Ариадна Васильева. Обручение (рассказ)

Ариадна Васильева

ОБРУЧЕНИЕ
(Из сборника "Фантастические новеллы")

В Судак приехали под вечер.
Солнце махнуло прощальным лучом и укатилось за дальнюю вершину, с востока вплотную придвинулись ранние сумерки. Высыпавшая из автобуса группа туристов единогласно постановила - не торопиться c поисками ночлега, а вместо этого осмотреть знаменитую генуэзскую крепость, благо шофер высадил их у подножия горы, где эта самая крепость и находилась. Кто знает, как там обойдется с жильем, говорили скептики, может, наутро придется уехать, и тогда экскурсия, ради которой они здесь оказались, не состоится.
Под вечер не так уж много народу толпилось среди руин и крепостных башен, но все равно веселая студенческая компания затерялась среди них, и никто не заметил, как от остального коллектива отбилась увлеченная разговором пара. Ничего не замечая вокруг, эти двое отправились наверх по боковой тропинке, и она повела их не к центральному входу, а вдоль крепостной стены.
Он говорил, она внимала. Она только что окончила первый курс, он - третий исторического факультета. Вот почему ей приходилось смотреть на него несколько снизу вверх не потому, что он, и в самом деле, был довольно высокого роста, а потому, что восхищал ее и даже несколько подавлял знаниями.
Они познакомились в пути, в поезде, в общем вагоне. Она была новичком в этой компании опытных путешественников, и поначалу он не обращал на нее особого внимания. В первый раз удивленно посмотрел, когда она уплыла далеко в море, а потом вернулась и, как ни в чем не бывало, улеглась на горячем песке феодосийского дикого пляжа. Никто из остальной женской части компании не осмелился бы на такой спортивный подвиг.
В другой раз она чему-то рассмеялась. От всей души, звонко, как ребенок, и долго потом в его ушах звучал этот смех и заставлял иногда улыбаться, словно в жизни его совершилось что-то очень хорошее.
Однажды он застал ее за странным занятием - она нанизывала на суровую нитку раковины мелких, белых улиток. Они во множестве валялись на иссохшей земле среди кустиков чабреца возле нанятой за бесценок хибарки на краю Коктебеля и у подножия ближних, совершенно безжизненных холмов, представлявших резкий контраст с покрытыми буйной зеленью остальными горами.
Нанизав "бусы", завязала нитку у себя на шее, наклоняя голову и досадуя на путавшиеся под руками пряди волос, стряхнула с подола платья не понадобившихся улиток, встала и ушла в домик, тоненькая, с низкой белых ракушек на загорелой коже.
Настал день, и глаза их встретились. И он, и она поняли значение мимолетного взгляда. Сердечко ее затрепыхалось, ускоренно забилось, кровь прилила к щекам. Но, они не сказали тогда друг другу ни слова. Настал еще один день, он снова заглянул ей в глаза, и она, словно притянутая тонкой ниточкой, подошла к нему. С этого момента они стали держаться вместе. Если она уплывала, он следовал за нею, в столовках они обязательно садились за один столик. От скудной еды (с деньгами у студентов было туго), от постоянного движения она похудела, прокалилась солнцем, волосы ее, как и оранжевое, в цветочек, ситцевое платье, выцвели, глаза стали зелеными, как то море, что каждый день принимало на себя ее ловкое, сбитое тело.
Они подолгу разговаривали, отколовшись от остальных, он читал ей стихи. Если удавалось найти, срывал и приносил скромный сиреневый цветок крымского бессмертника.
Так продолжалось все десять дней пребывания в Коктебеле, и вот теперь они оказались в Судаке, и она захотела, чтобы он рассказал ей, если, конечно, знает, хоть что-нибудь о генуэзцах. Оказалось, знает, и знает не мало.
Легко оперируя датами, он стал подробно рассказывать о борьбе между партиями гибеллинов и гвельфов. Гримальди, Спинола, Фиески, - так и сыпались с губ его незнакомые имена. Он говорил о войне с Венецией, обескровившей богатую и могучую Геную, о последовавшем ее возрождении, о борьбе с королем франков Карлом V, о колонизации Крыма в четырнадцатом веке. Говорил, что стоящая перед ними крепость является образцом итальянского зодчества, говорил о консульском замке, о Девичьей башне, возведенной на вершине горы, на скальном, обращенном к морю отвесном обрыве. Упомянул о сохранившихся фресках, и они побежали в крепость, чтобы немедленно их увидеть, но, сколько не бродили потом среди руин, никаких фресок так и не нашли.
