Раим Фархади. Не покинет Родины поэт

Спасибо поэту за то, что не струсил,
Не принял загон как закон,
Сумел разрубить этот гордиев узел,
Сумел перейти рубикон.

Перебираю фотографии разных лет. Их множество, среди них раритетные, снятые пленочной фотокамерой, без цифры, ныне легко множащей изображения. Они словно окна во времени, вместившем столько событий, столько перемен в судьбах людей.
«Иных уж нет, а те далече», – вновь и вновь вспоминается крылатая пушкинская фраза.
На этих снимках моменты памятной встречи в Республиканской библиотеке имени Алишера Навои, проходившей почти тридцать семь лет назад. Помнится, мне позвонила библиотечный работник Лариса Кононова и сказала:
– Наши читатели просят пригласить два «Фа» – Файнберга и Фархади. Сашу я уже уговорила. Приходите обязательно. Вас обоих ждет приятный сюрприз.
Каким был сюрприз – запечатлела фотография. На ней рядом с поэтами, участниками литературно-музыкального (как оказалось!) вечера, хозяйкой библиотечной гостиной Ларисой Кононовой тогдашние звезды эстрады Узбекистана – Наталья Нурмухамедова, далее вприсядочку – Надежда Чегодаева, Малика Алимова, Люся Иосис. Суть сюрприза в том, что девушки исполняли песни на наши стихи. Я и Саша поочередно читали свою лирику. Александр Файнберг в присущей ему экспрессивной манере завораживал аудиторию:

Давай любовь свою оплачем.
Давай свидание назначим
Не мучаясь и не грустя,
Сегодня. Десять лет спустя.
Давай сирени наломаем.
Любила ты? И я любил.
Апрель цветет как не нормальный,
Апрель заборы проломил.

Нас окружали корзины и вазы с яркими цветами, красивые лица слушателей, проявлявших искренний интерес к творчеству авторов, задавались вопросы. Чаще спрашивали: «О какой любви вы пишете, о своей, или выдуманной?
Александр всегда оставался тонким, легко ранимым и, несомненно, отзывчивым на добро человеком, по-блоковски лучистым. Внутренняя свобода, именно она поддерживала в нем творческие силы:

Простим угрюмость, разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь дитя добра и света,
Он весь свободы торжество.

