словно ветер степной,
Головастый, полуслепой
Позади плетущийся пес.
Дивно преобразился мир.
На неслыханные дела
С грозным кличем:
"Алла! Алла!"
Поспешал Журынтаз-батыр.
Он не помнил, кто он такой,
Он хлестал свой посох камчой;
С гордо поднятой головой
Он бежал по степи глухой.
Кровь хлестала из ног его,
Рок согнуть бы не мог его.
Зной и тот не отвлек его
От безумных дорог его.
День за ночью и ночь за днем
Словно мимо него прошли.
Журынтаз на палке верхом
Прискакал на Миуели.

За крепостной Крепкой стеной
День-деньской Продолжался той.
Как среди степей молодой
Статный конь арабских кровей
Веселится, освободясь

От узды золотой своей,
Так, без удержу веселясь,
Целый день на Миуели
Гулаим провела вдали
От волнений, скорбей и зла.
За стрелой
Летела стрела,
Раздавалось ржанье коней,
Стук мечей
И посвист камчей.
Шел потешный бой
С утра,
За потешным боем — игра,
Отдых,
Пиршество
И — без ссор —
Тихий дружеский разговор:
В этот вечно мирный затвор
Никогда не входил раздор.

Рассыпавшийся, как жемчуг,
Звонкий смех сорока подруг,
Струн сереброголосый звук,
Пенье слушала Гулаим.
А когда вечерняя мгла
На счастливый остров сошла,
Меду скушала Гулаим,
Над широким ложем своим
Белую кошму подняла, Отдыхать-почивать легла.

И дыхание Гулаим
Золотилось в лучах луны
И светилось в лучах луны,
Словно благоуханный дым,

Покидая уста ее.
И тогда красота ее
До того луну довела,
Что в слезах, от злости бела,
Раньше срока луна зашла.
Гулаим тревожно спала.
Тяжело вздыхала она,
И вздымалась грудь, как волна;
Сердце прядало, трепеща,
Словно пойманный соловей;
И дрожали ее плеча;
И на шее снега белей
Жилка билась, как мотылек,
Что на пламени крылья сжег.

Этой ночью приснился ей
Арыслан, батыр-исполин,
Золотого Хорезма сын,
За которым народ родной
Был поистине в те года
Как за каменною стеной.
Этот робости никогда
Не изведавший Арыслан,
Этот воин, цепью стальной
Опоясывавший свой стан,
Эта гордость славы земной,
Этот лев над львами всех стран,
Арыслан, и никто иной,
В искрометной своей броне
Гулаим явился во сне.

Журынтаз
В этот самый час
Подбежал к высокой стене,
За которою Гулаим

Предавалась грезам ночным.
Он в безумии совершил
То, о чем, не имея крыл,
И помыслить не мог вовек:
На бегу халат распахнул,
Через стену перемахнул
Этот бешеный человек!
Перед спящей Гулаим
Он упал, как саранча.
Лицезрящий Гулаим
Журынтаз рыдал, бормоча:
"Твой батыр приехал!
Смерть твоим врагам!
Стала ты, как пери, к десяти годам,—
С той поры я рыщу на коне гнедом
По немым пустыням, шумным городам.

Я искал по свету розу-Гулаим,
Плачь, батыр, и сетуй! Розу-Гулаим
Разбудить не можешь...
Покажи лицо,
Подари мне эту розу, Гулаим!

Спишь, подняв над ложем белую кошму.
Льнет прохладный ветер к ложу твоему.
Пробудись и выйди, молви что-нибудь —
Сильною рукою стан твой обниму.

Мчатся врассыпную орды от меня,
Чуть моя литая заблесит броня.
Ждешь батыра? Вот он! Сокола прими,
Привяжи скорее моего коня!

Пусть мой жар сердечный превратится в лед,
Если сна любимой зов мой не прервет!
Голодом томимый, заклинаю: встань!
Жаждою палимый, жду твоих щедрот!"

"Встань!"—
Воскликнул Журынтаз.
Приоткрыла очи она: Пронизала, пробудясь,
Тьму глубокой ночи она
Взором, словно лучом двойным.
Но была черноты черней
Ночь, клубившаяся пред ней:
Остроглазая Гулаим
Не могла разглядеть лица
Неизвестного пришельца И подумала:
"Это он,
Это длится еще мой сон".
На подушку облокотясь,
Тщетно вглядываясь во тьму,
Говорит она, обратясь
К посетителю своему:

"Кто ты, нарушивший мой сладостный сон?
Ветром ли, бурей ли в мой сад занесен?
Что же ты прячешься? Смутил меня твой
Страстный, томительный пронзительный стон.

Если, примчавшийся на быстром коне,
Ты мой возлюбленный, приснившийся мне,
Сердцем возрадуйся! Не он — так беги,
Или по собственной погибнешь вине.

