Ульмас Умарбеков. Абдулла-кавунчи (рассказ)

Ульмас Умарбеков (1934-1994)

АБДУЛЛА-КАВУНЧИ

Рассказ

Говорят, любовь слепа. И правда, не будь она слепой, разве приглянулся бы мне Абдулла-кавунчи? Порой чуть не плачу от досады. Потом подумаю: аллах с ним, парней других нет, что ли,— и иду в клуб, веселюсь, стараюсь развлечься. Но стоит вернуться домой, потушить свет и лечь — сердце заноет и какой-то ком подкатит к горлу. Повернусь на один бок, на другой, не могу уснуть: стоит передо мной его веселое лицо, и все тут. До чего же он славный! Из красивых глаз под черными густыми ресницами так и брызжет веселье, а как говорит — словно поет! Только есть у него один недостаток: каждые десять дней наголо бреет голову. Да еще так надушится дешевым оде-колоном, что даже мутит от запаха. Отрастил бы себе волосы, зачесал бы их назад или набок — вот было бы красиво! Так нет же... А может, так оно и лучше? Будь он с волосами, да еще в вышитой рубашке, закружил бы головы девушкам. Ну и пусть бы кружил... Может, я от него отвернулась бы. А то в первый же день приезда в кишлак приворожил меня, да и все.
Я вылезла из машины прямо у конторы, посидела немного на чемодане. «Ну вот, голубушка, с сегодняшнего дня вы самостоятельный человек, перестали есть мамин хлеб, справитесь ли?» — спросила я у себя. Потом вошла в контору. Из кабинета председателя слышались голоса. Я растерялась: войти или подождать? И невольно прислушалась к разговору.
— Я тебе, братец, тысячу раз говорил,— недовольно бубнил бас.— Мне дыни не нужны, хлопок нужен, да, хлопок. Это он приносит колхозу славу или обрекает его на позор. Даже младенцы понимают это, только ты не хочешь понять... Больше не дам ни клочочка земли.
— Сулейман-ака, только пять гектаров, ну, пожалуйста,— умолял молодой голос.— Низина Учтепы пустует, если уж на то пошло, дайте хоть ее, ведь и дыни нужны.
— Сказал тебе, не дам. Не дам. И не уговаривай.
В комнате наступила тишина. Я постучалась и вошла. Передо мной стоял красивый парень. Широкоплечий, высокий... Увидел меня и покраснел, видно, смутился. Я поздоровалась. Председатель подошел, подал руку, потом с недовольным видом кивнул на парня.
— Знакомьтесь. Бригадир Абдулла-кавунчи. Никаких забот нет, кроме дынь.
— Большому хозяйству дыни не помеха,— сказала я и посмотрела на Абдуллу. Вдруг мое сердце екнуло. Почему? И сама не пойму. Сулейман-ака непонимающе посмотрел на меня и выпроводил Абдуллу-кавунчи. Потом что-то сердито объяснял мне, я до сих пор не знаю что.
И зачем только я приехала в этот колхоз? Ведь и другие колхозы просили агрономов!
Вечерами в общежитии девушки много говорили о любви. Но я никак не могла понять, как можно полюбить с первого взгляда. А теперь... Неужели я полюбила?! Заставляю себя не думать о нем и не могу. И днем думаю о нем и ночью. Выеду в поле и сама не замечаю, как поворачиваю коня в его бригаду. Нет его, разговариваю с девушками, хочу узнать о нем побольше. Не помню, прошла неделя со дня моего приезда или нет, а я о нем уже знала все.
Когда Абдулладжану было тринадцать лет, его отец ушел на фронт, и они остались вдвоем с матерью. Придет из школы и бежит в поле к матери. Об играх он и забыл. То окучивает помидоры, то прополет лук, ночами, несмотря на возражения матери, стережет дыни. А утром с мальчишками бежит на почту. Так прошел год. За этот год от отца было всего два письма. В первом отец писал: «Сынок, мой дорогой и единственный сын! Войне не видно конца. Я, конечно, не вернусь, пока не уничтожим врага в его логове. Береги мать, поручаю ее тебе. Присматривай за дынями, которые растут на Учтепе. Под застрехой крыши коровника в старой шапке есть семена чудесной дыни, я привез их из Ферганы. Если сможешь, посади их. Скучаю по тебе. Отец твой Хамидулла-кавунчи».
