Учкун Назаров. Яблоки (рассказ)

ЯБЛОКИ

Кулдашбай стоял у ворот дома и только было собрался рас-кланяться с проходившим мимо соседом Шакиром, как во дворе послышался звон разбитого стекла и тотчас же — громкий детский вскрик и плач.
Кулдашбай узнал голос своего маленького сынишки, сердце его дрогнуло.
Вымученно улыбаясь, он поздоровался с соседом — нельзя же проявить себя невежливым, и бросился во двор. Не дай бог, порезался малыш, в испуге думал он.
Узенькая дорожка от ворот к дому тянулась среди двух стен кукурузы. В нос ударил жаркий запах коровника.
Прибавив шагу, Кулдашбай вбежал во дворик.
Крошечное это пространство с четырех сторон было стиснуто глинобитными лачугами, кривыми, покосившимися, разной высоты, с кусками шифера и ржавого железа на крыше, придавленными от ветра кусками кирпича и булыжниками. В углу этого сырого крохотного дворика, похожего на колодец, росла яблоня, закрывавшая от солнца большую часть пространства между кукурузой, коровником и домом.
На щербатых кирпичных ступеньках крыльца сидел сжавшийся в комочек Аскар — всхлипывал, маленькими грязными кулачонками тер заплаканные глаза.
Присев возле сына на корточки, Кулдашбай осмотрел его, ощупал со всех сторон,— крови нигде не было видно, и тревога отпустила его.
Тетушка Саври. хозяйка дома, сметала в совок осколки стекла и даже не смотрела в сторону Кулдашбая, до того гневалась.
Кулдашбай отвел ручонки сына от замурзанной мордашки, тот обхватил отца за шею, прижался к нему и разрыдался еще отчаяннее.
— Что случилось, малыш? Зачем плачешь? — Кулдашбай тихонько гладил ребенка по голове.— Или обидел тебя кто-нибудь?..
— И, я обидела! — раздался с веранды пронзительный голос тетушки Саври, ему вторил яростный звон осколков стекла, с силой ссыпаемых с совка в мусорное ведро.— Это я дала ему оплеуху! Виновата, каюсь!
Кулдашбай смолчал, притих и ребенок.
— Дорого дитя, а хорошее воспитание еще дороже! — громко причитала Саври-хола.— Одно всего-то дерево в моем дворе, вот эта яблоня. Берегу пуще глаза, себя на «ты», ее на «вы» называю. А мальчишка ваш, руки ему занять нечем, что ли, все швыряет камнем и швыряет. Яблочка-то вкусненького, будь этот аппетит неладен, каждому хочется, да не про всякого моя яблонька, на черный день берегу, деткам своим даже червивого яблочка не даю...
Кулдашбай то отчаянно ненавидел, то столь же безоглядно жалел эту несчастную женщину, тетушку Саври, хозяйку двора и дома. Жизнь ее имела одну цель. Она и сама не знала ни минуты покоя, и домашним не давала сидеть без дела, понукала без конца. Чего только не выдумывала — и все с единственной целью: заработать побольше денег. Весной покупала пару ягнят, осенью продавала. Держала корову, продавала молоко. Как только очередная телка делалась стельной коровой, взрослую корову отгоняла на базар. Весной, пока яблоня еще не давала тени, сажала во дворе редиску и торговала ею — ранней, совсем молоденькой, с косточку урюка. Следом за редиской наступала очередь лука. Дети тетушки Саври, вернувшись из школы, спешили на Бешагачский базар, один тащил тележку, другой устанавливал в ведра чайнички с заваренным чаем.
До наступления темноты ребята успевали на этой тележке несколько раз подвозить с базара мятые дыни, арбузные корки, недоеденные и выброшенные яблоки, груши, персики, всяческую зелень. В ведрах — гнилые помидоры, виноград, сливы. Мол, для скота — корм, для домашних — хлеб насущный. Невестка, жена старшего сына, была под стать свекрови. Ничуть не брезгуя, без раздумий мыла и чистила собранные на базаре «дары природы» и тут же подавала их на семейный стол. И если где-то и можно было найти человека, не знавшего, допустим, вкуса какого-либо редкого овоща или фрукта с Бешагачского базара, то человек этот явно не имел отношения к семейству тетушки Саври. Конечно, «дары» эти трудно назвать отборными, но что поделаешь: хлеб есть хлеб, и даже крошки от него — тоже хлеб. Велика важность — ну чуть помята дыня, зато внутри-то — чистая. Известное дело — легче бьется да портится то, что поспелее...
