Давлятбек Саъдуллаев. Перевод и великая симфония слова Хафиза

Весь мир пленен золотом газелей Хафиза Ширази. Сквозь мрак времен до нас дошел крик человека, предсказавшего и воспевшего светлое будущее человечества и застонавшего от недостижимости для него этого счастья. Этот крик души Хафиза, его божественной поэзии, которая «бьется, сжатая в тиски», звучит и сегодня. Но открылись ли ему наши сердца?

Попытаемся рассмотреть некоторые особенности переводов, пересказов и вариаций газелей Хафиза русскими переводчиками, начиная от А. С. Пушкина, А. Фета и кончая современными специалистами по переводам.

К поэзии Хафиза переводчиков влекло таинство Слова, которое исторгалось из сердца Поэта и не всегда находило отклик у читателя. Хафиз не раз жаловался, что современники не оценили по достоинству его поэтический талант.

...Песнями сейчас не славится Шираз,

Пойдем же, друг, пойдем,

Хафиз, куда глаза глядят... (пер. И.Сельвинского)^[1]

Однако поэт был лишь отчасти прав. Никогда отношение к его поэтическому дару не было ни равнодушным, ни безразличным. Хафизовская тема неудовлетворенности собой и сегодня актуальна и зачастую звучит и в лирике, и в современном песенном творчестве.

Например, в исполнении известной узбекской эстрадной певицы Севары Назархан песня, в которой почти дословно повторяется эта тема Хафиза: «Пойдем же, друг, пойдем...» – «Юр, мухаббат, кетдик бу ердан», в Узбекистане превратилась в шлягер.

Каждый переводчик прочитывал, воспринимал и воспроизводил поэтические строки Хафиза по-своему, ибо, действительно, Хафиз, как драгоценный алмаз, многогранен. Одни переводчики воспринимали поэта как гедониста, певца вина и наслаждений, другие – как пресыщенного жизнью, разочарованного в ней скептика, эстетствующего гурмана и изящного вольнодумца. Часть переводчиков воспринимала поэта как лирика-бунтаря, иных привлекали вакхические и эротические настроения поэта. В некоторых русских переводах Хафиз выступает как личность антирелигиозная, порой атеистическая, с антидеспотическими идеями. Более благодатная и близкая простому читателю (по-настоящему объективному и истинному ценителю поэтического слова) лирика Хафиза сама находит путь к сердцу переводчика и в результате трепетного, профессионального воспроизведения на другом языке приобретает новую жизнь. Это переводы газелей Хафиза, в которых восхваляется труд, трудящийся человек.

До сегодняшнего дня большинство русских переводчиков «грешило» переводческим прочтением одной-двух, в лучшем случае трех творческих граней (обычно первых трех). Это, естественно, обедняло поэзию Хафиза, он представал перед иноязычным читателем совершенно не похожим на Хафиза в оригинале: однобоким и даже косноязычным. В результате подобных переводов» не только утрачивался ритмомелодический рисунок хафизовских газелей, но упрощался и даже искажался смысл его творчества.

Кроме вреда эти переводы ничего Хафизу и нам, читателям, не давали. Например, одна из лучших газелей поэта:

...Агар он турки Шерози ба даст орад дили моро, Ба холи хиндуяш бахшам Самарканду Бухороро...^[2] – многими переводчиками (И. Сельвинский, К. Липскеров и др.) была воспринята как псевдовосточный «любовный обмен»: «...Дам турчанке из Шираза // Самарканд, а если надо – // Бухару! А в благодарность // Жажду родинки и взгляда...»^[3] (пер. К. Липскерова)

Однако известно, с каким нескрываемым уважением переводил Хафиза А. Фет, который в предисловии к своим переводам «Из Гафиза» дает следующую оценку его поэзии: «Даже поверхностное знакомство с нашим поэтом служит отрадным подтверждением двух несомненных истин: во-первых, что дух человеческий давно уже достиг этой эфирной высоты, которой мы удивляемся в поэтах и мыслителях нашего Запада; во-вторых, что цветы истинной поэзии неувядаемы, независимо от эпохи и почвы, их породившей. Напротив того, если они действительно живые цветы, экзотическое их происхождение сообщает им особенную прелесть в глазах любителей»^[4]

К сожалению, А. Фет был введен в заблуждение Даумером, чьи «переводы» на немецкий язык были весьма посредственными и, более того, своевольными вариациями стихов Хафиза. Очевидно, поэтому А. Фет дает мнимый перевод «Из Гафиза». На самом деле это оригинальное стихотворение, в котором даже сквозь призму фетовских консервативных эстетических взглядов и явной русификации поэту удалось своим поэтическим чутьем вникнуть в истинное содержание стихов Хафиза:

Мы, Шамзеддин со чадами своими,

Мы, шейх Гафиз и все его монахи, –

Особенный и странный мы народ.

