Рустам Рахмон. Махлук (рассказ)

На Шайхантахуре Шофайзи-ака знали все. И не только потому, что он с самого рождения жил в одной из близлежащих махаллей, а, главным образом, из-за его собаки. Дважды в день он проходил мимо людной чайханы, что расположена в самом центре махалли: утром – на работу, вечером – с работы. Шёл он, отвешивая легкие поклоны своим знакомым и как бы вовсе не обращая внимания на пса, который неизменно следовал за ним по пятам, всякий раз прижимаясь к его ноге, когда тот по какой-либо причине замедлял свой шаг. Когда со стороны Хадры показывался вагон старенького грохочущего бельгийского трамвая, Шофайзи-ака  поворачивался к собаке и с серьёзным видом говорил: «А ну-ка, Махлук, давай руку». Ни на чудище, ни на страшилище пёс не походил, однако был наречён такой вот кличкой. Махлук, явно ожидавший этой команды, высунув от усердия и удовольствия свой длинный розовый язык, подавал хозяину лапу. Едва дотронувшись до протянутой лапы, Шофайзи-ака вскакивал на подножку подъехавшего трамвая и махал на прощание собаке рукой. Чуть слышно повизгивая, Махлук стоял, пока трамвай не исчезал из виду, и только после этого неспеша направлялся в сторону дома…
Происходило это ежедневно, и все в округе привыкли к этой процедуре. Тем не менее у Шофайзи-ака и Махлука каждый раз находились новые зрители, особенно окрестные ребятишки. Да и немало взрослых приходило специально поглазеть на это необычное зрелище, тем более что утреннее представление демонстрировалось всегда в одно и то же время. Впрочем, Махлук и вечером никогда не опаздывал. К концу рабочего дня он снова пробегал по махалле, торопясь в сторону трамвайной остановки, и там, распластавшись под чугунным столбом, терпеливо поджидал хозяина. Услышав грохот трамвая, собака настороженно поднимала голову и, навострив уши, внимательно вглядывалась к выходящим пассажирам. А увидев Шофайзи-ака, стремглав бежала к нему, обнюхивала голенища его сапог, а потом, оглядываясь и изредка останавливаясь, бежала впереди него к дому.  Хозяин послушно следовал за ней, приветствуя посетителей чайханы и встречающихся по пути соседей.
Однако стоило Шофайзи-ака задержаться где-нибудь после работы, как Махлук тут же менялся. Прождав хозяина положенное время под чугунным столбом, он вставал и начинал носиться по цветнику между трамвайной остановкой и чайханой или вдоль трамвайной линии, а иногда по несколько раз добегал до самой Урды, возвращался обратно и вновь беспокойно метался между остановкой и чайханой.
Когда, наконец, появлялся хозяин, Махлук выказывал явную обиду. Он уже не ластился к Шофайзи-ака и даже делал вид, что не замечает его. Он ждал извинений. Шофайзи-ака и в самом деле просил прощения: с нарочито виноватым видом гладил Махлука, приговаривая при этом понятные только им обоим ласковые слова. Тогда пёс сменял гнев на милость и, как всегда, устремлялся в сторону дома, показывая хозяину дорогу. А вслед им непременно неслись слова восхищения: «Ну и пёс, ай да умница!» или же: «Вы только посмотрите, видано ли такое на свете?», а то и: «Такая собака жены стоит!» При этом кто-нибудь обязательно с сожалением вздыхал: «Мне бы такого Махлука».

