Собир Унар. Арбуз (рассказ)

Худойкула покоробило, когда Омондавлат позвонил из кишлака и сообщил, что собирается завтра с женой и детьми навестить их. Его сразу же осенила догадка: похоже, этот тоже приедет просить деньги в долг, иначе, что за нужда встречаться с одноклассником через пять-шесть лет Эта мысль так и засела в мозгу, не давая покоя: если бы он не приехал, то я бы нисколько не обиделся, честно признался он сам себе. Не в силах сдержаться, он стал изливать душу жене: «В наше время только глупец дает деньги в долг, а тот, кто одолжил, вовремя не возвращает, и вот ходишь, умоляешь, упрашиваешь, а он упирается: сам видишь, денег нет, хоть убей, но вернуть долг не могу. А если скажешь, что был уговор, должник резко обрывает: когда будут деньги – тогда и верну. Что делать в этой ситуации: хоть бей, хоть режь, но разве деньги вернешь? Одолжить жителю кишлака – это все равно, что бросить золотую монету в колодец, и через тысячу лет не достанешь, он сделает запасы для скота, пшеницу перемелет, семью накормит, а перед тобой будет каяться и причитать: делай, что хочешь, но мы все проели, друг, брат. Так что, жена, ты мне подсоби, на этот раз нельзя давать в долг, потому что не вернет, Сапувра, хотя Омондавлат самый близкий школьный друг, но и он не вернет».
– Ладно, объясню его жене, что у нас нет денег, а она передаст мои слова мужу, уж тогда он, наверное, не возьмет тебя за горло. Верно ведь?
– Словом, найди выход, выручи меня на этот раз. В противном случае, ты же знаешь, какой мягкосердечный твой муж, расчувствуюсь, отдам деньги.
Муж с женой продумали до мелочей план встречи гостей. Если друг скажет так, то ответим ему эдак, если же заговорит иначе, то получит другой ответ, будет настаивать на своем, убедим его в том, что денег нет, на том и порешили.
Гости приехали ближе к вечеру. Омондавлат, жена с грудным ребенком, рядом шел, шмыгая сопливым носом, мальчик лет пяти. Увидев, что хозяина нет дома, гость расстроился, будто друг должен был не выходя из дома дожидаться его. Омондавлат нес в руках два арбуза, жена одной рукой прижимала к груди дочь, в другой несла большую сумку, напоминавшую корзину. В сумке были сухофрукты, орехи, кишмиш, несколько обычных и сдобных лепешек из муки мельничного помола, а также платьица для маленькой дочери Худойкула. Омондавлат отнес арбузы на кухню, умылся и затем уже прошел в большую комнату, служившую гостиной. Его сын был предоставлен сам себе: он стал кричать в телефонную трубку «алло», нажимать на кнопки телевизора, вытащил из картонной коробки игрушки и стал возить коробку по комнате. Омондавлат выложил на стол гостинцы, стал пить чай, поел винограду, наколол орехов, сидел себе на диване, смотрел телевизор и не заметил, как уснул. Немного погодя проснулся оттого, что его тормошил друг. Вскочил с дивана, кинулся обниматься, приветствовать друга. Стал извиняться, что уснул.
– В дороге, наверное, намаялся, стоит ли извиняться, – сказал Худойкул, он только присел, они еще и парой слов не перекинулись. Но когда хозяин дома увидел, что мальчик перевернул все вверх дном, услышал безутешный плач девочки из соседней комнаты, у него испортилось настроение, выказав недовольство, он сказал сердито:
– Дорогой друг, ты бы сходил в ванну, помыл ноги и заодно постирал носки.
– Сразу даже не сообразив, шутит друг или говорит всерьез, Омондавлат хотел было, улыбнувшись, сказать: “да, брось ты, что уж мои ноги провоняли что ли”, но увидев, что хозяин дома рассердился всерьез, сконфуженный гость поднялся с места. Может, потому что лет с шестнадцати его никто так не одергивал, что-то надломилось в его душе. Но позже, подавив обиду, он подумал: городские комнаты тесные, привычный для меня запах пота, может, неприятен ему, он сказал мне об этом открыто как близкому человеку, чужому он бы этого не сказал.
