Шарьяр (эпическая поэма)

ШАРЬЯР

(Отрывки)

Народные эпические поэмы (дастаны) являются старинным духовным богатством каракалпакского народа. В этих поэтичных и красочных произведениях, передававшихся сказителями из поколения в поколение, сконцентрирована многовековая народная мудрость, любовь к родной земле, гнев против угнетателей и захватчиков, мечты о счастье и справедливости, вся щедрость народной лирики, фантазии, лукавого юмора. Помимо своей художественной ценности народные дастаны содержат множество важных исторических, этнографических и других сведений, правдиво изображают жизнь и быт, труд и борьбу, вековые мечты и думы трудового народа. Одним из таких произведений является каракалпакский народный дастан "Шарьяр".
Эпос "Шарьяр" принадлежит к числу наиболее известных и любимых дастанов каракалпакского народа. Главные образы этого эпоса — молодой богатырь Шарьяр и его отважная сестра Анжим — воплощают в себе черты подлинных народных героев: мужество, верность, справедливость, душевное благородство. По своему сюжету "Шарьяр" относится к жанру героико-романтических дастанов, для которых характерен красочный сказочный колорит. Причудливый мир народной фантазии переплетается в эпосе "Шарьяр" с реалистическими, бытовыми сценами, а яркость и самобытность образов, разнообразие поэтических приемов, множество героических и лирических эпизодов, тонкий психологизм, увлекательное развитие сюжета делают это произведение одним из лучших памятников каракалпакского народного творчества.
В основу данного перевода отрывков из эпоса "Шарьяр" положен вариант этого дастана, записанный в 1939 году писателем Аметом Шамуратовым в Кунградском районе со слов известного народного сказителя Кулемет-жырау и изданный в Нукусе отдельной книгой. Известны также две другие версии этого дастана, записи которых хранятся в фондах Каракалпакского филиала Академии Наук УзССР.
Содержание первых эпизодов дастана, в которых рассказывается о рождении и детстве главных героев этой поэмы, сводится к следующему:
Девять жен было у старого хана Дарапши. Но бесплодными оказались его жены,— ни одна не смогла подарить ему сына-наследника. И тогда женился хан Дарапша на юной красавице Гульшаре. Зачала от него Гульшара, возненавидели ее за это остальные ханские жены, решили любой ценой ее погубить. Родила двух близнецов Гульшара — мальчика и девочку, двух младенцев необычайной красоты, и дала им она имена — Шарьяр и Анжим.
Из далекого похода возвращался в это время хан Дарапша. Воспользовавшись его отсутствием, девять коварных жен пригласили во дворец злую старуху колдунью. Получив богатое вознаграждение, колдунья утопила обоих младенцев в старом пруду, а вместо них положила на грудь спящей Гульшаре щенка и котенка. В ту же ночь вернулся хан и с ужасом узнал о том, что его любимая молодая жена родила двух зверенышей. Разгневался на нее хан Дарапша, не поверил ее правдивому рассказу, изгнал ее навсегда из своей страны.
Но недолго торжествовали ханские жены свою победу над ненавистной соперницей. Вскоре с тревогой обнаружили они, что оба младенца продолжают жить и расти на дне старого пруда. Снова обратились девять ханских жен к старухе колдунье. По ее совету они подкупили раба, приказав ему достать младенцев из пруда, отнести их в мешке за пределы страны и там зарезать. Но раб не посмел умертвить двух удивительных, прекрасных младенцев. Уйдя далеко за пределы страны, он оставил их, обнаженных и беспомощных, на перекрестке трех пустынных дорог. Убив на обратном пути косулю, хигрый раб испачкал ее кровью рубашки близнецов, а затем вернулся во дворец с их окровавленной одеждой и с печенью косули. Ханские жены щедро наградили раба, сожгли рубашки младенцев, а печень поджарили и съели, думая, что едят останки двух близнецов, от которых им удалось наконец избавиться.
Судьба сжалилась над Шарьяром и Анжим: в тот же день через перекресток дорог прошел большой караван, направлявшийся в столицу соседнего ханства. Караванщики подобрали обоих младенцов, принесли их к своему владыке — хану Шасуару. Восхищенные необычайной красотой близнецов, хан Шасуар и его супруга Акдаулет тотчас же решили, что Шарьяр и Анжим будут отныне их сыном и дочерью:

Миновало пятнадцать лет,
То счастливых, то скорбных лет,
С той поры, как Шарьяр и Анжим
В горький час родились на свет.
Миновало пятнадцать лет,
И, как ветер, неудержим,
Слух пронесся из края в край
Про Шарьяра и про Анжим.
Говорили, что юный батыр
Закален и тверд, как металл,
Что умеет копье метать,
Как никто еще не метал,
Что умеет из лука стрелять,
Как никто не стрелял.
На горячем коне скакать,
Как никто до сих пор не скакал.
Говорили, что юный батыр
Телом тверд, а душой велик,
Конь его сотрясает мир,
Клич его — как тигриный рык.
Говорили, что в дикой степи
Крепость гордую он воздвиг
И собрал туда храбрецов —
Молодых друзей-удальцов.

Говорили о юной Анжим,
Что душа ее — чистый кристалл,
Что умеет умом блистать,
Как никто еще не блистал,
Что умеет стихи читать,
Как никто еще не читал,
Что умеет в шатраш играть,
Как никто до сих пор не играл,
А к тому же не только умна,
Но еще и горда, стройна,
Так что с первого взгляда в ней
Благородная кровь видна.

Словно солнечный свет, цравдив,
Словно ветер, неудержим,
По земле разлетелся слух
Про Шарьяра и про Анжим,
И достиг этот верный слух
Той страны, где, врагов страша
И делами мудро верша,
Правил старый хан Дарапша.
Испугались девять ханум —
Девять ханских коварных жен:
Вестью страшною поражен,
Помутился их злобный ум,—
Ведь грозит возмездие им,
Если живы Шарьяр и Анжим!
И проник нестерпимый страх
В девять грешных, коварных душ:
Вдруг узнает их грозный муж
О былых преступных делах?
Ох, тогда им несдобровать —
Казни лютой не миновать!

Загрустили девять ханум,
Потеряли сон и покой,
И решили девять ханум
Обратиться к старухе злой,
К хитроумной колдунье той,
Что когда-то в былые дни
Гулыиару погубить смогла
И детей утопить смогла,—
Да, способна колдунья была
На любые злые дела!
За старухой послали они,
И старуха тотчас пришла,
Будто встречи этой ждала.

Смотрят женщины на нее —
Миновало пятнадцать лет,
Но особенных перемен
У старухи, как видно, нет:
Тот же драный халат на ней,
Тот же рваный платок на ней,
Только стала еще страшней,
Щеки стали еще дряблей,
Нос горбатый — еще острей,
А усмешка — еще хитрей.
На почетное место ее
Усадили девять ханум —
Угощать ее принялись,
Упрекать ее принялись:

"Хэй, мама! Ты нам солгала,
Нас бессовестно провела!
Видим мы, что тебе нельзя
Поручать такие дела!
В первый раз ты детей взяла
И клялась, что убила их,
Что в пруду утопила их,
А они остались в живых!
И вторично ты нас подвела,—
Видно, рук не хотела марать,
Нам нарочно совет дала
Для убийства раба нанять.
Но и раб нам тоже солгал:
Он одежды детей принес,
Их сердца и печень принес
И покрытый кровью кинжал,
Клятву дал, что зарезал их,
Что их кости глодал шакал,
А теперь мы вдруг узнаем,
Что они остались в живых!"

"Хэй, сестрицы!— с усмешкой им
Говорит старуха в ответ.—
Хоть и живы Шарьяр и Анжим,
Но опасности в этом нет.
Ведь живут они далеко,
И добраться к ним нелегко:
Если даже птицей лететь,
То до них сорок дней пути,
А пешком идти —столько гор,
Столько рек, лесов да озер,
Что, пожалуй, и не дойти!
Пусть живут Анжим и Шарьяр,
Им теперь по пятнадцать лет,
Их отцом стал хан Шасуар,
Стала матерью им Акдаулет.
Узел некому развязать,
Правду некому рассказать,
Никогда им теперь не узнать,
Как погибла их бедная мать!
То, что было,— давно прошло
И густой травой поросло,
Так что не о чем вам тужить,
Как и прежде, можете жить —
Безмятежно можете жить!"

"Нет!— вскричали девять ханум.—
Ты подумай, как нам помочь!
Вот уже которую ночь
Нам не спится от страшных дум.
Из-за этих ублюдков двух
Мы лишились покоя и сна,—
Нестерпимо нам режут слух
Их проклятые имена!
Ты обоих убить должна,
Отравить, погубить должна.

Даже их следы на земле
Ты стереть, истребить должна,
Лишь тогда спокойно вздохнем,
А сейчас, как в аду, живем!"

Усмехнулась старуха:
"Что ж, Видно, правильно говорят:
Ложь рождает другую ложь,
Что посеешь, то и пожнешь.
Так и быть: к Шарьяру пойду,
На обоих накличу беду,
Не тревожьтесь,— уж как-нибудь
Их сумею я обмануть,
Их отправлю в Барса-Келмес,
Чтобы сгинули навсегда,
И нигде — от земли до небес —
Не останется их следа!
Но, конечно, награда мне
Причитается за труды,
Впрочем, много не надо мне:
Лишь бы горсточку чаю купить
Да в дорогу насваю купить,—
И довольна буду вполне!"

Стали думать девять ханум:
Как им правильней поступить?
Как старуху им одарить,
Чтоб могла и чаю купить,
И в дорогу насваю купить?
Наконец решили вопрос:
Принесли ей большой поднос —
Полный золота до краев,
Принесли ей резной поднос.
А старуха ворчит в ответ:
"Чем решили меня удивить!
Чтоб понюшку одну купить,
Еле хватит этих монет!.."
Удивились девять ханум,
Рассердились девять ханум,
Разозлились они до слез,
Принесли ей второй поднос —
Полный золота до краев
Принесли ей резной поднос.
А старуха ворчит в ответ:
"Сколько можно шайтану служить?
Да и вам я подам совет:
Перестаньте и вы грешить!
Не хочу для вас ворожить,
Дело прошлое ворошить,
Лучше к нашему хану пойти —
Обо всем ему доложить!
Хэй, сестрицы, во цвете лет
Вы решили меня погубить,—
Чтоб соломы ослу купить,
Еле хватит этих монет!.."

Растерялись девять ханум,
Заметались девять ханум,
Испугались ее угроз —
Притащили третий поднос.
Усмехнулась старуха в ответ:
"Что могу вам, сестрицы, сказать?
Не считала я этих монет,
Может, хватит, а может, нет!.."
Рассмеялись девять ханум:
Мол, теперь уже не хитри,

И еще золотых монет
Ей подсыпали горсти три.
Успокоилась злая карга,
Получив этот щедрый дар,
Страшной клятвой она поклялась,
Что погибнут Анжим и Шарьяр,
Пересыпала деньги в мешок
И отправилась на базар.