Воин, приснившийся в полночной тиши,
Слезы горючие мои осуши!
Если же родина твоя не Хорезм,
Быть тебе, дерзкому, без мухи-души.

Разве не жаль тебе моей красоты?
Косы ли черные мои не густы?
Если бы истинно ты был Арыслан,
Ты бы не прятался, не медлил бы ты".

И тогда, приблизясь на шаг,
Журынтаз ответил ей так:

"Батыр, чей конь могуч и бронь светла,—
я, Кому во сне ты сердце отдала — я,
Кого звала, за кем покорно шла вслед,
Кого ты за руки во сне брала — я.

Без отдыха из золотой страны нес
Мой конь меня по сумрачной стране слез.
Встань, соловья-скитальца не гони прочь,
Избранница моя и госпожа роз.

Письмо, наверное, прочла мое ты,
И приготовила для нас жилье ты.
Скажи: привяжешь ли коня? Устал конь.
Прервешь ли сладостное забытье ты?

Как можешь ты батыра заставлять ждать,
На страстный мой призыв не пожелать встать?
Я жду тебя. Довольно спать! Не то —
мне Придется быстрого коня погнать вспять".

"Роза, встань, приди..." В плену
Этих слов, она поднялась:
Лживой речью, поверив сну,
Очарована, поднялась,

Околдована, поднялась.
Ни жива и ни мертва
Отпустила кошму сперва;
К очагу потом подошла,
Изгибаясь, как лоза,
В очаге огонь развела.
И светились ее глаза,
Лоб ее сверкал белизной,
И неторопливой змеей
По плечам скользила коса.
Шелком и тяжелой парчой
Свой высокий стан облекла,
В руку правую — золотой
Гулаим гребешок взяла,
Косу, хлынувшую рекой,
Расчесала и заплела,
Левой — зеркальце пред собой,
Зарумянившись, подняла;

Поправляя здесь и там,
Оглядела свой наряд,
Повязала белый плат
Кончиками к небесам
И, потупив скромно взгляд,
Из кибитки вышла в сад.

Тут, медлительно приподняв
Стрелы длинных ресниц, она
Закричала, чуть не упав,
Застонала, потрясена.
Перед ней стоял Журынтаз.
Плешь блестела, как медный таз.
С плеч его свисало рванье.
Посинели губы его,
И стучали зубы его.

Алчный врор он вперял в нее.
Гулаим вскипев,
Не знала куда Деть свой гнев.
Дрожа от стыда,
Позвала она сорок дев.

И забился, точно сазан,
Жгучим ужасом обуян,
Мигом связанный Журынтаз.
Этот ужас его и спас,
В явь из мира сна возвратив,
Спавший ум его разбудив.

Гулаим сказала потом,
Наклонясь над своим рабом:

"Журынтаз! Эй, Журынтаз!
Отвечай скорей, Журынтаз,
Что ты хочешь?
Всю степь кругом
Кровью, как дождем, оросить,
И обрубком лежать в земле
Или в тесной висеть петле,
Превратившись в воронью сыть?
Ну-ка, подлый, скажи-ка мне,
Как ты смел в этот час ночной
Без приказа прийти ко мне
И смеяться надо мной?"

Руку приложив к груди,
Он взмолился к ней: "Пощади!
Пощади меня, Гулаим!
Разве ты уже не ханым,

Чтобы я, пастух простой,
Смел смеяться над тобой?
Беден я, и слаб, и сир,
Я ни в чем не виноват.
Если б не Арыслан-батыр,
Не попал бы я в этот сад!
Развязать меня повели!"
"Развязать!"— Сказала она.


АЛТЫНАЙ ПОПАДАЕТ В ПЛЕН К НАДИР-ШАХУ
(Из Песни пятнадцатой)

Всем, достойным хвалы — Хвала!
Всем, достойным стрелы —
Стрела!

Алтынай играет мечом.
Алтынай поводит плечом.
Меч надежен.
Крепка броня.
Алтынай подводят коня.
Вот она садится в седло.
Пляшет резвый конь под седлом.
Солнце яркий луч навело
На ее высокий шелом.
Следует рядами за ней
Конница в пять тысяч мечей.

Дети, женщины, старики
Войско провожают в поход.
Проводив,
Стоят у ворот,
Смотрят вдаль из-под руки.
За воротами —
Степь лежит.
По-над степью — Воздух дрожит.
За струистой хмарью степной
То копье заблестит, То щит.
Оседает пыль
На степной ковыль.
В ковыле кузнечик трещит,
Восхваляет палючий зной...
Больше ничего не слыхать,
Больше ничего не видать,
И опять к своим очагам,
К повседневным своим делам
Возвращается народ,
И смыкаются опять
Створы городских ворот.

