Уйгун Рузиев. Белое море, в котором нет волн (рассказ)

В чайхане было многолюдно, из-за начинающихся холодов посетителей собралось больше чем обычно. Теперь, кроме завсегдатаев, сюда сходились и те, что все лето трудились на полях. Сейчас им некуда было деваться от скуки. Зевая, один за другим они выходят из дому и идут к чайхане. Сначала здесь трудно дышать от пара и дыма, потом люди привыкают и беседуют здесь допоздна. Зеваки, сидящие у окна, время от времени протирают его и глазеют на прохожих.
– Посмотрите-ка, это же Мерган Даван, – сказал один из них, указывая в сторону улицы сигаретой, которую держит двумя пальцами.
Казалось, что конь едва справлялся с арбой, которая то и дело застревала в грязи, будто назло коню. Бедное животное едва передвигалось. Мерган Даван, чтобы облегчить ему жизнь, шел пешком. Нашлась тема для насмешек:
– Да уж, согнулся в три погибели...
– И не говори, еле ноги волочит...
Не разобрать, кто кого имеет в виду. Пересуды облегчали проделки чайханщика, который под шумок подмешивал зеленый чай в черный. Мерган Даван бросил пару взглядов в сторону чайханы, но останавливаться не стал. У старика испортилось настроение. Его раздражало и обижало, что на него смотрели одни хмуро, другие с издевкой или язвительной гримасой. Они холоднее злой стужи, предвещающей зиму. Старик продолжил путь в своих столетних сапогах с конем, который рядом с ним целую вечность. А люди все судачили о нем.
– Глянь на его арбу, интересно выдержит ли она хоть бычка какого-нибудь небольшого?
– Скажешь тоже, когда–то старик на этой арбе тоннами пшеницу возил.
– Эй, кому вы тут кости перемываете?
– Да мы тут о тесте богача Панджи....
Ну и дела. Какого черта тут заговорили о Панджи. Что-то этот недоносок у всех с языка не сходит. Где только о нем не говорят: и в чайхане, и на всевозможных мероприятиях. Соберется пара-тройка людей и ну судачить о Панджи. Все это не по душе Мергану Давану. Да кто он такой, этот мальчишка? С чего это Панджи вдруг стал человеком? Никто не помнит труд Мергана, который всю жизнь возил хлеб людям, а об этом молокососе Панджи толкуют с пеной у рта. А спросите, чем этот ловкач прославился, никто вам и не скажет ничего путного. Но почему-то это и не волнует никого. Все льнут к нему, толкутся вокруг него как закадычные друзья, ведут себя словно близкое окружение.
А этот сопляк только вчера с горем пополам школу окончил и пополнил ряды лоботрясов, правда, потом ему наскучило бездельничать и пристроился он на побегушках у артистов, которые по свадьбам ходили, носил в мисках горящие угли для разогрева дойры. Певцы платили ему кое-какие гроши, потом как-то летом уехал в Ташкент с более проворными ребятами. Видать, там носил угли в тазах побольше и артистам покруче, и в кишлак потихонечку стали доходить слухи, что у Панджи дела пошли в гору. Не прошло и полгода, распространилась молва, что Панджи на черном рынке промышляет: меняет наши деньги на иностранную валюту, и денег у него куры не клюют. Через год уже говорили, что на рынке «Чиланзар» он открыл свой магазин. Со временем магазинов становилось больше, люди, кто с восторгом, кто с завистью поговаривали о двух, потом уже четырех магазинах. Теперь к имени Панджи прибавляли слово «богач».
И вот тот самый «богач» положил глаз на младшую дочь Мергана Давана. Говорили, что Панджи возьмет в жены девушку из состоятельной семьи. Но дочь Мергана была такой красавицей, что затмила любую богачку. Мергану не нравилось, как себя вел Панджи, только проклюнулся, а гордыни и хвастовства – хоть отбавляй. Однако дочь настояла на своем, Мерган был вынужден дать согласие на этот брак. В свое время так же поступили две его старшие дочери, объявив, что времена феодализма прошли, и они выйдут замуж за тех, кого сами выбрали, к кому сердце лежит. Отец не стал препятствовать, благословил их. И что получилось? Старшая совсем замаялась: заботы, пятеро детей, а муж что ни день прикладывается к бутылке и пашет носом землю. А второй дочери муж еще до свадьбы пообещал, если выйдет за него, то будет жить в городе. Как прошла свадьба, дочь и начала пилить мужа, напоминая об обещании, и заставила-таки переехать в город. Теперь от них ни слуху, ни духу. Совсем забыли кишлак, отчий дом. Только раз, в годовщину смерти матери, появились на пороге. После замужества младшей жена отошла в мир иной, словно решив, что выполнила свой долг. Старик Мерган остался в опустевшем доме совершенно один, укоряя свою жену за то, что оставила его в полном одиночестве. Хорошо, что есть конь, все легче, когда поделится с ним своей болью.