Вот пришла на шумный базар —
С непривычки в глазах рябит,
То от скупости душу знобит,
То от жадности бросит в жар.
Будто в ухо ей бес шептал:
То купи да это купи!
Пару продранных одеял,
Да заплатанное гупи ,
Да растоптанные кавуши
За бесценок купила она,—
Так деньгами сорила она,
Но обновки и впрямь хороши!
А как смерклось, в ближний лесок
Оттащила она свой мешок,
Глубоко зарыла в песок,
Чтоб никто отыскать не смог,
Закопала под старым пнем —
Не отыщешь и днем с огнем!

А теперь пора за дела:
Крепкий посох она взяла
И с рассвета в далекий путь
Нищей странницей побрела.
Берегись, могучий Шарьяр,
Берегись, голубка Анжим,
Не напрасно старуха клялась
Нанести вам смертельный удар,—
Уж кого невзлюбит она,
Как-нибудь да погубит она!

Целый день старуха идет,
А границы еще не видать,
И бредет всю ночь напролет,
А границы еще не видать,
Третий день и четвертый день
Беспрерывно шагает она,
И обширных ханских земель,
Наконец, граница видна.

Поглядела старуха кругом
И пустилась вперед бегом.
Есть у золота, говорят,
Колдовская, страшная власть:
Завладеет душой этот яд —
Распалится любая страсть.
Вспоминает старуха свой клад,
И огнем разгорается взгляд,
Будто в тусклых ее глазах
Золотые монеты блестят,
И быстрей старуха бежит,
И уже не бежит — летит,
Только ветер в ушах свистит!

Через гибельные леса,
Где не бродят ни волк, ни лиса,
Прямиком несется она,
Сквозь болотный густой камыш,
Где едва проберется мышь,
Напролом несется она.
Через сто степных кишлаков,
Через семь больших городов
Пробегает она тайком,
Над высокой горной грядой,
Над глубокой озерной водой
Пролетает одним прыжком,
Мчится ночью и мчится днем —
Тридцать дней и ночей подряд,
Не встречая нигде преград!

Все быстрей старуха бежит,
Будто заяц, спину согнув,
Мчится, выставив острый нос,
Будто птичий горбатый клюв.
Развеваются змеи волос,
От усталости тело болит,
От натуги печень горит,
А она все бежит и бежит,
И не в силах уже удержать
Свой стремительный, дикий бег,
Так не может ни зверь бежать,
Ни тем более — человек.
Будто вихрь ее злой несет,
И сама себя на бегу
По спине она пятками бьет —
Подгоняет себя вперед.
Хоть совсем стара и страшна
И похожа почти на скелет,
Заплела косички она,
Как девчонка двенадцати лет.
Чтобы мчаться еще быстрей
Не мешали волосы ей!
Наступает тридцатый день,
Начинает старуха считать,
Не сбавляя рыси своей,
Начинает вслух бормотать:
"Трижды три — это восемь дней,
Дважды восемь — семнадцать дней,
А семнадцать два раза взять,
Получается тридцать пять,
Девять дней мне еще бежать!"—
Хоть и хитрой старуха была,
Не умела точней сосчитать.

Вот тридцатый день миновал,
А старуха бежит и бежит,
Тридцать пятый день миновал,
А старуха бежит и бежит,
По лесам, по уступам скал,
По кустам, болотам бежит,
С перевала на перевал,
Обливаясь потом, бежит.
Как собака, устала она,

Как щепа, исхудала она,
Как унылый верблюжий горб,
Изогнулась дугой спина.
То и дело вздыхает: "У-ух!"
И судьбу проклинает вслух,
На обрывистый склон взбежит
И с трудом переводит дух.
Наконец над восточной горой
День зарделся сороковой,
И внезапно ей с крутизны
Стали башни вдали видны.

Смотрит старая, рот раскрыв:
А и вправду город красив!
Что ни башня — словно скала,
Что ни улица — словно река,
Многолюдна и широка.
Вон богатый дворец стоит,
Как узорный ларец, блестит,
Вон майдан, вон большой базар —
Славный город воздвиг Шарьяр!
Как теперь исхитриться ей,
Чтоб туда попасть поскорей?
Видит: город рвом окружен
Глубиною в сорок локтей,
Крепостной стеной обнесен
Вышиною в сорок локтей,
А в стене — двенадцать ворот,
Но без спросу никто не войдет:
Подойдешь к воротам — замок,
Словно пес, охраняет вход,
И у каждого свой секрет,
Хочет — впустит, а хочет — нет.

Но не стала старуха кричать,
Кулаком в ворота стучать —
Надо в город тихонько попасть,
Осторожно дело начать.
Вдоль стены старуха идет
И высматривает тайком:
Не найдется ли какой-нибудь лаз.
Или трещина, или пролом?
Так весь город она обошла,
Но лазейки нигде не нашла.
Только с западной стороны,
У подножия толстой стены
Виден каменный круглый ход,
И арык сквозь него течет.
Мыслью дерзкою смущена,
У арыка встала она
И глядит, закусив губу:
Не пролезть ли в эту трубу?

Тут проделки вспомнились ей
Молодых, бесшабашных дней:
Как распутничала она,
Как паскудничала она!
А к тому же с северных гор
Ветерок холодный подул,
Будто в спину ее толкнул —
Сразу смелость в нее вдохнул.
И старуха, была не была,
Раздевается догола,
В узелок одежду кладет,
А потом, в чем мать родила,
Понадеявшись на судьбу
Да на старческую худобу,
Лезет в каменную трубу.

Но старухе не повезло —
Слишком тесным было жерло:
Голова пролезла в трубу,
И спина пролезла в трубу,
А как только до бедер дошло,
Стало ей совсем тяжело.
От натуги она кряхтит,
И в испуге она пыхтит:
Влезло туловище в проход
И застряло — ни взад ни вперед!
Жаль, что некому было взглянуть
На старухин плачевный вид —
На неслыханный срам и стыд:
Кто-то глухо в трубе рычит,
Голова и спина не видны,
Только зад снаружи блестит!
И могло бы на первый взгляд
Показаться со стороны,
Что во рву, у самой стены,
Две большие дыни лежат.

А тем временем с разных сторон
Налетела туча ворон:
С берегов, где течет Едил,
Прилетело двадцать ворон,
С берегов, где течет Жайык,
Прилетело тридцать ворон,
Вон летят еще пятьдесят,
Вон летят еще шестьдесят,
Собираются в стаю они
И от голода громко галдят,
Отыскать добычу спешат
И над городом с криком кружат,
Вдруг глядят: у стены крепостной
Две большие дыни лежат!

Налетели вороны гурьбой
На старухин несчастный зад
И полакомиться хотят,
И по ягодицам долбят.
А старуха кричит: "Вай-вай!"
И ногами сучит: "Вай-вай!"
Но напрасно пятками бьет —
Не отгонит вороньих стай.
Их голодные клювы тверды,
Как железные кетмени,
Кожу до крови рвут они,
Клочья мяса клюют они,
А старуха из темной трубы
Все истошней вопит: "Вай-вай!"
Но проклятья ее и мольбы
Заглушает вороний грай.

Так старуху бог наказал
За бесстыдство и за обман:
Как лиса, попала в капкан,
Умереть бы могла от ран,
Но, как видно, помог шайтан:
Услыхал он ее мольбу,
Пожалел он свою рабу,
Протолкнул ее сквозь трубу...
Очутившись с другой стороны
Крепостной высокой стены,
Вся ободранная, в крови,
Кое-как оделась она,
Отдышалась, пришла в себя,
Лишь тогда огляделась она.
И хромая на каждом шагу,
И вздыхая на каждом шагу,
Утирая слезы и грязь,
От досады и боли кривясь,
Через город она поплелась.

Старая колдунья проникает во дворцовый сад, где ее обнаруживает садовник и приводит к Шарьяру. Старуха поражена красотой и мощью молодого батыра. Шарьяр тоже удивлен при виде уродливой, зловещей старухи, которая скорее похожа на исчадье ада, чем на обычного смертного человека. Старая колдунья рассказывает ему вымышленную историю о своем благородном происхождении и о злой судьбе, которая обрекла ее на вечные скитания. Шарьяр проникается уважением и состраданием к несчастной старухе, велит усадить и угостить ее, а затем с нескрываемой гордостью спрашивает, как понравился ей воздвигнутый им новый город.

Ох, как ведьма была хитра:
На Шарьяра взглянула она,
И тотчас смекнула она,
Что за дело браться пора.
На батыра взглянула она —
Сразу мысли его прочла,
Нрав горяч его поняла,
Сладко, вкрадчиво начала:

"Не гневись, дорогой ханзода,
Я правдивой была всегда,
Хоть не мало моя прямота
Принесла мне в жизни вреда.
Все, что в городе есть твоем,
Осмотрела я нынче днем,
Потолкалась среди людей,
Много улиц и площадей
Из конца в конец обошла
И скажу о столице твоей:
Ничего чудесного в ней,
Ничего интересного в ней
Я, по правде сказать, не нашла,—
От великой столицы твоей,
Право, большего я ждала!
То ли дело в нашем краю,—
Мы живем как в земном раю,
Чудесами наш край богат,
Благодатней он во сто крат!
Взять последнего бедняка,
У кого ни арбы, ни вола,
И семья у него велика,
И делянка его мала,
Кетменем участок рыхля,
Неустанно трудится он,
И оградой из шенгеля6
Окружает он свой загон.
Но поверь, что в моей стране
Даже изгородь из шенгеля
Всех садов пышнее твоих
И дворцов стройнее твоих.—
Вот какая у нас земля!"

От обиды Шарьяр закипел,
Услыхав такие слова,
Гордый голос его зазвенел,
Как натянутая тетява:
"Хэй, почтенная, отвечай,
Что же это за дивный край,
Что за сказочная земля,
Где ограда из шенгеля —
Из колючего шенгеля,
Из вонючего шенгеля
Всех садов пышнее моих
И дворцов стройнее моих?
Отвечай! Но заранее знай:
Если это — бесстыдная ложь,
От меня живой не уйдешь!"

А старуха ему в ответ:
"Что за прок мне напрасно лгать?
И зачем на старости лет
Буду грех я на душу брать?

Есть на свете чудесный край,
Что похож на небесный рай,
Но зачем говорить о нем?
Все равно, дорогой ханзода,
Не добраться тебе туда!
Лучше мой рассказ позабудь,
Этот край отсюда далек,
Нужно ехать немалый срок,
Да к тому же тебе невдомек,
Как тяжел и опасен путь,—
Каждый шаг бедою грозит,
Только самый смелый джигит
Этот путь одолеть бы смог!
Ты же слишком молод пока,
Не окрепла твоя рука,
Да и жизнь беззаботна, легка,—
Позабудь об этом, сынок!"

Будто в грудь получил удар
Сразу с места вскочил Шарьяр,
Гнев с трудом побороть сумел,
Грозно голос его загремел:
"Хэй, старуха! Глянь на меня —
Разве я не могуч и смел?
Я с тобой, карга, не шучу —
Побывать в том краю хочу!"
И, старуху схватив за плечо,
Ей в лицо дыша горячо,
Обнаженный, кривой кинжал
Для острастки ей показал:
"Ну-ка, старая, отвечай,
Как найти этот дивный край?"