В стольном городе своем,
Потрясая мечом-копьем,
Бить в набат велит Надир-шах.
На откормленных скакунах
Войско в десять тысяч мечей
Собирается у дворца.
В окружении палачей
Шах выходит. Струится пот
По морщинам его лица.
Шах ярится:

"В поход! В поход! Покориться
Не хочет мне
Город, где живет Алтынай.
Пусть же он погибнет в огне!
Пусть по непокорной стране
Кровь кипучая потечет!
Перебьем
Строптивый народ:
Тех — мечом,
А этих — копьем!
Нас большая добыча ждет:
Пленные,
Сокровища,
Скот!
А чего с собой не возьмем,
То пожар пожрет,
Вороньё склюет!
Эй вы, тигры мои! Вперед!"

Белые знамена, плеща,
Застилают весь небосвод.
Пушки медные волоча,
Войско выступает в поход.
..."Эй, опора моя и щит,
Десять тысяч силачей!
Эта девушка — Мой враг.
С нею нет полка ее.
Напрочь выбейте копье
У нее из белых рук,
Вырвите высокий стяг,
Обступите ее кругом
И возьмите ее живьем!"—

Надир-шах промолвил так,
И в движенье войско пришло,
По степи грохочущий гром
Прокатился тяжело,
И уперлись в грудь Алтынай
Копий вражеских острия,
И горячей крови струя
Проложила путь меж колец
И чешуек ее брони.
Тут бы ей и пришел конец,—
На земле таких бойцов
Не было еще искони,
Чтобы десять тысяч врагов
Мог один разбить-разметать,—
Тут бы Алтынай и конец,
Да ее могучая рать
Подоспела на помощь ей.
Благородная Алтынай
Увидела яркий блеск
Сталкивающихся клинков,
Услыхала копий треск,
Пенье стрел и звон щитов,
И, копье над головой
Занеся, рванулась в бой,
На скаку метнула копье,
И оно впереди нее
Понеслось, издавая вой.

Алтынай отцовский булат
В руку правую взяла,
Начала рубить подряд
Всех, кого догнать могла.
Кто завалится назад,
Кто слетит кувырком с седла,

Кто, из стремени
Ступки
Высвободить не успев,
Грудью мнет степную траву,
Кто из собственной брони
Хочет вырваться, захрипев...
Поле брани — сон наяву.

Душный день на убыль идет.
Бьются воины Алтынай,
Крепко бьются;
Кровавый пот
Из-под шлемов течет
У них.
Бьются воины Алтынай,
Не считают клинков чужих:
Все равно, считай не считай,
У Надира больше бойцов.
Бьются воины Алтынай,
Устлана вся степь от холмов
По противоположный край
Павшими за город отцов.

Сердце, плачь! Рыдай!
Не таи
Жгучих слез! Язык мой, рыдай!
Плачьте кровью, глаза мои!
Плачьте!
Лучших своих сынов
Потерял народ Алтынай!
В этот день большой урожай
С поля ратного смерть сняла.
Рдяная закатная мгла

Канула на лоно земли.
Солнце потонуло в пыли
Тусклое, как драконий глаз.

Шахские стрелки в этот час
Окружили со всех сторон
Благородную Алтынай.
С горьких уст ее скорбный стон,
Словно белый лебедь, слетел.
Ястребиная стая стрел,
Изорвав семь ее кольчуг,
Исклевала тело ее,
Сердце похолодело ее,
Стройный стан согнулся, как лук,
Выпал меч у нее из рук,
Из-под ног ушли стремена,
Выпустила поводья она
И в какую-то яму вдруг
Рухнула...

...И под сень своего шатра
Перенес ее Надир-шах.
Не смыкая глаз, до утра
Он сидел у нее в когах;
Утром в колесницу свою
На пуховики положил,
Слугами тридцатью шестью
Лучшими ее окружил,
Повелел в столицу свою
Раненую отвезти;
Приказал тридцати шести
Знахарям отправить фирман:
Пусть, мол, снадобья кипятят,
Пусть, мол, в оба они глядят,

Чтоб на теле у Алтынай
Шрамов не осталось от ран.
В полдень кончилась битва. Шах
Пленным головы сам рубил,
Кровь из жил горячую пил,
С брызгами ее на усах
В город Арыслана вступил,
Этих — полонил,
Тех — убил,
Город превратил в костер,
Стер с лица земли его,
Эль на пять частей разделил,
Утвердил свое торжество,
Кошмы на земле расстелил,
Той устроил
И потом
В стольный город свой ускакал
На лихом
Коне вороном.

