Илона Ильясова. Интервью с отцом (Памяти Явдата Ильясова)

Девять повестей и романов, четыре сценария, сотни стихотворений, статей и переводов – таковы итоги творческой деятельности Явдата Ильясова, жизнь которого оборвалась на взлете его таланта в 53 года (1929 – 1982). Почти все его книги – «Тропа гнева», «Пятнистая смерть», «Черная вдова», «Согдиана», «Месть Анахиты», «Заклинатель змей» – стали бестселлерами и неоднократно переиздавались в Узбекистане массовыми тиражами. Некоторые произведения писателя публиковались в России, Таджикистане, Литве, Словакии, Греции и других странах. Общий тираж его изданий – около 4 миллионов экземпляров.
В московском издательстве «Вече» в серии «Исторические приключения» были опубликованы романы Явдата Ильясова «Месть Анахиты» (в 2008 г.) и «Золотой истукан» (2009), в «Коллекции исторических романов» – «Согдиана» (2009) и дважды – «Согдиана» и «Месть Анахиты» в одной книге (2010 и 2011). Ташкентское издательство «Узбекистан» издало его повесть «Заклинатель змей» на узбекском языке (2011). Журнал «Жахон адабиёти» публикует, перевод повести писателя «Пестрая смерть» (2012).
Поклонники таланта Явдата Ильясова, его друзья и родственники рады, что после двадцатилетнего перерыва, связанного с переустройством мира, произведения писателя вновь востребованы и интересны новому поколению читателей. Если «рукописи не горят», что уж говорить об опубликованных книгах, хранящихся в государственных и частных библиотеках нескольких стран?
Серия переизданных книг стала достойным памятником Явдату Ильясову, горестный юбилей которого – 30 лет со дня смерти – пришелся на июнь текущего года.
Предлагаемое вниманию читателей интервью дочери с Явдатом Ильясовым, – скромная дань памяти писателя. История этого материала такова.


Весной 1982 года я позвонила отцу (с которым в детстве прожила всего лишь год под одной крышей) и попросила дать мне серию интервью. Я хотела записать историю его жизни, понимая, что это должно быть сделано. И, хотя отец сомневался в моих литературных способностях, он все же согласился, не желая огорчать меня. Свое мнение о способностях отпрысков гениев он высказал в повести «Заклинатель змей» устами одного из героев примерно так: дети великого человека не наследуют его дарование целиком – оно дробится и распределяется между ними более или менее равномерно… и мельчает. Мы договорились о том, что будем встречаться на нейтральной территории, где никто и ничто не отвлечет нас от беседы.
В прохладный и ясный апрельский день мы встретились с отцом в скверике перед большим книжным магазином на улице Пушкина, близ метро. Несмотря на его неуверенность в успешности этой затеи, в нем все же чувствовалось осознание важности этой встречи. Он явился в урочный час серьезный, нарядный, с налетом грусти и усталости на лице и в голосе. Во время интервью в его взгляде, обращенном на меня, читалось огорчение, которое испытывает музыкант-виртуоз при звуках, извлекаемых из инструмента новичком. Однако отец, по своему обыкновению, не сказал ни слова по поводу стиля ведения беседы и просто отвечал на вопросы.
В то время о портативных диктофонах мы и не слышали, а профессиональная аппаратура, с которой сотрудники радиовещания ездили на запись – тяжелая и громоздкая бандура в кожаном футляре на длинной ручке – была недоступна для личного пользования. Не владея скорописью, я записывала только то, что успевала. По рассеянности я даже не отметила в тетради дату записи. И все же у этого давнего интервью есть одно несомненное достоинство: его подлинность. Кроме того, это было одно из последних, а, возможно, и последнее интервью с писателем. В тот день я записала только некоторые детские воспоминания отца, но в беседе он упоминал и более поздние события своей жизни.
В разговоре с людьми, близко знавшими Явдата Ильясова в разные годы его жизни, выяснилось, что сведения, которые он сообщил о себе мне и им, не всегда совпадают. В своем интервью я придерживаюсь записей, сделанных мной с его собственных слов.