Но не только хитра — смела
Эта злая пройдоха была:
В гневе юношу увидав,
С тайной радостью поняла,
Что идут хорошо дела,
Что старалась она не зря —
Простодушного богатыря
Раззадорить быстро смогла!
И, Шарьяру в ноги упав,
Перепуганный вид приняв,
Так молить его начала:

"Подожди, подожди, батыр,
Не губи, пощади, батыр!
Раньше времени не хочу
Покидать этот бренный мир!
Не гневись, дорогой ханзода,
Не пылай, подобно огню,—
Я дорогу в чудесный край,
Что похож на небесный рай,
Так и быть, тебе объясню!

Если хочешь туда попасть,
Выезжай из восточных ворот,
Сразу путь заприметь на восход,
По нему и езжай вперед.
Много встретишь разных путей,
Ты же мчись и мчись на восход,
Знай: к желанной цели твоей
Только этот путь приведет.
Мчаться будешь ты много дней —
Их могу заранее счесть:
Полных месяцев ровно шесть
Надо ехать к цели твоей!
Много встретишь прекрасных мест
И ужасных, опасных мест,
Но не вздумай ехать в объезд,

А все время держи на восток.
Встретишь реки, леса, хребты,
Никуда не сворачивай ты,
Силы зря не растрачивай ты,
А все время спеши на восток,—
Вот тогда и увидишь ты
Край заветной своей мечты,
Край невиданной красоты.

Но скажу тебе прямо, сынок:
Осторожным и смелым будь,
Очень страшен, очень далек
Шестимесячный этот путь!
Реки бурные ждут тебя —
Могут путника иотопить,
В жадных водах похоронить,
И тогда захлебнешься, батыр,
Дэвы злобные ждут тебя —
Могут путника погубить,
В пропасть черную заманить,
И тогда задохнешься, батыр!
Будет ждать ненасытный огонь —
Он захочет тебя охватить,
Чтоб в золу тебя превратить,
И тогда не вернешься, батыр.
Будет ждать Аждарха-дракон —
Он захочет тебя скрутить,
А потом живьем проглотить,
И тогда не спасешься, батыр!

Если ж цели достигнешь ты
И в пути не погибнешь ты,
То увидишь такую страну,
Что затмит любые мечты:
Нет числа красивым садам,
Горделивым, большим городам,
Полноводные реки текут,
Плодородные земли цветут.
Но красивее всех садов,
Горделивее всех городов
Драгоценный город-рубин —
Златостенный Тахта-Зарин!
Кто хоть раз этот город видал,
Тот секрет красоты познал,
С той поры, как мудрец, живет.
Кто ни разу его не видал,
Тот земной красоты не познал,
Как в пустыне слепец, живет".

Продолжала старуха: "Не хватит слов,
Чтоб тебе, дорогой, описать, каков
Удивительный город Тахта-Зарин —
Этот самый прекрасный из городов!
Три стены окружают его: одна
Из червонного золота возведена,
А за нею стоит другая стена —
Из серебряных слитков возведена,
А за нею третья стена видна—
Из чистейшего жемчуга возведена,
Костью белой и красною скреплена.
Что ни башня — громадней горных вершин,
Что ни площадь — нарядней вешних долин,
Вот каков этот город Тахта-Зарин!
А основа его, как скала, прочца —
Отлита из крепчайшего чугуна,
Заходи в этот город ночью иль днем —
Одинаково ярко и солнечно в нем:
Столько дивных алмазов и жемчугов
На стенах и на кровлях горят огнем.
Много есть городов, но такой лишь один —
Ослепительный город Тахта-Зарин,
Удивительный город Тахта-Зарин!

Желая любой ценой завлечь Шарьяра в гибельный край, старая колдунья продолжает расхваливать ему чудеса этой далекой страны. Она напоминает юноше о том, что его почтенный отец — хан Шасуар — уже дав- но страдает тяжелым, неизлечимым недугом. Есть только одно средство продлить жизнь старого хана: для этого надо завладеть волшебной птицей, обитающей в чудесном городе Тахта-Зарин. Эту птицу зовут Бюльбильгоя,— сказочно красив ее вид, сладостно ее пение, а трех капель ее крови достаточно, чтобы исцелить любой недуг. "Завладей этой волшеб- ной птицей!—уговаривает колдунья молодого батыра.— Она станет лучшим украшением твоего дворца, с утра до вечера будет петь она чудесные песни в твоем саду, а три капли ее крови на долгие годы продлят жизнь твоему старому почтенному отцу!"
А под конец старуха приберегла последнюю и самую главную приманку: она рассказывает пылкому юноше о владычице этой далекой страны — о юной красавице по имени Хундызша. Словно утренняя звезда, блистает она своей несравненной красотою,— в целом мире не найдется девушки прекраснее и нежнее. Один взгляд, одно слово этой юной красавицы способно осчастливить человека на всю жизнь. Глядя на нее, можно подумать, что это — не земная девушка, а прекрасная пери, сошедшая к людям с небес. Поклялась Хундызша, что выйдет замуж за того героя, который первым сумеет, преодолев все преграды, проникнуть в ее далекую страну — и притом непременно в одиночку, без воинов и провожатых. "Торопись, Шарьяр!— предупреждает колдунья взволнованного юношу.— Смотри, чтобы кто-нибудь не опередил тебя!"
Долго расхваливает старуха несравненную красоту юной владычицы, пока не убеждается в том, что теперь уже никакая сила не заставит Шарьяра отказаться от его намерения в одиночку отправиться в этот далекий, опасный путь. Тогда старая колдунья внезапно прерывает свой рассказ и исчезает.
Тщетно пытаются старые родители отговорить юношу от этого безрассудного решения, тщетно умоляет его сестра Анжим, предчувствуя неминуемую, страшную беду,— Шарьяр остается непреклонен. На следующее утро, оседлав своего могучего коня-тулпара, Шарьяр покидает ханскую столицу Белую орду и отправляется в путь.
Много преград и опасностей встречает Шарьяр во время своего шестимесячного пути, и только беспримерная сила и отвага спасают молодого батыра от грозящей ему на каждом шагу гибели. Достигнув чудесной цветущей страны, Шарьяр видит красивую крепость, обнесенную сплошной, "приступной стеной. На стене крепости он читает пророческую надпись. Удивленный тем, что у этой крепости нет ворот, Шарьяр решает непременно узнать, какая тайна скрывается за ее высокими стенами.

...Но недаром с детства владел
Богатырь святым волшебством —
Заклинанья читать умел
С удивительным мастерством:
В этот город, где нет ворот,
Все равно он отыщет вход —
Сквозь могучие стены пройдет!
Взял он в руку комок земли,
Наклонился над ним, пошептал,
Древний заговор прочитал,
Что любому камню знаком,
Трижды дунул — и бросил потом
Этот теплый комок земли
К основанью стен городских,
И от силы чар колдовских
Сразу стены в движенье пришли,
Будто жизнь на миг обрели:
Сразу дрогнули, затряслись,
Сразу надвое разошлись,
Разомкнулись с гулом глухим,
И сквозь яркую брешь в стене
Въехал всадник на гордом коне,
И сомкнулись стены за ним.
Едет всадник, глядит вокруг —
Изумительный вид вокруг:
За дворцами дворцы встают,
За садами сады встают,
Разноцветные птицы поют,
Водометы повсюду бьют,
А среди садов и дворцов
Видит он большой сархауз —
Словно зеркало, чистый пруд.
У пруда две чинары растут,
Две громадных чинары растут:
Тихо шепчут листвой они,
А в задумчивой их тени
Виден юрты купол цветной
Удивительной высоты,
Ослепительной красоты.
Разноцветна, красива она
И неслыханно дорога:
Покрывает остов ее
Пестротканая ушыга,
Снизу доверху блещут на ней
Чужестранные жемчуга,
Позолотой яркой покрыт
Драгоценный резной порог.
И подъехал к юрте джигит —
Удержать любопытства не мог.
Смотрит юноша, восхищен,
Вход в шатер на юг обращен,
Чуть колышется полог дверной,
Видно, был искусником ткач:
Вышит полог тесьмой золотой,
И узор, как огонь, горяч,—
Что за хан или знатный богач
Обитает в юрте такой?
Потихоньку с коня сошел
И к порогу шагнул Шарьяр,
Легкий полог — узорный шелк —
Чуть дыша отогнул Шарьяр.
Так и замер смелый джигит
И в немом восторге глядит:
Не богач и не старый хан —
Чудо-пери в юрте сидит!
Ясноглаза она, чиста,
Словно утренняя звезда,
Как стыдливая роза, свежа,
Только сорванная с куста,
Не надменна — скромна, проста,
Хоть и знатная госпожа,
И совсем молода — на вид
Ей шестнадцати лет не дашь,
На кошме белоснежной сидит
И с подругой играет в шатраш.
А по левую руку ее
Восседают двадцать рабынь,
И по правую руку ее
Восседают двадцать рабынь.
То и дело хозяйке своей
Угождают сорок рабынь:
То шербету предложат ей,
То прозрачные ломтики дынь,
То душистого чаю нальют,
То негромкую песнь запоют.
Изумился Шарьяр и подумал:
"Что ж, А сгаруха-то, видно, была права!.."
И не мог удержать он сладкую дрожь,
Вспоминая пророческие слова:
"В том краю невесту свою найдешь —
В мире нет чудеснее существа,
Нет нежней и прелестнее существа!"
Был могуч, был отчаянно смел батыр,
А сейчас вспотел, оробел батыр,
От волненья дрожит, сам себе говорит;
"Что со мной? Или так я устал в пути?
Сердце бьется, как глупая рыба в сети.
Почему я дышать не могу почти,
Почему я дрожу, будто зверь взаперти?
Как мне быть? Как без спросу могу зайти —
Разговор с красавицей завести?
Чтобы скромность и вежливость соблюсти,
Надо что-нибудь быстро изобрести!..
Ну, а что если песню я ей спою —
Про надежду мою и про страсть мою?
Неужели мне сердце разрубит она,
Неужели меня не полюбит она?
Будь что будет! Одно только ясно мне:
Осчастливит меня иль погубит она!.."
Так не силой — приманкою нежной решил
Приручить непокорную лань джигит,
— Отогнул узорную ткань джигит,
Начал петь задорную песнь джигит:
"Кто ты, чудо из чудес?
Сам я на небо залез?
Или ты сошла с небес
И явилась к людям, девушка?
Ты, как деревце, стройна,
Ты, как облачко, нежна,
И моя ли в том вина,
Что горю от страсти, девушка?
Будто две живых змеи,
Вьются две косы твои,
Будто вестницы любви,
Реют крылья-брови, девушка,
Жемчуг — зубы у тебя,
Сливки — губы у тебя,
Ах, страдая и любя,
На тебя взираю, девушка!
Взор твой — сладостный капкан,
Косы — ласковый аркан,
Твой стыдливый, тонкий стан
Ты обнять позволишь, девушка?
Как наперсток, мал твой рот,
Он щебечет и поет,
Губы сладкие, как мед,
Пососать позволишь, девушка?