В стольном городе своем
Праздновал победу Надир.
Долго длился разгульный пир,
Долго в золотых пиалах
Красное играло вино,
Много было сожжено
Саксаула в очагах,
Много сварено в котлах
Мяса было для гостей,
Прежде чем Надир-шах вошел
К пленнице прекрасной своей.

Он сказал ей:
"Мой престол
Выше всех престолов стоит,
Мой венец, как солнце, блестит,
Велика держава моя,
Беспредельна слава моя...
Но — увы!— от жгучих обид
Под узорной этой парчой
Сердце нестерпимо болит.
Кто тебя в твой черный час
Пожалел и от смерти спас?
Кто платил золотой казной
За бальзамы для тебя?
Кто, тебя, как душу, любя,
Изнывает в тиши ночной?
Для кого ты дворец в тюрьму
Превратила?
О, почему
Ты не хочешь меня любить?
Горе, горе мне!-
Я своей любви
Не могу, не могу избыть!
Ни в хмельном вине,
Ни в людской крови
Не могу ее потопить!"
И сказала так Алтынай:

"Вырви прочь из сердца любовь.
Режь меня,
Вот нож, На, убей!
Все равно, Повторю я вновь:
Я не стану женой твоей!"

Крикнул шах в неистовстве ей:
"Покорись!"
И долее жить Алтынай не могла,
И в грудь
Нож хотела вонзить себе,
Чтобы наперекор судьбе
Смертный путь, широкий путь
Страждущей душе проложить.

Но костлявой рукой своей
Шах за локоть ее схватил.
И призвал палачей:

"Скорей
Отымите нож у нее,
Вместо шелка на плечи ей
Грязное накиньте тряпье!
Ни запястий,
Ни перстней
Не оставьте на руках,
Ни сафьяновых сапожков
На ногах,
Ни серег в ушах,
Ни на шее бус дорогих.
Наложите вместо них
На руки — аркан погрубей,
На ноги — цепи потяжелей.
А на шею — колодку ей
Выберите потесней!
Вы садитесь на коней
И на озеро Корык
На ремне тащите ее,

Пусть ее прекрасный лик
Опалит пустынный зной,
Только жизнь щадите ее,
И пускай она пасет
У Корыка мой скот, Пускай
Средь рабов рабыней живет
Благородная Алтынай!"

И на озеро Корык
Отвели ее палачи.


ВСТРЕЧА АРЫСЛАНА И ГУЛАИМ
(Из Песни двадцать первой)

Спал батыр.
Так орел-тарлан
В клетке спит тяжелым сном;
Спит, живую душу губя,
Спит, чтоб жизнь скорей прошла,
Спит, чтоб ослабели крыла,
Чтоб не видеть, как блестит
За решетчатым окном
Солнца искрометный щит;
Спит орел тяжелым сном,
Чтоб не слышать, как шумит
Воля вольная кругом,
Как скрежещет и звенит
Цепь железная на нем...

Спал батыр — и странный звук —
Сонным слухом услыхал
Сердца собственного стук,
Но изобразить не могли
Этих смертоносных бровей,
Этих чернострельчатых ресниц —
Верного оружия вежд,
Охраняющих сон зениц.

И, лишась последних надежд,
Арыслан кошму опустил,
Приказал себе: погоди!
В знак покорности на груди
Руки трепетные скрестил,
Восемь раз шатер обошел,
Разум свой, как меч, заострил,
Нужные реченья нашел,
Громозвучно заговорил:

"Жалок я и безумен.
Кремнист мой путь.
Вы меня отравили.
Я ранен в грудь.
О луноподобные в белом шатре,
Помогите мне!
Я не могу вздохнуть.

Кто вы? Луны, лебеди, розы — кто вы?
Джины, девы, горные козы — кто вы?
Если вы бессловесны — подайте знак:
Звезды, пери, гибкие лозы — кто вы?

Камни глодал я, огонь глотал, к вам взывал,
Копья ваши сверкают меж черных скал,
Кони ваши копытами рубят лед...
Горе мне! Сотрясается горный вал!

Молвите имя старшей своей сестры,
Я не ведаю — злы вы или добры,
Все равно! Осудите на смерть — и я
Камнем брошусь на камни с Дербент-горы!"

А в шатре, о друзья мои,
А в шатре спала семья
Соколиц Миуели,
В эти снежные края
Прилетевшая издали.

Услыхала Гулаим
Арыслана протяжный клик,
Услыхала — ив тот же миг
Сон свой сладкий разогнала,
Лик прекрасный приподняла,
И вскочили девушки с мест,
Кто — с мечом,
Кто — с копьем...
Выбегают босиком,
Озираются окрест.

Догадался Арыслан,
Что за девушки перед ним,
Обессилел, точно от ран,
Поглядел на Гулаим —
Хоть вина не пил, а пьян —
Задохнулся, побледнел,
Пошатнулся, бел как мел,
И, любовью одержим,
Добежал до черных скал
И на белый снег упал.