Сначала Мерган Даван был доволен предприимчивостью зятя, радовался, когда видел цветущую дочь. Но после того, как они побывали на свадьбе хромоногого Якуба, его снова охватила прежняя неприязнь. Хромой Якуб был когда-то сторожем в конторе. Детей у него было много, и он все время жаловался, что кормить их нечем. Сердобольный Мерган чуть ли не каждый день старался как-нибудь сэкономить немного хлеба и отдать ему, поджидающему его на дороге. Сейчас сыновья Якуба стали неплохо зарабатывать, он вырвался из грязи в князи, появился гонор, забыл даже, что прихрамывает, стал пинком открывать двери всевозможных учреждений, словно у него не две, а целых четыре ноги. Вот этот самый хромой Якуб устроил свадьбу, пригласил всю знать, разумеется, и богача Панджи, позвал и «мелких» людишек кишлака, мол, «богоугодное дело». Мерган седлал своего коня, когда к воротам подъехала новенькая машина. Из машины вышел Панджи и, не снимая своих черных очков, поздоровался с тестем. Мерган обрадовался, увидев дочь. Она еще больше похорошела, расцвела, было заметно, что столичная жизнь ей на пользу. По улице разнесся аромат духов дочери или этого пижона Панджи. Старик пригласил их в дом, но они заторопились:
– Скорее в машину, отец! По пути и поговорим, – сказал Панджи, который скоренько уселся в машину.
Только что сиявшую от радости душу Мергана Давана вновь накрыли черные тучи. «Брезгуют, – промелькнуло в мыслях старика, – считают ниже своего достоинства заглянуть в одинокую хижину. Этот дом для них чужой, никого не вспоминают, не тоскуют».
– Вы езжайте, я сам доберусь, – произнес он.
– Да ну, перестаньте. Вы со своей арбой-развалюхой опозорите меня. Раз уж за вами заехали, садитесь наконец, – сказал Панджи, заводя свою машину.
Старик растерянно посмотрел на дочь. Она спокойно сидела в машине, откинувшись на спинку сиденья. Старик был вынужден сесть рядом.
Когда доехали до дома, где проходило торжество, хромой Якуб кинулся им навстречу, с распростертыми объятиями приветствуя богача Панджи, приглашая его в гостиную, где был накрыт стол для «важных» гостей. Мергана Давана он сделал вид, что не заметил. Даван неловко потоптался в передней, потом присоединился к другим «мелким людям» и сел на топчан почти у самых дверей. Молодые помощники, разносившие чай и угощения, принесли им по касушке шурпы и чай. Старик Мерган съел ложку едва теплой шурпы. В это время кто-то высунулся из гостиной и заорал: «Эй, ребята, оказывается тут тесть Панджибая, ему дали что-нибудь поесть?» Для старика, который едва терпел такое отношение к себе, эти слова стали последней каплей. Он отодвинул от себя касу и, не обращая ни малейшего внимания ни на чьи слова, пешком ушел домой. С тех пор он никогда не садился в машину Панджи. Лучше нет его старой арбы и коня – ничего не требуют взамен и вполне соответствуют его статусу.
Коня можно считать отцовским наследством. Досталась ему тогда одна кобыла, а этот конь ее потомство. Когда он был молодым, игривым от желающих стать его хозяином отбоя не было. Но Мерган Даван объявил, что конь – его половина, и он вовсе не намерен кому-то отдавать его. Для молодого коня он раздобыл новую арбу. Сначала не жалея сил он возил зерно, хлопок, когда открылось управление общепита, его позвали туда на работу. Стал подвозить в столовые, полевые станы хлеб из пекарни, овощи со склада.