И с утра до самых сумерек все семейство тетушки Саври было занято делом. Перед вечером невестка продает на бойком месте нарезанную соломкой морковь для плова. Ночью свекровь с невесткой шьют бумажные пакеты для рынка утром их берут нарасхват. Еще до рассвета, пока дети спят, Саври-хола снимает сливки с подвешенных на плетенках чашек с молоком. Пока распродает — в подсоленной воде довариваются кукурузные початки. Наскоро проглотив кусочек лепешки и на ходу запив ее пиалой чая, тетушка Саври снова семенит на Бешагач. Сваренная молочная кукуруза — эго же деликатес, не успеешь оглянуться, как большая, в пятнах обитой земли миска уже пуста. У молодого початка и огрызок мягкий, нежный мелко нарежешь, положишь в пойло — корова вмиг языком слижет, молоко будет сладкое. Поэтому тетушка Саври глаз не спускает с едоков кукурузы: иной раз смотришь — кто-то не доел, бросил початок — грех еду-то оставлять, приходится подбирать и очищать. И желудок наполнится, и угодное богу дело свершится.
По всему выходит — тетушка Саври очень практичная и эко-номная хозяйка. Деньги, пересчитав, прячет в известное только ей место. Тратить их не позволяет.
Чтобы не платить лишнего, водопровод она во двор не провела — дети ведрами таскают воду от соседей. И газ тоже не проведен — не дай бог, взорвется, так объясняет всем тетушка Саври. Единственный неизбежный расход — плата за свет.
Три комнатушки во дворике сданы квартирантам: в одной на четырех раскладушках теснятся четыре девушки из техникума, в другой — семья из трех душ, в третьей ютится Кулдашбай со своим шестилетним Аскаром. В их помещении нет окошка, когда закрываешь дверь, становится темно.
С наступлением сумерек Салим, старший сын Саври-хола, прилаживал к счетчику хитрое приспособление: больше всего на свете тетушка Саври ненавидела расходы, не приносящие хорошей прибыли. Даже в канун праздника она умела с достоинством выйти из положения: присланную от соседей касу с пловом передавала с другой стороны как собственный дар, и таким образом участвовала в ритуальном обмене угощениями.
Одно происшествие особенно поразило Кулдашбая.
Дело было весной. Над клетушкой, где держали уголь, под-нималось тутовое дерево. Естественно, тетушка Саври увеличивала свои доходы, продавая поспевшие ягоды. И вот как-то в то время, когда ягоды только набухали, на улочку въехал тягач с прицепом. Тягач появлялся здесь раз в году, когда нужно было срезать ветки тутовника на корм шелкопряду. Поскольку на этот счет существовало специальное постановление, никто из владельцев тутовых деревьев и не думал протестовать или выражать недовольство. Да и обычно хозяева больше, чем ягоды, ценят тень от тутовника. Но тетушке Саври нужна была не тень, ей нужны были рубли, а их приносили ягоды тутовника: многие покупали их для традиционного обряда как самую первую из весенних ягод — дарили близким с пожеланием здо-ровья на целый год. Поэтому, услышав тарахтенье тягача, тетушка Саври спустила с цепи овчарку. Пес набросился на уполномоченного, неосмотрительно шагнувшего во двор, прокусил ему ногу до кости. Раздался вопль, поднялся гвалт на всю улицу; пришел милиционер, забрал и пса, и тетушку Саври. Когда же она вернулась спустя два часа и увидела, что ветки на ее дереве все же обрезаны и она таким образом лишилась ягод, она, осыпая весь мир проклятиями, схватила топор и в ярости принялась кромсать шелковицу, словно та была виновата во всем... Потом, выбившись из сил, уселась прямо на землю и, спрятав лицо в подол грязного платья, зарыдала.
Аскар давно уже успокоился, забыл про разбитое стекло и оплеуху; вечерело, его клонило ко сну. Однако сам Кулдашбай не мог успокоиться — горечь обиды не покидала душу. Как могла у Саври подняться рука на малыша? Из-за яблока, из-за стекла? Ведь Аскару и трех лет не было, когда лишился матери неужто одного этого мало?