Люди нашего поколения звали его кратко: Саша. Так по-свойски к нему обращались и многие аксакалы, и сверстники – Миртемир и Александр Удалов, Адыл Якубов и Шамиль Алядин, Камиль Яшен и Абдулла Арипов, Зоя Туманова и Рауф Галимов. Сам был тому свидетель, наведываясь из Самарканда в столицу как начинающий автор, встречая его в коридоре Писательского союза и редакции журнала «Звезда Востока», располагавшихся на бывшей Первомайской улице, недалеко от Алайского базара.
«Салам, Саша!» – такое обращение вполне подходило вихрастому, энергичному заместителю ответственного секретаря, молодому перспективному поэту Александру Файнбергу.
Все литературные новости и поэтические дебюты узбекистанцев мы – самаркандцы – обсуждали в кабинете Рафаэля Соколовского, не только опытного газетчика, но прозорливого ценителя поэзии.
Собирая вокруг себя молодых, Рафаэль Соколовский старательно выискивал у нас «ляпы» и призывал учиться на образцах, едко приговаривая: «Мандельштам в поэзии один-единственный, а мандельштампов – легион».
Фамилия А.Файнберг была на слуху с конца пятидесятых годов. В "молодежке" обратили на себя внимание самые первые файнберговские: «В степном поселке» (1958), «Незнакомому скульптору» (1961), «Мои герои» (1962).
Рафаэль говорил:
– Этот парень станет настоящим поэтом.
Мы соглашались, что Саша настойчиво поднимает свою планку, избавляется от провинциализма. Особенно спорили о стихах «С вокзала я…», «В этом доме говорят о стихах» (1963) и подборках в «Звезде Востока» (1964); «На товарной станции», «Ласковые краски нашей осени», «Снежная королева», «Заповедник», «Дважды два» (1964) в мос­ковском журнале «Смена». И, конечно, бурю эмоций вызвали «Велотреки» (1965). Кто-то утверждал: «Повторяет интонации стадионных поэтов». Другие возражали: «Своими метафорами и лирическим пафосом Саша пишет на равных с Андреем Вознесенским». Ему есть о чем писать. Его легкие ассонансы придают стихам звучность и музыкальность.
Тогда о выходе этого сборника, моей первой книжки «Утренняя песнь» (я был студентом-медиком) и «Росы на ладони» поэта Виктора Ляпунова широко извещала республиканская пресса. Об авторах ничего не сообщалось (так в молодежном издательстве умело подрезали крылышки авторам первых книг). Хотя, книги включили в план издания.
Уже в первых опытах была видна даровитость автора, культура стиха, наполненного ветрами исхоженных троп Средней Азии, Памира, Кызыл-кума сначала студентом топографического техникума, затем техником-топографом топотряда, а после службы в армии, студентом факультета журналистики Ташкентского университета.
«Ах, как прекрасно жить и узнавать!» – строкой из его первой книги озаглавил целый подвал в самаркандской областной газете молодой филолог Вячеслав Благонравов. Рецензент отметил искренность, яркую образность стихов Александра Файнберга, способность видеть лица по-юношески проникновенно («Ты восхитительна, Инка, Инка»).
Вывод критика: «У автора «Велотреков» есть свой голос, но ему следует избавляться от чужих интонаций и влияний, особенно новомодных авторов – Вознесенского, Евтушенко. Время показало, что истинный поэт пишет, как дышит. Воздух времени наполняет его легкие.
Чувство, мысль и слово, включаясь одновременно, рождают чудо стиха. Проходят годы, чудо остается. Никакая попса, насаждаемая индустрией развлечений, не сможет дать человеку то, что дает настоящая поэзия. Разве можно отменить идеологическим диктатом настоящие поэтические строки? 
Первые книги молодых тщательно сортировались: без обязательного «паровоза» – декларативной публицистики – автору грозил вылет из темплана. Совершенно заслуженно книга «Велотреки» стала резонансной. За нее (редчайший случай для того времени) и за переводы газелей Алишера Навои на заседании секции русской литературы СП Узбекис­тана протоколом от 16 сентября 1965 года Александра Файнберга единогласно приняли в члены Союза писателей. Один из рекомендовавших, писатель Вильям Александров, рассказывал, как в 1958 году в отдел редакции молодежки к нему пришел паренек и принес несколько тетрадных листков со стихами, написанными торопливым размашистым почерком. В будничных строках о профессии геолога привлекали искренность, желание не только описать увиденное, но и приблизиться к истине.
Наиболее впечатлила рекомендация видного узбекского поэта Миртемира с размашистой уверенной подписью. По его мнению, Александр Файнберг – поэт, способный искать и находить. Пишет ярко, образно. Он пожелал молодому коллеге «успешно овладеть темой Узбекистана. Воздух родных мест, пускай иногда пыльный, но всегда вдохновляет». И подчеркнул: «Остаюсь поклонником, верней, читателем его произведений». Хорошо сказано. Мудро. С февраля 1965 года поэт назначается на хлопотную должность заместителя ответственного секретаря Союза писателей.
В период оттепели, когда начиналась космическая эра и гагаринское «Поехали!» открывало новые горизонты, ветер перемен поднимал волну поэзии. Целина зернистого образного слова ждала юных, смелых, увлеченных. Возвращались имена, звучала по-новому классика, из небытия приходило слово репрессированных и зашельмованных поэтов.
В молодости Саша поражал окружающих тем, что блестяще читал стихи наизусть. Не только свои, но и те, которые наполняли кровь кислородом поэзии.
После Ташкентского землетрясения он долго находился под впечатлением знакомства с Андреем Вознесенским: сыпал отрывками из «Треугольной груши», «Антимиров», этого «архитектора нового слова русского», ученика Бориса Пастернака:

Мы выросли в тумане,
Двусмысленном весьма,
Среди гигантоманий
И скудности ума.
Отцам за Иссык-кули,
За домны, за пески
Не орденами – пулями
Сверлили пиджаки.
(1956)

Нам, как аппендицит,
Поудалили стыд.
(1967)