Итак, интервью с отцом.

– Расскажи, как ты оказался в Узбекистане.
– Я родился в 1929 году в селе Исламбахты Ермекеевского района, в Башкирии. Моя мать Сайдикамал Хуснутдинова родилась в 1906 году. Комсомолка и кандидатка в партию, она сбежала на Урал, на завод, и бросила меня на бабку, с которой я жил до 5 лет. Много лет спустя, в 1961 году, я был на родине и видел лесостепь, Белебеевскую возвышенность, холмы, железнодорожное полотно, реку Ик – приток Камы.
Потом мать испытала какое-то нервное потрясение, завербовалась в Среднюю Азию и уехала в совхоз имени 5-летия УзССР под Янгиюлем. Здесь она вышла замуж за пекаря Али Закирова. Когда мне было 5 лет, она забрала меня к себе. Ни метрик, ни других документов у меня не было. В 6 лет я пошел в узбекскую школу («олма» – первое слово, которое я выучил, лучше всех в классе написал его и нарисовал яблоко), в 7 – в русскую. Позднее заболел малярией – вокруг были болота, камыши, змеи.

– Ты был хорошим учеником?
– Школа для меня была забавой. Но, хотя я был хулиганом и озорником, по окончании 1-го класса в русской школе получил в награду за прилежание – книжку «Наши ясли» Зинаиды Александровой. Первая книга, которую я взял в библиотеке, была «Рваное ушко» Константина Паустовского. Из учителей помню Веру Федоровну. Когда мы жили в 1-м отделении совхоза, приходилось идти в школу 4 километра по пустынной дороге, вдоль которой стояли телеграфные столбы.
Поначалу плохо знал русский язык. У нас был демобилизованный краснокутский солдат. Как-то он провожал меня в школу и напевал частушки:

Жил был Марков генерал,
Сволочь красную рубал.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!

Белый крестик на груди,
Сам Корнилов впереди.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!

И так далее. Когда он запел куплет о матросе, я спросил: «А что такое матрос?». Он пытался объяснить: это тот, кто по воде плавает. А я знал матрас, набитый соломой. Я сразу представил себе матрас, плывущий по болоту, и спросил: «Его выбросили, что ли?». Он, отчаявшись объяснить, махнул рукой: «Подрастешь, узнаешь».
Потом наша семья переехала в русское село Новомихайловка в 3 километрах от совхоза. Здесь я три года был отличником и гордостью школы. В конце каждой четверти мне в качестве премии дарили книги, в конце учебного года – похвальные грамоты. Участвовал в художественной самодеятельности, много читал, оформлял классную стенгазету. Выписывал газету «Пионерская правда», журналы «Пионер» и «Костер».

– В каком возрасте ты начал сочинять?
– У меня была большая общая тетрадь, куда я записывал все интересное, сопровождая текст рисунками. Ребята лазили по садам, а я сидел у окна и мечтал. В 3-м классе написал первое стихотворение «Кем я буду» – жизнерадостное и веселое, но подражательное, и сделал к нему рисунок: птицы поднимают самолет, а в нем сижу я. Отправил в детский альманах железнодорожников. Ответили, что, возможно, опубликуют.
В 4-м классе я переписывался с редакцией журнала «Чиж», который издавался в Ленинграде. Рассказывал, как мы живем. Я был капитаном детской речной команды.

