Эдуард Маципуло. Высота 735 (рассказ)

Эдуард МАЦИПУЛО

ВЫСОТА 735

I

Старичок положил передо мной не очень качественный снимок, явно любительский. На снимке я разглядел влажные камни, торчащие из воды, слоистый туман, а на заднем плане — огромную смутную тень.
— Я слышал его голос! — прошептал, волнуясь, старичок.— Я обязательно отвезу вас туда... если примете мои скромные условия.
Этому забавному человеку сказочно повезло. Похоже, он видел монстра. О них много говорят и пишут, но бесспорных фактов их существования никто еще не представил. Так что можно было понять и мое состояние, когда я разглядывал фото.
Условия старичка были по-деловому жестки: полная тайна операции, весь гонорар с публикаций — ему. На мою долю оставалась чистая наука. Я согласился. Мы заключили контракт, причем текст был составлен так, чт клерк юридической конторы не мог ничего заподозрить.
Мы вышли в океан на старой скрипучей яхте, принадлежащей старичку. К моему удивлению, на яхте оказалось двое пассажиров: низкорослый благообразный японец в меховом пальто и более скромно одетый рослый китаец, как потом выяснилось, его слуга и телохранитель.
Господин Хияма — так звали человека в меховом пальто — страдал морской болезнью, поэтому редко выходил из каюты. Слуга Сяо Ли большей частью находился рядом с ним.
— Мой родственник.— улыбнулся и прищурился капитан.— Он знает все. Хияма-сан у нас здесь самый главный.
Погода была неустойчивая. Резкий норд-ост, предвестник зимних штормов, нагнал туч, и с неба все время сыпалась снежная крупа или моросил мелкий нудный дождь. Мы шли под парусами, изредка включая двигатель. Старичок оказался опытным моряком, да и мне приходилось плавать. Мы составили отличную пару мореманов, работая в поте лица. Старушка-яхта пропускала воду в самых неожиданных местах — ее приходилось откачивать допотопной помпой, и в такие моменты нам помогал Сяо Ли. Это был сильный и работящий мужчина лет тридцати-тридцати пяти. В нормальной обстановке с его скуластого смуглого лица не сходила ликующая улыбка. Наедине он был угрюм.
Островок возник внезапно — жалкая груда камней посреди хмурого океана. Я разглядел в бинокль скалистую сопку с обкусанной вершиной, голые обрывистые склоны с крохотными буро-зелеными полянами, ряды наких-то кольев. Господин Хияма выбрался из каюты, чтобы взглянуть на островок. Широкое и полное лицо его было бледно-землистого цвета. Мы перекинулись с ним фразами вежливости.
— Что у вас с рукой? — спросил я, видя, как неестественно держится он за планшир.
Господин Хияма объяснил: окостенение локтевого сустава, след автомобильной катастрофы.
На старого капитана невозможно было смотреть без улыбки. Он суетливо бегал по ходовой рубке и палубе, хватался за шкентеля, потом встал у штурвала по стойке смирно и запел что-то протяжно-ритмичное.
Суденышко благополучно миновало гряду скальных рифов и вошло в уютную бухточку, защищенную от ветра скалистой сопкой. На берегу у самой воды виднелись остатки каких-то строений. Сяо Ли отважно выпрыгнул на камни и закрепил швартовый конец на одной из свай.
Нам не терпелось выйти на берег, но старый капитан так переволновался, что ему стало плохо. Мы уложили его в постель и подкрепили изношенное сердце ветерана лекарствами из аптечки.
— Ружья не берите, не надо,— произнес старичок с беспомощной улыбкой.— Он не любит, когда с оружием. Он совсем как дитя.
И вот мы втроем взбираемся по крутому склону сопки. Теперь она казалась громадой, вросшей вершиной в лохматые тучи. Сяо Ли бережно поддерживал господина Хияму под локоть, а тот уже взмок и распахнул пальто.
— Трудно поверить, что на вершине есть кратер,— сказал я, поглядывая вверх.
— Есть,— Хияма кивнул несколько раз.— Видели фотографию, Иванов-саи? Снято вот этой камерой там.
— Так это вы снимали?
— Нет, хозяин яхты, господин Ямасита.
Склон был мокрый, недавно прошел дождь, и я однажды поскользнулся, но ловкий и сильный Сяо Ли успел меня поддержать.
— Осторожней надо, господин. Высоко...
Донеслось чихание старого движка яхты. Мы с удивлением увидели, что суденышко неторопливо выползает из бухты. Старичок смотрел на нас в свой огромный облупленный бинокль. Уже оклемался? И даже помахал нам рукой. В его позе угадывалось торжество.
— Ничего не понимаю,— пробормотал господин Хияма. Ли стоял с открытым ртом.
— Зачем ему понадобилось выходить за рифы? — недоумевал я.
До боли в глазах мы всматривались в быстро уменьшающуюся точку. Вот она и вовсе растворилась среди пенистых гряд волн.
— Господин Ямасита покинул нас? — Цвет лица Хиямы опять стал землистым.
Я посмотрел вверх. Теперь было понятно, что там нет ни кратера, ни реликтовых монстров среднего класса.

