Миркарим Асим. Томирис (рассказ)

Миркарим Асим (1907-1984)

ТОМИРИС
(Исторический рассказ)

I

Кочевники-массагеты, властители пустынь, расстилавшихся от Укуза до Яксарта , готовились к встрече невесты. Их стойбище ярко озарялось в эту ночь факелами и полыхавшими между юрт кострами. В небе сверкали звезды. Стар и млад, мужчины и женщины пребывали в радостном возбуждении. Ждали невесту. Из огромных медных котлов, в которых варилось баранье и сайгачье мясо, распространялся аппетитный запах.
Предводительница племени Томирис брала в жены своему сыну Сипарангизу красавицу Зарину из племени сак, или, как их еще называли, тиграхауд — по остроконечным войлочным колпакам, украшавшим их головы.
Расстелив на земле мягкий войлок, женщины хлопотали у котлов, украшали длинные крытые арбы, которые должны были заменить юрты.
Вдруг один из юношей, хлопочущий у костра, пристально вгляделся в тьму и замер, прислушиваясь.
— Скачут! Скачут!— закричал он.
И действительно, спустя несколько мгновений у самого костра осадил коня гонец.
— Едут, едут! — громогласно оповестил он, не слезая с коня.
Хотя все знали, что прибудет еще не сама невеста, а только сопровождаемые молодежью старцы и старухи, все становище заликовало. Еще бы! Невеста невестой, но именно после молитвы этих прибывших первыми старцев и старух, почитаемых не только за лета, но и за мудрость, могло начаться пиршество.
Как только гонец соскочил, его коня услужливо взял под уздцы, один из юношей и, отведя в сторону, привязал возле других коней к колышку, самого же гонца пригласили к старцам, сидевшим в кругу рядом с большой юртой, освещаемой факелами на шестах и отблесками костров.
Все стойбище, кроме стариков, поднялось на ноги, чтобы встретить дорогих гостей. Спустя некоторое время раздался топот лошадиных копыт. Молодежь выбежала навстречу и, низко кланяясь, приветствовала:
— Добро пожаловать, дорогие, да будут благословенны дороги, приведшие вас к нам!
Поддерживая коней под уздцы, они помогали старухам и старцам сойти на землю. Молодые же, едва осадив коней, проворно соскакивали сами и передавали поводья юнцам. Ни для кого не было удивительно то, что на конях прискакали не только молодые, но и старики. В те далекие времена у племен массагетов и саков воистину было так. Младенцы, еще не научившись ходить, уже умели держаться на конях, и росли они, ползая меж ног жеребят, резвясь и играя с ними. Кони, чуткие животные, понимали каждое движение всадника, беспрекословно подчиняясь ему. От коня часто зависела судьба человека: преследовать ли врага или в критический момент спасаться с женами и детьми, со стариками и старухами от набегов — тут конь становится единственным спасителем для массагетов. Одряхлев, кочевник едва держался на ногах, но скакать на коне мог. Он словно сросся с седлом и чувствовал себя в нем уютнее, чем на земле.
Гости поздоровались с поднявшимися навстречу им стариками племени, затем все расселись на пестрых войлоках. Вот мудрейшие, воздев руки, поблагодарили бога солнца Михру, без ведома и покровительства которого, как полагали они, не благоденствовало бы их племя в этих степях. На этом торжественная часть праздника кончилась. И только тогда, по чьему-то безмолвному знаку, молодые люди, заранее выделенные и считавшие для себя честью прислуживать на подобных торжествах, весело и лихо забегали, принося мясо на блюдах и крепкий кумыс в бурдюках. Начался пир...
Когда приезжие отведали всех кушаний и развеселились от крепкого кумыса, снова поднялся радостный переполох: прибыла невеста с целой свитой подруг, родственников, воинов и прочих сопровождающих. Сопровождать невесту мог любой желающий, и чем больше их было, тем считалось почетнее. Полагалось, чтобы каждый, подъезжая к становищу, ликовал, кричал — словом, производил как можно больше шума, дабы все видели, как велико уважение к невесте и ее жениху.
Этот великий шум прибывших слился со свадебной песней хора джигитов и девушек. При свете костров, взметавшихся вверх языками пламени, начались пляски. Пир продолжался не один час.
Было уже далеко за полночь, когда жених и невеста уединились под пологом одной из богато украшенных арб. Но перед этим, по обычаю, они должны были побороться, так полагалось в те времена, когда женщины кочевых племен воевали наравне с мужчинами. Так что в силе и ловкости они подчас не уступали своим избранникам. Жених, поверженный невестой, краснел, но не более. Поражение мужчины в таком единоборстве вовсе не считалось позором. И то сказать, главой племени массагетов была женщина — Томирис, от руки которой пал в битвах не один враг.
Невеста Зарина — высокая, черноволосая, с нежносмуглым лицом и черными сверкающими глазами — выделялась своей красотой даже среди других красавиц степнячек. Но славилась она также и силой.