Работа кипела, Мерган трудился не покладая рук. Да и конь пахал вовсю. Однако потихоньку руководители стали выражать недовольство телегой Мергана:
– Избавьтесь от этого пережитка старины, возьмите вот этот мотоцикл и отныне будете на нем развозить продукты, – приказал однажды директор. Мерган Даван не стал противиться. За один день научился ездить на выделенном ему «Муравье», и с того дня конь проводил свои дни, изливая душу столбу, к которому его привязали. Когда Мерган кормил коня, чувствовал, что тот не в духе. Но что поделать? Разве объяснишь руководству?
По правде говоря, конь оказался выносливее «Муравья». У того то там что-то сломается, то тут, и едва прослужив год, мотоцикл износился. Наконец и Мерган, и руководство смирились с судьбой. «Муравей» превратился в груду металлолома. А умелый Мерган установил багажник «Муравья» на свою арбу, где соединилось старое с новым. Снова горячий конь стал служить верой и правдой.
Даже в нерабочие дни Мерган Даван не расставался с конем и телегой. Он неизменно добирался со своими верными помощниками всюду, куда ездили люди на машинах и автобусах, вплоть до райцентра в сорока верстах пути. Вот тогда и получил он прозвище Даван. В каком году это произошло, уже никто не помнит. Чтобы попасть в райцентр, нужно преодолеть небольшой перевал. Зимой того года в самый морозище, когда он доехал до перевала, разбушевалась буря, все дороги занесло сугробами, автобус, набитый людьми, и легковушка застряли в снегу. Увидев запаниковавших людей, Мерган остановился около автобуса. В легковушке была женщина, у которой начались схватки. Люди тревожились за нее, обсуждая, как можно побыстрее доставить ее в роддом. Мерган предложил свою телегу. Женщину положили в нее, конь без особого труда перебрался через перевал, а дальше Мерган гнал коня изо всех сил, и привез женщину в роддом вовремя. После этого случая к имени Мергана люди стали прибавлять слово Даван, то есть перевал.
А теперь всякий, кому не лень, ни на что не способный, кроме как сидеть в чайхане, подшучивает над ним. Их слова не слышит старик, но смысл их ясен как день. Это расстроило его. Пришло в голову пойти домой, зажечь печь, укутаться в теплое одеяло и полежать, забыв обо всем. Но, вспомнив, что сегодня у Байтуры-фермера свадьба, он изменил свое решение. Хоть Байтура Хамдам приглашал старика не очень настойчиво, но пойти надо, так как Мерган Даван и ныне покойный отец Байтуры были близкими друзьями. Когда Даван выдавал замуж младшую дочь, Байтура принес в качестве свадебного подарка мешок риса. Мерган Даван решил отблагодарить его и преподнести в подарок кое-какие деньги, которые он копил в узелке опояски, а то неловко как-то будет. Это тоже своего рода долг, а долги надо возвращать, не то еще один повод для насмешек будет. Но конь, видать, совсем выбился из сил, еле тянет арбу. Старик выпряг коня, бросил немного сена, и ему стало не по себе от жалкого вида животного. Что-то он не ест, как прежде – ни аппетиту, ни силе не позавидуешь. «Что с ним стряслось? – с опаской размышлял Мерган Даван. Может быть, притомился? Дороги грязные, непроходимые. Не дай бог, чтоб к нему какая хворь прицепилась. Ладно. Пусть отдохнет. На свадьбу сам пешком схожу, так тому и быть».
До дома Байтуры Хамдама расстояние приличное. Пока Мерган Даван добирался, подол его ватного чапана насквозь вымок в дорожной грязи. Руки окоченели от мороза. На свадьбу пришло много народу, конечно же, Панджи тоже был среди гостей, его веселый голос звучал громче всех, подбадриваемый Байтурой: «Ай да Панджибай, ты молодец».
– Папаня, уберите вашу прадедовскую телегу с глаз долой, я вам куплю новехонькую машину, будете ездить в свое удовольствие, – говорю я своему тестю. Ну, нет же, этого на редкость упертого не уговоришь. Да бог с ним, пусть делает что хочет, но мне не нравится, что он может этим подмочить мою репутацию. Небось, скоро нагрянет на своем «лимузине».
Мерган Даван был почти у дома Байтуры, когда рядом с ним проехала машина, обрызгав его грязью, и остановилась у ворот. Задняя дверь машины открылась, и появился Якуб хромой. Байтура Хамдам, как к родному отцу, побежал приветствовать его, суетливо помогая ему выйти из машины.