II

День клонился к закату, и мы спешили еще до наступления темноты обследовать остров. Мы разошлись в разные стороны и вскоре потеряли друг друга из виду.
Я карабкался по осклизлым камням и неожиданно наткнулся на колючую проволоку, туго натянутую между ржавыми металлическими кольями, намертво вбитыми в скальный грунт. Наверное, остались со времен второй мировой войны. Это сколько же лет прошло? Может быть, здесь остались какие-нибудь подземные помещения? Было бы кстати.
Я взглянул вдоль линии заграждений, и все во мне напряглось: на меня пристально смотрел человек в каске и шинели. Лицо его по самые глаза было покрыто буро-седыми волосами. Он сидел на корточках в проходе между заграждениями и держал перед собой в напряженных руках непомерно длинную винтовку времен второй мировой войны.
— Ты чего здесь шпионишь? — произнес он с едва сдерживаемой яростью.— Подними руки вверх и шагай сюда! Стреляю без предупреждения.
Я был рад ему! Значит, тут есть люди! Ну а то, что он агрессивен — это дело как-нибудь уладим. Взять его в оборот сейчас было бы глупо. Может, кто-нибудь разглядывает меня через прицел такой же музейной винтовки?
Я пошел к нему с поднятыми руками, стараясь не делать резких движений. Самым мирным тоном произнес по-японски:
— Добрый день. Я питаю к вам самые дружеские чувства...
То ли мой выговор ему не понравился, то ли по другой причине — он вдруг прыгнул ко мне и ударил прикладом в живот. Боль переломила меня, я упал, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он потрогал меня ногой, потом склонился. Я увидел пронзительные, в красных прожилках глаза.
До темноты я лежал в какой-то канаве, полураздетый и связанный. Потом солдат потащил меня за волосы вверх по склону, втолкнул в какую-то нору. С грохотом сдвинулась железная дверь, загремели запоры. Темень, клозетная вонь... Под руками — влажный холодный бетон. Я услышал чье-то осторожное дыхание.
— Кто тут?
— Невероятная история! — ответил голос Хиямы.— Какое-то ископаемое содрало с меня шубу и разбило в кровь губы. И вам досталось, Иванов-сан?
— А у меня глаз затек,— сказал Сяо Ли, придвигаясь ближе.
Выяснили, что «ископаемое» повстречалось одно и то же — сумасшедший обросший солдат.
— Типичный параноик! — негодовал Хияма.— Вы видели его глаза, Иванов-сан?
— Как вы думаете, Хияма-сан, с какой целью ваш родственник отдал нас в руки сумасшедшего?
Хияма начал вспоминать с помощью Сяо Ли: господин Ямасита служил когда-то в императорском военно-морском флоте.
— Где именно служил? Чем занимался после войны?
— Сейчас, сейчас... В какой-то инспекции! Помню портрет: молодой офицер в чине капитана, самурайский меч, ордена. Господин Ямасита был настоящим военным.
— Наверное, во время войны инспектировал здешний гарнизон, а после войны заглянул сюда и встретил знакомого? Неужели нас притащил сюда как рекрутов? Не так уж и плохо. Значит, сумасшедший поставит нас на котловое и вещевое довольствие.