Выйдя в круг, она метнула быстрый взгляд на сидевших в стороне джигитов и девушек, точно желая угадать, как они отнесутся к ее возможному поражению. Ведь жених, по слухам, был не робкого десятка, сильный и ловкий. Низко поклонившись Томирис, сидевшей в окружении особо уважаемых стариков и старух, она обернулась к большеглазому и высокому Сипарангизу, который вышел в круг и стоял, готовый к борьбе. Зарина, уложив косы, крепко обвязала голову платком. Стан ее был туго опоясан кожаным ремнем. Догадываясь, что на разные приемы у нее не хватит сил, Зарина решилась попытать счастье сразу. Как только сошлись вплотную, она в первый же миг молниеносным движением обхватила противника. Сипарангиз не ожидал этого. Не дав опомниться, Зарина, напрягши все силы, оторвала его от земли и попыталась опрокинуть. Коснись Сипарангиз спиной земли, она считалась бы победительницей. Джигиты и девушки со стороны невесты, гордясь ею, восторженно закричали, предвкушая победу. Но торжествовать было рано. Жених, оттолкнувшись от земли ногами, сумел перевернуться и выскользнуть из рук Зарины. Теперь они заходили по кругу. Каждый ждал подходящего для решающего броска мига. Зарине удалось, сделав обманное движение, дать подножку, что позволялось в борьбе. Джигит упал, но тут же вскочил, а Зарина отпрянула. На этом, кажется, удача покинула невесту. Сипарангиз, то ли задетый за живое, то ли в пылу азарта, заходил вокруг нее так проворно, что Зарина едва успевала следить за его маневрами — за неуловимыми для стороннего наблюдателя наклонами, замираниями, движениями рук, головы, по которым боец должен мгновенно угадывать замысел противника. Зарина заметно утомилась. Синарангиз, почувствовав это, не замедлил перейти в наступление. Сделав обманный выпад влево он в тот же миг, изловчившись, схватил ее за правую руку, дернул на себя и, обхватив за талию, оторвал от земли. Опрокинуть ее на спину для него теперь не представляло труда. Все затаили дыхание. Ждали, сможет ли невеста воспользоваться последней возможностью и, оттолкнувшись, вывернуться. Как знать, отчаяние и самолюбие могут совершить чудо. Джигит, опытный боец, разумеется, учитывал это. Опрокидывая Зарину с правой стороны, в последнее мгновение он молниеносно взметнул ее вверх и положил с левой. Закричали, заулюлюкали соплеменники жениха. Это продолжалось всего „несколько мгновений. Как только невеста поднялась и, покрасневшая от смущения, поправила на себе одежду, жених, ласково улыбаясь, взял ее за руку. Их обступили женщины и повели под свадебный полог...
Веселье продолжалось недолго. Внезапно налетел ветер, начался песчаный буран, от которого прячется все живое. Прошло несколько мгновений, и звезд уже не было видно. Кочевники укрылись в крытых арбах, где они спасались от зноя песков, страшной черной пыли, сильного ветра.
«Не к добру это,— предрекали некоторые старухи,— быть беде».
На их слова не обратили особого внимания. Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Люди соскочили с арб, отряхнули войлок. Вновь запылали костры, вокруг которых, веселясь и беседуя, провела ночь молодежь.
На рассвете молодая чета с друзьями, по заведенному обычаю, отправилась на охоту. Степь, необозримая и цветущая, расстилалась у ног юной жены, точно радуясь ее счастью и восхищаясь ее красотой. Казалось, все вокруг ликовал солнце в небе, травы в степи, звонкоголосые жаворонки.
Точно опьяненные солнцем и воздухом, носились ласточки, из густых зарослей высоких трав неожиданно появлялись и так же быстро исчезали длинноногие фламинго — птицы с оперением сказочной красоты, пугливые, нежно-розовые, грациозные...
Мимо кочевья то и дело проносились стада стройных сайгаков. Копыта их высекали искры, звенела и гудела под ними земля. Казалось, мать-природа в это утро радовалась счастью молодых и благословляла каждой своей травинкой, каждым цветком...
Пока молодежь охотилась, в становище со сторожевых постов прискакал гонец. Он осадил коня у просторной арбы, накрытой ярким войлоком. Арба отличалась не только внушительной величиной. В ней жила предводительница племени массагетов — Томирис. Еще стройная и красивая, облаченная в златотканый чапан, Томирис, жен-щина лет сорока, сидела в окружении старейшин.
Гонец безо всяких церемоний доложил Томирис, что послы шаха Ирана два дня назад переправились через Укуз. Они вот-вот должны прибыть.
Томирис негромко ответила что-то, гонец поскакал обратно, а военачальники, энергично отдавая распоряжения, стали придирчиво осматривать воинов, постоянно дежуривших вокруг становища.
Наконец на гребне ближнего холма показались послы. Один из них, в богато украшенном халате, дородный и плечистый, с лицом мясистым, но волевым,— видимо, главный из послов,— медленно подъехал и остановил коня в нескольких шагах от роскошной арбы, где сидела Томирис.
Воин-богатырь, вооруженный саблей и луком со стрелами, степенно приблизился к послу и, взяв его коня под уздцы, придержал, пока посол не спешился. Две высокие девушки, вооруженные так же, как и мужчины-воины, быстро расстелили у самой арбы войлок и стали по сторонам, замерев в поклоне. Только после этого Томирис поднялась и, придерживая саблю, висевшую на золотом ремне, спустилась к послам. Тут же подошли две девушки с секирами и стали по обе стороны от Томирис.
Посол, опустившись на колени, поцеловал землю, затем поднялся и громко сказал:
— Наш великий властелин, шах Ирана Кайхисрав, кланяется вам, красавица царица. Он желает вам здоровья, могущества, несметных богатств и шлет в знак дружбы эти дары: златотканые, парчовые, шелковые одежды и драгоценности.
По его знаку приблизились двое из свиты и, низко поклонившись, положили у ног Томирис узлы и шкатулку.
Томирис в изящных и пышных словах выразила свою благодарность, пожелала здоровья, благ, могущества шаху Ирана, затем пригласила послов сесть на тигровые шкуры, постланные поверх войлока.