Кулдашбай уже испытывал неприязнь ко всему этому, забывшему человечность и доброту, семейству. Но сегодняшняя обида переполнила чашу терпения. Быстро собрав в чемодан нехитрые пожитки, он вышел во двор, молча протянул Саври-хола деньги — плату за комнату и три рубля за разбитое стекло. Саври что-то бормотала, пытаясь оправдать свою жестокость и смягчить ситуацию, но Кулдашбай уже не слушал ее. Взяв Аскара за руку, он, не оглядываясь, вышел с ним из дома, где прожил больше двух лет.
Пока они добирались до трамвайного парка, где работал Кулдашбай, опустились сумерки, повеяло вечерней прохладой. Оставив чемодан в дежурке, Кулдашбай отправился с сыном в город. Они гуляли, смотрели на огни иллюминации, на фонтаны, лакомились мороженым. Когда возвращались в парк, Аскар уже спал у отца на закорках. Закончившие смену трамваи, пуская голубые искры, разыскивали места для ночлега и пронзительно звенели, Кулдашбай чувствовал, как мальчик вздрагивает от этого во сне.
В дальнем углу парка стояли старые, пришедшие в негодность вагоны — без дуг, без колес, краска облупилась. Туда и направился Кулдашбай, хотя сторож позвал его в дежурку. С чемоданом и одеялом сторож последовал за ним: они постелили одеяло на сиденье в старом вагоне и уложили спящего Аскара.
— Что у тебя стряслось, Кулдашбай? — спрашивал сторож.— Почему остался без дома?
Кулдашбай только рукой махнул, рассказывать не хотелось. Сторож понял и ушел, сказав, что позже принесет чаю.
Кулдашбай вытащил из чемодана пиджак, накрыл им сына, сам присел рядом и, глядя сквозь пустое окно в темноту, стал думать о том, как быть дальше. Нужно искать пристанище, это ясно. Но где? Если он поселится в общежитии. Аскар останется без присмотра. И в детский садик его не возьмут — ему же больше шести. Все же, видно, ошибся он тогда, когда решил поселиться в Ташкенте. Да... А все оттого, что остался один, без жены.
Прежде он жил в кишлаке в Мирзачуле, приехал, как и многие другие, осваивать новые земли: осиротел после смерти родителей, не захотел оставаться в родных местах. Работал в колхозе. Гам же встретил свою Сахибу, женился, колхоз выделил им типовой домик. Через год Сахиба родила сына, вот этого спящего рядом Аскара, и их маленькая семья зажила счастливо и беззаботно. Когда Аскарчику шел третий год, Сахиба снова забеременела. Ребенок родился недоношенным, и у матери не смогли остановить кровотечение. И снова почернел мир в глазах Кулдашбая, как после смерти родителей, и снова он не смог оставаться на обжитом месте, готов был бежать куда глаза глядят. Вспомнил, что младшая сестра Сахибы замужем в Ташкенте родная все же кровь, может, возьмет малыша под свое крыло. Вместе с маленьким Аскаром отправился в Ташкент. Раньше гам не бывал и думать не мог, что это такой огромный город — как здесь найти знакомого человека! Он ведь знал только имя свояченицы да девичью фамилию. Наводил справки, обходил дома — но нет, видно, взяла сестра Сахибы фамилию мужа. А его фамилию Кулдашбай не помнил, а может, и не слыхал никогда.
Устав от бесконечных поисков, от беготни по городу, потеряв надежду, он сидел с опущенной головой на каком-то поваленном столбе. Немолодая худощавая женщина в грязноватой одежде с ведром барды в руке шла мимо. Поставила ведро на землю, стала трясти онемевшей кистью.
Сынок, видать, ждете кого-то? — спросила участливо. Я туда шла. вы сидите, обратно иду, сидите...— Это и была тетушка Саври.
— Да вот, разыскивал этот двор. Только хозяева оказались не те, что нужно, хоть фамилии сходятся...— вежливо объяснил Кулдашбай. тронутый вниманием.
— А кого же ищете?
Тетушку своего сына. Ни сил не осталось уже двигаться, ни дверей, в которые бы ни стучался.
Слово за слово, и в ответ на жалостливое участие, с которым незнакомая хозяйка расспрашивала его, Кулдашбай рассказал о том, что выпало на его долю и на долю его малыша.
Л что ж теперь, возвращаться будете в свои края?
Кулдашбай пожал плечами:
Сам не знаю. Тяжело возвращаться.