И мы, живя в литпровинции, слышали эти звучащие, как ветер в ушах, близкие по чувству, по группе крови стихи и тоже хотели быть услышанными.
Эзопов язык этих стихов был понятен. «Глухой и эпохальный» проецировался он на одну шестую часть света.
Живя в Азии, ступая пыльными тропами караванов, слушая национальные мелодии, русскоязычные авторы получали бесценное богатство – древнюю культуру узбекского народа и сопредельных этносов, традицию, благодатную почву, которую не скроет асфальт и бетон прогресса.
Порой одно вышедшее произведение приносило автору известность.
Мне повезло, в 1961 году за подборку стихов «К звездам!» на конкурсе «Наша Родина», в котором участвовало 16 тысяч авторов, я в одночасье напечатался и вошел в число победителей, что было для меня равнозначно полету в космос.
В 1967 году на волне успеха состоялся мой переезд в столицу.
Бережно храню в архиве отпечатанные на пишущей машинке листки программы рес­публиканского поэтического фестиваля, в числе организаторов которого были Аскад Мухтар, Сайяр, Александр Файнберг и я. Это была перекличка новых голосов, приехавших из всех областей Узбекистана и Каракалпакстана. Вчитайтесь в обычные списки участников встреч, семинаров, вечеров в трудовых коллективах, выездов по маршрутам и станет понятным, что тогда в узбекскую поэзию уверенно входили те, которые впоследствии стали известными мастерами пера.
Я работал в комсомоле, а когда не заладилась, как предсказывал Саша, в редакции журнала «Звезда Востока» меня увидел главный редактор Г.Владимиров и, узнав, что я теперь «вольный художник», пригласил работать в журнал. Я согласился, но наши отношения не сложились. Предложенную мной подборку стихов о защите родной природы со стихами Н.Лукьянова, Н.Буровой, А.Файнберга, переводами А.Арипова, Ю.Шомансура, А.Абдураззака он категорически забраковал. «Нельзя чернить нашу действительность, тем самым лить воду на мельницу идеологов империализма», – талдычил он со всех трибун.
Тогда же в молодежной газете весьма «кстати» было напечатано мое стихотворение «Поэт», памяти Бориса Пастернака:

Рассеянный грустный поэт
Вчера потерял вдохновенье.
Забыл за проезд взять билет,
Поехал не в том направленье.
Поэт виновато сошел,
Едва подошла остановка,
И чувствовал: нехорошо,
Что так получилось, неловко.
Но был тут как тут контролер,
Все правила знавший отлично.
Он вывел его на позор,
Клеймя, словно критик, публично.
Дрожали обрывки афиш,
Весенний царил беспорядок.
Там плакал у лужи малыш,
Тонул его белый кораблик.
Бумажный кораблик промок
Плывя по морям-океанам.
Поэт был совсем одинок.
Но все-таки был капитаном.
– Давай-ка, дощечку сюда,
Приделаем мачту и парус. –
От прежней беды ни следа,
Стояли друзья, улыбались.
А был на исходе февраль,
Ждал март свой черед в нетерпенье.
И скоро подъехал трамвай
И в нижном увез на правленье.

В сейфе литбоссов оказалось еще несколько моих «острых» стихов.
А тут масла в огонь подливает журнал «Юность», в 1-номере за 1971 год публикуется стихотворение «Аральское море уходит…»
«Враждебные радиоголоса» его толкуют как протестное. В Союзе писателей проходит оперативно созванное заседание с повесткой дня: «Об ущербных мотивах в стихах Р.Фархади».
Не хочу называть фамилий тех, кто участвовал в нем, но замечу, что Саша Файнберг категорически отказался явиться на это позорное судилище.
Как гром среди ясного неба под заголовком «Ответственность дебюта» выходит статья­ Н.Дардыниной в «Литературной газете» №11 за 1971 год, поддержавшая «гражданскую позицию молодого поэта», и чтоб избавиться, меня с почетом выпроваживают на учебу в Московский Литературный институт, на двухгодичные высшие литературные курсы (поэтический семинар Александра Петровича Межирова).
Незадолго до отъезда в Москву возле нашего жилого дома встречаю Сашу. Он в походной экипировке на мотоцикле:
– Привет! Как жизнь?
Саша хмурится:
– Теперь меня травят. Рукопись забраковали. За то, что отхлестал бездарных литературоедов. Слышал, что уезжаешь. Я вот тоже «замыслил свой побег». Хочу объехать героев своих будущих лирических произведений по городам и весям 1/6 части света на мотоцикле, вспомнить молодость. Вокруг так тоскливо, что смеяться хочется!
Саше не прощали дерзость, непослушание, нежелание выполнять социальный заказ. Но Саша, несмотря ни на что, плодотворно работал, «пора золотого пера» не проходила.
Опала, безосновательные обвинения только подогревали интерес к автору «Велотреков», «Этюда», «Мгновения».
Много лет спустя, тема литературных эфемеров и коньютурщиков с новой силой зазвучала в «Вольных сонетах», пробив дорогу к благодарному читателю в перестроечные восьмидесятые годы.
Саша «замыслил свой побег» не тихо, крадучись, не применяя «восточных хитростей», а резко бросив «как перчатку», наполненные желчью строки:

…живи, душою пуст,
Чтоб деятелем стать
Каких-нибудь искусств.

