Худайберды Тухтабаев. На все руки мастер (рассказ)

НА ВСЕ РУКИ МАСТЕР

Вы, возможно, слышали, что после землетрясения в Ташкенте, в махалле Саманбазар, возник рынок, на котором шла бойкая торговля всем, что осталось от развалившихся и снесенных домов — деревян-ными стропилами, балками, оконными рамами, дверями, шифером, словом, тем, что еще можно было как-то использовать. И вот понадо-билась мне однажды оконная рама. Я, разумеется, отправился на этот, сразу же ставший очень известным, базар. Купил я раму, довольно еще крепкую, и стою, высматриваю, не подвернется ли подходящий транспорт. Вдруг вижу — небольшая запряженная ишачком арба. Не знаю, как в других городах, а в Ташкенте к тому времени ишаки, можно сказать, совсем исчезли. Говорят, только в зоопарке одна пара осталась. Откуда, думаю, он здесь, на базаре, взялся? Уж не из зоопарка ли?
— Ну, что уставился? Или не узнаешь? — крикнул арбакеш и, спрыгнув с арбы, направился ко мне.
Я конечно, узнал его: это был Фазыл, мой бывший одноклассник. Мы обнялись и долго расспрашивали друг друга о житье-бытье.
— Ты что здесь делаешь? — спросил наконец Фазыл.
— Да вот. раму купил. А ты?
— Я-то?.. Арбакешем стал... временно... Давай-ка сюда свою раму, в лучшем виде доставлю.— Увидев, что я мнусь в нерешительности, он ухмыльнулся.— Может, тебе мой ишак не подходит? Ты не смотри, что он такой невзрачный, он знаешь какой сильный, никакому коню не уступит. Мы тут на днях скачки устроили, так он двух лошадей обскакал. Гляди, как у него уши торчат! И ноги крепкие... как у сло-на...— Фазыл засмеялся собственной шутке.— Ну как, едем?
— Едем.
Всю дорогу он расхваливал своего ишака, и по его словам выхо-дило, что нет в Ташкенте, а может, и на всем свете, другого такого сильного, умного и доброго животного. Он говорил, а я все вспоминал годы, когда мы вместе учились. Не было, пожалуй, ремесла, которое он не стремился бы постичь, и не было кружка, в который бы не ходил. В седьмом классе записался он в литературный кружок. Походил не-много и вдруг, ни с того ни с сего, на глазах у всех кружковцев изорвал в клочья тетрадь со стихами собственного сочинения, заявив:
— Все, больше я в этот кружок не хожу. Руководитель сам не умеет стихи сочинять, а меня без конца переделывать заставляет. У меня от этих переделок мозги расплавились, в сопли превратились,— и он гулко высморкался.
— Так это у тебя, наверное, от простуды! — сказали ребята.
— А вот и нет! От стихов! Если и дальше это дело продолжать, я не поэтом, а настоящим сопляком сделаюсь!
Покончив с литературным кружком, он записался в радиотехни-ческий, стал учиться собирать радиоприемники и телевизоры. И, надо сказать, поначалу у него неплохо получалось. Наушники, которые он смастерил, даже на школьной выставке технического творчества де-монстрировались и сделали его знаменитым на весь кишлак.
Сижу я однажды, готовлю уроки и вдруг слышу — в соседском дво-ре шум. Прибегаю, гляжу: Кадыр,— он в восьмом «В» учился,— схватил Фазыла за ворот рубашки и во весь голос кричит, чуть не плачет. В чем, спрашиваю, дело? Что тут случилось?
— Он телевизор угробил! Что я теперь отцу скажу? Пусть сейчас же починит, а то...
— Да это сам телевизор такой,— перебил его Фазыл.— Нельзя его починить. Сейчас все телевизоры с браком. Завод виноват.
Одним словом, выяснилось, что телевизор стал хуже показывать, Фазыл взялся его отремонтировать, да не смог, совсем из строя вывел.
— Пусть починит,— заметив, что я сочувствую ему, канючил Кадыр,— а то меня отец лупить будет!
— Ничего, не помрешь,— успокаивал его Фазыл.— Думаешь, меня не лупят? Я на днях дома приемник испортил, так отец мне такую трепку задал — закачаешься, а я, видишь, живой. Хочешь, я тебе совет дам: если он ремнем стегать станет, ты выворачивайся, старайся, чтоб по мягкому месту пришлось...
Кое-как удалось мне тогда примирить их. Позже, кажется, уже в девятом классе, я увидел у него в руках старенький, должно быть отцовский, танбур, с которого давно уже поотлетала вся инкрустация.
— Ну и дела! — удивился я.
— Ты что, не слышал? — самодовольно ухмыльнулся Фазыл. Я музыкантом заделался. Наш руководитель кружка говорит, что если прилежно заниматься, из каждого мальчишки может Бетховен или Шопен получиться. Ты знаешь, кто такие Бетховен и Шопен? Не знаешь? То-то же! Двоюродные братья. И еще наш руководитель сказал, что из меня певец может выйти.
— Это еще почему?
— А потому, что у меня рот большой.