Долго он лежал недвижим,
А когда, едва дыша,
Возвратилась к нему душа,
Он увидел у самых глаз
Некий пламень ледяной —
Серебряный, голубой
Меч в деснице Сарбиназ.

Сарбиназ ему говорит:
"Если ты калмык — встань, джигит,
Вызываю тебя на бой!
Я с тобой рубиться хочу.
Трепещи! Вот мой меч!
Имя этому мечу —
ГоловаДолой-С-Плеч!"

Арыслан улыбнулся ей—
Будто золотом одарил;
Засветилось его лицо,
Слезы потекли по лицу;
Стал он речь вести,
Что венок плести,
Подбирать словцо К словцу;

Так в ответ заговорил:

"Лебеди на север улетят весной.
Аедяную реку выпьет летний зной.
Мы еще успеем иступить мечи!..
Девушкам-батырам мой поклон земной!
Зимние метели гору замели.
Кто видал, чтоб розы на снегу цвели?
Мы поспорим после; расскажите мне,
На кого покинут ваш Миуели?

Чем я провинился, что судьбой гоним,
Что моей печали гнев невыносим?
Долго я скитался и тебя искал.
Здравствуй! Протяни мне руку, Гулаим!

Тайной поделиться я ни с кем не мог.
Робости и гнева я равно далек.
Ты мне душу ранишь, Сарбиназ-батыр!
Бойся кровью брата обагрить клинок..."

Девушки наперебой Говорят ему:
"Встань, джигит!"
А другие:
"Джигит, лежи!"
Третьи:
"Кто ты, джигит? Скажи!"
А четвертые:
"Что с тобой?"
Пятые:
"Не ранен ли он?"
А шестые:
"Он невредим!"

Над батыром со всех сторон.
Словно солнечные лучи,
Блещут боевые мечи.
Звон стоит кругом, лязг и гром.
Птичий гомон стоит кругом:
"Что с тобой?" да "Кто ты такой?"

Несравненная Гулаим
Размыкает их шумный круг,
Отстраняет рукой подруг,
И рука у нее дрожит...

Гулаим говорит:
"Встань, джигит!"
Арыслан встает

Пред возлюбленной своей,
И чуть слышно журчит ручей
Среброзвучных ее речей:

"Метель запевает, и кружится снег,
И слезы бегут у меня из-под век.
Как звать тебя? Кто ты? Высоких небес
Жилец иль такой же, как мы, человек?

В глазах твоих тайная радость видна,
И горе... А речь поговорок полна...
Ты не жил в Саркопе... Откуда, батыр,
Ты скромные наши узнал имена?

Ты плачешь? Гляжу я и в толк не возьму —
О чем, почему? Говоришь — не пойму,
Что хочешь сказать... Успокойся, не плачь!
Как слезы бегут по лицу твоему!"

Арыслан говорит в ответ:
"Быстрокрылым я был — и лишился крыл,
Резвоногим я был — и упал без сил,
Жил с людьми, был батыром, а ныне — кровь
Лью в пустыне скупой из негибких жил.

Клевета и позор мне на лоб легли,
Все отвергли меня, и года текли...
Тщетно смерть призывал я...
О, горе мне! Горе мне!
Я лишился родной земли!

Был я лебедем. В сердце мое стрела
Красным углем вошла.
Я сгорел дотла,
Но живу, и бессмысленна жизнь моя,
И напрасны пустые мои дела.

Яд изгнания мне изъязвил уста.
Я — казненный, но совесть моя чиста.
Я родился в Хорезме. Я — Арыслан.
Жизнь моя — нищета, пустота, тщета..."

Замолчал Арыслан-батыр,
И — полночной луны двойник —
Несравненный лик, белый лик
Благородной Гулаим
Светом внутренним просиял.
И взыграла ее душа,
Как ручей, рожденный меж скал,
Разливаясь, бурля, спеша,
Вырываясь на простор...
Но ничем горделивый взор
Благородной Гулаим
Тайны сердца не выдавал,
Хоть и волновался в груди
Слез неистовый океан.

Приближаясь к ней, Арыслан
Говорит:

"Гулаим, во сне
Образ твой явился мне.
Душу горькую губя,
Я всю жизнь искал тебя.
Все пути к тебе вели.
Песней о Миуели
С наступленьем тьмы с ума
Соловей меня сводил.
И порой редела тьма, И являлась ты сама,
Госпожа ночных светил.