Гости разместились на шкурах, против них расположилась Томирис. По правую руку от нее сели старцы, а по левую — воины — мужчины и женщины. Томирис справилась о самочувствии послов, о том, как они доехали. Глава посольства с учтивой улыбкой отвечал, что и положено отвечать в таких случаях: чувствуют они себя прекрасно, доехали очень хорошо. Затем перед гостями расстелили кожаные скатерти, одно за другим стали подавать блюда из рыбы, птицы, вареного и жареного мяса баранов и сайгаков.
Послы с любопытством посматривали по сторонам. Эти массагеты удивляли их. Они не имеют ни городов, ни даже кишлаков, кочуют с места на место, женщины у них воюют наравне с мужчинами. Удивляла и сама царица, ничем не отличавшаяся от соплеменников. Вот и сейчас джигиты, угадывающие по движению бровей Томирис все ее желания, вели себя просто — обслуживали без должного трепета, охотно и проворно. Словом, нетрудно понять, что в племени массагетов при известной простоте отношений между вождем и соплеменниками царит в то же время единство. И жизнь у всех одинаково трудная, суровая.
Посол, невольно сравнивая вождя массагетов с шахом Ирана, жившим в роскоши в великолепных дворцах, имевшим невольниц и несметное количество рабов, высокомерно думал про себя: «И она считает себя царицей! Сидит и ест вместе со всеми подданными, которые не испытывают перед ней ни страха, ни трепета. Подумать только, вон один из них, который сидит ближе всех к царице, то и дело чуть ли не из ее рук выхватывает куски жирного мяса. Ну и царица! Ни короны, ни трона. Только жалкая арба. И как дерзки и наглы у них жен-щины, едят вовсю, разговаривают с мужчинами как с равными, позволяют себе насмешки над ними. Мужья же этих баб, должно быть, совсем бесчувственные животные — даже не ревнуют своих жен. И где это видано, чтобы женщина носила оружие, была воином?! Жалкие, бедные люди, ни рабов, ни слуг, ни невольниц. Дикий, совсем дикий народ! Годятся только рабами быть!»
Кайхисрав, отправляя в путь послов, объяснил им свой замысел: «Если я возьму в жены Томирис, не понадобится вести с ними войну, отправляться в далекий, изнурительный поход по пустыням. Вы должны добиться согласия Томирис».
И сейчас, сидя напротив царицы массагетов, посол из кожи вон лез, чтобы выполнить наказ своего повелителя.
— Во всем подлунном мире ни одна женщина еще не правила столь великим государством, как ваше, ни одна страна не имела столь мудрой, справедливой царицы, как вы,— рассыпался он в похвалах.— Бог солнца одарил вас и красотой несравненной, и славой. Если бы вы, великая царица, соединили свою судьбу с судьбой великого шаха, то все другие цари мира склонили бы головы перед нашим могуществом.— Низко поклонившись, посол закончил: — Слава о вашей красоте и уме дошла до нашего великого шаха. Он полюбил вас. Я прибыл не только в качестве посла, но и свата.
Томирис, слушавшая посла чуть наклонив голову, при его последних словах выпрямилась:
— Что-о? Сватом?!
— Да, сватом,— повторил посол, приложив правую руку к груди и чуть поклонившись.— С той поры, как умер ваш муж, прошел год. Вы еще молоды, красивы. Только повелитель нашего великого и необъятного царства может быть достойным мужем для вас.
— А что, у него все жены поумирали? — сухо спросила Томирис.
— Нет, все его жены здоровы. Но если вы станете женой шаха, то все другие его жены будут вашими рабынями.
Лицо Томирис помрачнело, она нахмурила брови. Царице все уже было ясно. Кайхисрав, прославившийся своей жестокостью в войнах, которые он вел непрерывно, прославившийся своей алчностью, предлагает ей стать его женой. Но ведь и глупцу ясно, каковы истинные намерения шаха. Как нагл и самоуверен, однако, этот Кайхисрав! Нет, при всем уважении к миссии послов они должны получить недвусмысленный ответ. Принять его предложение — значит отдать в рабство свой народ. Томирис с внутренним содроганием представила себе жалкую участь, ожидающую ее соплеменников. Насмешливо взглянув на посла, она холодно и твердо сказала:
— Ваш шах влюблен не в меня, а в мою страну, в наши богатства. Ему нужна не я, а мой изобильный край. Вы, уважаемые послы, передайте своему повелителю: я решительно отвергаю его предложение. Я не желаю быть его женой, не желаю отдавать в рабство свой народ.
Не лучше ли было вам, прежде чем отвергать предложение нашего великого шаха, посоветоваться со своими полководцами, с мудрыми старейшинами,— произнес с заметной иронией посол, бросая взгляд на тех, кто сидел рядом с Томирис.
— Тут нечего голову ломать,— сказал сурово один из старцев.— Наш мудрый вождь словно угадала наши мысли: Томирис не быть женой иранца, нам не быть рабами твоего повелителя. Так скажет тебе каждый массагет. Если шах прибудет к нам гостем, мы примем его. Придет с войной — истребим всех его воинов и их же кровью напоим вашего Кайхисрава.
При последних словах посол побагровел от возмущения и ярости, но сдержался и промолчал. Глаза сидевших против него воинов и старцев сурово и прямо смотрели на него. И в ответ на эти невидящие взгляды посол заговорил вновь:
— Мы еще никогда не слыхивали подобной дерзости. Шах Ирана послал нас с добрыми намерениями, желая осчастливить вашу царицу и ее народ. Могущество подарено ему богами, и он должен использовать его на благо всех в подлунном мире. Жаль, очень жаль, что вы не понимаете этого...
— Не стоит продолжать,—довольно бесцеремонно перебила его Томирис,— знаем мы, что это за благо. Хоть золотом осыпьте нас с головы до ног, и тогда не променяем нашу волю на ваше покровительство.