— Говорят, большие рты у дармоедов бывают, а чтоб у певцов — такого я не слышал.
— Ерунда! Хочешь, я тебе что-нибудь сыграю?
И, не дождавшись моего ответа, он стал наигрывать мелодию «Тановар». Правду сказать, получалось у него неплохо. Во всяком случае слушал я с удовольствием.
Когда твой день рождения? — спросил вдруг Фазыл.— Смотри, не забудь мне сказать. Музыкальную часть я беру на себя. Сам и играть, и петь буду. Вот тогда узнаешь, на что годится большой рот...
Двенадцатого марта был мой день рождения, и я решил пригла-сить Фазыла, как, впрочем, и весь класс. Это было после уроков, и я сразу отправился в комнату для музыкальных занятий. Однако его там не оказалось. Знаете, где я его обнаружил? В кружке юных садо-водов. Вооружившись секатором, он вместе с другими ребятами за-нимался обрезкой яблонь.
— Вот так, дружище, музыку я бросил,— не дождавшись моих расспросов, сказал Фазыл и, засмеявшись, добавил: — А из танбура я братишкам игрушек наделал. Ты сам подумай: разве из певцов хоть один Герой Социалистического Груда вышел?
— Не знаю.
— И вообще, что это за профессия? День-деньской петь да по струнам бренчать. То ли дело садоводство! Работать в саду, растить фруктовые деревья! Ты Мичурина знаешь?
— Знаю.
— Я хочу стать Мичуриным.— Он мечтательно закатил глаза.— Лет через десять, как раз в этот день, двенадцатого марта, когда тебе исполнится двадцать шесть лет и ты с друзьями будешь сидеть за праздничным дастарханом, около твоего дома остановится машина и с нее станут сгружать ящики с фруктами от знаменитого садовода, Героя Социалистического Труда Фазыла Ачилова... Ребята,— обратился он к товарищам, — получится из меня Герой Труда или нет?
— Ты и сейчас герой! — прыснула одна из девчонок.
Не знаю уж, по какой причине Фазыл забросил садоводство, но за что его из кружка юных зоологов исключили — это я хорошо помню. Была весна, и кружковцы выкармливали тутовый шелкопряд. Пришел как-то черед дежурить Фазылу. Вместо того, чтобы дать червям листья тутовника, он накормил их листьями тала, и все они, до единого, погибли. Фазыл стал объяснять ребятам, что он, мол, хотел научный эксперимент провести, но ему не поверили, решили, что он все это нарочно сделал. Короче, выгнали его из кружка.
— Очень хорошо получилось,— сказал мне назавтра в классе Фазыл,— я как раз хотел в секцию кураша перейти. Надоели мне эти противные черви да жуки... Бр-р-р! Тоже мне — кружок называется! — Он презрительно сплюнул.— Нашли дурака — ежей с блюдечка молочком поить... Ты про Ивана Поддубного слыхал?
— Ну, слыхал.
— Я буду как Поддубный.
Все это я вспомнил сейчас, сидя на арбе и придерживая обеими руками купленную раму. Сколько кружков было в школе, самых раз-ных, и в каждом из них Фазыл успел побывать. Вот только кружка арбакешей у нас не было...
Фазыл всю дорогу говорил, не умолкая. То нахваливал своего ишака и, наклонившись с арбы, поглаживал его по тощему крупу, то вспоминал, одного за другим, наших школьных приятелей. Я молча слушал его. На сердце почему-то было муторно... Он ведь все-таки рос способным мальчишкой. Вот только терпения ему всегда не хватало. А уж если нет терпения, да еще цели, так будь человек хоть семи пядей во лбу, он, в конце концов, может вот гак же на базаре оказаться — с дряхлым ишаком и старой скрипучей арбой.
— Никудышная это работа,— словно угадав мои мысли, сказал Фазыл, хорошо хоть временная. Я на шофера собираюсь учиться. Вот и упражняюсь, правила дорожного движения изучаю...
Тем временем дорога пошла под уклон. Вдруг что-то треснуло, арба резко наклонилась в сторону и остановилась. Мы чуть было не вывалились на землю. Одним колесом арба заехала в придорожный арычек, застряла, и бедный ишачок, сколько ни тужился, не мог вытащить ее. Мы с Фазылом попытались помочь ему, и тоже впустую, ничего у нас не получилось.
Ты же говорил, что он коню не уступит! — запыхавшись, сказал я.
Уступить-то не уступит, да вот видишь, ноги у него дрожат, - виновато отвел глаза Фазыл.
Я не смог удержаться, чтобы не съязвить:
— Так они же у него крепкие, как у слона!
На этот раз Фазыл не нашелся, что ответить, только часто за-моргал.
До дома оставалось недалеко, и я, взвалив раму на спину, кое-как дотащил ее.
Ты не сердись, прощаясь со мной, сказал Фазыл,— скоро я шофером стану, постараюсь тебе услужить. Ты уголь-то на зиму припас?
— Нет еще.
Не торопись покупать. Я тебе его сам на машине в лучшем виде доставлю...

Перевод Л. Самойлова

• Назад
• Вперёд