– Что больше всего запомнилось тебе из детства?
– Без одухотворенности природы, которая меня окружала, детство это ничего не стоит. Люди были страшны: сброд, переселенцы, лиходеи. Совхоз имени 5-летия УзССР находился за Янгиюлем, недалеко от 55 разъезда, на Чирчико-Ангренской равнине, к нему нужно было съезжать под обрыв.
В 30-е годы эта долина была настоящими джунглями – заболоченная местность, масса воды, которая текла, как ей заблагорассудится. Повсюду росли камыш, токай, тамариск. В зарослях обитали шакалы, из-под каждого куста вылетали фазаны. Водилось огромное количество змей. Кто их не боится? Во всех протоках и ручейках кишела рыба. Удочку закинешь – хоть что-нибудь попадется.
Под стрехами ютились в гнездах из соломы воробьи. Однажды слышим с ребятами – шум, визг. Змея влезла в воробьиное гнездо пожирать детенышей, живот раздулся от птенцов. Мы начали кричать, змея упала из гнезда. Зачем мы ее побеспокоили – ведь она все равно уже всех съела?
Однажды ночью змея заползла в дом. Электричества у нас не было, только тусклая керосиновая лампа. Начались крик, шум – убили змею. Мать сказала, что это болотная змея.
Возле нашего дома был участок земли: тогда он казался огромным, а сейчас – всего лишь дворик. Посадили на нем дыни. Воды много, дыни зреют. Каждый вечер, как только солнце заходит, начинается вой шакалов, как детский плач. Утром по росе мы срывали дыни наполовину объеденные шакалами, – очень любят их!
Бабка, мать отчима, думает: что делать? Кто будет всю ночь сидеть и бухать по металлу, отпугивая шакалов? Придумала. В конце огорода врыли шест, и на него на нитях, протянутых к дому, подвесили две крышки от кастрюль. На веранде спала наша семья под пологом от комаров. Нити привязывали к моей ноге. Ночью комары проникают сквозь щели в пологе, кусаются. Я сплю беспокойно, дергаю ногой. Пока крышки звенят, шакалы отходят. Потом возвращаются и съедают лучшую дыню.
Все тогда казалось безмерным: и огород, и улицы. Позже, когда я работал в «Ташкентской правде», даже город – столица – казался дырой.
За нашим домом в совхозе проходила болотная протока, а там росли камыш, гребенщик, джида, ивы, тополя. Оттуда всегда раздавались жуткие крики. Ребятишки, повторяя рассказы взрослых, говорили: это шурали, болотный черт, который забирает детей. Нам запрещали подходить к протоке. Потом выяснилось, что это кричит болотная курочка.
Однажды, когда мы жили в 1-м отделении совхоза, а школа была в центральном отделении, иду я один в школу и слышу утробный звук, тяжкий громкий стон, как будто кого-то мучают. Кругом болото, камыши, вода, ряска, кугач. Что случилось? Увидел: метрах в двух от меня змея с огромной головой разевает пасть и стонет. Когда пригляделся, оказалось, что змея заглатывает лягушку, и та стонет. Я шлепнул змею прутиком, и она отпустила жертву. Лягушка вскарабкалась на лист кувшинки. Мне было и противно, и интересно.
Все эти впечатления я впитывал. Я выходил на берег первым, увлеченный какими-то мечтами. Надо мной было такое яркое изумительное весеннее небо, пахло диким чесноком, колыхалась высокая зеленая трава. И все же матери я всегда говорил: «Когда мы уедем отсюда?». В том совхозе обычным делом были пьянки, драки. Худое место было для меня.

– Не скучно тебе жить в городе, где ты лишен общения с природой?
– Наблюдать ее можно и в городе. Сегодня утром в 5.20 началась обычная возня за окном: горлицы и воробьи. Ждут, когда им насыпят хлеб или остатки каши. И вдруг за окном на ветке я увидел ястреба – сидит, поводит головой. Я оцепенел. Он смотрел на меня через стекло. Как он оказался в городе? Я счел это за добрый знак. Ястреб – гордая птица, не сравнить с этой чепухой. Я был потрясен. Все горлицы и воробьи разлетелись.