В этот момент издали донеслись возгласы молодых людей, возвращающихся с охоты. Посол, и без того уже начавший испытывать некоторую опаску перед этими влюбленными в свою свободу людьми, увидев скачущих, почему-то испугался. Томирис бросила насмешливый взгляд на посла.
Не бойтесь,— сказала она,— мой сын Сипарангиз со своей молодой женой и друзьями возвращаются с охоты.— Она усмехнулась и добавила: — Хорошо, что он не слышал вашего предложения, сын мой молод и горяч — несдобровать бы вам.
Через несколько мгновений в сопровождении джигитов и девушек подскакали Сипарангиз и Зарина и бросили к ногам Томирис несколько туш кийиков — степных оленей. Заметив послов, которые поднялись с мест, молодые, догадываясь, что гости, наверное, прибыли издалека, соскочили с коней. Томирис представила им послов. Сипарангиз и Зарина поклонились гостям и сели рядом на тигровые шкуры.
Зарина то и дело почтительно поглядывала на мужа и молчала. Так уж было принято среди массагетов — пока муж не заговорит, жена не должна была начинать беседу первой. Через несколько мгновений Сипарангиз, отдавая дань приличию, осведомился у послов об их само-чувствии, о том, как доехали, затем с живым огоньком в глазах, с откровенным любопытством стал расспрашивать о жизни во дворце Кайхисрава: сколько там сокровищ, и правда ли, что кроме большого количества жен он содержит еще красавиц невольниц. Расспрашивал о нравах и обычаях чужой земли.
Посол, поглаживая свою крашеную бороду, вежливо улыбался и обстоятельно рассказывал о придворной жизни, подчас привирая, считая, видимо, что чем сильнее будет искушение, тем лучше. Молодежь действительно слушала его рассказы о несметных сокровищах шаха, о прекрасных невольницах, о роскошных пирах и празднествах с неподдельным изумлением. Послы же, поглядывая на их лица, снисходительно и хитро улыбались, что не ускользнуло от внимания Томирис.
— Приглашенные на пиры знатные люди царства в золототканых одеждах,— продолжал посол,— молодые люди в шелках, послы, прибывающие из дальних и ближних стран, сперва низко-низко кланяются солнцеподобному шаху, затем садятся на мягкие одеяла и облокачиваются на пуховые подушки. И тут же слуги начинают разносить и ставить перед каждым самые разнообразные кушанья и яства. На самом видном месте, танцуя, изгибаются полуобнаженные красавицы невольницы. Гости, любуясь ими, пьют из золотых чаш шароб. Шароб,— как-то значительно повторил это слово посол,— подносят им кравчие, мелодично позвякивая бубенцами, которыми увешаны их шелковые пояса. А с другой стороны — музыканты...
— Простите, вы сказали — шароб, а что это такое? — перебил посла один джигит, особенно внимательно слушавший его.
— Шароб приготовляется из сока винограда, удивительно приятный напиток, выпьешь его одну чашу — и на душе становится легко и весело.
— Легко и весело! — восхищенно повторил джигит.
Томирис сидела, бросая исподлобья взгляды на посла.
Сипарангиз заметил это и, кажется, догадался, что в его отсутствие произошло нечто, что вызвало гнев матери. Вот потому-то, наверное, она хмурится и молчит. Замолчал и Сипарангиз. Скоро послы удалились в отведенную для них юрту.
Что послы не могли явиться просто так, нетрудно было догадаться, поэтому Сипарангизу нельзя было не рассказать о цели их миссии.
— Добровольно сдаться в рабство?! — воскликнул юноша, выслушав рассказ матери.— Надо отрезать им уши и носы и отправить восвояси! — произнес он гневно.
— Не по своей воле они пришли,— возразила Томирис.— Послы пересказали нам только то, что влил в их уши шах. Вернем им дары и отпустим. Уже это будет оскорблением для шаха!

II

Кайхисрав, захватив Согдиану, подошел со своим войском к левому берегу Укуза. Белый шатер шаха, необыкновенно высокий, просторный внутри, был установлен на высоком холме, в некотором отдалении от берега,— на расстоянии, недосягаемом для стрел с противоположного берега. Выслушав послов, возвратившихся от Томирис, он помрачнел, долго думал, взвешивая все обстоятельства, и только тогда признался себе, что сватовство к Томирис было легкомысленной затеей. Ну конечно, как он мог предположить, что гордая царица массагетов пойдет к кому-то в добровольное рабство,— нет, только силой оружия можно покорить массагетов.
Как и ожидала Томирис, через несколько дней после отъезда послов гонцы донесли, что войско Кайхисрава, готовясь к переправе, сооружает на том берегу Укуза огромные плоты. Томирис созвала на совет опытных военачальников и мудрых аксакалов. Один из стариков — морщинистый, со шрамами на лице, в прошлом военачальник — предложил разбить врага при переправе, где он будет в невыгодном положении. Массагеты — искусные стрелки — могли поражать цель с дальнего расстояния, попасть же в человека, плывущего на плоту через Укуз, мог бы любой из них. Надо попросту осыпать врага градом стрел, и если даже не удастся разбить войско шаха, то урон ему будет нанесен огромный.
Старику решительно возразил Сипарангиз:
— Если мы так поступим, что скажут про нас хорезмийцы, дай, геты, что скажут саки , кочующие за Яксар- том? «Массагеты, боясь сразиться с иранцами, только издали пускали в них стрелы на переправе». Это же позор для нас! Я предлагаю отправить посла, чтобы прямо сказать им: «Переправляйтесь беспрепятственно, мы мешать не будем. Но когда вы переправитесь, мы будем бороться за нашу землю и истребим вас всех!»