Словом, так он пытался утешить себя. Худойкул, расспросив о новостях в кишлаке, о родственниках, друзьях-приятелях, ни с того, ни с сего вдруг стал жаловаться на то, как трудно нынче даются деньги, если одолжишь их кому-то, то невозможно добиться возврата. Омондавлат не понял стратегию друга, который начал заранее палить из пушки, чтобы друг не стал клянчить у него деньги. Друг очень удивился его словам, дома все блестит и сверкает, телевизор, мебель за бешеные деньги, в кишлаке поговаривали, что где-то строит дом, купил себе иномарку, в его уме как-то не укладывалось то, что говорил друг, он хотел пристыдить его, призвать, чтобы тот бога благодарил за то, что имеет, но почему-то его мысли приняли другое направление, и чтобы подтвердить, что люди и в самом деле сейчас ненадежные, признался, что дал в долг сыну дяди пятнадцать тысяч сумов на семена и никак не может получить их назад, пару раз он возвращал ему по пятьсот сумов, а потом заявил, что посевы пшеницы сгнили на корню, и что он теперь ничего ему не может вернуть.
– В том-то и дело, все до единого такие, без исключения – хоть в городе, хоть в кишлаке, друзья или враги – результат один и тот же, – сокрушался Худойкул. – Пятнадцать тысяч не такие уж большие деньги. В городе это сумма дневных расходов более-менее зажиточной семьи. Омондавлат от удивления воскликнул: “да, ну”, его даже телевизор перестал интересовать, он взглянул на друга, не зная верить его словам или нет. Худойкул, не обращая внимания на реакцию друга, тем временем продолжал:
– Вот к примеру, мои кровные пятнадцать тысяч долларов ходят по рукам. Даже когда позарез нужны деньги, не могу получить их назад. Все должники близкие люди: друзья, сокурсники, родственники, братья.
Омондавлат даже в лицо не видел этот самый доллар, первой мыслью было спросить: сколько стоит, где продается, но, честно говоря, его это нисколько не интересовало. Он сокрушался о другом, поскольку считал недостойным поведение человека, который все имеет, но при этом жалуется на судьбу. Но вдруг он вспомнил, что у друга родилась дочь, смутился, что забыл об этом, порылся в кармане, сказал: «поздравляю с новорожденной, пусть будет мастерицей, долгой ей жизни», вручил подарок. Ему так захотелось поговорить по душам, вспомнить все хорошее, ну и проделки тоже, те дни двадцатитрехлетней давности, когда они учились вместе. Он тут же поведал ему о жизни одноклассников. О том, как один раз в два месяца они встречаются, покупают вскладчину три кило мяса и, как бы между прочим, сказал: «было бы хорошо, если бы ты хоть раз присоединился к нам, устроил угощение, и с тебя взятки гладки, а то парни говорят, что ты зазнался».
Худойкула это задело за живое. Но он повел себя так, словно ему были безразличны и деньги, и люди. «А среди вас есть хоть одна достойная душа?» – злорадно рассмеялся он. Заметив, что друг стал обижаться, он сказал: «Ладно-ладно, не буду так говорить, поверь, я ведь не над тобой смеялся», – сказал он и опять рассмеялся.
Только ему не удалось провести друга, Омондавлат стал осознавать, что Худойкул не тот прежний верный друг, он превратился в совсем чужого человека, и пока не знал то ли смириться, то ли отвернуться от него. Одно он знал точно, в данный момент и он сам, и его семья оказались здесь очень некстати. Он ведь считал, что лучше подружиться семьями – отношения будут крепче, если жены и дети будут называть друг друга по имени, вспоминать и пусть изредка навещать. Но, похоже, что такие отношения Худойкулу вовсе не нужны. Гость краснел, бледнел, чувствовал себя неловко. Уставясь в телевизор сидел словно каменный, только уши горели, будто он получил затрещину. Хотя Худойкул на словах был приветлив, но особого гостеприимства не проявил. Первое блюдо, появившееся на столе, была машхурда. Хозяин дома стал резать хлеб.
– Там в сумке домашний хлеб и сдобные лепешки из кишлака, скажи Сапувре, пусть принесет, – сказал гость. Хозяин дома позвал жену, и та принесла черный-пречерный хлеб и сдобную лепешку.
– Ну, конечно, совсем другой вкус, жалко только вид неприглядный у хлебушка, – сказал хозяин и, глядя другу в глаза, стал донимать вопросами:
– Скажи честно, пить будешь, если есть желание, то велю принести.
– Такой необходимости нет, – сказал Омондавлат, вновь поворачиваясь лицом к телевизору. Подвигая еду поближе к себе, бросил реплику:
– Если дома нет, то не стоит ходить за выпивкой.