За тобою сорок звезд
Следовали по пятам,
И меж нами зыбкий мост
Пролегал по небесам.
Словно лань, была дика
И робка моя тоска;
Был не шире волоска
Мост, соединявший нас,
И пока на твой призыв
Я спешил, ни мертв ни жив,
Твой прозрачный пламень гас,
Лик недостижимый твой
Исчезал за пеленой
Наступающего дня.
О, не покидай меня,
Роза неба, Гулаим.
Дети праха, мы гостим
Лишь однажды на земле.
О, не тай в рассветной мгле,
Подтверди словцом одним,
Что когда-нибудь с тобой
Мы сердца соединим.
Не бледней, не улетай
Лебедем в далекий край!
Не кручинься, слез не лей,
Будь здорова, Гулаим!
Прочь разлуку, жизнь моя,
Молви слово, Гулаим,
Дай мне руку, жизнь моя!"

Руку маленькую свою Подала
Гулаим в ответ И сказала:

"Руку даю —
Как поруку. Тверда рука.
Тверже поруки нет.
Клятву даю — клятва крепка,
Крепче крепкого мой обет.
Нам разлуки нет!
Нам разлуки мет!
Нам разлуки нет!
Если ты земля — я луна.
Если ты океан — я волна.
Ты — гора-великан,
Я — горный туман,
Ты — желанный гость,
Я — дастархан.
И на вечные времена
Ты — мой муж, я — твоя жена.
Честь тебе и почет, Арыслан!"
Арыслан поцеловать
Милую свою захотел:
На глаза — печать,
На чело — печать,
На уста — печать:
Закрепить союз захотел.
Не позволила Гулаим
Черные глаза целовать,
Белое чело целовать,
Красные уста целовать:

"Люблю тебя, мой суженый, так люблю,
Что о своем девичестве не скорблю,
Я мщу врагу жестокому.
Погоди: Забыть любовь до времени я молю.

Страну мою богатую сжег калмык,
Порвал на мне мой вышитый воротник.
Жены своей возлюбленной не целуй,
Пока не грянет мщения грозный миг.

Завыли ветры буйные по зиме,
И ночь пришла, и кружится снег во тьме.
Едва бреду — не сладкий мед у меня,
А корка хлеба черствого на уме.

Я встретила влюбленного на йути,
А мне бы — друга верного обрести.
Мой сокол, раздели со мною ратный труд,
Не мучь меня, избранник мой, не когти!"

Гулаим закончила речь,
Обнажила булатный меч,
В левую — поводья взяла
И легко вскочила в седло.
Добрый конь осел тяжело,
С хрустом закусил удила,
На мгновенье встал на дыбы,
Грудью бросился в снежный вир
На призыв боевой трубы
И помчался, камчой гоним,
Через горные горбы.
А на нем — батыр Гулаим,
Леворучь — Арыслан-батыр,
А за ними — белый буран,
А в буране — сорок подруг,
Буйным вихрем — на вражий стан...

Вид их грозен, и взор их дик.
Смерть тебе, Суртайша-калмык!


ПОБЕДА ГУЛАИМ НАД ХАНОМ СУРТАЙШОЙ
(Из Песни двадцать третьей)

Трубы медные трубят,
Стяги пестрые шумят,
Кони ржут
Медным трубам в лад,
Удила грызут,
Пятятся назад.
Кони пятятся назад,
Стремена звенят;
Звучно стремена звенят,
Расступаются войска,
Строятся за рядом ряд.

Глянешь вверх — там белым-бело,
Вьются снежные облака,
Ворон — сломанное крыло
По небу летит тяжело...

Глянешь вдаль — там белым-бело
Не видать под снегом песка;
Конь калмыцкий без седока,
Захромав, потеряв седло,
По снегу бежит тяжело...

Глянешь прямо перед собой —
Круг очерчен, утоптан снег,
А в кругу стоит великан,
Полузверь-получеловек:
Стан — что карагач вековой,
Шерсть на груди,
Хвост позади,
Правая — львиная нога,
Левая — тигриная нога,
Правая рука — острога,

Левая рука — кочерга,
Клепанная голова,
Уши — мельничные жернова,
Ступы каменные вместо глазниц.
Стрелы пламенные — вместо ресниц,
Рот клыкастый — адская пещь,
Нос не нос, а рыба-лещ,
Неумыт, волосат, космат,
Медными гвоздями оббит,
Крепкими цепями обвит,
В бубенцах с головы до пят.

Раздувает зоб великан,
До ушей разевает пасть:

"Выходи на круг, Арыслан,
Выходи, если ты не трус,
Мне свежинки хочется — страсть!
Дай мне крови напиться всласть,
Дай мясца твоего поесть,
Дай погрызть мозговую кость,
Поглядеть, каков ты на вкус,
Арыслан,
Батыр-дастархан,
Гусь мой, лебедь, залетный гость!"