А во втором... второе написал уже не отец, а командир роты. Оно подняло на ноги весь кишлак. Это была «похоронка».
Три дня пропадал где-то Абдулладжан, а на четвертый вернулся домой на заре, взял кетмень отца и отправился на Учтепу. Вот и заменил прославленного по всей республике Хамидуллу-кавунчи его сын — Абдулладжан. Вывел сорта, которые не успел вывести отец. И вправду, если попадете на бахчу, то раскроете рот от удивления. Рука не поднимется сорвать желтые, как золото, чигирики, ананасы, лежащие стройными рядами в зеленых праздничных чапанах. В прошлом году на выставке в Москве Абдулладжан представлял наш колхоз своими дынями.
А было так. Вечером мы с председателем пересчитывали в амбаре урожай бригад. Вдруг в воротах появляется Абдулладжан, ведет осла, запряженного в арбу. Арба была покрыта брезентом.
— Эй, кавунчи, что за фокусы? — удивился председатель.
— Дыни привез,— и Абдулладжан почему-то улыбнулся.
— Мало тебе машин?
— Сломались машины.
— Сломалась одна, ну две машины. Так что тебе нужно? Нам некогда.
— А она одна.
Одна? Что одна?
— Дыня одна.
Абдулладжан, улыбаясь, снял брезент. Мы так и ахнули! За всю свою жизнь я не видела такой большой дыни. Не преувеличу, если скажу, что она одна заняла всю арбу. Слезы блеснули на глазах Сулеймана-ака.
— Молодец, сынок! — Он поцеловал Абдулладжана в лоб. — Кто бы мог подумать! Ты превзошел даже покойного отца.
— Теперь вы дадите ему землю? -г- воспользовалась я моментом. «
— Землю?.. Да, землю...— Сулейман-ака задумался, потом махнул рукой.— Сколько?
— Пятьдесят гектаров.
— Пятьдесят гектаров?! Ладно, бери!
Председатель тут же пошел звонить в район.
Абдулладжан подошел ко мне и сказал:
— Спасибо,— и пожал мне руку так, что я чуть не вскрикнула.
— Вам... вам спасибо,— ответила я, растирая руку.— Нелегко вырастить такую дыню.
Тут вернулся Сулейман-ака.
— Ну вот,— он потрепал Абдулладжана по плечу,— завтра приедут из района. Поедешь в Москву.
И правда, все было так, как сказал председатель. Не прошло и недели, как Абдулладжан уехал на выставку. Пятнадцать дней без него мне показались пятнадцатью годами. В эти дни я поняла, что люблю его. Но как быть? Он же ничего не говорит мне. Разговариваем только о деле. И в клубе он не бывает, как другие парни. А если нечаянно заглянет, сидит себе в углу и улыбается. Ладно, пусть только приедет, я знаю, что делать! В институте парни шутили: «Ох и язычок у тебя острый!» Вот и задам работу этому язычку.
Но Абдулладжан вернулся, а я и слова вымолвить не могу. Наоборот даже, если раньше хоть разговаривала с ним свободно, теперь наедине с ним язык прирастает к нёбу. В тот день, когда он вернулся из Москвы, долго рассказывал нам о том, что видел и узнал на выставке. Привез диплом выставки. Словно заколдованная, смотрела я на него.
Когда все разошлись, он вызвался проводить меня. Как я обрадовалась! Но чтобы не выдать себя, беспечно ответила:
— Не беспокойтесь!
Я живу на окраине кишлака. По прямой дороге это близко. Чтобы удлинить путь, я свернула налево.
Мы шли рядом.
— Не устаете? — спросил меня Абдулладжан.
— Когда уставать? — засмеялась я.— Времени нет!
— Вы правы. И я очень соскучился по работе. Ведь пятнадцать дней руки были без дела! Да, а вы бываете в нашей бригаде? Как там дела?