Тем самым он дал знать, что есть желание выпить, что хотел бы за «поллитрой» излить душу, что истосковался по задушевному разговору. Однако…
Они шумно хлебали суп из риса и маша.
Когда с супом было покончено, в дверь позвонили. В комнату вошли двое франтовато одетых парней. Они обнялись, расцеловались с хозяином дома, сели за стол, по виду чувствовалось, что у них есть и время, и желание надолго продлить застолье.
Хозяин дома закружил, запорхал возле них. Гости, похоже, были партнерами по бизнесу, к тому же возвращались, совершив удачную сделку, по обычаю с Худойкула полагался магарыч. В один миг на столе стали появляться необычные яства. Такие лакомства «бедняка» как арахис, парварда, конфеты и сухофрукты тут же были убраны со стола. На столе появилось все, начиная с нескольких видов колбасы, сыра, куриных окорочков, до крупного полураскрытого миндаля. «Кишлачный» гость насторожился, подобрался.
Он до глубины души прочувствовал, что это очень важные люди, жестом подозвал Худойкула и шепнул на ухо, что привез из кишлака орехи, кишмиш, арбузы тоже есть, пусть жена разрежет и принесет, к тебе пришли такие гости, нельзя перед ними ударить в грязь лицом.
Слова Омона остались без внимания, наоборот, чтобы куски хлеба из мельничной муки и сдобные лепешки не нарушали красоту богато накрытого стола, их быстро унесли на кухню.
Вот это да! Омону еще не доводилось видеть такого великолепия. Ему было в радость пить вино из фаянсовых пиал на кишлачных свадьбах, он воображал, что такие деликатесы существуют, но видеть не видел.
Не успел и глазом моргнуть, как в хрустальном сосуде появилась водка, пиалы наполнились, и зазвучали высокопарные тосты, все стали друг друга хвалить и хвалиться.
Оказавшись в этой компании, Омондавлат почувствовал себя второсортным лишним человеком, несколько раз выходил на балкон, курил в туалете, у него даже появилось желание найти укромный угол, укрыться с головой и уснуть, но он постеснялся, решил терпеть до конца. А трое дельцов тем временем наливали, выпивали, обсуждали кто какой договор подписал, на сколько миллионов, как их теперь освоить, на что потратить, говорили о каких-то непонятных методах. Слушая все это, Омондавлат пришел к выводу, похоже, что это воротилы, крутые парни. У него даже сложилось мнение: Бог знает, может, за ними кто-то стоит. Когда парень с кудрявой шевелюрой вытащил из нагрудного кармана какой-то предмет чуть больше спичечного коробка, и, приложив к уху, заговорил, Омон догадался, что это телефон, он по телевизору видел, э, сада½анг кетай, ҳукумат, ана, бор б¢л, єандингни ур, яша! Однако, похоже, что по этому телефону вовсе не обязательно говорить важные серьезные вещи, парень звонил каким-то женщинам, бухгалтеру что ли, словом, к одной девушке, и обращался с ней грубо, но в конце сказал несколько ласковых слов по-русски.
Может, потому что вместе пили, прежний гость и вновь прибывшие гости поладили. То ли самолюбие взыграло из-за того, что эти все время заносились, а может, потому, что в душе давно копилась и искала выхода обида, он сказал, что у него тоже есть разного рода планы, если все намеченное исполнится, то ты, дружище Худойкул, сам выберешь на Сергелийском рынке для меня «Жигули». Худойкул взглянул на него удивленно, словно из камня высекли огонь, затем в его душе будто просвет появился, как бы желая выяснить, какая машина нужна, старая или новая, он спросил:
– На какую сумму ты рассчитываешь?
– Пусть будет за миллион, – сказал Омондавлат и махнул рукой.
– Ого, ты молодец, не сдаешься, – сказал друг наигранным высокопарным тоном. Затем поинтересовался: а деньги-то есть.
– Зерно есть, друг. Сейчас оно дешевое, зимой цены подскочат, вот тогда я и сниму куш. Всему свое время, понятно?
– Понятно-понятно. Значит, за миллион продашь?
– Может, за два, посмотрим.
Гостю из кишлака захотелось показать, что его тоже голыми руками не возьмешь, поэтому он дал волю языку. Если предусмотрительность не проявишь, эти за человека не будут считать.
– А в общей сложности сколько зерна ты собрал? – не желая сдавать позиции, но для вида безразличным тоном спросил Худойкул.