Платье пестрое разнять,
Груди-яблоки размять,
С ними вдоволь поиграть
Ты дружку позволишь, девушка?

В свой весенний, свежий сад,
Где налился виноград,
Где огнем горит гранат,
Ты войти позволишь, девушка?

Ты — царица, я — твой раб,
Но в пути устал, ослаб,
Приютить меня могла б
Ты в своих объятьях, девушка?
Или скажешь: "Прочь ступай
И пустое не болтай,
Не для нищих этот край!"—
И меня прогонишь, девушка?

Чтоб хоть раз тебя обнять,
Радость ласк твоих узнать,
В жертву жизнь свою отдать
Я готов немедля, девушка!
О, промолви мне: "Приди!"—
И склонись к моей груди,
Счастье ждет нас впереди —
Золотое счастье, девушка!"

Только начал Шарьяр эту песню петь,
Распахнулся настежь полог цветной,
И взглянула пери в проем дверной,
Чтоб пришельца дерзкого разглядеть.
Но чем дальше, джигиту внимала она,
Тем взволнованней трепетала она,
Крупный яхонт, спрятанный на груди,
Покраснев, торопливо достала она,
Поднесла его к солнечному лучу,—
И тотчас же старинная надпись на нем
Пламенеть начала золотым огнем.
И тогда к изумленью своих подруг

Госпожа всплеснула руками вдруг,
Рукавом заслонила лицо, застыдясь,
И слезами счастливыми залилась,
А когда успокоилась чуть погодя,
Улыбнулась, как солнце после дождя,
И, с батыра сияющих глаз не сводя,
Плавной поступью к юноше подошла
И восторженным голосом так начала:

"Ты ли это, желанный мой,
Предназначенный мне судьбой?
Не тебя ли в блаженном сне
Еренлеры сулили мне?
И согласье на это дала
Прародительница Бипатпа —
Всех невест и жен на земле
Покровительница Бипатпа!
Если так, да святится тропа,
Что под ноги коню легла
И тебя в наш край привела!
Подойди же ко мне, герой,
Подойди, гость желанный мой!

Ты ли это, лихой джигит,
Что по всей земле знаменит,
Справедливости твердый меч,
Обездоленных верный щит,
Что являлся так часто во сне
С семилетнего возраста мне?
С той поры я томлюсь и жду,
Все ищу тебя — не найду,
И одною мечтой живу:
Повидать тебя наяву!
Подойди же ко мне, герой,
Подойди, друг отважный мой!

Ты ли это, Шарьяр-храбрец,
Воплощенье геройских сил,
О котором мне говорил
Жулдыз-хан — покойный отец?
Предсказал он: "Семь долгих лет
Будешь ханствовать ты одна,
И немало невзгод и бед
Испытает наша страна,
А потом, на восьмом году,
Благороден и неустрашим,
К вам приедет юный батыр,
Чьей отваге дивится мир,
И супругом станет твоим!"
Так отец перед смертью сказал,
Мне в залог этот яхонт дал,
И не может быть, чтоб солгал
Чудотворный этот кристалл!
Подойди же, Шарьяр-герой,
Подойди, возлюбленный мой!

Знай: зовут меня Хундызша,
Красотой всюду славлюсь я,
Говорят, стройна, хороша
И любому понравлюсь я.
О батыр, завещанный мне,
В дивном сне обещанный мне,
Стань супругом моим — помоги
Нашей бедствующей стране.
Правду мне предсказал отец,
Не пришлось нам напрасно ждать,—
Так прими алмазный венец
И на трон золотой воссядь:
Не для девушки этот трон —
Для тебя предназначен он!

Здравствуй, добрый Шарьяр-герой,
Будь владыкой в нашем краю,
Я и тело, и душу мою
Навсегда тебе отдаю!
Здравствуй, смелый, желанный мой,
Здравствуй, муж долгожданный мой!"

Так невесту себе отыскал наконец
Молодой, благородный Шарьяр-храбрец,
Вместе с нею вступил он в ханский дворец,
Возложил на главу алмазный венец,
Вместе с ней с торжеством великим взошел
На высокий престол, золотой престол
И велел, чтоб на свадьбу своей госпожи
Собрались во дворец все муллы и хаджи.
Собрались во дворец муллы и хаджи,
Совершили священный, брачный обряд,
И веселый пир, небывалый пир
Для всего народа задал батыр,
Был поистине сказочно пир богат —
Ликовал народ сорок дней подряд...
Счастлив был Шарьяр, ликовал душой,
Любовался красавицей Хундызшой,
С ней сокрылся на ночь в юрте большой,
Что там было — об этом не говорят.

На следующее утро Шарьяр начинает расспрашивать свою молодую супругу, как найти ему волшебный город Тахта-Зарин. Встревоженная Х-ундызша просит его даже не называть имени этого проклятого города. Однако Шарьяр продолжает настаивать и объясняет своей жене, что ему необходимо завладеть живущей в этом городе волшебной птицей Бюльбильгоей, чтобы исцелить своего тяжелобольного отца. Три капли крови этой птицы могут продлить на много лет жизнь старого хана Шасуара.
Убедившись в непреклонности его решения, Хундызша рассказывает своему мужу, что птица Бюльбильгоя — это могучая, злая волшебница, побе- дить которую не удалось до сих пор ни одному
отважному батыру. Много было бесстрашных героев, пытавшихся овладеть чудесным городом ТахтаЗарин, полным несметных сокровищ,— но еще ни один не вернулся оттуда. Всякий раз эта злая, коварная птица с помощью своих колдовских заклинаний умертвляла этих безрассудных храбрецов, превращала их навсегда в черные камни. Только силою святого волшебства можно укротить и победить коварную Бюльбильгою,— но способен ли на это Шарьяр?
Молодой батыр рассказывает своей супруге, что вместе с сестрой Анжим его с детских лет воспитывал святой мудрец, открывший им многие тайны бытия, обучивший их многим священным заклинаниям. С по- мощью этих заклинаний проник Шарьяр в крепость Хундызши, с их помощью он надеется победить и злую птицу-волшебницу. Тогда Хундызша достает из золотого сундука одежду своего покойного отца,— его доспехи, его пояс и нагайка должны помочь Шарьяру во время его смертельного поединка с коварной, беспощадной волшебницей, Выслушав наставления Хундызши, юноша прощается с нею и мчится на своем могучем коне-тулпаре к городу Тахта-Зарин.
В мучительной тревоге ждет Хундызша возвращения своего любимого супруга. С каждым днем растут ее тоска и тревога. Однажды Хундызша снова открывает заветный золотой сундук — и вскрикивает от ужаса. Охваченная безутешным отчаяньем, Хундызша понимает, что послала своего молодого мужа на верную гибель, что из-за ее оплошности он не сможет победить злую волшебницу, что ей больше никогда не увидеть своего возлюбленного!

Было это в рассветный час:
Тонкий месяц почти угас,
Лишь поблескивала сквозь туман
Голубая звезда Шолпан
Расстилалась синяя мгла,
Горы спали, и степь спала,
Люди спали в Белой орде
И не знали о близкой беде.

Почивала богатая знать,
Крепко спал трудовой народ,
Даже стража легла подремать
У больших городских ворот.
В пышном зале, грузен и стар.
Спал с женою хан Шасуар
И не ведал, какой удар
На заре его душу ждет.
А в узорном летнем дворце
Безмятежно Анжим спала,
И улыбка была светла
На весеннем ее лице.
Сном беспечным Анжим спала
С плеч ручьями коса текла,
И дремала длинных ресниц
Густочерная бахрома,
Что одна способна была
Всех джигитов повергнуть ниц
Всех красавцев свести с ума.
А тем временем издалека
Стук донесся звонких копыт:
В поле чей-то скакун храпит,
На бегу каменья дробит,
К городским воротам спешит.
Мимо спящей охраны вскачь
Пролетел благородный конь,
Сразу видно: красив, горяч
Этот чистопородный конь!
Но дорога была тяжела —
В алой пене его удила,
Но дорога была нелегка —
Хрипло дышат его бока,
Золотая узда на нем,
Дорогое седло на нем,—
Только нет в седле седока!

Смолк подков торопливый стук,
Словно вкопанный конь застыл,
Уши чуткие навострил,
Стал осматриваться вокруг:
Не слыхать голосов нигде,
Не видать огоньков нигде.
Дремлют люди в Белой орде
И не знают о страшной беде!
Видит конь узорный дворец,
Подбежал к дворцу жеребец,
Трижды вкруг дворца обежал,
Трижды возле дверей заржал,
Трижды стукнул копытом в дверь,
В нетерпении задрожал —
Встал бы кто-нибудь наконец!
Пробудилась от сладких снов,
Поднялась Анжим поскорей,
Только глянула из дверей —
Сразу все поняла без слов!
Хоть и нету у скакуна
Человеческого языка,
Но в тревожных глазах видна
Человеческая тоска.
Кровь течет с узды золотой,
Хрипло дышат его бока,
Умный конь вернулся домой,
Но вернулся — без седока!

Прислонилась Анжим к дверям
И не верит своим глазам:
Да ведь это — тот самый конь,
Тот стремительный конь-тулпар,
На котором полгода назад
В путь отправился милый брат,
Дорогой ее брат — Шарьяр!
Что ж могло приключиться с ним —
С молодым силачом таким,
С удалым храбрецом таким?
И внезапно рванулась Анжим —
С воплем шею коня обняла,
Страшной вести смысл поняла,
Трепетать, рыдать начала
И на помощь звать начала —
Всех людей из Белой орды
Сразу на ноги подняла!
И сейчас же со всех сторон
Стал в тревоге сбегаться народ,—
Словно в дни больших похорон,
Плач послышался, горький стон...
Над горой занялся рассвет,
Пробудился ханский дворец,
Появился и хан-отец,
И встревоженная Акдаулет,
У обоих на лицах испуг,
Не поймут, что творится вокруг,
Почему ни свет ни заря
Так народ расшумелся вдруг?
Или враг их застиг врасплох,
Или, может быть, только зря
Поднят этот переполох?..
Но к родителям дорогим
Подбежала с плачем Анжим
И в слезах обратилась к ним:

"Горе, страшное горе! Жестокий удар!
Прискакал без наездника верный тулпар!
Посмотрите: вернулся могучий скакун,
На котором уехал мой брат, мой Шарьяр!

Если выпадет снег, расцветут ли цветы?
Если мертв человек, оживут ли мечты?
О стремительный конь! Видно, брат мой погиб,
А иначе один не вернулся бы ты!

Знак несчастья я вижу на лбу скакуна:
Потерялся мой брат, я осталась одна!
О бесстрашный тулпар, где твой гордый седок?
Почему опустели твои стремена?

Мчался всадник далеким, опасным путем,
И за брата молилась я ночью и днем.
Но не внял всемогущий молитвам моим,—
Где Шарьяр? Как мы правду узнаем о нем?

Что мне делать? Чего я, несчастная, жду?
Сердце ранено — чует большую беду.
Неужели мой брат на чужбине погиб,
Неужели его не спасу, не найду?