– Мы слышали, что вы побывали в дальнем путешествии, да будет благословенна ваша поездка, аксакал, – кланяясь, сказал Байтура Хамдам.
– Да, побывал, – по-барски ответил Якуб хромой. – Отдохнул на Черном море. Такие места увидел, что и во сне не снились. Насладился от души. Вокруг плещется вода. Пароходы гордо плывут, словно лебеди. Эх, чем сто раз услышать, лучше один увидеть. Тебе тоже не помешало бы съездить в те края. Надеюсь, закончились твои заботы-хлопоты? Обязательно поезжай. Человек, который не видел моря – не человек.
– Покорно благодарю, почтенный аксакал. После вашей поездки, у меня тоже появилась мечта. Вы сами не хотите еще раз поехать?
– Там я обещал, что снова приеду. Но чуть позже. Сейчас у меня другое более благостное намерение, сынок. Хочу совершить хадж. Думаю, будет совестно, если я не побываю в священной Мекке.
– Благороднейшее намерение, да благословит вас Всевышний.
Бойкие помощники со всеми почестями провели его в гостиную. Вслед за ним к воротам подошел Мерган Даван, поздоровался с Байтурой Хамдамом, поздравил со свадьбой. Дрожащими от холода руками вынул из пазухи свадебный подарок, Байтура не стал протягивать руку. Взглядом намекнул одному из своих прислужников, тот подбежал, взял деньги и записал в тетрадь. После этого старика пригласили в дом. «Все они из одного теста, черт бы их побрал!» – с обидой еле слышно бормотнул старик. А возле казана продолжал изголяться Панджи.
– Его старая кляча с развалившейся телегой для папаши лучше всякой машины. Он разговаривает со своей лошадью любезнее, чем со мной.
Мергана посадили за накрытый стол, сделанный из железа. Скамейки тоже были железными, ничем не застелены. Как только сел старик, его еще сильнее затрясло от холода. Но сейчас его интересовала не холодная скамейка, а Черное море. Увидев старика, Панджи прекратил свои байки, подошел к нему и поздоровался.
– Вы один пришли, бать? – спросил Панджи, зажигая сигарету. – Хотел подвезти вас на машине, но дома не застал, – он оглянулся вокруг. – «Лимузина» вашего не видно что-то?
– Я пешком пришел, – ответил старик нахмурившись. – Не хотел уронить ваш авторитет, сынок.
Мороз пробирал до костей, Мерган Даван больше не мог терпеть и, ни с кем не попращавшись, ушел домой. Панджи в это время был в гостиной с важными людьми. Никто не вышел проводить старика. Добравшись домой, Мерган Даван первым делом пошел в стойло. Конь был совсем никудышним, к сену почти не притронулся. В душу старика пробралась тревога.
– Не делай этого. Прошу тебя, не делай, – дрожа обратился он к коню.
Потом зашел в дом, открыл печь, в которой еще теплился остаток утреннего огня, печка была тепленькой. Как только бросил в нее несколько щепок, разгорелся огонь. Выпил пиалушку горячего чая из термоса. Однако его озноб все не проходил. Постелил засаленную скатерть, съел пару кусков черствеющего хлеба, макая их в чай. «Моя лоскутная скатерть куда лучше, чем ваша скатерть-самобранка накормит меня. Я бы и не пошел, если бы не долг. Слава богу, избавился от него. Хорошо, когда никому не обязан. Даже в пруду тебя вода выдержит, если на ногах тяжести нет», – подумал он продолжая жевать. Оттого, что старик сидел близко к печке, стал подсыхать его чапан, но озноб не проходил. Он еще ближе подвинулся к печке и лег, укрывшись ватным одеялом. За окном воет ветер, в унисон ему трещит в печи огонь. «Почему он такой зловещий, этот ветер?» – подумал старик. Небо покрылось тучами, казалось вот-вот снег пойдет. От этих мыслей стало тревожно за лошадь. Хотел еще раз пойти к ней, но подняться не хватило сил. Холодная постель стала теплой, старик вспотел, вымок до нитки от пота, стал бредить. Только теперь он понял, что простудился. «Ничего страшного, пройдет. Я вынесу, бывало еще хуже», – шептал он.
Когда-то его жена, как мотылек, кружила над его головой, когда ему нездоровилось: укрывала одеялом, поила горячим чаем, окуривала комнату гармалой. Дочки помогали маме, щебетали, вертелись вокруг нее. Сейчас Мергану захотелось снова увидеть всех. Он протер глаза, огляделся по сторонам. Вот это да, жена как всегда копается во дворе. Хоть и нет никакой работы, старая всегда чем-то занята.