— Но мы можем переправиться к врагу и сами помериться с ним силой в открытом бою! — горячо поддержал Сипарангиза какой-то юноша.
Старики неодобрительно, а иные и насмешливо взглянули на него, но промолчали, ждали, что скажет Томирис, которая сидела, погруженная в глубокое раздумье. Не разумом, а чувством руководствовался ее сын. Молодой Сипарангиз не знал, что между племенами не было единства. Старик прав: стрелять, стоя на берегу реки, по тем, кто плывет, куда удобнее, чем биться на равнине. Но, независимо от исхода боя, над таким «сражением» долго злорадствовали бы в других племенах. Томирис не могла не думать о чести своего рода и племени. Будучи мудрым вождем, она предвидела, что можно применить и другую тактику: завлечь врага в глубь пустыни, измотать его, а потом, навязав бой в выгодном для себя месте, разбить наголову. Но, видя, как рвутся в бой молодые воины, она пока не стала говорить о своих замыслах. Сдержанно поддержав сына, только добавила:
— Да, мы будем биться за нашу землю, но главный бой дадим врагу там, где пожелаем сами.
Старцы, словно угадав замысел вождя, поддержали Томирис.
— Мы с основными силами уйдем пока в глубь пустыни,— твердо решила Томирис, зная, что против мнения большинства старцев никто не станет выступать.— Л ты, сын, со своим отрядом встретишь врага.
Сипарангиз согласно кивнул.
Не знал, не ведал юноша, сколь дорого обойдется ему его собственная неопытность и горячность...
Кайхисрав со своей конницей и тяжело вооруженной пехотой беспрепятственно переправился через Укуз и сразу же пошел походом к стану массагетов, туда, где были приняты его послы. Но он не обнаружил массагетов ни через два дня, ни через неделю похода, хотя передовые отряды-разведчики рыскали во всех направлениях. И тут-то Кайхисраву стал ясен замысел массагетов: заманить его войско в глубь пустыни, истощить и, внезапно напав, разбить. Уже сейчас его войско начало страдать от недостатка еды и воды. А ведь лето только начинается, степь желтеет, скоро выгорит совсем, на чахлой траве недолго продержится его конница.
Кайхисрав созвал совет.
— Эти проклятые массагеты чувствуют себя в пустыне как в собственной арбе,— начал посол, побывавший в стане массагетов.— Пустыня для них — мать родная, а для нас — мачеха злая. Они знают свои потайные колодцы, а мы ни одного не можем отыскать...
— Что же вы предлагаете? — неторопливо перебил его Кайхисрав, сидевший в глубине шатра.
— Их можно легко разбить, но для этого надо употребить одну хитрость. Пусть третья часть нашего войска, которую мы в изобилии снабдим водой, едой, а еще больше вином, отстанет от нас...
Шах внимательно слушал своего многоопытного посла, уже не раз оказывавшего ему неоценимые услуги. «Что ж, если эти простаки массагеты позволили нам беспрепятственно переправиться через реку, то, вполне возможно, могут попасться и на эту хитрость...» — думал шах, основавший деспотическую державу персов и не гнушавшийся в достижении цели ни коварства, пи вероломства,— именно так покорил он Иран, Египет, Согдиану, всю южную часть Средней Азин.
Коварный план старой лисы — посла — шах одобрил. Отставший от основного войска отряд, разбив шатры и вырыв в земле глубокие очаги, как будто начал готовиться к пиршеству.
Томирис, проведав об этом через своих быстрых как ветер конных разведчиков, решила разбить отставший отряд птаха. Именно это дело она поручила Сипараигизу.
— Если тебе удастся истребить отряд,— наказала она сыну,— то следуй по пятам за Кайхисравом. Мы же, как только узнаем о твоей победе, с основными силами нападем на Кайхисрава, ударим по его войску в лоб. Ты нападешь сзади. Их станет к тому времени меньше: истощенные, они не выдержат битвы. Мы окружим их и разобьем. Ты готов исполнить свой долг?
— Готов!—твердо ответил Сипарангиз.
— Иди, мой сын, да поможет тебе бог солнца!
Когда конный отряд массагетов напал на отставший отряд шаха, воины-пранцы, уже вынув мясо из котлов и разложив его по дастарханам, собирались развязать полные вина кожаные бурдюки. Они не успели это сделать... Застигнутые врасплох, они подняли шум и суматоху, которая длилась несколько мгновений, а потом обра-тились в бегство. Кони их почему-то стояли наготове... Массагеты взяли в плен только небольшую группу воинов, не ведая, что те сдались намеренно, хотя могли бы уйти со всеми остальными.
Один из пленников обратился к Сипарангизу:
— Да, видно, ты великий полководец, налетел как ураган, застал врасплох, а мы, думая, что ты далеко, собирались попировать, попить шароба,— При этих словах пленник точно невзначай взглянул на горы мяса и на бурдюки с вином, невольно обратив на них внимание и Снпарангиза, потом как ни в чем не бывало добавил, вздохнув: — Все это теперь достанется вам...
— Нам некогда распивать твой шароб,— нетерпеливо ответил Сипарангиз, хотя задержал взгляд на бурдюках с вином, вспомнив рассказы посла об этом волшебном напитке.
— Джигиты проголодались, устали, надо дать передохнуть и коням,— сказал один из воинов.— Поедим и поскачем дальше.
— Да, да, не мешало бы подкрепиться,—поддержали его п остальные.
Сипарангиз заколебался, затем, ища хоть какой-то повод отказаться от соблазна отведать живительного зелья, спросил у пленного иранца:
— Эй ты, а этот твой шароб и еда не отравлены? Смотри, головой отвечать будешь...