По разрушенным ступеням они поднялись на самый верх, к уходящим ввысь замковым стенам, там уселись рядом и глянули вниз. Внутренняя часть крепости, окруженная сторожевыми башнями, была видна, как на ладони.
- Вот, смотри, - повел он рукой, - с левой стороны…
- Послушай, - вдруг перебила она его речи, - а где наши?
Увлеченные разговором, они не заметили, как опустело крепостное подворье, как растворились в сумерках их спутники. Видимо народ вышел из крепости толпой, и на отбившуюся парочку никто не обратил внимания.
Оба вскочили с места. Она засуетилась, заторопилась, стала кричать: "Скорей! Скорей! Мы их еще догоним!"
Но торопиться, спускаясь вниз, было опасно. Он продвигался впереди, бочком, держа ее за руку, она делала шаг, предварительно нащупав ногой следующую ступеньку. С каждой минутой сумерки все больше сгущались, как-то неестественно быстро темнело. Им показалось, будто начался дождь. Она вытянула вперед свободную руку ладонью вверх, и на ладошку и впрямь упала первая капля дождя, а вдалеке над горами, озарив их темные контуры и нависшие черные тучи, мигнул свет и тут же погас. Через какое-то время донеслось недовольное громовое ворчание.
- Куда ж нам теперь? - голос ее был неуверенный, испуганный, - где их искать?
- Стой! - приказал он, - мы никого не найдем, идти куда-то - бессмысленно, сейчас начнется гроза.
Они огляделись. Слева, вплотную к крепостной стене, виднелись две приземистые времянки, видно построенные для реставраторов. Они бросились туда в надежде найти хоть какое убежище или если вдруг, на их счастье, в крепости окажется сторож.
Но кому бы пришло в голову сторожить руины! Оба домика смотрели черными подслеповатыми окошками, на дверях висели тяжеленные амбарные замки, да кругом валялись грязные реставрационные корыта с присохшими на дне остатками известкового раствора.
Он подергал один замок в тщетной надежде сломать его, открыть дверь и спрятаться в помещении, растерянно огляделся, пнул ногой ближайшее корыто. Громыхнуло корыто, и, словно в насмешку, громыхнуло небо, разверзшись прямо над головой. Но дождя не было. Те редкие капли, что упали за несколько минут до начала грозы, успели впиться в сухую землю и исчезнуть без следа. Однако успокаиваться не стоило. Все еще только начиналось.
Сначала вспышки молний и удары грома были редкими, словно в северной стороне, в небесах, кто-то пробовал силы, не решаясь зайти с тыла и ударить со всех сторон. Чуть позже гроза осмелела и в ярости набросилась на крепость.
Загрохотало отовсюду. Горы, прежде мирно спавшие под каменными забралами, стали троекратно, десятикратно усиливать звук. Молнии вспыхивали непрерывно. Одни, разветвленные, словно корни гигантских деревьев, вонзались в горную гряду, делая ее видимой на какое-то неуловимое мгновение. Другие длинными хлыстами полосовали облака, и тогда становилось видно, как низко они опустились, как быстро они несутся на юг, в сторону невидимого моря, хотя здесь, внизу, не было ни малейшего дуновения ветерка, воздух застыл в странной неподвижности.
Были моменты, когда и ему, и ей казалось, будто одновременно вспыхивают десятки молний, и тогда ослепительный свет озарял не только стены, каменную кладку и трещины в ней, но даже каждый кустик в расселинах скал, каждую травинку под ногами.
Иногда басовые ноты грома прерывались сухим треском, почему-то особенно страшным посреди нежданного вселенского катаклизма.
Он и она стояли под открытым небом, ослепленные, оглушенные, страшно одинокие. Они с ужасом ждали, вот-вот, сию минуту, готового обрушиться на их головы ливня, но гроза бушевала всухую, будто небесные силы договорились не давать жаждущей земле ни единой капли влаги.
Внезапно он схватил ее за руку и потащил за собой.
- Куда?! - вскричала она, против воли подчиняясь и следуя за ним.
- Наверх! Туда, где сидели, там есть карниз, хоть какое-то укрытие от дождя, - прокричал он в ответ.
И они стали продвигаться по тропе, назад, к подножию каменной лестницы с выбитыми, местами стесанными временем ступенями.