– Эй, дочь сапожника, прекрати свою возню. Подойди-ка сюда, лучше налей мне пиалушку чая, посиди со мной, поговорим немного, – гаркнул старик.
А жена, не обращая внимания, продолжала копошиться. Девчушки играли в салочки, поднимая на уши весь двор своим веселым криком. Мерган Даван засиял:
– Девчонки мои, мои куколки, – позвал он их.
Похоже, девочки его не услышали, продолжая играть. Старик потянулся к ним, желая приблизиться, поиграть с ними, поцеловать их маленькие ручки. «Ах, началась буря, они же простынут», – старик с испугом посмотрел в окно. Напрасно он сделал это. В один миг все исчезло, превратилось в дым. В доме кромешная тьма, из окна не видно света, огонь в печке ослаб, лишь иногда потрескивает. За окном буря утихла, тихий шорох указывал, что начался снегопад. Старик Мерган закрыл глаза в надежде вновь увидеть дочерей. Но его потускневшие глаза погрузились во мрак. Дом в непроглядной мгле, осиротевший двор... Ни одной живой души.
– Где же они? – чуть ли не в слезах прошептал он. – Где же мои родные, самые сладкие на свете? Почему так быстро оперились и улетели мои птенчики? Зачем же им нужно было так спешить? Играли бы себе во дворе в свое удовольствие.
Горько стало Мергану Давану. В горле запершило, глубокая печаль охватила его. Надеясь увидеть дочерей, он снова оглянулся. Но на этот раз перед его глазами предстала совершенно иная кратина. На большой поляне собралось много людей. На середине накрыт большой стол. Пиршество в разгаре. На самом почетном месте Якуб хромой, в середине богач Панджи, рядом расположилась вся знать, в самом низу Байтура Хамдам. Якуб хромой с гордостью рассказывает, как он плавал в Черном море. Другие, приветствуя его, поднимают тост. Все оказывают почтение: один подает чай, другой ставит перед ним вкусное блюдо, третий готовит для него кальян... В это время кто-то заметил Мергана Давана.  
– Вон тот, что стоит насупившись, это Даван? Позвать его что ли? – спросил кто-то.
– Да ну его, он никогда в жизни не видел Черного моря. Человек, который не видел моря – не человек, – надменно заявил Якуб хромой.
Мерган Даван вскипел. Зашел в стойло, внимательно посмотрел на коня. Скакун готов был полететь. Мерган вывел его, основательно нарядил. Осмотрел копыта, рукавом чапана протер до блеска подковы. Грива его засверкала, с копыт будто сыпались искры. Мерган Даван вскочил на коня. Конь мотнул головой, словно спрашивая куда лететь.
– Вон те побывали на Черном море, – сказал Мерган Даван, – ну и пусть! Мы уступим им Черное море, а сами помчимся на Белое море, мой крылатый, на Белое море. Преодолеем перевал, преодолеем все перевалы, которые встретятся нам в пути, сколько бы их ни было! И доберемся до Белого моря. Белое море оно наше, добраться до него можем только мы. Никто из них не сможет добраться до нашего моря. Потому что у них нет таких верных коней, как ты. Сколько я себя помню, я носил грузы, а ты тянул телегу – вся наша жизнь прошла в труде и заботах. Отдохнем теперь пару дней. Искупаемся в Белом море, побегам по белому песку на берегу. Будем гнаться за морскими ветрами. А когда вернемся, расскажем, как мы побывали на Белом море. Пусть только попробуют с нами не считаться…
Мерган Даван поторопил коня, он, словно ждал этого, помчался пулей. Остались позади пирующие хромые Якубы. Остались за тысячу верст черноморские приключения и черные тучи на небе, преодолевали перевал за перевалом. Постепенно небо становилось чистым, безоблачным. Как только преодолели последний перевал, перед взором раскинулось Белое море. Шумело и колыхалось море белоснежное. Сверкающие белые волны бились о берег. Серебристо-белый песок слепил глаза, полыхая в лучах солнечного света. Мерган Даван ринулся в море. Конь поскакал по белому песку. Шелковая грива блестела золотым огнем. Море шумело. Волны спешили одна за другой, ласково целуя берег. Мерган Даван бежал за волнами, желая догнать их. Чуть дальше он заметил своих девчушек с коротенькими косичками, которые строили домики из песка. Сердце затрепетало, и он торопливо устремился к ним. Но в тот миг девочки исчезли бесследно. Мерган оглянулся и увидел только своего бегущего коня. Конь мчался по берегу, резвился, скакал. Потом он, видимо, устал, остановился и бросился в море, и волны накрыли его.