Горе, горе мне! Светоч надежды угас,
Кровь из сердца течет, слезы льются из глаз,
О премудрый аллах, справедливый аллах,
За какие грехи ты разгневан на нас?"

Так, жестокий жребий кляня,
Обнимая шею коня,
Говорила она в слезах.
Был почтенный хан потрясен,
Весь огромный стан потрясен,—
Словно утренний небосклон
Стал темнеть, чернеть на глазах,
Словно в мирной Белой орде
Все окрасилось кровью вдруг,
Только слезы видны вокруг,
Только стоны слышны вокруг,
И тоска воцарилась везде,
Будто неизлечимый недуг.
Все скорбели — и млад, и стар:
"Не вернулся домой Шарьяр,
Наш орел молодой — Шарьяр!.."

Сорок дней народ горевал,
Сорок дней поминки справлял.
Всем был дорог Шарьяр-батыр —
Молодой, удалой батыр,
Чьей отваге дивился мир.

Сорок дней тосковал и ждал
И поверить не мог народ,
Что герою пришел конец:
Может быть, день-другой пройдет,
И еще возвратится храбрец?
Сорок дней в десятках котлов
Днем и ночью варили плов
И шурпу из бараньих голов,
Закололи сотни овец,
Разослали сотни гонцов,
И тотчас же со всех концов,
Откликаясь на ханский зов,
Гости съехались во дворец.
Ибо так решил Шасуар:
Если, к счастью, жив и здоров
И вернется домой Шарьяр,
Этот сорокадневный пир
Будет в честь свидания с ним,
Если ж вправду пропал батыр,
Смертью горестной пал батыр,
Этот скорбный, плачевный пир
Будет в знак прощания с ним!
Гак в печальной Белой орде
Сорок дней пировал народ,
Сорок дней горевал народ.

Сорок дней, наконец, прошло —
Не явился домой батыр,
Завершился печальный пир,
Превратясь в поминальный пир.
Смолк в селениях стон и плач,
И тогда в свой дорожный плащ
Поутру облеклась Анжим,
Взяв суму и надев гулу
И аллаху воздав хвалу,

В дальний путь собралась Анжим.
Сердца девичьего ее Безошибочное чутье
Повторяло ей день и ночь:
"Брату помощь твоя нужна,
Можешь ты, только ты одна
Брату гибнущему помочь!.."
Был у девушки твердый нрав,
И, решенье такое приняв,
Негасимой веры полна,
В отчий дом явилась она
И настойчиво стала просить
У почтенной своей родни,
Чтоб в неведомый край они
Согласились ее отпустить —
Согласились в далекий путь
По-родительски благословить:

"Слушай, отец мой и вся дорогая родня,
Больше в неведенье жить не могу я ни дня,
Встретиться с братом пускай мне поможет аллах,
В путь отправляюсь — благословите меня!

Долго я плакала, злую судьбину кляня,
В степь я пойду по следам вороного коня,
Милого брата всю жизнь я готова искать,
В путь отправляюсь — благословите меня!"

Отвечал ей отец — Шасуар седой,
Отвечала ей добрая Акдаулет:
"Отправляйся, да будет аллах с Тобой,
Но послушай родительский наш совет.
Говорят: терпеливого ждет благодать,
Говорят: торопливого ждет беда,—
Ты еще так неопытна, так молода,
Мы тебе советуем подождать,

Дождалась бы ты месяца Сунбиле
А усталый конь отдохнет пока,
Округлятся снова его бока,
Веселее он в путь помчит седока.
И, конечно, пешком не иди,
Анжим, Быстрый конь в дороге необходим,
Мы тебе стремительного бедеу
Скакуна породистого дадим.
И, конечно, одна не иди, Анжим,
Верный друг в дороге необходим,
Самых смелых джигитов-богатырей
В провожатые мы тебе дадим.
А тогда помолись и в седло садись,
И узорное знамя в руки возьми,
И смелей поезжай в чужедальний край
Вместе с самыми преданными людьми.
В одиночку пойдешь — пропадешь, Анжим,
А с друзьями пойдешь — цель найдешь, Анжим,
Не безумной будь, а разумной будь,
Зря отца и мать не тревожь, Анжим!"

Старикам поклонилась Анжим
И сказала им так в ответ:
"Дорогой мой отец Шасуар,
Дорогая мать Акдаулет!
Конь арабский не нужен мне
И не нужен парчовый халат,
И в дорогу не нужен мне
Провожатых большой отряд.
Как бы ни был вынослив конь,
Но когда-то споткнется он,
Как бы ни был крепок халат,
Но когда-то порвется он.
Лучше в путь я одна пойду
И доверюсь судьбе своей,
Если хочет аллах помочь,
Он поможет рабе своей,
А его всемогущая длань
Самых сильных коней сильней,
Самых верных людей верней!

Если сяду я на коня —
На стремительного бедеу,
Если крепкие, как броня,
Окружат джигиты меня,
Все равно в далеком пути
У одних могут кони устать,
А другие — сами устать,
Среди гор и лесов отстать.
А чем больше стучит подков
И чем больше блестит клинков,
Тем заметнее для врагов!

Если недруги нас победят,
Уничтожат весь мой отряд,
И одна я смогу спастись,
И одна возвращусь назад,
Спросит мать о сыне своем,
Сирота — об отце своем,
Спросит брат о брате своем,
А вдова — о муже своем,
Что тогда им скажу в ответ,
Как тогда оправдаться мне?
Ведь погибнуть во цвете лет
Им пришлось по моей вине!

Если даже сама не спасусь,
В мой родимый дом не вернусь,

Все равно будет грех на мне —
От возмездья не уклонюсь.
Все равно Судный день придет,
Невозможно его избежать,
И тогда на глазах у всех
Мне придется ответ держать —
Перед богом за этот грех
Доведется ответ держать!
Спросит мать о сыне своем,
Спросит сын об отце своем,
Спросит браг о брате своем,
А вдова — о муже своем.
Будут спрашивать: где они?
Как тогда оправдаться мне?
Ведь погибнуть в былые дни
Им пришлось по моей вине!

Дайте посох железный мне,
Чтоб не мог иступиться в пути,
Дайте обувь железную мне,
Чтобы ей не сноситься в пути,
Спрячу я под одеждой меч
И кольчугой укрою грудь,
Завернусь я в дорожный плащ
И отправлюсь в далекий путь.
Весь подлунный мир обойду,
А любимого брата найду:
Если брат мой попал в беду,
Я на помощь ему приду,
Если ж пал он от вражьих рук,
Я закрою глаза ему,
Отомщу врагу своему
Или смерть от врага приму!"

Так своим родителям дорогим
Говорила взволнованная Анжим.
Поднялся седовласый хан Шасуар —
Дочь в дорогу далекую благословил,
Пожелал ей помощи высших сил,
И заплакала добрая Акдаулет—
Пожелала здоровья и счастья ей,
Пожелала вернуться домой скорей.
И узнал тем временем весь народ,
Что на поиски брата Анжим идет,
И столпился у городских ворот,
И молился, склоняясь ниц перед ней,
И желал ей долгих, счастливых дней!

Выйдя из восточных ворот Белой орды, Анжим отправляется на поиски своего пропавшего брата. Много разных дорог встречаются ей, но она твердо помнит, что путь ее лежит прямо на восток. Сначала Анжим идет по следам, оставленным копытами коня, но вскоре эти следы теряются в зыбучих песках. Анжим оказывается одна среди необозримой, выжженной зноем равнины.

Беспощадное солнце жжет,
И лицо заливает пот,
Сорок долгих, томительных дней
По безлюдью Анжим бредет.
Сорок долгих, мучительных дней
Вместо кровли — небо над ней,
Вместо ложа — камни под ней,
И чем дальше, тем путь трудней.
А железный посох стучит —
Будто гонит ее вперед,
А железная обувь гремит —
Отдохнуть в пути не дает,
И тревожные мысли томят:
Где Шарьяр, где пропавший брат?

Хоть, конечно, на легкий путь
Не рассчитывала она,
Но ни разу таких невзгод
Не испытывала она,—
По пустыне Анжим бредет,
Где живой души не видать,
Где напрасно звать и рыдать —
На подмогу никто не придет,
Лишь небесная благодать
Силы девушке придает.

Исхудала, иссохла она,
Постарели ее черты,
Стали щеки бледны, желты,
Словно вянущие цветы.
Голод мучит, и жажда жжет,
Солнце с неба огнем палит,
От усталости тело болит,
Кровь с израненных ног течет,

А железный посох стучит —
Гонит, гонит ее вперед,
И одна только мысль томит,
Жгучей раной в душе горит:
Где Шарьяра она найдет?

Повстречала она журавлей,
Мчалась вдаль их стая-стрела,
И по-птичьему говорить
С ними девушка начала:
"Птицы, вольные сестры мои,
Много видит ваш зоркий взгляд,
Вы не знаете, сестры мои,
Где Шарьяр, мой любимый брат?.."
Грустно крикнули журавли,
И умчались прочь журавли,
Потонули в сщней дали —
Ничего ей сказать не смогли.

Повстречала она змею,
Что по жгучим пескам ползла,
По-змеиному говорить
С нею девушка начала:
"О всеведущая змея,
Ты мудрее всех, говорят,
Не слыхала ли ты, змея,
Где Шарьяр, мой пропавший брат?.."
Удивленно взглянула змея,
Сокрушено вздохнула змея,
Поскорей в нору уползла —
Ничего ей сказать не смогла.

Дальше, дальше Анжим идет,
По горам и степям бредет,
По пескам и камням бредет
И ручьи переходит вброд.
Беспощадное солнце жжет,
И лицо заливает пот,
А железный посох стучит —
Гонит,гонит ее вперед.
Перепутались ночи и дни —
Им давно потерялся счет,
То ли месяц прошел, то ли год —
Уж она и сама не поймет!
Хочет пить — ни глоточка воды,
Хочет есть — ни кусочка еды,
По безводью она бредет,
По уступам горной гряды,
По безлюдью она идет,
Где ни недругов, ни друзей,
Где ни радости, ни беды,
Где давным-давно не видны
Человеческие следы.

Наконец даже посох устал —
Иступился его металл
О колючий, сухой песок,
Об уступы гранитных скал
И железная обувь в пути
Износилась, истерлась почти,—
Все трудней и трудней идти.
И напрасно молилась Анжим,
Чтобы брата скорей найти,
От беды смертельной спасти,—
Все слабей становилась Анжим,
Истощила себя сполна,
Исчерпала силы до дна.
Кто поможет ей? Ведь одна
В целом мире осталась она!
Застонав, зашаталась она,

И, на камни упав ничком,
Позабыла Анжим обо всем:
И о дальнем пути своем,
И о доме родимом своем,
И о брате любимом своем,
И, усталостью побеждена
И беспамятством поражена,
Потонула в пучине сна.