Вспышка молнии - шаг вперед; затем мгновенная слепота, остановка и ожидание следующей вспышки. Казалось, конца не будет долгому переходу по горе.
На лестнице она высвободила руку и сказала, что пойдет следом за ним сама. И они стали подниматься гуськом, касаясь пальцами стены с шершавой каменной кладкой. Он все время оборачивался, беспокоясь за нее, но она успокаивала, приговаривая: "Иди, иди! Я здесь". При мертвенных, неожиданно возникающих со всех сторон вспышках она успевала увидеть и следующую ступеньку, и стену полуразрушенной башни, и его красную клетчатую рубашку, словно полинявшую в призрачном освещении. Внезапно страх отпустил ее душу, сменился языческим желанием кричать, бегать, задравши руки к разъяренному небу, но на узкой крепостной лестнице это было невозможно. И тогда она стала жалеть, что пошла за ним, понимая одновременно всю несуразность напавшего на нее неуместного веселья.
Так, под аккомпанемент непрерывного грохотания, они добрались до конца лестницы, и скорее догадались, нежели увидели, что никакого карниза здесь нет. Над ними зияла дыра, сквозь нее виднелось низкое небо с озаряемыми, то здесь, то там, рваными, лохматыми тучами, готовыми в любое мгновение пролиться дождем. Но дождя по-прежнему не было.
Они сели рядом на верхней ступеньке, она натянула на колени подол платья и стала смотреть на возникающие и мгновенно пропадающие черные силуэты гор на противоположной от крепости стороне, потом обратила к нему лицо.
- Я знаю, знаю, - прокричала она (прокричала, потому что говорить нормальным голосом, было невозможно), - я знаю, как это называется! Это воробьиная ночь. Вот увидишь, никакого дождя не будет!
- А почему воробьиная? Где ты видишь воробьев?
- Я не знаю, но так называется!
Громыхнуло особенно сильно, и они невольно пригнули шеи.
- Ты не боишься? - крикнул он.
- Нет! А ты?
Он обратил к ней смеющееся лицо. Как мог он бояться! Ему не положено было бояться, хотя некоторые опасения, не высказываемые вслух, страх грозы, страх за нее, все же тревожили его душу.
А она уже не жалела, что поднялась сюда. Мелькнула и пропала мысль о завтрашнем дне. Ведь когда их найдут, ей придется встретиться с любопытствующими и понимающими взглядами остальных. "Ну и пусть, - подумала она, - не мы их, а они нас бросили". И в ту же минуту, едва она успела отмахнуться от неприятной мысли, он взял в ладони ее лицо и в первый раз за все время знакомства поцеловал в губы. На миг ей почудилось, будто она теряет сознание, и странной, отдаленно ничтожной показалась вся прежняя жизнь без него.
Сверкнула молния, громыхнуло. Она отстранилась, улыбнулась долгой улыбкой, дотронулась кончиками пальцев до его щеки, потом глубоко и счастливо вздохнула и прислонилась к его плечу. Стало спокойно, надежно. Да-да, надежно, это главное. Он - безусловно, тот самый "ОН", его она ждала, его предчувствовала и дождалась.
Потом они долго сидели в молчании. Минуты текли, а они все боялись нарушить хотя бы единым словом очарование произошедшего чуда. Они даже не заметили, как гроза пошла на убыль. Уже не так страшны были молнии, вспышки становились все реже, реже, и она, не отстраняясь от его плеча, протянула руку и сделала движение, будто цапнула что-то.
- Ты что? - удивился он, - молнию ловишь? Как Мцыри?
- Пытаюсь, - ответила она, а про себя со снисходительной усмешкой подумала: "Боже, до чего он умный". И эта снисходительность почему-то оставила в душе крохотную царапину, впрочем, вскоре исчезнувшую без следа.
Он снова нагнулся, снова поцеловал ее, после сказал:
- Не надо ловить молнию. Опасное занятие.
- А у меня и не получается, - отозвалась она, - только намечусь, где схватить, как вспыхивает в другом месте.
Так оставаясь на месте, на ступеньках, ведущих в башню, построенную сотни лет назад и наполовину разрушенную, они стали болтать всякую чепуху, а в перерывах нежно целоваться. Время летело незаметно, прошел, наверное, не один час. Гроза стихла, так и не пролившись дождем, хотя тучи еще не развеялись, и все также стремительно уносились на юг над их головами.