– Вернись, вернись мой резвый, мой крылатый. Не делай этого, прошу, – вскрикнул Мерган Даван и, чтобы спасти коня, нырнул в море.
В горле у Мергана Давана пересохло. И в это время снова все бесследно исчезло. Тусклый свет в окне предвещал начало нового дня. Старик налил немного чая из термоса и выпил. Печка остыла, не слышно ни звука. Снаружи – мертвая тишина. Вспомнил коня и поспешно встал. Двор занесло плотным слоем снега, скрипящего под ногами. Старик пошел в стойло. От леденящего кровь зрелища на мгновение оторопел. Конь лежал неподвижно, вытянув ноги. На глаза Мергана Давана навернулись слезы. Старик прислонился к кормушке, и бессильно присел. Глаза его верного друга остались открытыми, Мерган смотрел в них, и многое ожило в памяти.
– Я же просил тебя не делать этого, – сказал он с болью. – Теперь я совершенно без ног, – он тяжело вздохнул. – Что поделаешь, знать такова доля. Может быть, ты и правильно поступил… Кто бы тебя похоронил после меня? Не вытерпела бы моя душа, если бы тебя разрубили на куски.
В глубокой скорби он погладил гриву коня. Никогда она уже не будет сверкать золотом, жизнь в ней угасла. Тело коня уже успело остыть, оставалось лишь одно – предать его земле. Не каждому коню выпадает такая участь, часто думают, что животные созданы для того, чтоб стать пищей для всеядных живодеров, падальщиков.
– На этом свете нет никого, кто был так предан мне, как ты, мой резвый, мой сильный, – сказал вставая старик, смирившись с судьбой. – Никто меня не понимал, никто не хранил мои тайны так, как ты, лишь с тобой я делился всеми своими бедами…
Снегопад кончился, но небо все еще хмурилось. Мерган Даван долго вертелся вокруг стойла. У него не было никакой уверенности, что он один сможет погрузить труп коня на телегу. Но иного выхода не было.  Он мысленно перепробовал тысячи способов. То подходил к коню, то возился у телеги. Наконец его осенило. Словно небесные силы вознамерились помочь ему. Он выкопал яму с пологими стенами возле стойла, спустил в нее телегу и… из последних сил столкнул туда мертвое тело коня. Затем поволок телегу в сторону холма на окраине кишлака, не останавливаясь ни на минуту и не оглядываясь. Снег доходил до колен. Старик даже не стал прикидывать, где пролегают дороги, по которым он ходил всю жизнь, а пошел прямиком по полю. На этом поле, укутанном снежным покровом, не видно было ни домика, ни дерева. Широкое заснеженное поле показалось старику Белым морем. Ему казалось, будто он идет по белому морю, идет и тянет за собой огромный корабль. «Вот, вот оно Белое море мое, – подумал он. – Но почему оно не шумит? Почему нет прибоя? Где же волны его? Или же мое море замерзло, может, оно замерзает? Да, пожалуй, это так. Вероятно, замерзает. Иначе я бы столько не мучился с телегой». Прохладный морской ветер дул в лицо. Он даже представить себе не мог, какими холодными бывают морские ветры, как они могут больно щипать за щеки. Старик сейчас вспомнил об этом и невольно улыбнулся.
Вскарабкавшись на холм, Мерган Даван перевел дыхание. Обернулся, бросил взгляд в сторону кишлака. За исключением пары–тройки домов, из труб которых медленно полз в небо дым, вокруг никаких признаков жизни. Всех объял предрассветный сон. «Люди спят, – сказал вздохнув старик. – Пускай поспят. Ведь они должны продолжать жить. Должны собраться с силами, чтобы жить».