— Неужто мы будем отравлять то, что собирались есть и пить сами? Не враги же мы себе! Клянусь богом над всеми богами Ахурамаздой, что нет в них никакого яда. Ешьте, пейте, только, умоляю, сохраните мне жизнь!
— Если твои слова правдивы, то...— Сипарангиз, взглянув на пленников, повелительно кивнул им в сторону дастархана.
Пленники сели за дастархан и стали уплетать мясо, не забывая то п дело опрокидывать в себя чаши с вином. Проделывали все это они с большим аппетитом. Воины Сипарангиза, с завистью следя за пирующими пленниками, ждали только разрешения вождя. Наконец он подал им знак. И вмиг все они расселись за дастарханы, оттеснив пленников. Первым делом выпили по чаше желанного шароба, затем принялись за еду. Напиток — удивительное зелье — теплом разливался по телу, веселил душу, делал все вокруг радостным и необыкновенным. Они пили и пили, желая продлить и усилить это чудесное состояние души, не чувствуя, что теряют власть над собой, потешаясь друг над другом. Опьянев окончательно, они послали мясо и несколько бурдюков вина сторожевым постам, проявляя заботу о своих товарищах...
Воины Сипарангиза, намеревавшиеся только утолить свой голод и скакать дальше за врагом, забыли обо всем на свете, потеряли счет времени. Не ведали они, что Кайхисрав, который рассчитывал именно на это, притаился недалеко со своим войском, ожидая лишь сигнала.
Никто не заметил, как один из пленников поднялся, выбрал облюбованного заранее коня, отвел его в сторону, вскочил и помчался ветром в степь.
.«Опьяневших воинов сторожевого охранения перебили, как беспомощных младенцев. Ни один из воинов отряда Сипарангиза не мог оказать сопротивления. Те, кто заметил мчавшихся во весь опор воинов Кайхисрава, не сразу даже могли сообразить, что происходит. Когда же опомнились, было поздно. Большинство, пытаясь под-няться, тут же падали пронзенные стрелами. Жалкими выглядели и те, кто, добравшись до коней, успели взобраться на них. Они забыли о том, что, желая дать отдохнуть и коням, ослабили подпруги. Едва успевали сесть, как седло начинало крениться и, теряя равновесие, не владея собой, воины обрушивались с коней на землю. Не представлял опасности даже тот, кто успел обнажить сабли. Какая спьяну битва! Словом, весь отряд Сипарангиза во главе с ним был пленен. С завязанными за спиной руками предстали они перед Кайхисравом. Воины Сипарангиза, только теперь отрезвев, испытывая боль и позор, стояли опустив головы. Шах с торжествующе- снеспвым видом долго оглядывал их, затем откровенно издеваясь над Сипарангизом, усмехнулся:
- Ну! Вспомни-ка, богатырь, что вы там говорили моему послу? Не будете моими рабами! Ха-ха-ха! Поглядите на него! — Вторя шаху, захохотали и его приближенные, но только шах оборвал смех, умолкли и они.— Скоро будет моей рабыней и твоя мать! Эх ты, сопляк, а еще хотел воевать со мной, отряд мой уничтожить.
Сипарангиз вскинул голову, с презрением уставился на шаха.
— Да, я хотел сразиться с тобой, но, увы, не выпало такое счастье на мою долю. По неопытности поддались мы на твою хитрость, на твое коварство. Если б ты, бесчестный...
— Замолчи, глупец! — крикнул стоявший рядом с шахом военачальник и плеснул на грудь Сипарангиза чашу горячей воды.
Сипарангиз вздрогнул. Кайхисрав захохотал, желая еще больше унизить гордого воина. Шаха поддержали и его приближенные. Сипарангиз, овладев собой, выпрямился п взглянул на врагов с таким бесстрашием, с такой холодной ненавистью, что смех умолк.
— Недолго вам смеяться, — произнес Сипарангиз так хладнокровно, точно не он, а иранцы были его пленниками.— Теперь-то вы не проведете нас. Живым из наших степей нпкто из вас не выберется, шакалы, напялившие тигровые шкуры...
И вновь его заставили замолчать, окатив грудь горячей водой. На этот раз Сипарангиз даже не поморщился. Приближенные выжидательно уставились на Кайхисрава: может быть, шах снова засмеется, надо успеть вовремя поддержать повелителя. Но Кайхисрав и не усмехнулся. Более того, лицо его вдруг преобразилось, стало едва ли не доброжелательным. Он, готовый казнить и истреблять непокорных, был одарен своеобразной проницательностью — умел угадывать, что именно могло причинить сильнейшую боль человеку. Он чувствовал сейчас и состояние души благородного, неопытного Сипарангиза, ставшего жертвой собственного неведения и молодой безрассудной отваги. Кайхисрав знал, что худшей казнью для Сипарангиза была бы его встреча со своими соплеменниками. Он хотел жестоко потешиться над воином. Снисходительно улыбнувшись, он обратился к Сипарангизу:
— Я верю, ты воин отважный. Люблю таких. Не хочется мне губить тебя. Да и мать твоя убиваться будет... Я отпущу тебя одного к своим, хочешь?
Сипарангиз, готовый мужественно встретить самую ужасную смерть, при последних словах Кайхисрава побледнел. «К своим! — с ужасом подумал он.— Как встретит меня мать? Что скажут в племени? «Погубил весь отряд и явился как загнанный степной волк?!» Нет, смерть лучше позора!»
— Ну? — насмешливо улыбнулся шах.— Хочешь?
— Развяжите мне руки,— тихо попросил Сипарангиз.
По движению бровей шаха один из воинов подбежал и освободил Сипарангизу руки. И прежде чем кто-то успел шевельнуть рукой, Сипарангиз выхватил из-за пазухи маленький острый кинжал и, вонзив его себе в грудь, рухнул замертво.