Саври-хола объявила ему, что у нее сдается свободная комната, и измученный бездомный Кулдашбай, недолго думая, согласился — гак вот и оказался жителем Ташкента.
Пока он искал но городу свояченицу, ему на глаза попадалось множество объявлений, зовущих устроиться на работу. На второй же день он пошел на курсы водителей трамвая. Так он решил еще до того, как повстречал тетушку Саври. Там и стипендия неплохая, и учиться недолго, и даже общежитие имелось.
Месяцы учебы пролетели быстро. И вот уже Кулдашбай работает вагоновожатым, и в кармане у него завелись деньги. Не такие уж большие, но верные.
Когда он открыл глаза, небо начинало светать. Пора было на смену.
Рядом на сиденье стоял заваренный чайник и пиала: сторож, видно, принес вечером и ушел, не стал будить.
Зато сейчас пришлось будить Аскара — как ни сладко он спал, как ни хныкал жалобно. Проснувшись, мальчуган еще немножко покапризничал, а потом увязался за отцом.
В трамвае Кулдашбай поставил рядом со своим местом водителя скамеечку для сына — и так они целую смену ездили по маршруту.
Весь день Кулдашбай думал — как быть дальше. И наконец придумал.
Вспомнил о Турабеке, дружке своем по армии. Турабек выучился на агронома, работал в газалкентском совхозе. В письме звал к себе работать и жить.
Сдав смену, Кулдашбай зашел к директору парка и. показав сынишку, попросил отпуск на неделю. Из парка отправился прямо на автостанцию, взял билет до Газалкента, посадил Аскара у окошка и покатил к другу.

* * *

Жена Турабека постелила друзьям па свежем воздухе, на помосте-сури в тени вишневого дерева. После ужина Кулдашбай и Турабек долго сидели тут, разговаривали, вечер был теплый, и оба не захотели спать в доме.
Правда, ночью прохладный ветер со стороны гор иногда заставлял поеживаться. Из ущелья доносился шум горного ручья — сая. прилетали недовольные и жалобные вскрики волн.
Когда утром Кулдашбай проснулся, Аскар раскачивался на качелях, держа в руках кусок лепешки, щедро намазанный маслом, и вид у него был счастливый. Жена Турабека, повязав голову косынкой, подметала двор. Самого Турабека уже не было, постель его была пуста. На столе рядом с помостом, где спал Кулдашбай. под марлей ждал его завтрак.
Одевшись, Кулдашбай спустился с помоста.
Давно он не спал так сладко и безмятежно, давно не просыпался с таким легким сердцем, чувствуя обновление и силу. Прохладный утренний воздух бодрил, солнце не могло пробиться сквозь листву на щедро политый двор, на цветах подрагивали капельки воды, празднично взблескивали, если падал солнечный луч.
— Да, проспал я,— чувствуя себя неловко, признался Кулдашбай, вешая на проволоку полотенце.— Даже не слышал, как поднялся и ушел Турабек, спал как убитый.
— Вот и хорошо,— подбодрила его хозяйка.— Воздух в наших местах прекрасный, сам усыпляет, любую бессонницу лечит. А теперь, пожалуйста, завтрак готов! Аскарджан, и ты тоже иди к столу.— Розияхон убрала марлю, разлила по пиалам чай, разломила лепешку и пододвинула поближе к едокам вазочку с медом.— Друг ваш ушел на четвертый участок, вас пожалел будить. Вернется домой обедать. Вы отдыхайте, в доме нрохладно, я постелила вам на диване — можете еще подремать. Аскарджана я возьму с собой в садик, я гам работаю воспитательницей.
Спасибо вам, янга,— сердечно поблагодарил Кулдашбай. В отсутствие хозяина он чувствовал себя здесь неловко.
Вы, пожалуйста, не стесняйтесь,— снова приободрила его Розияхон. И за Аскарджана не волнуйтесь, он будет со мной. Продукты есть, готовьте что душе угодно, вернется ваш друг вместе и пообедаете. Или, если хотите, может, я сама сейчас приготовлю шурпу?
— Нет, что вы. не беспокойтесь! Неужто я сам не могу приготовить! С удовольствием...
Кулдашбай собрался в Ташкент, не прожив у друга и недели. как намеревался вначале.