— Должно быть, господин Ямасита тоже сошел с ума. Как мы не заметили? — в голосе Хиямы чувствовалась досада.
В нашу тюрьму (или казарму) не проникало ни звука. Я начал колотить в гудевшую дверь ногами, и Сяо Ли энергично мне помогал. Мудрый Хияма не участвовал в нашем громе.
Голод и жажда донимали нас все сильнее. Мы слизывали влагу со стен, еще больше растравляя себя.
— Хозяин, что-нибудь придумайте,— жалобно канючил Сяо Ли.— Вы такой умный и знающий. Неужели нам здесь помирать?
Хияма и на самом деле был умным и знающим. Принадлежал к классу не просто имущих, а «по-настоящему имущих» — владел целым рядом строительных предприятий и контор.
— Выбраться бы отсюда,— сказал я.— А с сумасшедшим в каске, с этим монстром мы справимся.
— Значит, все-таки есть монстры? — спросил Хияма.
Времени у нас было более чем достаточно, и я прочел друзьям по несчастью лекцию о научной монстрологии.
— Каждый человек наполнен желаниями, потребностями, неосознанными инстинктами. И так далее. Что- то из этого богатства становится главным в нашей жизни или на какой-то период жизни. Монстрологи назвали это Главными Моментами, а психологи — доминантами. Но это не во всем совпадающие термины. Для одних Глазные Моменты — пища, дом, женщина. Для других — деньги, власть, всеобщий почет. Есть множество Главных Моментов, существует даже иерархия Главных Моментов, что определяет иерархию типов мышления. Так вот, оказывается, человек отличается от человекоподобного монстра прежде всего количеством Главных Моментов. Нормального человека характеризует система Главных Моментов, их обилие...
— Продолжайте,— сдержанно произнес Хияма.
— В психике же человекомонстра существует однн- единственный Главный Момент, но гипертрофированный сверх всякой меры.
— И вы хотите уничтожить этот самый Главный Момент? — в голосе Хиямы я слышал недоверие.
— Уничтожать ничего не надо. Существуют методы возрождения Главных Моментов.
— Бред какой-то! — не выдержал Хияма.— Нравоучительными беседами или чем там вы хотите обуздать сумасшедшего старика, который воюет уже пятый десяток лет? Посмотрите на него — он сильнее нас физически. В руках у него оружие. И можете быть уверены: стреляет он без промаха.
— Бесспорно одно, и с этим вы согласитесь,— продолжал я, стараясь не сорваться с учтивого тона.— Главный Момент этого несчастного — оборона сопки до гробовой доски. Все остальные чувства отсечены или, что страшнее, слиты с Главным Моментом. Когда-то ему крепко вбили в голову...
— Совершенно не деловой разговор! Если сумасшедший снова начнет угрожать и махать кулаками, его надо убить. Сяо Ли, ты убьешь его. Всю ответственность беру на себя.
— Ладно, хозяин,— ответил Сяо Ли страдальческим голосом.
— Я не позволю его убить, Хияма-сан. Это же несчастный человек, его можно считать тяжелобольным...