– Моего зерна восемь тонн, если не хватит, то у Самара есть. Это примерно пять тонн груза. Зерна в этом году собрано мало, так что, я думаю, скоро цена превысит сто. Только на это и надеюсь.
– Хорошо, только не хвастайся, что два миллиона. Говори конкретно, пусть машина будет стоить плюс, минус миллион. Семье ведь тоже нужно на что-то жить. Имей в виду, что зимой и машины поднимаются в цене.
– Ну, если не хватит – ты у меня есть, что мне переживать.
– Вот только этого мне не хватало. Все ждал, когда же ты заговоришь об этом, я ведь давеча сказал, есть, только вот назад получить не могу.
– Не бойся. Во-первых, я в долг не попрошу, а если попрошу, ты не отказывай мне, договорились?
– Придет зима, тогда и поговорим.
– Знаю, деньги у всех в печенках, они, коварные, разделяют родителей с детьми. Как только переступил порог твоего дома, ты сразу ныть начал, будто умираешь с голоду. Ты говоришь, пусть зима наступит. Когда зима наступит, я у тебя даже снега не попрошу, уверяю тебя, а то ведь ты сон потеряешь, беспокоясь, что одноклассник к тебе приедет.
– Давай наливай, давай чокнемся! – застолье продолжалось. Наконец на тонких прозрачных блюдах принесли нарезанный ломтиками арбуз. Похоже, Омондавлат порядком захмелел, потому что как только увидел арбуз, у него на душе посветлело. Эх-ма, он обрадовался как маленький ребенок. Если допустить небольшое преувеличение, то он почувствовал себя хозяином застолья.
К нему вернулось красноречие, он повернул разговор на дыни и арбузы, выращенные в степи. Несмотря на то, что темный арбуз сорта чулаки был куплен рядом с домом Худойкула, выбран продавцом из горы арбузов, выращенных на продажу, а потому, вдоволь вобрал в себя селитру, однако именно он послужил поводом для воспоминаний о тех дынях – кандаляшках, арбузах, тыквах из его незабвенного детства. Омондавлат заговорил о том, как в пору созревания дынь, перемахнув через ограждения, сделанные из колючих веток миндаля, он совершал набег на бахчу, однако, бабка, караулившая огород, несмотря на то, что доводилась родней его матери, нещадно стегала его кнутом. Позже на огороде рядом с домом вместе с помидорами, огурцами, стали высаживать и десять-пятнадцать семян дынь. Вначале по земле стелилась короткая плеть, затем появлялась длинная, а вот когда появлялась завязь величиной с орех и начинала день ото дня расти и менять цвет, то вся детвора в доме теряла покой: кому-то хотелось погладить маленькую дыню, кому-то понюхать, мать, теряя терпение, гнала их со двора и говорила, что если они не оставят плоды в покое, то дыни никогда не созреют. Омондавлат говорил об этом самозабвенно, как мальчишка, как и о том, что когда нюхал дыни, то тонкие иглы на стеблях царапали нос, а если вдруг созревала кандаляшка, то поутру тонкий аромат наполнял двор, какая это была непростая задача отыскать созревшую дыню, сколько плетей надо было перевернуть… Свежие утренние запахи: запах влажной от росы земли, влажных от росы плетей и множество других неведомых запахов опьяняли… Тыквенные и дынные плети, вырастая, «перелезали» через глиняный забор и темно-зелеными и желтыми дорожками свисали до самой земли, а они, домашние дети, караулили дыни и тыквы от уличных детей, их отец сеял за забором веники, чтобы защитить свою бахчу от набегов, для большей надежности привязывал там собаку.
От детства, не ведающего разочарования, остаются следы полные разочарований.
– Да, удивили меня, – воскликнул кудрявый гость. – Оказывается, если двух одноклассников изрядно напоить, то они становятся поэтами.
– Да, нам это ничего не стоит, – сказал Худойкул, – тем более, что мой друг – потомок сказителя Жуманбулбула. Если он еще пять грамм добавит, то сложит руки тамбуром, и начнет свое сказание.
– Мы вас умоляем, не надо нам никаких сказаний, – ухмыльнулся кудрявый. – Когда я слушаю туркменские песни, то ночью вижу кошмары. Стоит услышать голос бахши, я пугаюсь до смерти.