– Что помогало тебе выживать в «худом месте»?
– Я был мечтатель. В селе Новомихайловка была полноводная река – не такая, как сейчас, обмелевшая. В 3 классе я начитался «Дети капитана Гранта» Жюля Верна. Книги ходили по рукам, колхозной библиотеки не было. Как-то иду по селу с книгой под мышкой, навстречу – дядька Остап. Спрашивает: «Куда несешь, зачем читаешь?». Не мог он понять, какой толк в книгах.
Я был маленького роста, слабый, но мечтал о путешествиях и подвигах. Я назвал себя капитаном Немо, собрал всю ребятню, которая лазила по садам. Предложил: «Давайте организуем детское географическое общество – ДГО. Сколько можно лазить по садам?».
На реке целый день работал паром «Чирчик». Ни машина, ни пешеход не могли обойтись без него. Нас, мальчишек, было человек 7 – 12. Мы приходили на «Чирчик», где паромщиком работал Табаков – бывший чапаевец с орденом Красной Звезды. Он был для нас героем. Мы боготворили его, мир его праху, он давно уже умер. Сухощавый, плечистый. Орлиный нос, впалые щеки, усы. Табаков был пьянчуга. В детстве я был влюблен в его дочь Зою.
Табаков добряк был, изумительный человек. Мы сказали ему: «Река широкая, острова. У нас нет флота!». Табаков сколотил из трех бревен плот. Через многие протоки можно было и пешком пройти, но были и широкие разливы. Табаков сердился на нас: «Паразиты! Если потопнете, Табаков будет виноват?!». Мы негодовали: «Кто потопнет?! Мы – пионеры!».
Когда Табакова на пароме сменяли, он обязательно напивался в поселковом буфете. В белой рубахе, задранных штанах, босой. Пиджак у него отнимали, чтобы не потерял. На всю жизнь я запомнил, как он, пьяный, говорил: «Кто виноват? Табаков виноват, что сыну на фронте оторвало ногу?». Табакову, как напьется, нужен был чапаевский простор! Конфеты ребятишкам покупал, ухой угощал.
Однажды мы, человек пять, поплыли на остров, взяли сырой картошки, котелок. На острове варили картошку, ловили рыбу. Об этом я написал в журнал «Чиж». На все письма в 1938-1940 годах отвечал Дима (фамилию не помню) из отдела писем. Он был знаком с поэтом Самуилом Маршаком. Когда началась война, я получил от Димы последнее письмо: «У нас бомбежки, некогда заниматься играми».