* * *

Шофайзи-ака ушёл на фронт в самом начале войны. Махлук привычно вышел проводить хозяина до трамвайной остановки, хотя на этот раз он проявлял явное беспокойство, норовя забежать вперёд и словно стараясь задержать хозяина. Он чуял неладное, может, от того, что Шофайзи-ака был одет как-то необычно. Или просто Махлук почувствовал его настроение, хотя хозяин старался ничем его не выдавать.
На остановке он попрощался с собакой, может быть, чуть дольше обычного, и заскочил на подножку поджидавшего его трамвая. Казалось, и Махлук заскулил чуть громче обычного и впервые почти завыл. Он долго крутился на остановке и, наконец, медленно побрёл домой, то и дело оглядываясь назад.
К концу дня он вернулся на остановку, но так и не дождался хозяина, хотя прождал его до глубокой ночи, прислушиваясь и приподнимаясь на передние лапы при появлении каждого трамвая. Когда последний вагон исчез за воротами депо, Махлук, видимо, понял – хозяина сегодня не будет. Часа в три ночи, обнюхивая каждый камешек на дороге, отправился домой.
Утром соседка, которую Шофайзи-ака попросил подкармливать собаку, не нашла Махлука во дворе: он ушёл встречать первый утренний трамвай.
Целый день Махлук бродил вдоль трамвайной линии от Хадры до Урды. Возможно, он считал, что хозяин заблудился и не может найти дорогу домой. Спустя недели три-четыре соседка получила письмо от Шофайзи-ака. Он писал откуда-то с Украины, передавал всем приветы, главное, интересовался, как поживает Махлук. В письмо был вложен лоскуток его рубашки – привет Махлуку. Соседка с трудом отыскала пса, подкараулив его поздно ночью: обычно он убегал к первому трамваю, а возвращался, проводив последний. Днём Махлук, скорее всего, ничего не ел и только ночью съедал то, что соседка оставляла ему в миске. Она показала Махлуку полученный конверт, приговаривая при этом: «Шофайзи-ака тебе пишет, Шофайзи-ака» и сунула ему под нос лоскуток. Пёс, очевидно, почувствовал что-то родное: он закружился на месте, завыл на стоявший посреди двора обрубленный ствол урюка, схватил и унёс лоскуток под крыльцо дома…
Несколько дней Махлук не выходил со двора. Потом привычка взяла верх, и он снова стал встречать и провожать трамваи. Через месяц муж соседки тоже ушёл на фронт, а вскоре и сама она собралась к родне в кишлак. Следующее письмо Шофайзи-ака её не застало. Людям в махалле было не до Махлука. Постепенно он начал дичать: шерсть свалялась в грязные колтухи, рёбра торчали так, что казалось, дёрни за шкуру, и под ней окажется только голый скелет. Никто не знал, где он кормился, ел ли что-нибудь вообще. Домой почти не прибегал. Только изредка, где-то на трамвайных остановках между Хадрой и Урдой можно было встретить этого некогда знаменитого на всю округу пса. А впрочем, вряд ли кто его теперь узнал бы.

* * *

Как-то рано утром старожилы Шайхантахура вновь увидели Махлука у чугунного столба на остановке: он снова дожидался хозяина в условленном месте. Отощавший до неузнаваемости, он лежал с закрытыми глазами, положив голову на вытянутые вперёд отощавшие лапы, безучастный ко всему. Укутанный в тёмно-синий чапан старый чайханщик, наблюдавший за тем, как его внуки проворно раскладывали старенький коврик на сури, взял со стоявшего у огромного самовара подноса кусок хлеба и, подойдя ближе к чугунному столбу, бросил его Махлуку. Пёс не шелохнулся. Он чуть приподнял голову только тогда, когда послышался грохот приближавшегося к остановке трамвая. Пошёл дождь, вскоре перешедший в сплошной ливень. Махлук слегка пошевелился. Встать на ноги не было сил, он сумел только отползти в сторону чайханы и пристроиться под одной из сури. Через полчаса тело его слегка дёрнулось, а глаза, устремлённые на трамвайную колею, так и остекленели, в последний раз отразив ту самую дорогу, которая навсегда увела от него по-человечески преданного хозяина…
Именно в этот день от Шофайзи-ака пришло очередное письмо. Старый махаллинский почтальон Рузмат-ака долго вертел его в своей единственной руке, покачивая головой и не зная, что с ним делать, а затем глубоко вздохнул и положил серенький треугольник в нагрудный карман своей застиранной гимнастёрки.

Перевод с узбекского Иномжона Рахманова

* Махлук - Чудище, страшилище, зверь (узб.)

«Звезда Востока», № 4, 2015

• Назад
• Вперёд