Хотя это было сказано в шутку, все же чувствовалось, что этим парням нет никакого дела не только до сказаний бахши, но и до жизни кишлака, такой волнующей, полной надежд и воспоминаний. По этой причине Худойкул, почувствовав, что совершил непоправимую ошибку, быстренько свернул эту тему. Бывает школьники, читая на уроке наизусть стихи, умолкают, забыв следующую строку, но стоит им чуть напомнить забытое, они опять во весь голос продолжают декламацию, то же самое происходило и с Худойкулом. Когда он вдруг осознал, какую ответственность придется взять на свои плечи, если он не сегодня-завтра перейдет на работу в таможню, будет подручным Кобила, то его уважение к двум друзьям, а точнее – цвету собравшейся здесь компании – возросло еще больше. Омондавлату же оставалось лишь удивляться размаху их бизнеса. Принесли праздничное блюдо – мясо, сдобренное специями и запеченное в котле. Выпили. Он закусил ломтем арбуза. В ту минуту, когда бросил арбузную корку на тарелку, он вновь пережил потрясение, это был другой арбуз! Омондавлат принес темный, а этот был полосатым.
Да, эти люди нам не ровня, и они постоянно стремятся подчеркнуть свое превосходство – мысль стрелой пронзила его душу, и настроение вконец испортилось. Он наполнил водкой пиалу и, выпив все до конца, перевернул ее вверх дном, как бы говоря: с меня довольно! Ему захотелось побыстрее захмелеть, нет, не просто опьянеть, а перейти в другое состояние, он хотел достойно выйти из неприятной ситуации, закинув под язык понюшку насвая, он добился-таки желаемого эффекта.
Выйдя из-за стола, плюхнулся в кресло. И некоторое время спустя, крепко уснул, опустив голову на грудь. Проснулся уже утром. Голова гудела и разламывалась от боли. Гостей и след простыл. Худойкул успел уже помыться, побриться и хлопотал на кухне, заваривая чай. Омондавлат лишь дивился, с него как с гуся вода, бодрый, деловой, будто вчера ничего не было. К чаю подоспело и незнакомое гостю блюдо, «кук-си», его принесла русская женщина. Похоже, что все вчерашние блюда, словно по волшебству появлявшиеся на столе, были приготовлены на заказ, подумал Омондавлат. Ведь у жены Худойкула грудная дочка, сама бы она на кухне не управилась.
Гость извинился перед хозяином за доставленные хлопоты и сказал, что им пора домой. В ответе Худойкула гость уловил: скатертью дорога.
– Как-нибудь в другой раз посидим, поговорим. А сегодня я собираюсь лететь в Алматы.
Разумеется, Омондавлат до глубины души был обижен безразличием друга. Когда Омондавлат с женой и детьми стал прощаться с хозяевами, Худойкул вышел с ними в подъезд, но провожать не пошел, а лишь подсказал короткий путь. Его жена дошла вместе с ними до дороги. Оказывается, там была мусорка. Омондавлат не обратил на это внимания, но почувствовав, что его толкнули в бок, растерянно посмотрел туда, куда взглядом указывала жена, и увидел два арбуза, оставленные возле железных ящиков, точно такие же черные, как те, что они принесли в подарок хозяевам дома. Этого не может быть, он не хотел верить своим глазам. Неужто орехи и кишмиш, которые не каждому горожанину по карману, тоже выкинули на помойку!
«Эй, человек! Ведь еще вчера мы были с тобой равны. Из кишлака, из-за сложенного горкой кизяка ты вышел в люди. Так будь человеком, что ты себе позволяешь? Пусть я не в состоянии делать тебе подарки стоимостью в миллион, но я привязан к тебе душой, друг, всей душой! Разве можно унижать человека до такой степени. На тебе свет клином не сошелся, если бы я не приехал, то не умер бы, мне хотелось навестить тебя из уважения, а что вышло… Ты обошелся со мной плохо, недостойно. Ты осквернил святое! Тебе за все предстоит держать ответ, Бог тебе судья!»
Вслух же он произнес следующее:
– Сапувра, возвращайтесь, не надо нас провожать. Теперь мы знаем, кто мы такие. А также кто вы. Между нами все кончено. Бывайте. Прощайте. За все спасибо.
Высказавшись, он заспешил вперед. Его распирало желание вернуться и высказать горькую правду, но, боясь прослыть неблагодарным, он не останавливаясь шел все дальше и дальше.

перевод с узбекского Зульфиры Хасановой

• Назад
• Вперёд