Удручены и вечных жалоб полны,

Без устали ярмо свое влача,

Роняя перлы из очей горячих, –

Мы веселы и ясны как свеча.

Подобно ей мы таем, исчезаем

И, как она, улыбкой счастья светим...

А. С. Пушкин восхищался истинно космическим талантом Хафиза. Сам он не подражает «ребячески и уродливо» Хафизу, а «в упоении восточной роскошью» сохраняет «свой вкус и взор», мастерски передает характер и звучание своего прототипа, хотя и не соблюдает при этом свойственных стихам-газелям Хафиза формальных сторон: их рифм и размеров.

Газель как литературная форма возникла в персидской поэзии в X веке, это преимущественно лирическое стихотворение, насчитывающее не более двенадцати двустиший (бейтов) с единой рифмой (монорифмой) во всех четных строках (в первом бейте рифмуются обе строки). Часто за монорифмой следует рефрен (редиф). У Хафиза, как и у большинства авторов газелей, обычно отсутствует единая сюжетная линия. Газель – это как бы ожерелье, где на формальную нить монорифмы и размера «нанизываются» отдельные двустишия или их комплексы. Вот почему можно легко вставлять в одну и ту же газель строки, как бы не связанные между собой внутренне. На самом же деле газель едина не только своим формальным построением, но и своеобразным внутренним смысловым звучанием, интонацией, настроением, часто противоречивым и позволяющим поэтому сочетать элементы, кажущиеся на первый взгляд несочетаемыми. Однако отсутствие твердого сюжетного стержня затрудняет восприятие того, что является в газели ведущим настроением, основным тоном, и что относится к обертонам, к аккомпанементу.

Одна из причин того, что у Хафиза нет цельных газелей, от начала выражающих его мироощущение, проста: в тех условиях, в которых он творил, приходилось прибегать к иносказаниям. Аллегорические иносказания – традиция восточной поэзии. В частности, вся философско-мистическая, так называемая суфийская поэзия сплошь состоит из аллегорий и символов. Посредством плотских, греховных образов, опьянения и любовных страстей принято было выражать самые абстрактные идеи.

Прием иносказаний, маскирующих подлинные мысли и идеи использовался задолго до Хафиза, так что ему не надо было ничего выдумывать для двусмысленного переплетения своих чаяний с легализованными традиционными формулами, законопослушными лишь символично, условно. Хафиз лишь использовал его, как писал Авиценна: «вел себя ослом в среде ослиной, где не ослов неверными зовут», пре­доставляя читателям доискиваться до подлинного смысла его творений.

Даже при беглом рассмотрении русских переводов, сделанных в большинстве случаев через подстрочник (список довольно внушительный – А. С. Пушкин, А. Фет, С. Есенин, И. Сельвинский, В. Левик, Б. Гуляев, К. Арсенева, К. Липскеров, А. Адалис, В. Звягинцева, Е. Дунаевский, Л. Кочетов, Т. Спендиарова, В. Державин и др.), можно констатировать, что смысл творчества великого поэта раскрыт не в полной мере, иногда искажается, ложно трактуется.

Очевидно, подлинное звучание, свою истинную суть Хафиз может приобрести в таких переводах с языка оригинала, в которых его поэтическое Слово предстает перед нами как единство всех граней: органический сплав текста и подтекста, иносказаний и символов, содержащихся в поэтических строках и между строк, не как голое отрицание, пустой, беспредметный нигилизм, не цинизм, а искания Хафиза, его тоска по положительному, высокому Идеалу:

...Да, я считаю, что пора людей переродить.

Мир надо заново создать – иначе это ад!.. (пер. И. Сельвинского).

Поэзия Хафиза жива в каждом из нас, она – Песнь большого любящего сердца Поэта, поэтому жизненна и человечна:

…День отрадных встреч с друзьями вспоминай!

Всё, что было теми днями, вспоминай!

Ныне верных не встречается друзей,

Прежних, с верными сердцами, вспоминай... (пер. К. Липскерова)

Поэт через толщу веков обращается к нам, сегодняшним: «Я шел для встречи с тобой, преодолевая пустыни и высокие горы. Мы разные с тобой по крови, и разный у нас язык, но сердцем мы близки» (дословный перевод – Д. С.).

«Звезда Востока», № 2, 2015

^{_______________________}

^[1] Хафиз. Лирика. М., 1956, с. 22.

^[2] Хофизи Шеърози. Ашъори гузида. Душанбе, 1971, с.25.

^[3] Ирано-таджикская литература. Перевод с фарси. М., 1974, с. 354-355.

^[4] А. Фет. Полное собрание сочинений. Л., 1937, с. 506.

• Назад
• Вперёд