Тут разгневался Арыслан
И в ответ на эти слова
Зарычал, с коня соскочил,
Оба рукава засучил,
И преобразился во льва,
И схватился, как лев со львом,
Со своим ужасным врагом;
А потом по-иному бой
С чудищем калмыцким повел:

Он боролся как волк степной
С жеребцом, Как барс лесной —
С кабаном,
Как тарлан-орел —
С быстроногим горным козлом.
Что тут было, друзья мои!
Что за сила, друзья мои,
У батыров этих была!

Арыслан стоял, как скала,
И, налившись кровью со зла,
Как бойцовый петух, калмык
С клегтом прыгал, зоб раздувал,
Арыслана в темя клевал,
Когти в мясо вонзал,
Кожу рвал,
Но не мог свалить его с ног,
Даже сдвинуть с места не мог.

Шум пошел по степи такой,
Что услышал бы и глухой;
От натуги бойцов кругом
Заходила степь ходуном,
Снег растаял, встал туман,
Мелкий дождь заморосил,
И заголосил великан —
Арыслан со всех своих сил
Ребра великану сдавил,
Поднял выше облаков
И ударил оземь его.
И отхлынул от берегов
Громозвучный Астархан,
По земле прокатилась дрожь...
Веселясь душой, Арыслан
Вынул из-за пояса нож,

Голову калмыку отсек
И поставил стоймя на снег
Перед ханом Суртайшой.

Снег выравнивают рабы.
Окликает судьбу судьба.
На пронзительный вой трубы
Отвечает всем труба.
Прекращается медный вой.
Начинается новый бой.

На кругу — батыр Отбаскан
И Кункар — калмык-палуан,
Победивший семьдесят семь
Палуанов соседних стран,
Изрубивший мечом тьмы тем
Рядовых врагов Суртайши,
Волк из волков,
Лев из львов,
Ястреб из ястребов Суртайши,
Сокрушитель турьих рогов,
Посетитель шумных пиров,
Похититель дев, Утешитель вдов,
Соблазнитель жен
И мучитель малых детей.

Этот знаменитый борец,
Хвастая закалкой своей,
Выбежал, полуобнажен.
Стал в кругу, на снегу, босой,
Краше, чем Сулейманов дворец.
Наслаждаясь его красой —
Бронзой кожи и сталью мышц,—
Увлажнились теплой росой
Узкие глаза Суртайши.
Узкие глаза Суртайши
Кровью налились, потемнев:
Потянулся Кункар, как лев,
И на Отбаскана пошел,
И у всех захватило дух,
Кто смотрел на него. Тяжел,
Как свинец тяжел,
И как пух
Легок был его шаг. Пошел
На саркопца Кункар —
Как дым, Как скала, Когда бы скала
Двинуться могла...
Горделив, Как султан,
Пошел палуан,
Страшные объятья раскрыв,
И бесшумно земля под ним
Всколыхнулась...
Точно порыв
Дикой бури ударил вдруг,
Сжал могучий Кункар кольцо
Рук могучих своих вокруг
Пояса врага, И лицо
Стало у саркопца как мел,
Проступила желчь и зола
На щеках,
И кровь потекла
Из ушей,
И взор помутнел.
И тогда Кункар, упершись
В жесткий снег стопами, швырнул
Отбаскана в белую высь,
И, как жаворонок, мелькнул
В снежной закрути Отбаскан,
Долетел до горных светил
И со стоном наземь упал.

И лежал он в снегу, и был
Мертв,
И полупрозрачный пар
Облачком качался над ним...
Нож кривой обнажил Кункар
И отрезал ножом кривым
Голову мертвеца, И принес,
Окровавленную, без глаз,
И поставил пред Гулаим.

Тут воскликнула Сарбиназ:
"Эй, Кункар, если ты не трус,
Если ты батыр, а не раб,
Выходи бороться со мной!
Если телом ты не ослаб
И еще твой пыл не погас,— Выходи!
Наступил твой час!
Выходи бороться со мной!
Хан поверг батыра в зиндан,
В цепи заковал, кровь из жил
Выцедил, Оставил без сил,
Ты его добил, палуан!
Выходи бороться со мной!"

Трубы трубят, Стяги шумят,
Ветер мечется снеговой —
Начинается новый бой.

Гнев кипит в груди Сарбиназ,
Как смола в чугунном котле,
И рычит, разъярясь, Кункар.
А вокруг метель поднялась,
И лютует ночь на земле,
И уже не видать ни зги...
Все еще по степи враги
Ходят, обнявшись, как друзья,
Свившись, как со змеей змея,
Борются, тяжело дыша,
Вспахивая землю по грудь.
Враг врагу позвонки круша.
Тщетно в черно-белую муть
Вглядывается Суртайша.
Тщетно трубачи Гулаим
Трижды протрубили отбой.
Только степь гудит
И метель
Павшим в битве стелет постель...