III

Мы почти умирали от голода и жажды, когда заскрежетало железо и грубый голос выкрикнул команду:
— Выходи строиться!
Враждебный стылый рассвет только-только проклюнулся сквозь тучи. Норд-ост прошивал ледяным холодом наши тела. Камни, земля, пожухлые травы — все оделось в тонкий ледяной панцирь. Мы выстроились в шеренгу, сотрясаясь от холода, прижимаясь друг к другу. Как из глубокой пропасти, скрытой во тьме, доносился грохот разбиваемых о скалы волн. Солдат в каске разглядывал нас. В его позе чувствовалось огромное презрение к нам. Неожиданно он ударил Сяо Ли бамбуковой палкой по плечу.
— Имя!
Тот испуганно ответил, что привело солдата в восторг.
— Грязный китаеза!
Потом ткнул палкой меня.
— Имя!
Я тоже назвал себя.
— Что-то не слышал раньше... Таких имен не бывает! Ты тоже грязный китаеза. Твое имя Чан. Вчера я убил такого. Его имя было Чан!
Когда Хияма назвал себя, солдат сменил тон на торжественный.
— Запомни, ты японец! Ты должен выполнять свой долг. Ты должен работать лучше всех. Ты все понял?
— Доподлинно, господин военный.
— Как нужно отвечать, гражданская крыса? Как ты должен стоять перед солдатом первого класса седьмого года службы? Вытяни руки по швам!
— Левую не могу по швам, господин солдат седьмого года службы. Я инвалид.
— Симулянтов и дезертиров мы расстреливаем на месте, так и знай. Но если ты на самом деле...— Солдат задумался. Рассвет отражался на его каске тусклым пятном, лицо оставалось в тени. Казалось, у него нет лица. Он встрепенулся.— Все равно, японский инвалид должен работать хорошо. Все японские инвалиды работают хорошо. Кто не работает хорошо, тот антияпонский элемент.
— Вы совершенно правы, господин солдат седьмого года службы,— язвительно произнес Хияма.
— Молчать! Почему ты, японец, не отвечаешь по уставу?
— Не приходилось читать уставы, го...
— Читать! — солдат яростно рассмеялся.— Уставы не читают! Их учат наизусть! А если соврешь хоть слово — по зубам! Ты будешь знать и пехотный устав, и морской, и рескрипт императора о воинской повинности. Ты будешь знать все, что полагается знать японцу! Скотина! Ты, наверное, не убил ни одного врага в своей жизни?
Я собрал все свои силы, вернее, остатки сил и вонзил взгляд в тень под каской. Я сделал все необходимое, чтобы проникнуть в темный мозг монстра. Это причинило ему боль. Он не понял, что с ним происходит, заскрипел зубами, заорал:
— Все вы бешеные псы! Грязные свиньи! Среди вас много антияпонских элементов! Их нужно казнить! Фланговые удары врагов разобьются о крепкую оборону высоты 735! Доблестная Квантунская армия штурмует Уральские горы! Доблестный императорский флот штурмует Америку и Австралию. Везде будет большая победа...
Я взмок от усилий. Моя мысль несла в безумный мозг любовь к жизни, к людям, к женщине.
— Прекратите! — шептал Хияма, колотя меня в бок закостенелым суставом,— Перестаньте, прошу вас! Он же начнет стрелять! Вы нам все испортите!
Голос солдата стал тихим, невнятным.
— Будет самая большая победа... Солдаты седьмого года службы получат самые большие отпуска... Они поедут в Японию и все женятся... Японские женщины ждут доблестных солдат... Все женщины очень красивые и богатые... от них приятно пахнет... Они носят шелковую одежду и катаются на рикшах... Они сильно ждут солдат седьмого года службы...
Сяо Ли с размаха опустил камень на загудевшую каску. Хияма бросился к солдату, вцепился рукой в одежду, заплел ногами его ноги. Они втроем покатились по скользкому склону, врезались в заграждения из колючей проволки. Кто-то закричал от боли...
Я с трудом приходил в себя.
— Сволочи,— шепчу я.— Помешали... Голыми руками сумасшедшую силу не возьмешь...
И все же хочу идти им на помощь. Ноги не слушаются, и я перекатился бревном к краю площади, заскользил, полетел кувырком вниз — прямо под ноги солдату. Он перестал избивать Сяо Ли и набросился на меня. Хияма старался выпутаться из колючей проволоки и громко ругался...
И вот опять мы стоим в шеренге. В барабанные перепонки ударяет безумный голос:
— Будет казнь антияпонских элементов!
Я тупо соображаю, кого же казнит первым? Я иссяк, меня не хватает даже на обыкновенный животный страх.
— Амитофо! — кто-то шепчет со стоном.— Амитофо!
Сяо Ли. Это он. Из его души рвется древний как мир
вопль китайских буддистов. Когда жизнь становится невыносимой, остается только: «Амитофо!»...
Потом мы увидели еще одного пленника. Это был скелет, обтянутый кожей, и только большие страшные глаза на белом лице были живые. Кто он, какой национальности, в чем провинился, мы так никогда и не узнали.
Солдат встряхнул его как кутенка, поставил на колени, рубанул по вялой шее тесаком. Мы задохнулись от ужаса.
Стоя на коленях, Хияма кланялся толстым ногам в солдатских грязных обмотках. Глаза его были закрыты, зубы стиснуты. Сяо Ли тоже кланялся — торопливо, со стонами выталкивая из себя слова:
— Я исправлю все свои грубые ошибки. Я буду работать очень хорошо.