Персы остолбенели. Был поражен и шах.
— Он предпочел смерть позору!— медленно произнес Кайхисрав и, помолчав мгновение, докончил: — Истинный воин... Что ж, пусть и эти,— он указал на пленных,— отправятся за ним...

III

При известии о гибели Сипарангиза и всего его отряда в сердце Томирис и ее соплеменников точно вонзились стрелы. Истошный, разрывающий сердце вой носился над становищем массагетов. Билась и рвала на себе одежду обезумевшая от горя Зарина. Ветер уносил в пустыню разноголосы и женский вопль.
Томирис не плакала. Уставив в одну точку неподвижный взгляд, она сидела не шевелясь и только одну глубокую, смертельную усталость ощущала в сердце. Душа ее словно онемела и замерла, не в силах преодолеть страшную боль...
Завывал ветер, шелестела сухая трава.
Под вечер Томирис очнулась, вышла из арбы, зорко вгляделась в просторы пустыни и вдохнула всей грудью горячий воздух. Мщение! Только мщение может исцелить ее душу...
Томирис собрала на совет старейшин, военачальников и бывалых воинов. Молодежь рвалась в бой с врагом немедленно, казалось, одного их гнева достаточно, чтобы разбить врага.
Томирис обвела суровым взглядом согбенных стариков, рвавшихся в бой молодых и сказала дрожащим от волнения голосом:
— Отцы, матери, сестры и братья, всем вам ясно, зачем мы сюда собрались. Коварная персидская собака, заманив в ловушку наших джигитов, предала их всех смерти. Теперь только бой, только святая месть, только победа может вернуть нам надежды, желание жить. Что нам надо предпринять, чтобы истребить врагов,— об этом я хочу посоветоваться с вами.
Заговорил сидевший на почетном месте белобородый старик с проницательным взглядом:
— Во многом виноваты мы сами. Видели, но не обращали внимания на то, что наши молодые воины беспечны. Оставили их без надзора. За это и покарал нас бог солнца и воды, бог всего сущего — Михра. Если бы отряд, которому поручили разбить врага, возглавил не двадцатилетний Сипарангиз, а более опытный военачальник, и будь в этом отряде больше бывалых воинов, мы не лишились бы наших отважных джигитов...
— Верно вы говорите,— невольно вздохнув, перебила его Томирис.— Видно, я без меры возгордилась своим сыном, он только начал оперяться, а я, ни с кем не посоветовавшись, поставила его во главе отряда. Дорого мы поплатились за это...
Томирис взглянула на старика в шрамах, который некогда предлагал разбить врага при переправе, и кивнула ему, предлагая высказаться. Он с глубоким сочувствием взглянул на Томирис и сказал:
— У нас есть еще опытные воины, достаточно сил, чтобы заставить врага покинуть нашу землю. Пусть немощные старики и женщины угонят скот в глубь пусты- ни. Мы же, маскируясь в песках, должны навязать врагу бой в выгодном для нас месте. У нас есть преимущество,— закончил старик,— которое поможет нам. Мы как свои пять пальцев знаем расположение всех потайных колодцев. В пустыне, сами знаете, утоливший жажду вдво сильнее. Мы навяжем бой именно в тот момент, когда сами освежимся водой, а они будут изнурены жаждой.
В тот же день старики, женщины и дети угнали стада, а воины начали приводить в порядок свое оружие. Каждый, кто сражался в первых рядах, кроме лука и стрел был вооружен еще двумя копьями и выпуклым щитом. За поясами у них висели короткие мечи — акинаки. Остальные воины к тому же были вооружены еще и секирами — сагариями. Воины в большинстве были одеты в длинные чапаны без ворота и в шаровары, заправленные в высокие сапоги, на головах у них были шапки с остроконечным верхом из плотного войлока.
Когда все было готово к походу, Томирис обошла свое войско, проверяя оружие и одежду воинов. После этого взошла на холм, сняла с себя щит и меч и, положив их на землю, обратилась с мольбой о победе к богу солнца — Михре:
— О солнце, создатель земли и небес, огня и воды — всего сущего! Ты откроешь глаза — светло и ярко становится в мире, закроешь — все погружается в тьму. Ты наполняешь наши стада, силой твоей наливается колос, рождается обильный урожай! О творец, единственный и всемогущий, не допусти, чтобы мы стали рабами персов! Сделай могучими наши руки, бесстрашными души, поддержи священный огонь мести в наших сердцах! Пусть наши стрелы, копья, мечи и секиры поразят всех врагов до единого!
Окончив молитву, она снова наценила на пояс меч со щитом и спустилась вниз. Сев на белого коня, который нетерпеливо ржал и бил копытами, она, обратись к своему выстроившемуся войску, сказала:
— Братья и сестры, близится бой, который решит судьбу массагетов. В душах наших пылает священный огонь мести. И как бы ни был силен враг, в ярости ему не превзойти нас. Мы победим! Верю, среди вас не найдется ни одного, кто струсит перед врагом. Мы побе-дим!
— Мы победим! Мы победим! — мощно и гневно разнеслось над пустыней.
Томирис взглянула вверх — высоко в небе, раскинув крылья, парил могучий орел. Это было добрым предзнаменованием. Орел, провожающий войско в поход, считался предвестником победы.
— Это пророчество богов, мы победим! — громко воскликнула Томирис.
— Мы победим! — мощно отозвался многотысячный глас.