Долго Анжим, обессилев от мук,
Сном беспробудным спала,— как вдруг
Сердце пронзил, ей внезапный испуг:
Что так рокочет, грохочет вокруг?
Яростным бубном долины гудят,
Голосом трубным вершины гремят,—
Как исполинский котел, бурля,
Ходит под ней ходуном земля.
На ноги быстро вскочила Анжим,
Глянула в сторону северных гор,
Видит: огромный черный дракон
Лезет из чрева земли на простор.
Верхней громадной своей губой
Небо поддерживает дракон,
Нижнею жадной своей губой
Землю поддерживает, дракон,
Дышит со свистом, как мощный верблюд,
Хищные зубы камень грызут.

Вздрогнула, страх ощутила Анжим,
Глянула в сторону южных гор,
Видит: огромный белый дракон
Лезет из чрева земли на простор.
Черный дракон его увидал,
Черный дракон на него напал,
И начался между ними бой!

Рушатся с громом обломки скал,
Свет застилают тучи камней,
Небо становится все мрачней,
Грохот становится все страшней...
Кто поединок тот повидал,
Не захотел бы увидеть опять.
Кто поединка того не видал,
Может его небылицей считать.

Бились они семь ночей и дней —
Белый дракон и черный дракон,
Белый дракон оказался слабей,
Черный дракон оказался сильней,
Одолевает черный дракон,
Слышится белого хрип и стон...
Зорко Анжим из укрытья глядит,
За поединком с волненьем следит,
"Надо помочь!— ее сердце твердит.—
Слабым аллах помогать велит!"
Меч свой булатнйш она извлекла,
Быстро на гибельный склон взобралась,
Черного чудища не страшась,
Неумолимый удар нанесла —
Тяжкий удар нанесла ему,
Голову рассекла ему!
Скорчился черный дракон, захрипел,
Веки закрыл и навек присмирел.
Сразу увидел белый дракон,
Кем он от гибели был спасен,—
Радостно оживился он,
К девушке устремился он.
Трижды пред нею склонился он!
Раны свои облизал—и знак
Девушке подал, чтоб шла за ним,
И за драконом в подземный мрак

Смело последовала Анжим.
Долго то шли они, то ползли
Щелью извилистой, б недрах земли,
Вышли из черных объятий земли,
Город большой показался вдали.

А у высоких ворот городских
Шумные толпы встретили их:
Мощные дэвы склоняются ниц,
Пери щебечут, как стайки птиц,
Люди и дэвы танцуют, поют,
Радости праздничной нет границ!
Встречен был с честью великой дракон,
Видно, был грозным владыкой дракон.

Девушку ввел он в дворцовый зал
И на престол золотой указал:
Не был подвешен трон к потолку,
Но и до пола не доставал,—
В воздухе трон тяжелый висел!
А удивительный белый дракон
Ловко взобрался на этот трон,
Зорко придворных своих оглядел,
Вдруг изогнулся крутой дугой.
Вздрогнул, встряхнулся разок-другой,
И через миг уже не дракон —
Хан горделивый на троне сидел,"
Статный, не старый и не молодой,
С чуть поседевшею бородой.

Заговорил он, к Анжим обратясь:
"Здравствуй, отважный спаситель мой!
Знай, я — прославленный хан Емен,
Правлю обширною этой страной.
Юноша смелый! В смертельный час
Ты от врага меня злейшего спас.
Будь же не гостем в моем краю —
Сыном моим возлюбленным будь:
В знак благодарности дочь мою,
Нежную, стройную Зауре,
Свежую, будто цветок на заре,
В жены сегодня тебе отдаю!"

Кончился пышный свадебный той,
Звезды зажглись в темноте густой,
Спать жендха уложили в шатре
Рядом с красавицей Зауре.
Юношей притворилась Анжим,
К девушке привалилась Анжим,
Правой рукою за грудь взяла,
Левой за шею ее обняла,
Но, зарыдав в безутешной тоске,
Крепко ударив Анжим по руке,
Так Зауре говорить начала:

"Горе мне, горе! Как дальше мне жить?
Чем твое сердце смогу я смягчить?
Вижу, не юноша — девушка ты,
Как же со мной будешь ложе делить?

Конь веселится и мчится стрелой,
Если наездник — джигит молодой.
Мы — две сестры, дорогая Анжим,
Что ж по-мужски ты играешь со мной?
Ты ведь такая же божья раба,
Богу покорствовать — наша судьба.
Что же меня ты сбиваешь с пути?
Что ж по-мужски ты со мною груба?
Время на дело пустое не трать,
Мужем тебя не могу я считать,
Лучше давай, как подруги, играть,—
Ленты друг другу в косы вплетать!"

Правду решив до конца скрывать,
Стала невесту бранить Анжим,
Стала притворно негодовать,
Стала бедняжку срамить Анжим
Девушку, плачущую в тоске,
Звонко хлестнула она по щеке,
"Стыдно отцу твоему!— говорит.—
Все расскажу ему!— говорит.—
Знай: ни в бою, ни в чужом краю,
Ни на постели в твоем дому
Честь незапятнанную свою
Я оскорблять не дам никому!"
К хану Емену в мраморный зал
Утром пришли Зауре и Анжим,
С первого взгляда хан увидал:
Обе хотят объясниться с ним.
И, удалив посторонних людей,
Ласково к дочери бедной своей
Так обратился хан-чародей:

"Дочь возлюбленная! Страдать
И в тоске рыдать не спеши,
Жизнь загубленною считать
Не спеши, свет моей души!
Я был прав, но и ты права,—
Если хочешь это понять,
Все должна ты узнать сперва,
Не брани своего отца —
Правду выслушай до конца:
В день кровавый, когда в горах
Лютый враг меня подстерег,

И на землю меня поверг,
И в глазах моих свет померк,
И объял мою душу страх,
Я в тоске воззвал к небесам
И в слезах обещал небесам,
Что тому, кто спасет меня.
Дочь единственную отдам!
А когда небосвод посветлел,
В час свершения добрых дел,
Юный воин в стальной броне
Устремился на помощь мне,
Меч сжимая в левой руке,
Смело ринулся в смертный бой,
В тот же миг догадался я,
Что не юноша предо мной.

И когда, молода и смела,
Острый меч Анжим подняла,
Череп недругу рассекла
И от смерти меня спасла,
Истребила исчадье зла,
Благодарность мою приняла
И доверчиво вслед за мной
По тропе подземной пошла —
Шла, дыхание затаив,
Как пугливая лань, стройна,
И походка была плавна,
Будто ласковая волна,

Я тогда уже понимал,
Что не юноша—дева она!
Во дворец я ее привел
И решил оказать ей честь —
Указал ей на свой престол,
Предложил на него воссесть,
Отказалась она, смущена,
И была стыдлива, скромна,
И тогда я опять увидал,
Что не юноша — дева она!

Что же дальше? Не я ли сам
Дал святой обет небесам,
Что тому, кто спасет меня.
Дочь единственную отдам?
Как я должен был поступить,
Чтобы выполнить свой зарок?
Ведь спасительницы моей,
Избавительницы моей
Я секрета открыть не мог!
И решение принял я,
Что останусь непогрешим:
Брачный ваш совершу обряд,
Если так небеса хотят!
А теперь, дорогая Анжим,
Ты одна только можешь решить:
Как должны мы отныне жить,
Чтоб аллаха не прогневить,
Перед небом не согрешить?"

Анжим рассказывает о себе и своих родителях, о том, как не вернулся ее брат Шарьяр из далекого скитания и как она решила сама отправиться на поиски брата, чтобы любой ценой узнать о его судьбе. Если Шарьяр жив, пусть Зауре станет его женой,— предлагает Анжим.— если же Шарьяра уже нет в живых, то Емен-хан может считать себя свободным от данного им обещания. "Слышал я о твоем брате, дорогая Анжим,— отвечал ей Емен-хан.— Нет его больше среди живых, но нет его и среди мертвых!" И Емен-хан рассказывает потрясенной Анжим жестокую правду: отважный Шарьяр отправился в город Тахта-Зарин, вступил в смертельный поединок с волшебной птицей Бюльбильгоя, но коварная птица-волшебница победила — превратила Шарьяра в черный камень. Так и останется он черным камнем на вечные времена, если в конце концов не найдется такой герой, который сумеет победить злую волшебницу и освободить ее жертвы из каменного плена.

Пошатнулась Анжим, застонала Анжим,
Без сознания чуть не упала Анжим,
Услыхав, что пропал ее милый брат —
Черным камнем стал ее милый брат!
Потемнел весь мир у нее в глазах,
Обуяли душу тоска и страх,
Пот холодный закапал с ее чела —
Наконец в сознанье она пришла
И окрепшим голосом произнесла:

"О жестокая весть! О возлюбленный брат,
Мой несчастный, навеки погубленный брат!
Значит, жертвою стал ты коварных чар,
Мой отважный, доверчивый, гордый Шарьяр!
Небесами клянусь и землей клянусь:
Лучше в дом родительский не вернусь,
Но в жестокой беде не оставлю тебя,
От загробных мучений избавлю тебя!
Я отправлюсь в город Тахта-Зарин —
В эту богом проклятую страну,
Я с колдуньей сражусь один на один
И тебе драгоценную жизнь верну!
Или злую губительницу погублю,
Или страшную участь твою разделю,
За тобой пойду даже в вечный ад,
Мой любимый брат, мой несчастный брат!.."

"Не спеши отправляться в Тахта-Зарин,—
Ей участливо молвил Емен-властелин,—
Много раз отправлялись туда храбрецы,
А назад не вернулся еще ни один!
Ничего не боится Бюльбильгоя —
Колдовская птица Бюльбильгоя,
Лишь святым волшебством ты ее усмиришь,
Но крепка ли волшебная сила твоя?
Знай, Анжим: если ты победишь ее,
То в рабыню свою превратишь ее,
Но беда, если будешь побеждена —
В черный камень будешь превращена.
Я, как дочь родную, люблю тебя
И на верную смерть не пошлю тебя,
А поэтому дай-ка проверю сперва:
Велика ли власть твоего волшебства?"

Приближенных собрал он в дворцовый зал,
А потом Зауре к себе подозвал,
Заклинанье вполголоса произнес —
И застыла она, будто в лютый мороз,
Как стояла, так и застыла она,
В бездыханный камень превращена,
И сердца придворных объял испуг—
Содрогнулись все, кто стоят вокруг.
И к Анжим с улыбкою обратясь,
Волшебством могучим своим гордясь,
Встал Емен-чародей и промолвил ей:
"Что ж, посмотрим, чье волшебство сильней!
Видишь мощь таинственную мою?
Видишь дочь единственную мою?
Оживишь ее — продолжай свой путь,
А не сможешь — придется домой повернуть!"

Согласилась Анжим. И ничуть не смутясь,
Перед девой застывшей остановясь,
В состязание с ханом вступила Анжим,
Заклинанье святое читать принялась —
Избавляющее ото всех врагов,
Разрешающее ото всех оков,
Изгоняющее исчадья зла
Заклинанье святое читать начала.
И как будто настала весна на дворе,
Начала оттаивать Зауре,
Снова девичья грудь начала дышать,
И открылись глаза, как цветы на заре,
И в красавицу — ханскую дочь — опять
Превратилась ожившая Зауре!