Трубам ли звенеть золотым
Там, где воет ветер степной?
Прободать ли беззвездный мрак
Напряженным взорам людским?

Разогнав орду облаков,
Плетью в кровь исхлестав живых,
Мертвых в белое завернув,
На рассвете буран затих.

С краю загорелся покров
Просветлевших небес,
И там,
Где огонь полыхал,
Где плыл
Сизый дым студеной зари,
Встал победы высокий храм
И сверкнуло множество крыл.
Это были лучи.
Это день
Сарбиназ на помощь спешил.
В ста шагах от круга борьбы
Все увидели Сарбиназ.
Лик ее, словно лик судьбы,
Грозен был. Взор ее горел
И сверкал, как двойной алмаз,
И в руке у нее был меч.
И кровавый солнечный луч
От меча исходил.
На снегу без сил
Побежденный лежал Кункар,
Ждал удара меча.

Пал удар.
И поставила Сарбиназ
Перед ханом Суртайшой
Голову Кункара на снег,
И прославила Сарбиназ
Дорогое имя свое.

И глядел из-под мертвых век
Мертвый взор
Мертвых глаз, И хан
Застонал и впал в забытье.
А когда он пришел в себя,
От воротника и до пят
На себе золотой халат
Разодрал Суртайша, скорбя,
С плеч его сорвал,
В белый снег втоптал,
Зарыдал у всех на виду,
И раскрыл свой багровый рот
Шире адских врат,
И вот—
Яростью и скорбью томим,
Хан рычит, как шайтан в аду,
И на единоборство зовет
Благородную Гулаим.

Трубы трубят, Стяги шумят,
Начинается новый бой —
Руби гея Гулаим с Суртайшой.

Рубится с Суртайшой Гулаим,
Утвердив на снегу стопы;
Искры вспыхивающие, роясь,
В воздухе стоят, как снопы;
Рубится с Суртайшой Гулаим
И прислушивается, рубясь,
К возгласам своего меча,
И зазубривается, звуча,
Меч ее, как серп,
И другой
Меч зазубривается, чертя
В воздухе дугу за дугой,
За удар ударом платя.
У батыров глаза, как жар,
Ярой ненавистью горят.
Звон,
Свист, Лязг,
Удар — за удар!
И осколки стальных мечей
Сыплются, словно частый град;
Силы рубящихся — равны.
Трое суток рубка идет.
Верха ни один не берет.

Ветви огненной купины,
Выращенной лязгом клинков,
Доросли до горных высот.
И рычат батыры, гневясь,
И бросают мечи в ножны.
Нетерпением обуян,
Цепью в тысячу три звена
Крепко свой неохватный стан
Стягивает калмыцкий хан.

Трубы трубят, Стяги шумят,
Начинается борьба,
И глядит на борцов судьба,
И железо сплетенных рук
Раскаляется докрасна,
И в один слепительный круг
Дни сливаются...

Тает снег,
И сменяет зиму весна;

Степь цветет, и птицы поют,
И, в зеленой траве шурша,
Пестрые букашки снуют;
И осиливает Суртайша
Благородную Гулаим,
И, подняв ее к небесам,
К этим голубым, золотым,
Трепетным небесам,
К облакам,
Белым, словно ягнята,—
К облакам,
На ветру играющим,
Там
Заставляет ее стонать.

Ветер осушил черный пот
На высоком ее челе,
И швырнул ее Суртайша
Наземь,
И стоял небосвод
Под ногами у Гулаим,
И летела она к земле
Сквозь гудящую пустоту,
Как падучая звезда,
А когда
В трех аршинах земля была —
Вывернулась на лету,
Стала на ноги и пошла
На врага,
И — как сокол клюв —
Ногти в чреве врага сомкнув,
К солнцу Суртайшу подняла,
И метнула вниз, И в песок
Вбила вниз головой по крестец;
Тут ему и пришел конец,
И навек забудем о нем!
Лучше, милые, поглядим,
Как над степью солнце встает;
Поглядим, как, за пядью пядь,
Молодая трава растет,
Поглядим, как старуха мать
Обнимает Гулаим,
Как спасенный ею народ
Плачет, и смеется, и льнет
К дочери любимой своей;
Поглядим на лица детей,
Взглянем на хорезмийского льва,
Милого супруга ее,
И на сорок ее подруг;
И с любовью благословим
Благородную Гулаими
Да ликует ее супруг,
И да будет она жива
В песнях и в потомстве своем!

Трубы трубят, Стяги шумят,
Струны звенят,
Струнам в лад мы славу поем.

Меч народа — непобедим!
Дух народа — несокрушим!

Слава, Слава, Слава тебе,
Слава тебе, Гулаим!

Перевод А. Тарковекого

• Назад
• Вперёд