Решать тебе самому, конечно, но не забывай, что я тебе сказал.— говорил, прощаясь, Турабек.— Аскару здесь будет хорошо, пусть пока ходит в садик. Вернешься, сразу устроим на работу, в убытке не останешься. И жилье выделим. Конечно, если захочешь жить в городе, ладно — когда соскучишься, приезжай за Аскаром. Но решишь обосноваться здесь — от души буду рад.
Одного боюсь...— в нерешительности говорил Кулдашбай.— Не подведу ли я тебя. Я же без специальности. Вдруг придется тебе краснеть из-за меня...
— Да разве есть такая работа, которую не осилит мужчина? Ты ведь джигит хоть куда, в руках сила есть! И в конце концов — ты же кишлачный парень, сельскую работу знаешь...
Машина, в которой ехал Кулдашбай. приближалась к городу.
И теперь, когда приходилось уезжать из кишлака, Кулдашбай почувствовал, что всегда тосковал по нему, по прекрасным райским местам вблизи гор каждый раз с новой силой. Приближающийся город был для него чужим, означал суету и спешку, наводящие уныние и тоску...

* * *

Вот уже больше трех лет, как Кулдашбай переехал в кишлак к Турабеку. Он простой рабочий в совхозе — смотрит за садом, опрыскивает и поливает деревья, собирает урожай. Ему выделили небольшой однокомнатный домик, долгое время стоявший без хозяина;, когда Кулдашбай впервые увидел его, там были сорваны дверь и рамы, облупилась штукатурка, полопался шифер, но стены были добротные, крепкие. В свободное от работы время Кулдашбай с удовольствием занимался домом: убрал мусор, вставил рамы, навесил дверь, штукатурил, белил, красил. Провел во двор воду, протянул электрические провода. Вокруг домика посадил фруктовые деревья, цветы, даже огород завел. Казалось, времени чуть прошло, а заброшенный домик игрушкой заиграл перед глазами людей.
Турабек как мог помогал другу.
Однажды пришел с особым разговором.
Сидели за чаем, Турабек любовался пышно распустившимися розами, тянущимися вверх саженцами, радовался за друга. Заговорил осторожно, подходя издалека:
— Знаешь, друг, есть такая поговорка, что и одной курице и зерно, и вода нужны. Ты мужчина крепкий, видный. Люди тебя уважают. Аскар твой уже в школу ходит. Зарабатываешь достаточно. Вот, вижу, велосипед сыну купил... Однако, скажу тебе,— если нет в доме женщины, ни в хозяйстве, ни в семейном бюджете настоящего порядка не жди. в доме уюта не будет, а в жизни — интереса, радости. Что же тебе одному заботиться и о себе, и о мальчике. Конечно, если ты уже приглядел кого-нибудь, скажи, сами твой свадебный той возглавим. Если же нет никого на примете, доверь нам. поищем...
Кулдашбай, чего греха таить, и сам, бывало, подумывал — не покончить ли с одиноким житьем. Однако ни с кем не советовался, именно потому, что у самого не созревало твердого решения, а значит, не мог бы серьезно отвечать советующим. Главное, что мешало и сдерживало очень уж ясно видел памятью свою Сахибу, как она глядит на него жалобно и с укоризной, будто зная о его помыслах. И тогда он не хотел даже думать о жизни с какой-нибудь другой женщиной. Да и потом, сомневался он, станет ли другая женщина, если введет он ее в свой дом, матерью для Аскара, не будет ли обижать и без того обделенного лаской ребенка — мальчик-то, пожалуй, забыл, а он, Кулдашбай, помнил «оплеуху» тетушки Саври. Так что, пугал он себя, не придется ли бедняжке Аскару плакать, забившись в уголок, терпя обиды мачехи...
— Оставим этот разговор, вздохнув, ответил он Турабеку.— Женщина, сам знаешь, хозяйка в доме, умеет окрутить мужчину. Аскар в своем же дворе чужим себя станет чувствовать. Нет уж, все, что мне осталось получить от жизни, отдам ребенку, пусть растет, не зная обиды. Да и память о Сахибе не отпускает...
Турабек не стал спорить, молча отправился домой. Жене своей Розияхон поручил заглядывать в дом друга и помогать в житейских хлопотах, присматривать за Аскаром.
Сменяя друг друга, шли месяцы. По временам года отмечал неспешное течение времени Кулдашбай.