Внезапно их ослепил страшный свет, за ним последовал еще более страшный раскат, не грома, нет, это был ни с чем несравнимый грохот и треск. Казалось, разверзлось небо, качнулись и съехали в сторону горы, задрожала земля, грозя окончательно разорить устоявшие за столетья руины.
От ужаса она зажмурилась, сердце оборвалось, руки стали ватные. А когда наступила тишина, и она осмелилась открыть глаза, оказалось, что никаких гор, крепости и угадываемого между ними городка нет и в помине.
Она увидела себя в зале просторном, как храм, освещенном факелами, расположенными в однообразном чередовании на стенах. В промежутках между ними неподвижно стояли закованные в темные доспехи рыцари, опираясь на копья с алыми, вытянутыми в длину, треугольными флажками на древках.
Блестящий и, по-видимому, очень скользкий пол был выложен белыми и черными мраморными плитами, уложенными в шахматном порядке, своды сходились полукружиями арочных перекрытий где-то на неимоверной высоте и едва виднелись в сумрачном полумраке, куда не доставал трепетный свет множества факелов. Узкие витражные окна не просвечивались снаружи, были темны, видно, вплотную к ним прильнули либо поздний вечер, либо глубокая ночь.
Переход был внезапный, невероятный, но не пугающий; ее неуместность в средневековом зале не вызвала ни малейшего удивления, она воспринимала все окружавшее как данность, как нечто привычное и даже обыденное.
Зал был наполнен людьми - кавалерами, дамами, в роскошных одеяниях. Волоча за собой тяжелые шлейфы, сверкая драгоценными камнями на запястьях, на лифах, в переплетениях сложных причесок, дамы степенно и плавно скользили, переходя от одной группы к другой, и кавалеры при их приближении отдавали глубокие и почтительные поклоны. Они говорили о чем-то, их губы шевелились, то на одном, то на другом лице появлялись улыбки, но до нее не доносилось ни звука, словно явившаяся ее взору картина происходила за толстым стеклом, хотя на самом деле никакого стекла не было.
Среди людей сновали огромные пятнистые собаки, и если одну из них привечала и гладила какая-нибудь дама, другие псы подбегали к ней, вертя длинными гладкими хвостами, требуя ласки и для себя.
Все это она видела, стоя на возвышении в конце зала. Ее лазурного цвета тяжелое бархатное платье было расшито золотыми цветами, драгоценные броши удерживали на плечах мантию насыщенного темно-синего цвета, на груди и по неглубокому вырезу ослепительно-белый лиф украшали сапфиры, а заплетенные у висков и уложенные в замысловатую прическу косы перевиты жемчужными нитями. Ее правая рука, затянутая в узкий, нарезной рукав покоилась на голове сидевшей рядом собаки. Время от времени она поглядывала на пса, трепала острые уши и едва заметно улыбалась преданному собачьему взгляду.
Слева, в кресле резного дерева, сидел благородного вида старик в темном одеянии. Бархатный берет с петушиным пером, отливающим изумрудной зеленью, украшал его серебряные седины, такая же серебряная бородка была аккуратно подстрижена, холеные усы прикрывали сочные румяные губы хоть и довольно старого, но здорового и полного жизненных сил человека. На груди его красовалась массивная золотая цепь, его руки в тяжелых перстнях покоились на ручках кресла, ласковый и ободряющий взгляд был обращен к ней. Ей не надо было угадывать, кто этот человек. Он доводился ей дедом, и она знала об этом, и отвечала ему таким же преданным и любящим взглядом.
И она, и старик, и все остальные, находившиеся в зале, ждали чего-то. Иногда от толпы отделялась какая-нибудь дама, семеня мелкими шажками, подплывала к возвышению, низко приседала перед стариком, он ласково кивал в ответ. После этого дама кланялась ей, получала в ответ кивок и улыбку и отходила в сторону.
Но вот среди кавалеров и дам произошло движение, и они стали тесниться, образуя широкий проход по обе стороны от высоких, внезапно распахнувшихся настежь дверей.
У нее похолодели руки, опустела голова. Ей показалось, что она вот-вот упадет, но, совладав с волнением, устояла на ногах и быстро посмотрела на старика. Он ободряюще улыбнулся ей, ободряюще подмигнул, так, чтобы никто не заметил, а пес вздрогнул кожей и в нетерпении перебрал передними лапами. От дверей в это время уже входили в зал, выстроившись в две шеренги, герольды с золочеными трубами.