– Как ты впервые услышал о войне?
– Однажды я пошел на почту – по домам газеты не развозили. Такая была халупа – наша почта. Около нее какой-то дядька спрашивает: «Война началась, слышали?». Зашел на почту, а мне говорят: «Газет сегодня нет». Тут же собралось несколько человек. Вместо газет вышел бюллетень о нападении Германии на нашу страну.
Все были уверены в скорой победе: «Подумаешь, в нескольких местах вторглись на 3 километра. Мы им дадим!». Верили в неизвестную силу, которая на границе разгромит врага. Околпачили народ! «Мы их разобьем! Еще 2-3 дня…».
В поселке до войны было 7 ларьков и магазинов, где продавалось все, что в то время могло продаваться. Один ларек даже был дежурный. Потом в ближайшие три месяца все они позакрывались. Осталось два магазина: продовольственный и промтоварный. Хлеба не стало. Начали ездить за ним в Янгиюль, но и там его не было, выдавали тесто.
– Как твоя семья пережила войну?
– Худое было время! У меня были младшие братья Шавкат и Шанияз, сестра Рая. В 1941 году я с ребятишками пошел работать на лубяной завод возчиком кенафа. Платили 10 рублей в месяц – приносил их матери.
Ходил в школу и работал. Собирал овощи, копал землю. Потом меня забрали в ФЗО – школу фабрично-заводского обучения. Примерно в течение года мы делали на Тахтапуле детали для военных самолетов.
В 1943 году отчим уехал на фронт. Матери захотелось вернуться на родину, в Исламбахты. Бабушка была еще жива, младший брат матери был на фронте. Вернулись. Я работал в колхозе, пас лошадей, на молотьбе работал. Удивительные места: яркие зеленые крутые холмы, чистая прозрачная речка, долина. Недалеко был город Абдулино. Прожили какое-то время. Мать сказала: «Нет, мы здесь не приживемся. Климат не тот, отвыкли. Возвращаться сюда навсегда незачем».
Нашлась родня в Самаркандской области по отцовской линии, и мать увезла нас туда – в свеклосовхоз «Зеравшан», во 2-е отделение. Там я познакомился с немочкой Зинаидой Габриэль четырнадцати лет.
В совхозе работал молотобойцем в кузнице при тракторном парке, потом слесарем. Горы ржавого железа! Нужно было бороны развинтить, промыть керосином. Потом работал колонным механиком. Руководил работой Виктор Жуков, молодой парень, инвалид Отечественной войны, без руки.
Это было мучение, а не работа. Запчастей не было. Тогда я впервые услышал, как трактор кричит человеческим голосом. Ни культивации, ни плана. Везде камыши, работать трудно. Неделю работали, три – на ремонте. Умудрялись работать, пригонять трактор на трех свечах в ремонтную мастерскую. Не было даже лебедки, коробку с трактора снимали вручную, звали кого-нибудь на помощь.
Я был здоровым. Трактористом работал с полгода. Все дети были на моем иждивении. Мать работала на почте, разносила письма. Раз в месяц мне полагался килограмм мяса, килограмм сухофруктов, каждый день 500 граммов хлеба и кастрюля супа – баланда из воды. Хлеб пекли из чего угодно – жмых, овсяная мука. Я ничего не видел, потому что все съедала семья.
Питался сахарной свеклой. Разрывал бурт и доставал две штуки. В резервуаре трактора над радиатором они как раз и помещались. Одно ведро служило и для керосина, и для автола, и для воды. Табак менял на керосин или лепешку. Пока работаю, свекла тушится. С тех пор ненавижу сладкое. Все готовили из свеклы, даже брагу.
Вернулся отчим с фронта – при форсировании Днепра его ранило в руку. Узнал через учительницу наш новый адрес. Вызвал меня телеграммой в Михайловку. Что будем делать? В грамоте он плохо разумел.
Пошли работать в пекарню колхоза имени Крупской. Отчим пек хлеб, считался заведующим, но фактически заведующим был я. Потом я послал вызов и деньги семье, мы снова были вместе.
Был голод, но мы работали в пекарне, и это нас спасло. Я принимал хлеб: смесь толченого жмыха ядовито-зеленого цвета и кукурузной муки. После раздачи всегда оставалось 2-3 буханки, из которых одну я менял на абрикосы и яблоки. Проклятое, жуткое было время, лучше не вспоминать…

На этом интервью с отцом в тот день закончилось. Прощаясь, мы договорились о продолжении при следующей встрече. Однако она произошла только через месяц и по совершенно другому поводу.
Еще примерно через месяц, 19 июня 1982 года, когда ко мне пришли однокурсники готовиться к выпускному экзамену, прозвучал какой-то особенно громкий и резкий, как крик, телефонный звонок от его последней супруги. Она сообщила, что в этот день мой отец утонул, купаясь в парковом озере на Чиланзаре.
На следующий день в крошечной квартирке в доме по улице Мукими состоялось прощание с писателем Явдатом Ильясовым, на которое съехались все его родственники, друзья, знакомые, соседи, явился Союз писателей Узбекистана в полном составе. Несмотря на то, что по мусульманскому обычаю женщины не должны провожать умершего на кладбище, мы, несколько близких родственниц и знакомых, все же отправились туда с процессией.
Явдат Ильясов похоронен на городском кладбище «Чилонзор-ота» недалеко от дома, где он прожил последние годы и написал несколько книг, в том числе «Заклинателя змей», «Месть Анахиты», незавершенную «Башню молчания». Этот дом близ станции метро «Хамза» можно узнать по мемориальной доске на торце, обращенном к проезжей части улицы. На могиле писателя мой сводный брат Джангар Ильясов, известный археолог, установил стелу из белого мрамора, к которой прикреплен барельеф работы ташкентского художника Владимира Лунева в виде античной монеты с профилем отца – ведь тот так любил древнюю историю…

Интервью с отцом осталось незавершенным, но, как говорил он от лица Омара Хайяма в повести «Заклинатель змей», «Я написал о себе все в своих книгах. Читайте их и узнаете меня».

«Звезда Востока», № 4, 2012

• Назад
• Вперёд