Кайхисраву, опьяненному легкой победой, казалось, что войско Томирис, не слишком дисциплинированное, а значит, небоеспособное, потеряв один нз своих отборных отрядов, и вовсе пало духом. Надо скорее настичь и разбить его. И Кайхисрав сразу же после победы над Сипарангизом помчался во главе своего войска туда, где должны были находиться массагеты. Желание персов разделаться с кочевниками-массагетами, захватить их стада и устроить многодневное пиршество, желание потешиться над их женами и сестрами было так велико, что Кайхисрав, если б и захотел, не в силах был сдержать свое войско, рвущееся к добыче и насилию.
Но когда персы прибыли к месту предполагаемого становища противника, массагетов и след простыл. Во все стороны расстилалась необозримая, бескрайняя степь. Шах ощутил в себе бешенство хищника, упустившего добычу. Снова надо было разведывать, куда направилось войско Томирис. Многие отряды, отправившиеся на поиск, исчезали бесследно. В ожидании вестей томился шах, томилось изнывающее от жажды войско.
Через несколько дней гонцы донесли, что войско Томи- рис находится неподалеку. Тут же выступили в поход, но уже без прежней надежды застать противника врасплох. Они напали на горячие следы... Измученные, изнывая от жажды, голодные, вконец обессиленные, они прямо-таки наткнулись наконец на войско Томирис. Высланный вперед отряд не вернулся,— видимо, был перехвачен массагетами. Оставалось только принять бой. Тем более что войско массагетов преградило им путь. Повернуть назад значило посеять в войске панику, которой немедленно воспользовался бы враг, оказавшийся не только хитрым, ловким, но и обнаруживший большое военное искусство маневрирования.
Бой завязался у подножия холма. Солнце, катившееся к закату, освещало только головы и спины массагетов и в то же время, ударяя в глаза воинов шаха, ослепляло их. За холмом по обе стороны притаились в засаде конные отряды массагетов.
Персы численно превосходили массагетов, поэтому они решили сблизиться с врагом как можно стремительнее, не дав возможности использовать массагетам свое испытанное и славившееся в их руках оружие — лук и стрелы. Но стремительного, молниеносного налета у изнуренных жаждой, голодом и усталостью персов не получилось.
Массагеты же стреляли необычайно метко. Лучники выстроились в несколько рядов. Первый ряд, расстреляв все свои стрелы, поворачивался; остальные ряды расступались п пропускали их назад. В бой вступал второй ряд лучников. Таким образом, массагеты вели сражение, непрерывно осыпая противника градом метких стрел. Персы заметались при виде павших товарищей, их обуял страх, еще до рукопашной они понесли огромный урон. Уже начало боя определило поражение персов. К моменту сближения лучники, расстреляв все стрелы, пустили в ход копья со щитами и мечи-акинаки. В бой вступили воины, вооруженные мечами и алебардами.
Каждый перс знал, что, отступая, непременно наткнется на копья своих же, которые не пощадят,— поэтому воины прилагали отчаянные усилия, чтобы остановить наступавших на них массагетов. Скоро войска сошлись вплотную. Люди бились насмерть. Невообразимый хаос царил на поле битвы и длился до вечера. Каждый мас- сагет дрался, отстаивая жизнь своих детей, свою землю и волю. Ярости их не было предела, и персы, по мере того как затягивалась битва, все более теряли надежду.
Неожиданно с левого фланга на них налетела конница Зарины. Иранцы начали отступать. Но тут во главе отборного отряда конницы с саблей наголо поскакал вперед сам Кайхисрав, до этого наблюдавший битву с небольшого возвышения.
Бой разгорелся с новым ожесточением.
И в это решающее мгновение Томирис, все время наблюдавшая с холма за битвой, во главе отряда из самых отважных джигитов ринулась туда, куда Кайхисрав ввел новые силы. Носившиеся по полю конные массагеты из резервного отряда превосходили врага в стремительности, сеяли смерть и ужас среди врагов. Последний отряд Кайхисрава не смог переломить ход битвы. Его самого на всем скаку пронзил копьем воин из отряда Томирис. Массагет налетел на него с такой молниеносной стремительностью, что никто не смог, не успел преградить ему путь. Увидев, что пал их шах, персы в смятении обратились в бегство. Массагеты поскакали в обход и истребили большинство бежавших. Оставшиеся, побросав оружие, сдались в плен. Массагеты ликовали. Теперь жизни их -жен и детей были спасены. Они сдержали свою клятву. Дорогой ценой, потеряв почти половину своего войска, победили они...
— Кайхисраву отрубите голову и принесите мне! — приказала Томирис, разгоряченная битвой.
Чтобы исполнить приказ Томирис, воины бросились искать тело Кайхисрава. Кто-то из массагетов знал Кайхисрава в лицо, и потому опознали его быстро. Отрубили ему голову и принесли Томирис.
— Теперь наполните кровью бурдюк!
Воины исполнили приказ вождя.
Томирис взяла голову за бороду. Забрызганная грязью и кровью, с разинутым ртом, в котором было выбито большинство зубов, и с вытекшим глазом, мертвая голова шаха выглядела не столько страшной, сколько отвратительной.
— Эй, Кайхисрав, всю жизнь ты жаждал крови, всю жизнь истреблял людей. Так напейся же теперь их крови досыта! — воскликнула Томирис и бросила голову в наполненный кровью бурдюк, верх которого тут же скрутили жгутом и крепко связали.
Под одобрительные крики победителей бурдюк зарыли глубоко в землю, словно навсегда запрятали там семя войны, зла и насилия.
Томирис воздела руки к небу и возблагодарила бога Михру за дарованную победу:
— Отныне земля наша свободна, но пусть стрелы и копья наши, о воины-массагеты, будут всегда наготове, чтобы никогда над нашей степью не заходило солнце свободы.

Перевод М. Салиева

• Назад
• Вперёд