"А теперь еще разок поглядим,—
Чародею спокойно сказала Анжим,—
Я с твоим волшебством совладать смогла,
Совладаешь ли ты с волшебством моим?"
И к ожившей девушке подойдя,
Заклинание снова Анжим прочла —
От конца к началу его прочла,
И опять Зауре к земле приросла,
Замерла, как безжизненная скала,
Будто вовсе живой никогда не была...
"Оживи свою дочь, о премудрый хан!—
Так Анжим с улыбкой произнесла.—
Оживишь — обещаю домой повернуть,
А не сможешь — дальше отправлюсь в путь!"
"Значит, хочешь спор со мной продолжать
Снисходительно усмехнулся хан
И слова сокровенные стал шептать —
Заклинанья священные стал читать.

Но чем дальше, тем больше дивился хан,
Тем встревоженней становился хан,
Пот катился градом с его чела,
Руки, ноги судорога свела,
Искривились губы, с трудом шепча,
Заклинанья прерывисто бормоча,
Но по-прежнему камень был недвижим,—
Вот колдуньей какой оказалась Анжим!

Застонал в отчаянье чародей,
Исказились от боли его черты:
"О несчастная! Что натворила ты!
Надо мной так жестоко шутить не смей!
Помоги,— что угодно проси взамен,—
Помоги, если можно еще помочь!
Исцели мою дочь, оживи мою дочь!"—
Так взмолился в ужасе хан Емен.
Улыбнулась Анжим, к Зауре подошла,
Осторожно дунула ей в лицо,—
И, наполнясь дыханьем живого тепла,
Ожила уродливая скала:
Провела, вздохнув, рукой по лицу
И очнулась застывшая Зауре,
И сначала солнцу, потом отцу
Улыбнулась ожившая Зауре.

Глянул хан на спасенную дочь свою,
Обнял хан исцеленную дочь свою,
Удержать был не в силах счастливых слез
И взволнованным голосом произнес:
"Много видел я магов, и колдунов,
И гадателей, и толкователей снов,
Но таких волшебниц, как ты, Анжим,
Не встречал я — открыто сказать готов.
Увидал я волшебную силу твою

И свое поражение признаю!
Отправляйся смело в Тахта-Зарин,
Я уверен: колдунью ты победишь,
Мир от злобных чар ее оградишь
И любимого брата освободишь!
Да и я помогу тебе, чем могу,
Чтоб скорей ты дорогу нашла к врагу,—
Будь готова, Анжим, к роковой борьбе,
Но победу предсказываю тебе!"

Громно хлопнул в ладоши Емен-чародей,
И явился чудовищный великан.
"Что желаешь, хан? Прикажи скорей!"—
Прогремел он, склоняя могучий стан.
"Голубой источник знаешь в горах?—
Великану послушному молвил хан.—
Там сейчас отдыхает конь Жахангир,
На котором ездил царь Сулайман.
За семь лет облетел весь подлунный мир
И сейчас отдыхает конь Жахангир.
Семь ночей и дней он уже проспал,
И ему только час остается спать,
А потом он отправится в путь опять,
И тогда ни за что его не поймать!
Сколько времени должен ты быть в пути,
Чтоб туда эту девушку перенести?"
Если девушка сядет на плечи мне,
Трех часов довольно будет вполне",—
Отвечал ему с важностью великан
Но сердито прогнал его Емен-хан.

Великана другого призвал чародей,
Тот же самый задал ему вопрос,—
Был он вдвое громадней, вдвое сильней,
Оглушительным голосом произнес:

"Говорят, что туда — сорок дней пути,
Ну, а мне и часу хватит вполне,
Чтобы девушку на своей спине
К Голубому источнику отнести!"—
Так сказал, подбоченясь, второй великан,
Но прогнал и его недовольный хан.

И еще великана позвал чародей:
Был он втрое громадней, втрое сильней,
Был он черен — чернее полночной мглы —
Великан по прозвищу Канбаслы.
Зычным голосом хану он отвечал,
И казалось, из тучи гром зарычал:
"Если девушка сядет на плечи мне
И хотя бы на миг закроет глаза,
Чтоб туда отнести ее на спине.
Одного мгновенья хватит вполне!"
Так ответил властителю своему
Великан по имени Канбаслы.
"Молодец!— сказал Емен-хан ему.
— Удостоишься ты моей похвалы!"

Емен-хан напутствует отважную Анжим, желает ей победы над коварной птицей-волшебницей, дает ей совет, как укротить непокорного коня Жахангира. Нелегко покорить этого могучего, крылатого коня: надо оседлать его, пока он крепко спит, потому что, проснувшись, он сразу же попытается сбросить с себя дерзкую наездницу. Он будет взлетать выше облаков, камнем падать вниз, в глубокие пропасти, но пусть беспощадно хлещет его Анжим своей нагайкой, пока не устанет крылатый конь, не подчинится ее воле, не поклянется ей именем великого Сулаймана, что станет отныне ее послушным слугою. И тогда пускай прикажет ему Анжим перенести ее в далекую страну — в царство красавицы Хундызши, дочери покойного Жулдыз-хана.
Выслушав эти наставления, Анжим отправляется в опасный путь. Великан Канбаслы в одно мгновение переносит ее к Голубому источнику, возле которого крепко спит крылатый конь Жахангир. Отважной Анжим удается покорить неукротимого коня, и по ее приказу Жахангир переносит ее в столицу красавицы Хундызши.
С волнением узнает Хундызша, что незнакомая девушка, прилетевшая в ее крепость на крылатом коне,— это родная сестра Шарьяра, решившая любой ценой спасти своего погибшего брата. Как две любящие сестры, обнимаются Анжим и Хундызша. Горестно плача, рассказывает ей Хундызша о своей роковой ошибке: снаряжая своего мужа в дорогу, го- товя его к смертельной схватке с волшебной птицей, она второпях забыла вручить ему самое главное — хранившийся в золотом сундуке перстень Сулаймана, оставшийся по наследству от далеких предков Жулдыз-хана.
Этот заветный перстень способен придавать человеку неистощимые силы, способен спасти его от любой беды. Без этого перстня нечего и думать о победе над коварной волшебной птицей
Бюльбильгоей. Жизнью поплатился Шарьяр за непростительную забывчивость своей молодой супруги!
Анжим успокаивает безутешную Хундызшу, надевает перстень Сулаймана и сразу же чувствует себя вдесятеро сильнее и отважнее. На крылатом, стремительном Жахангире мчится она к волшебному городу Тахта—Зарин, чтобы отомстить проклятой колдовской птице, освободить ее жертвы из каменного плена, вернуть к жизни своего любимого брата Шарьяра.

Мчится, мчится конь Жахангир
По степям, по горам крутым,
Мчится весел, неутомим,
Словно буря, неукротим,
И стремительно перед ним
Покоренные дэвы летят,
И крылатые девы летят —
День и ночь, сквозь огонь и тьму
Путь указывают ему...
И увидев Анжим на коне,
На прославленном скакуне,
В прах бросаются перед ней
Предводители всех зверей,
Даже грозный подземный змей,
Даже крохотный муравей —
Все склоняются перед ней,
И желают счастливых дней.

За поводья крепко держась,
Неустанно скачет Анжим,
Пламя, надвое разделясь,
Уступает дорогу им,
Воды, надвое разойдясь,
Очищают дорогу им,
Горы, надвое расступясь,
Открывают дорогу им!
Наконец на краю земли
Показался город вдали:
Башни высятся до небес,
Как зубцы могучих вершин,
Это — город Тахта-Зарин,
Страшный город Тахта-Зарин!
Много там побывало бойцов,
Молодых, лихих удальцов —
Не вернулся еще ни один!

Захрапел Жахангир у ворот
И в ворота копытом бьет,
Открывается настежь вход,
И готова на смертный бой,
Острый меч сжимая в руке,
Смело девушка едет вперед.
Перед ней одна за другой,
Золотясь драгоценной резьбой,
Без усилья, сами собой
Раскрываются створки ворот —
Шестьдесят высоких ворот!

Едет девушка, смотрит кругом
На волшебный Город чудес,
Видит девушка: собраны в нем
Все богатства земли и небес.
Кто хоть раз этот город видал,
Тот секрет красоты познал,
С той поры, как мудрец, живет
Кто ни разу его не видал,
Тот земной красоты не познал,
Как в пустыне слепец, живет.

Смело сходит с коня Анжим.
Цель достигнута, наконец:
Перед ней сверкает дворец,
Как огромный, резной ларец.
Близ дворца — лазоревый пруд,
У пруда две чинары растут,
Две чинары громадных растут.

В их тени, над зеркальной водой,
Гордо высится трон золотой,
А на троне клетка стоит,
В ней, нахохлясь, птица сидит —
Притворяется или спит?

Сразу девушка поняла:
Это — страшная Бюльбильгоя,
Завлекающая людей
В эти гибельные края,
Птица смерти — Бюльбильгоя,
Усыпляющая людей,
В бездыханные груды камней
Превращающая людей.
Безобидна она лишь на вид,
Опереньем цветным блестит,
Но под каждым ее пером
И под каждым ее коготком,
Под зубчатым ее гребешком,
Под горбатым клювом-крючком
Узелок смертоносный скрыт —
Колдовскую силу хранит.

Из-за птицы волшебной той —
Дьяволицы коварной, злой —
Кто лишился богатой казны,
Кто лишился любимой жены,
Кто лишился друзей дорогих,
Кто лишился родимой страны,—
Много здесь побывало бойцов,
Молодых, лихих удальцов,
В этот город волшебный они
Приезжали со всех концов,
Но проклятая Бюльбильгоя
Побеждала любых храбрецов,

Превращала их в мертвецов —
В эти груды камней-близнецов,
И лежат они с давних времен,
Погруженные в каменный сон.
И на груды угрюмых камней
Устремив беспомощный взгляд,
Вопрошает в тоске Анжим:
Кто из них ее милый брат?
Начинает плакать навзрыд
И сквозь слезы так говорит:

"Плачу я, не могу эти слезы унять,
Может только аллах мое горе понять.
О мой брат! Я — Анжим, я — сестрица твоя!
Неужели тебя не увижу опять?

Если ты не ответишь на эти слова.
Значит, мало в молитвах моих волшебства.
Ты в один из безмолвных камней превращен,
Но, быть может, душа в этом камне жива?

О мой брат! О Шарьяр мой несчастный!
Очнись! Перед взором сестры хоть на миг появись!
Поклялась я погибнуть иль брата спасти,
Где ты, милый Шарьяр, отзовись, отзовись!.."

Так бродила она среди черных камней,
Очутившихся здесь с незапамятных дней,
Но напрасно звала и рыдала Анжим —
Ни один из камней не откликнулся ей.

Но недолгой тоска была —
Гнев почувствовала Анжим:
Да, сразиться пора пришла
С этой птицей — исчадьем зла!