Меня словно окатили водой. Я даже остановилась.
— Хорошо! — зло ответила я.— В вашей бригаде дела идут хорошо! Лук пропололи... позднюю... позднюю дыню уже окучивали... перец полили... Еще о чем рассказать?
— Мавджудахон, что с вами? — растерялся Абдулладжан.— Вы обиделись на меня?
— Нет, не обиделась,— я закусила губу.— Зуб заболел. Дальше пойду одна. Спасибо...
— Я провожу...
— Спасибо...
— Мавджудахон, но...
— Нет, нет,— с обидой твердила я.— Не хочу отрывать вас от дел.
И изо всех сил побежала к дому! Не раздеваясь, бросилась на кровать и наплакалась досыта. Что за человек, на уме только работа!
Вот уже год прошел после этого. Чем больше избегаю его, тем сильнее тянет к нему. Но Абдулладжан молчит. А когда разговариваем, не смотрим друг на друга. И Абдулладжан стал избегать меня. На заре уходит в поле, ночью возвращается. В контору приходит, когда вызовут.
Тоску свою я решила заглушить работой. И в стужу, и в зной езжу по полям. Иногда даже ночую где-нибудь на стане. Подняли мы четыреста гектаров новых земель. Половину засеяли хлопком. На остальной посадили фруктовые саженцы. Пятьдесят гектаров отдали Абдулле-кавунчи. До сих пор я не называла его так. А теперь буду. Даже как-то на собрании так назвала.
Эх, почему я не парень! Подошла бы к нему и спросила: «А скажи-ка, голубчик, правду: любишь ты вон ту девушку или нет? Ведь чахнет она по тебе...» А что, если скажет «не люблю»? Я даже вздрогнула от этой мысли. Нет, жизнь без Абдулладжана — не жизнь. Я встала, хотя и очень устала за день, накинула жакет и вышла на улицу. Ночь темная. Кругом ни души. Через яблоневый сад прошла к реке. Приятно шелестит листва под ногами.
—Луна выплыла из-за туч. Засеребрились волны реки. Я подошла поближе. И вдруг, вдруг...
— Мавджуда! — позвал знакомый голос.
Я стремительно обернулась: Абдулладжан!
— Здравствуйте! — выпалила я, хотя мы и виделись утром.
— Здравствуйте! Что, не спится?
— Да,— улыбнулась я.— А вы?
— Я? — Абдулладжан тоже улыбнулся.— Люблю погулять вечерами. Не спится, есл*( не пройдусь немного.
— С каких пор?
— Да вот уж больше года.
— Пейте снотворное.
— Мавджудахон!
— Что?
— Знаете...
— Нет....
Абдулладжан откашлялся.
— Давайте пройдемся. Вы не против?
— Что же,— с деланным равнодушием согласилась я, про себя подумала: «Ну что, голубчик?»
Мы долго гуляли. По висячему мосту, мимо клеверного поля, дошли до бахчи. Абдулладжан принес дыню. Вынул из голенища нож и только прикоснулся к дыне, она распалась на две половины. Хотя у меня зуб на зуб не попадал от холода, я съела кусочек. Ох, и сладкая!
— На свете есть вещи намного...— Абдулладжан запнулся.
Я удивилась. Не словам, его смелости удивилась я. Но промолчала, будто не слышала. Он, видно, понял это. Сказал, с любовью глядя на бахчу:
— Может, на будущий год побольше засеять этих семян?
— Можно.
— Вы поможете?
— Конечно.
— Эти дыни можно хранить всю зиму.
— Идемте. Уже поздно.
Дорогой Абдулладжан не проронил ни слова. И я молчала. К чему слова? Мы оба заняты своими мыслями. О чем он думает? Может, о дынях? Пусть думает! Если у человека есть думы — есть и сердце. А я, я думаю о нем. Он стоит этого.
— Мавджуда...— сказал он, когда мы были у яблонь.
— Что?
— А завтра... завтра вы будете гулять?
Сейчас он был похож на ребенка, глаза его светились.
— Гулять? — улыбнулась я.— Да, обязательно. Птицей я влетела в комнату. Не раздеваясь, бросилась на кровать и впервые за многие ночи заснула спокойно и безмятежно.
1960

Перевод Р. Фаткуллиной

• Назад
• Вперёд