Тополя, посаженные им вокруг усадьбы, вытянулись уже выше дома, яблоневые деревья через три года дружно зацвели. Сколько радости приносили деревья Кулдашбаю! По нескольку раз в день обходил он свой небольшой сад. нетерпеливо следил за тем, как появилась завязь, как созревают яблоки.
В тот вечер, когда Кулдашбай, оскорбленный, вышел со двора тетушки Саври, он затаил в уголке души мысль-надежду.
Теперь его давнее желание, похоже, близилось к осуществлению. Летом в его саду созрел белый налив, урожай с одного дерева заполнил половину машины. И вот, выбрав день, Кулдашбай, заранее договорившийся с водителем, после работы посадил рядом с собой в кабину Аскара и отправился в Ташкент.
Груженная яблоками машина мчалась к городу, в открытое окошко кабины рвался теплый ветер, и сердце Кулдашбая заходилось радостью от мыслей о наладившейся жизни. Он даже напевал что-то. Заходящее солнце словно весело подмигивало Кулдашбаю, то выглядывая из-за проносящихся мимо тополей, то прячась, словно играло с Аскаром в прятки, и оба были счастливы.
Лишь одно незначительное событие чуть не омрачило их настрое-ние. После того как проехали Чирчик, машина стала, и водитель довольно долго копался в моторе. Начало уже темнеть, когда они увидели огни Ташкента.
На улицах, по которым они ехали, людей уже было немного. Специальные машины поливали мостовые, и далеко слышен был визг трамваев на поворотах.
Грузовик свернул на улицу, по которой Кулдашбай ежедневно, более двух лет, ходил с работы и на работу. Однако чем ближе к нужному ему кварталу, тем меньше узнавал Кулдашбай знакомые места. Он даже волноваться начал — вдруг ошибся? Заборы разрушены, осели, валяются куски кирпича. На месте, где должно быть двору тетушки Саври,— глубокая котловина, дна не видать. Рядом вытянулся к черному небу кран, где- то высоко горит лампочка. Да, было от чего оторопеть Кулдашбаю. Спустился из кабины на землю, подошел к сохранившемуся забору. Чей же это двор? Пожалуй, Шакирали? Нет, его дом стоял ниже по улице. Значит, это двор плотника Юсуфа.
Кулдашбай постучал кулаком в калитку,— в ответ лишь собака залаяла.
Постучал снова,— и через некоторое время послышался встре-воженный и сонный старческий голос:
— Кто там? Что нужно?
Я собирался навестить тетушку Саври, да вот...
— Ну и невежа, ну и болван! — рассердился голос. — Как это тебя надоумило в ночное время в чужие ворота стучаться!
— Простите меня. отец. Вот я яблоки привез.
— Что-что привез?
— Яблоки, говорю, яблоки!
Тут и старушечий голос послышался во дворе:
— Кто это там? Что он говорит?
— Кто его знает, что. Яблоки, говорит. Может, пойти открыть?
— Что вы, что вы! — испугалась старуха.— Верно, бродяга какой. Отвяжите скорее собаку.
Кулдашбай повернул прочь.
Во дворе бесновалась спущенная с цепи собака, прыгала на забор.
И в соседних дворах раздался встревоженный лай, похоже, всполошилась вся округа. Все остальные звуки потонули сейчас в остервенелом брехе ночных сторожей.
— Открывай кузов! — сердито и с вызовом закричал водителю Кулдашбай.
Он им всем покажет, этим несчастным! Покажет, что такое достоинство, забытое ими, и уважающая себя человечность.
Шофер вышел из кабины, откинул задний борт. На землю с мягким торопливым стуком посыпались яблоки.
Поднявшись в кузов, Кулдашбай принялся сгребать яблоки, сбрасывать их на землю.
Шофер смотрел с недоумением, не понимая, похоже, испугался.
Наконец кузов опустел.
Кулдашбай тяжело спрыгнул на землю, поднял борт и коротко скомандовал водителю:
— Поехали!
Аскар спал на сиденье. Кулдашбай прижал его к себе, устроил поудобнее. Машина тронулась.
Кулдашбай даже не оглянулся на яму, возникшую на месте двора и дома тетушки Саври, на квартал, где яростно лаяли собаки.
Недавно политые улицы города были чисты, свежи и пустынны.
Небо над головой усыпали близкие звезды, обещая ясный солнечный день.

Перевод С. Шевелева

• Назад
• Вперёд