Подобной дерзости ему не могли простить. Автор статьи «…Гражданином быть обязан» (Э.Хакимов, «Молодежная газета», 1971) истолковал стихи превратно, без предоставления слова стороне защиты, т.е. читателям, услышавшим и принявшим искренний, честный, самобытный голос поэта. Молодому таланту закрылись двери для публикаций новых книг.
Фамилия исчезла из так называемых «поминальных списков», литобзоров, анонсов периодики. Вплоть до 80-х годов имя поэта и его огромный творческий труд игнорировался прессой.
Саша стал «киношником» и работал там талантливо: сценарии мультфильмов, документальных лент, большого кино. Саша первым во весь голос произнес то, о чем не решались сказать мастера изобразительного искусства – об уникальности рисунков Андрея Бородина (сына Народного писателя Узбекистана С.Бородина), с которым он оказался соседом и работал на киностудии. Их дружба – некий пример совместного творчества. Близость нравственных ориентиров объединяла магия линии. И в образном слове, ритмах строк поэта и в графическом рисунке художника торжествовала поэзия, музыка, ирония, философия. И сегодня они звучат как единая песня добра, милосердия, земной и космической отзывчивости на беды и радости мира. Сюжеты на тему собаки, мук творчества, бремени страстей человеческих, шутливые и настолько же серьезные экспромты, рожденные на бетонно-кирпичной площади жизни. Это все то, что не должно исчезнуть, наперекор любым поветриям и катаклизмам. Успокоительное «Рукописи не горят…» убаюкивает и приводит, увы, к невосполнимым потерям.
Многие доперестроечные годы, развиваясь в условиях ущемления свободы, защищая право честно творить, поэт продуктивно использует опыт Эзопа, Лафонтена, Пушкина, Беранже. Его вдохновляли В.Высоцкий, А.Ахматова, А.Галич, зачастую отвергавшиеся за непокорность, за слово, идущее от сердца к сердцу. Широкий диапазон иронии и самоиронии, библейская мудрость, колючая язвительность, разговорный прием басни, красочная образность русского лубка – сильнейшие стороны «Вольных сонетов», одной из поздних книг «Не плачь, дорога».
Воспоминания возвращают к тому, что воспето им строго и нежно, до «соли у самых глаз»:

В тени пирамидальных тополей,
Гудроновая старая дорога.
Я в юности не раз ходил по ней
С теодолитом и кривой треногой.

Его Родина там, где «бродит свет по арчовым урочищам», где «природа справедлива в сути», где в одном удивительном доме «друзья собрались за веселым столом».
В последний день мая в конце семидесятых годов я шел по тропинке Переделкинского леса в компании с Владимиром Приходько и моим учителем по семинару Александром Межировым. Последний интересно рассказывал об Индии, о культуре Востока. Выделял удивительную живучесть традиций, жизнеспособность, умение приобретать новые черты, сохраняя глубинные корни, истоки…
Попадая в восточную стихию, и русскоязычные поэты наполняются особенной мистической энергией. Из этого благотворного родника испили такие разные таланты как Пушкин, Рерих, Волошин, Есенин, Мандельштам, Тихонов, Луговской, Ахматова. Двуязычная окружающая среда только обогащает. Не впадай в хандру, слушай, как слово проходит через тебя. Язык как песок золотоносный, требует старания, острого зрения, слуха.
Александр Петрович напомнил мне о письме, касавшемся его ташкентского тезки. Факсимиле письма спустя много лет можно прочесть, Оно чудом сохранилось в моем архиве. Межиров обрадовался, что после редакторских прополок книга Файнберга со скромным названием «Стихи», наконец, издана.
Стихи проходят испытание временем. И то, что иные современники не сумели оценить, зачастую становится неприукрашенным портретом целого поколения, а в творческом плане общей, неразрывной «лирики лентой».
Сквозь множество моральных потерь, враждебного отношения тоталитарной системы, барьеров и запретов настоящий поэт идет к своей внутренней свободе.

«Звезда Востока», № 3, 2014

• Назад
• Вперёд