Герольды поднесли трубы к губам, видимо, прозвучал некий сигнал, но по-прежнему глубокая тишина стояла в зале, она по-прежнему ничего не слышала.
Тут в дверях показался прекрасный рыцарь с непокрытой темноволосой головой, в сияющих белых доспехах. Секунду помешкав, он устремился по проходу к ней, а за ним, едва поспевая, торопился паж с небольшим серебряным блюдом.
При виде рыцаря сердце ее радостно забилось. Ей мучительно хотелось нарушить торжественный церемониал, и, подобрав подол тяжелого платья, броситься к нему навстречу, схватить за руки, закружиться вместе с ним, так, чтобы взметнулась и отлетела в сторону мантия, но кто бы позволил ей это сделать!
Оставалось ждать, пока он проследует через весь зал и приблизится к возвышению. Он шел долго, медленно, ей показалось, будто она слышит звуки его шагов, но это был всего лишь стук ее собственного сердца.
Он подошел и преклонил колено перед креслом старика. Не вставая с места, тот обратился к рыцарю с приветственной речью, губы его шевелились, но слов не было слышно. Окончив речь, старик поднял руку с благословляющим жестом. Рыцарь встал и повернулся к ней. Говорил что-то заученное и соответствующее минуте, но в глазах его была одна любовь к стоявшей перед ним избраннице, и она отвечала ему восторженным и любящим взглядом.
Она испугалась, что не выдержит переполнявших ее чувств и расплачется от почти непереносимого счастья, но вовремя на секунду зажмурилась и прогнала готовые брызнуть слезы.
Тогда он протянул к ней руку, и она подала ему свою. Не глядя, он снял с серебряного блюда маленький предмет и одел на ее безымянный пальчик бирюзовое в тонкой золотой оправе кольцо.
И в тот же миг ничего не стало. Исчез неведомый грандиозный зал, пропали дамы и кавалеры в роскошных нарядах, не стало прекрасного рыцаря в белых латах, а сама она оказалась на выбитой ступеньке генуэзской крепости, в Судаке, в Крыму, в шестидесятом году двадцатого века. Рядом сидел Он в своей красной клетчатой рубашке, и, прислонившись головой к шершавой кладке стены, мирно спал. Над головой темнело звездное небо, и только на востоке уже наливалась светом узкая полоска, обещая ясный солнечный день.
Тогда она поняла, что все, произошедшее минуту назад - зал, нарядные дамы и кавалеры, герольды, старик и прекрасный рыцарь - все это было странным, не улетевшим из памяти, как это часто бывает при пробуждении, сном.
Одно лишь смущало ее - тот страшный разряд молнии. Как могли они оба уснуть после такого ужасного, потрясшего землю, грохота?
Он спал, а она вглядывалась в его спокойное, обращенное к ней полупрофилем лицо, светлым пятном выделявшееся на фоне темной стены, искала хоть мимолетную черточку сходства с тем, другим, очарованным рыцарем из ее сна, и не находила. Она чуть не рассмеялась вслух, так насмешила ее попытка отыскать сходство между сном и явью. И вдруг поймала себя на том, что смех ее мог получиться не совсем веселым.
Тут, будто отдернули полог, посветлело небо, стали одна за другой исчезать звезды, пискнула невидимая пичуга.
Он шевельнулся, вздохнул, просыпаясь, и открыл удивленные глаза.
- Неужели я спал? А ты?
- Я тоже спала, - ласково сказала она, и стала говорить о том, что сидеть на ступеньках в крепости ей надоело, что лучше бы им спуститься к морю, искупаться, и что, кстати, на пляже их скорее найдут.
Он поднялся, потянулся, сказал, что совершенно закостенел на этих камнях, потом обернулся к ней, заглянул в лицо, обнял, и они постояли минуту, обнявшись, а затем, разомкнули объятия и стали спускаться. Он шел впереди, часто оборачиваясь и подавая ей руку в особо трудных местах.
- Послушай, - в какой-то момент неожиданно спросил он, - откуда у тебя такое красивое кольцо? Я раньше его никогда не замечал.
Она вздрогнула, быстро отняла руку и поднесла к лицу. На безымянном пальце ее сияло золотом бирюзовое колечко в тонкой оправе искусной старинной работы.

• Назад
• Вперёд