Следы Мергана Давана нашли ближе к вечеру. Панджи оставался ночевать у Байтуры Хамдама. После обеда он взбодрился, попрощался и вышел. Перед отъездом в город захотел з­айти к тестю. Однако не было там ни старика, ни коня с телегой. Наверное, как всегда бродит где-нибудь, решил он. Но от того, что все двери в доме и даже ворота остались открытыми, заподозрил неладное. Сходил к соседям, поспрашивал. Не сидеть же сложа руки, если сам Панджи занялся поиском. Все принялись искать Мергана Давана. Спустя время обнаружили следы человека и телеги, которые вели через голое поле прямо к холму. Утренний ветер быстро стих, не успев замести следы, они были четкими. Начался галдеж. Каждый судил и рядил по-своему.
– Что это такое, – сказал хромой Якуб, который поспешил на место происшествия, как только до его ушей дошел слух, – следы телеги? Стало быть, телегу тащил сам Мерган?
– У старика крыша съехала. Чтобы не тяжело было его лошади, он сам потащил арбу вместе с нею, – сострил другой.
– Э, тут нет следов лошади, только следы человека и арбы.
– Тогда куда подевалась лошадь?
– Видать, появились крылья и упорхнула.
– Да уж, она же еле копыта переставляла, не то, что летать.
Все направились по следам в сторону холма. Сразу за холмом перед ними предстала свежая и довольно большая могила. Те следы кончались у этой самой могилы. Вот и все, дальше бескрайнее поле, покрытое белым снегом, и не видно никаких следов. Народ был озадачен не на шутку.
– Этот безмозглый старик сам себя похоронил, что ли? – бросил Якуб хромой.
Люди вроде были согласны с его предположением.
– Да не может быть, – резко оборвал их Панджи. – Тогда где же лошадь и арба? Вы где-нибудь заметили следы копыт? Связываться с такими скудоумными, как вы, нет проку.
– Может быть, у Давана сдохла лошадь, старик закопал ее здесь и ушел обратно? – обронил кто-то.
– Ладно. Допустим, он закопал ее. Но тогда мне ответьте, куда запропастились старик и телега, а? Испарились? Следы шли лишь в одном направлении, и кончаются они здесь, обратно никто не ушел, – вспылил Панджи. – Старик тоже хорош. Теперь срамоты не оберешься. Откуда ему знать, что штуку, называемую авторитетом, за один день не заработаешь. Взял и ушел молча, как маленький ребенок, черт возьми. Не дай бог, эта гнусная весть долетит до города.
– Если его кто–то обидел, сказал бы нам, мы бы ему показали, где раки зимуют, – проговорил пришедший самым последним Байтура Хамдам. – Вроде вчера он был у нас на свадьбе. Или мне показалось? Короче говоря, я видел его где-то краешком глаза. Он был весь в грязи.
– Да не обиду вам будет сказано, уважаемый Панджибай, но ваш тесть странный человек, – с чванливой улыбкой сказал Якуб хромой, – может, он обиделся из-за того, что дома есть нечего, и ушел? Коли так, дал бы знать, мы бы заполнили дом едой. Для нас нет дороже богоугодных дел. Чтобы наши деяния были угодны богу, мы сумеем прокормить одного голодного.
У Панджи выражение лица стало таким, будто скулы свело от кислого:
– Дед Якуб, такие богоугодные дела мы сами умеем совершать. Старик никогда не оставался голодным. Он был в силах прокормить даже нас с вами.
– Да неужели?
Их разговор прервал Байтура Хамдам:
– Надо найти старика, а ваши богоугодные дела могут подождать. Сейчас самый главный вопрос – куда исчез Мерган Даван?
Начало смеркаться. Люди вернулись в кишлак в раздумьях.
– Мерган Даван жив, ходит где-то, волочит свою арбу. Как только что-нибудь прояснится, мы тебя оповестим, – односельчане успокоили Панджи и отправили в город.
Всю ночь жители кишлака не сомкнули глаз, размышляя об этом загадочном исчезновении. Даже если удалось ненадолго заснуть, им снились те одинокие следы до могилы на холме. Других следов нет. А за холмом раскинулась замерзшая белоснежная бескрайность, напоминающая море. И на следующий день, и потом, сколько бы ни думали, так ничего толкового и не смогли придумать, что навело бы на след старика. Но Мерган Даван не мог вот так просто исчезнуть. Он же не птица, чтобы улететь, и не песчинка, чтобы его водой смыло. Он – человек. Он – ЧЕЛОВЕК. Может быть, как люди говорят, он на самом деле где-то ходит, не давая о себе знать… в поисках белого, белоснежного моря.

«Звезда Востока», № 2, 2015

• Назад
• Вперёд