Снова к трону она подошла,
Снова стала тверда, смела,
С хищной птицы глаз не сводя,
Звонким голосом произнесла:

"Просыпайся, Бюльбильгоя!
Наступила погибель твоя!
Приготовься к смертельной борьбе,
Я бросаю вызов тебе!
Отомстить я за брата хочу,
Стать суровой расплатой хочу,
Биться днем и ночью хочу,
Убедиться воочью хочу:
Есть ли сила в твоей ворожбе,
Или это — пустой обман,
А быть может, сам Сулайман
Покровительствует тебе?
Что бы ни было, так и знай:
Или я — погибель твоя,
Или ты — погибель моя!
Просыпайся, Бюльбильгоя!.."

Тут проснулась Бюльбильгоя,
Встрепенулась Бюльбильгоя,
Распахнула клетку она,
И взлетела на ветку она,
Стала яростно трепетать,
Опереньем грозно блистать,
По-совиному хохотать,
Заклинанья злые шептать,
Хочет девушку умертвить,
Хочет в камень ее превратить!

Устремив напряженный взор,
Перед птицей села Анжим,

В состязанье — в смертельный спор —
С ней вступила смело Анжим.
Знает девушка, что глаза
Ни на миг закрывать нельзя,
И волшебной молитвы своей
Ни на миг прерывать нельзя.
Знает девушка, что она
Ни словечка забыть не должна:
Будет сразу побеждена —
Будет в камень превращена!

В небо взмыла Бюльбильгоя,
Закружилась над головой,
И послышался свист и вой,
Тонет мир во тьме грозовой,
Сразу все помрачнело кругом,
Сразу все потемнело кругом,
Будто камни с отвесных гор,
С неба рушится тяжкий гром...
Но душой не смутилась Анжим,
И ни разу не сбилась Анжим:
Вот уже десять тысяч слов —
Десять тысяч волшебных слов,
Побеждающих силы зла,
Без запинки она прочла!

Разозлилась Бюльбильгоя,
Ей на левое села плечо,
Клювом в левый висок долбит
И над самым ухом трубит,
И на помощь воду зовет,
И горбами вода встает,
И горами вода встает,
Брызжет пеною в небосвод...
Но душой не смутилась Анжим,
И ни разу не сбилась Анжим:
Вот уже двадцать тысяч слов,
Сокровенных, священных слов,
Разрушающих чары зла,
Без запинки она прочла!
Разъярилась Бюльбильгоя,
Ей на правое села плечо,
Клювом в правый висок долбит
И над самым ухом трубит,
И на помощь огонь зовет,
И клубами огонь встает,
И столбами огонь встает,
Лижет в ярости небосвод...
Но душой не смутилась Анжим,
И ни разу не сбилась Анжим:
Вот уже сорок тысяч слов,
Побеждающих силы зла,
Разрушающих чары зла,
Без запинки она прочла!

Видя это, еще сильней
Разъярилась Бюльбильгоя,
И в медведя — владыку зверей
Превратилась Бюльбильгоя.
На дыбы поднялся медведь,
Начинает грозно реветь,
Выпускает когти медведь,
Что желты и крепки, как медь,
Надвигается, хочет напасть,
Разевает клыкастую пасть,
И десяток острых когтей
В грудь и плечи вонзает ей.
Кровь бежит из горячих ран,
Обагряет девичий стан,
Нарастает жгучая боль,

Застилает глаза туман...
Но никак не собьется Анжим,
До сих пор не сдается Анжим:
Девяносто тысяч и семь
Сокровенных, священных слов,
Избавляющих от врагов,
Разрешающих от оков,
Разрушающих силы зла,
Без запинки она прочла —
До конца молитву прочла!

А теперь, чтобы брата спасти,
Чтоб с колдуньей счеты свести,
От конца к началу она
Повторить молитву должна:
Всю молитву снова прочесть,
Вплоть до первого слова прочесть —
Лишь тогда совершится месть.

Снова в небо птица взвилась,
С криком крутится, как волчок,
Будто когтем злым зацепись
За невидимый длинный крючок,
В тучах вниз головой вися
И пронзительно голося,
Всю свою нечестивую рать
Начинает на помощь скликать,
И по воле ее колдовства,
С воплем злобного торжества
Лезут, лезут со всех сторон
Омерзительные существа.
Вся земля дрожит и гудит,
Как тяжелые жернова,
А бедняжка Анжим сидит —
Замерла ни жива ни мертва,

Губы шепчут едва-едва,
Будто высохшая листва,
Все сильней гудит голова,
Все трудней вспоминать слова...
Громом девушка оглушена
Злобной нечистью окружена
Но глаза не смежает она
И читать продолжает она,
И уже побеждает почти:
Чтоб себя и брата спасти,
Чтоб с колдуньей счеты свести,
Чтоб отрезать ей все пути,
Смертоносный удар нанести,
Лишь последнее слово ей
Остается произнести!

Тут такой громовой удар
Небеса и землю потряс,
Будто треснул мир пополам,
Будто свет навсегда угас,
Будто Судный день наступил —
Наземь рушится дождь светил...
И застыла в страхе Анжим,
На мгновенье лишилась сил.
Лишь последнее слово ей
Остается произнести,—
Напрягает память Анжим,
А не может его найти:
Укатилось оно во мрак,
И его не сыскать никак!

И дрожа, как осенний лист,
Слыша бури грохот и свист,
Глядя в дьявольский мрак и дым,
Понимать начинает Анжим,
Что на гибель обречена,
Что волшебницей побеждена,
Что на вечные времена,
Бесконечные времена
Будет в камень превращена!

И тогда, в тот ужасный миг,
В тот смертельно-опасный миг,
Мертвый брат — незабвенный брат —
Перед ней, как живой, возник:
Горек стон его, страшен вид,
Он, как саваном, тьмой обвит,
И отчаяньем взор горит,
В нем жестокий укор горит,
И сестре этот взор говорит:
"Если слова ты не найдешь,
Нас обоих погибель ждет!
Если брата ты не спасешь,
То никто меня не спасет!.."
И увидев страданья его,
И услышав стенанья его,
Силы девушка собрала,
Память девушка напрягла,
Снова в руки себя взяла
И забытое слово нашла!
Сокровенное снова нашла —
Драгоценное слово нашла
И его из последних сил
Еле слышно произнесла...

И тотчас же стихла гроза —
Оглушительная гроза,
Перестала мир сотрясать
Разрушительная гроза...
Ничего не поймет Анжим,
Подняла удивленно глаза,
А над нею не мрак, не дым —
Ослепительная бирюза!
Были только что тучи мрачны,
Гром обрушивали с вышины,
Но исчезли они, унеслись,
Как туман, как дурные сны.
Унеслись колдовские сны,
И опять небеса ясны,
И среди тишины слышны
Только легкие вздохи весны.
А у ног, на взрытом песке,
Как комок цветного тряпья,
Клюв разинув в бессильной тоске,
Растопырив когтей острия,
Как побитая палкой, лежит,
Смертной дрожью жалкой дрожит
Оглушенная Бюльбильгоя,
Побежденная Бюльбильгоя.

Поднялась Анжим поскорей,
Торопливо сделала шаг,
Наступила на горло ей:
"Погибай, мой смертельный враг!"
И заносит девушка меч —
Хочет голову птице отсечь,
Дьяволицу на гибель обречь!

Тут взмолилась Бюльбильгоя:
"О мучительница моя!
Не руби, не губи меня,
Победительница моя!
Ах, родившись на этот свет,
Тяжко гибнуть во цвете лет!
Безоружную птицу убить —
Никакой в этом доблести нет.
Не затем ты взяла этот меч,
Чтобы кровь проливать мою..."
"Не проси!— отвечает Анжим.—
Все равно я тебя убью!"

"Если я шестимесячный путь
Превращу в однодневный путь,
Чтобы завтра же ты смогла
На родителей старых взглянуть,
Чтоб увидела отчий дом,
Всю родную свою семью?.."
"Не проси!— отвечает Анжим.—
Все равно я тебя убью!"

"Если в край отдаленный твой
Этот город перенесу,
Чтоб затмил он своей красой
Богатейших столиц красу,
Чтоб владычицей стала ты
В благодатном своем краю?.."
"Не проси!— отвечает Анжим.—
Все равно я тебя убью!"—

"Если я отдала бы тебе
Всю бесчисленную казну,
Мой дворец, мой трон золотой,
Эту сказочную страну?
Если все, что есть под землей,
Отдала бы во власть твою?
Если все, что есть над землей,
Отдала бы во власть твою?.."
"Не проси!— отвечает Анжим.—
Все равно я тебя убью!"
И заносит булатный меч,
Чтоб не слушать коварную речь,
Чтобы голову птице отсечь.

Завопила Бюльбильгоя:
"О губительница моя!
Ты отныне и навсегда —
Повелительница моя!
Знай, никто из батыров не мог
До сих пор победить меня,
А тебе усмирить меня
Сулайманов перстень помог:
Он упорство тебе придавал,
Силы в душу твою вливал,
Знай, отважная: если б не он,
Погрузилась и ты бы в сон —
В беспробудный каменный сон.
Ты избегла напасти моей,
И теперь я во власти твоей,
Но дослушай меня до конца,
Не губи меня, пожалей!
Если всем, кто с давних времен
В эти камни был превращен,
Прежний облик я возвращу —
Их опять в людей превращу,
Если встретишься с братом своим,
Убедишься, что он невредим,
Неужели меня умертвишь?
Неужели не пощадишь?.."

"Если ты шестимесячный путь
Превратишь в однодневный путь,
Чтобы завтра же мы смогли
На родителей старых взглянуть,
Если сможешь в наш край родной
Этот город перенести
Вместе с троном своим золотым
И бесчисленною казной,
Если с нами останешься жить,
Поклянешься нам верно служить,
Будешь петь во дворцовом саду,
От врагов наш край сторожить,
Если жертвы свои воскресишь,
Их опять в людей превратишь,
Если встречусь с братом моим
И увижу, что он невредим,
Так и быть, пощажу тебя!"
Наконец согласилась Анжим.
Трижды птица, склонясь к земле,
Повторила клятву свою,
И поверила ей Анжим —
Отпустила Бюльбильгою.
Устремилась на ветку она,
Возвратилась в клетку она,
Развернула оба крыла,
Хохотать, трепетать начала,
Заклинанья шептать начала
И внезапно — вот чудеса! —
Из камней раздались голоса,
Человеческие голоса.

Загудела груда камней —
Этих черных чудо-камней —
И задвигалась, и на глазах
Превращаться стала в людей:
Протирали глаза с трудом
И потягивались они,
Будто спали мертвецким сном
Бесконечные ночи и дни,
И забавно было глядеть,
Как топорщились их усы,

Как зевали, кривились рты
И как морщились их черты.
В первый миг еще ни о чем
Не догадывались они,
Удивленно смотрели кругом,
Переглядывались они,
Ослепленные ярким днем,
Солнцу радовались они!

Где валялись в траве густой
Семь десятков тысяч камней,
Поднялись могучей толпой
Семь десятков тысяч людей
Семь десятков тысяч бойцов,
Снаряженных в путь храбрецов,
Что лежали с давних времен,
Погруженные в каменный сон.
Будто войско, готовясь в бой,
Стал смыкаться за строем строй,
И спасенный от злобных чар,
Во главе их стоял Шарьяр —
Невредимый, живой Шарьяр!

Перевод С. Северцева

• Вперёд