IV

Мы долбим и долбим неподатливый камень тупыми кирками. Я плохо соображаю, что делаю. И только усилием воли заставляю мозг работать. Похоже, мы восстанавливаем оборону сопки, трудимся день и ночь.
Сумасшедший солдат стоял на бруствере траншеи, широко расставив ноги, опустив в вытянутых руках винтовку,— по-видимому, обычная поза часовых и конвоиров давно отшумевших времен. Ночь была морозная и лунная. Оглушительно грохотал штормовой прибой, завывал и шепелявил ветер. Кирка была не по моим силам, то и дело выскальзывала из рук. И тогда солдат взбадривал меня ударами дребезжащей бамбуковой палки. Палка гуляла по широкой спине китайца. Но больше всех доставалось Хияме. Солдат хотел сделать из него настоящего патриота-инвалида.
На рассвете, как обычно,— небольшой перерыв между сменами дня и ночи. Мы получили по заплесневелому куску армейских концентратов. Это была чумиза, твердая, как шрапнель. Мы с жадность пожирали свои пайки, запивая из лужицы, подернутой льдом. Солдат сидел на трухлявом бревне, положив на колени винтовку и палку. Он тоже грыз чумизу, поглядывая на нас.
— Не надо на него так смотреть,— устало шепчет мне Хияма.— Вы и себя погубите, и всех нас. Сумасшедших злить нельзя.
Сяо Ли неожиданно притиснул меня к скале.
— Надо слушать хозяина.
Все повторялось... Многие монстрологи погибли, потому что их принуждали к подобным компромиссам с монстрами.
— Надо ждать,— шептал Хияма.— Нас уже ищут, я знаю — ищут. Надо верить, надо терпеливо ждать. Терпение— сокровище. С терпением и маляр в люди выйдет.
Солдат ковырял в зубах ногтем, не обращая на нас внимания.
— Хияма, послушайте,— хрипел я.— В вас уже появилась безумная жажда существовать, существовать любой ценой...
— Заткнитесь,— с ненавистью шепчет Хияма, помогая одной рукой Сяо Ли.— Мне надоели ваши фантазии.
— Вы уже преступили черту, Хияма. Теперь я могу сказать, что будет дальше.
— Что будет дальше?!
— Оборона сопки войдет вам в кровь и мозг. Вы уверитесь в том, что бессмысленное возведение укреплений — вовсе не бессмыслица, а глубочайшая философия всех времен и народов, ибо она дает кусок концентратов и теплую нору в подземелье... Сейчас не может быть компромиссов, Хияма! Малейшее отступление — это смерть! Вы не должны мне мешать...
— Работать, работать! — выкрикнул солдат и поднялся с бревна. Он отмерил несколько шагов.— Тут копать! Тут будет замечательная огневая точка, которая победит коварных врагов!
Хияма с приглушенным стоном поднял кирку, ударил о камень, высекая искры.
— Надо затаиться,— прошептал он и снова ударил.
— Послушайте, Хияма.— Я оглянулся: солдат ковырял палкой землю.— Люди гибли при встрече с монстрами... знаете почему? В какой-то пусть малости они пошли на сделку с совестью, и в эту щель хлынули безумие, смерть.
— Нет, вы послушайте! — Растрескавшиеся губы Хиямы тряслись.— Выдерживать нормы нравственности сейчас, здесь? Да это еще большее безумие! Вы тоже сумасшедший! Нравственная система всегда не гибка, имеет мало степеней свободы. Она не способна конкурировать с другими системами, с инстинктом выживания, поэтому всегда гибнет во время войн и бунтов... Вы должны были, по-видимому, давно погибнуть. Так что вы ископаемое, господин Иванов. Такое же ископаемое, как и сумасшедший солдат. И поверьте, мне вас не жаль!

V

Сколько времени прошло? Недели, месяцы, годы?..
Сквозь холодный туман проступили чьи-то настороженные глаза. Я прижал к груди свою пайку чумизы.
— Ты все равно умрешь, Чан,— узнал я голос Хиямы. Его запекшиеся губы шевелились, но лицо и глаза оставались неподвижными.— Ты антияпонский элемент, поэтому должен отдать нам свою чумизу.
Я принялся убеждать Хияму, что я вовсе не анти-японский элемент, а наоборот, люблю оборону высоты 735. Только так с ним можно было теперь говорить.
— Не болтай ерунду,— шевелились губы Хиямы.— Ты интеллигент, ты доктор каких-то наук. А все интеллигенты и доктора наук — антияпонские элементы. Так сказал господин солдат седьмого года службы.
Хияма протянул руку с грязью под ногтями и отобрал мой кусок концентрата. Я потрясенно смотрел, как Хияма и Сяо Ли поедают мою чумизу. Я должен что-то делать. Что-то очень важное. Я пытался вспомнить, но горячее желание укреплять оборону сопки смяло все мои мысли. Достойная цель жизни. Нужная господину солдату седьмого года... нужная мудрейшему Хияме и Сяо Ли... Скорей достроить, скорей отмучиться, а там будет лучше, должно быть лучше. После победы над врагами будет много чумизы, можно будет все время спать в теплом углу в подземной казарме на любимой подстилке...
В ту ночь мы восстанавливали капонир, разрушенный землетрясением, и я работал хуже всех. Бамбук без устали гулял по моей спине, потерявшей чувствительность. Перед моими глазами как укор все время маячила широкая работящая спина, согнутая в три погибели. Даже при лунном свете было видно, что она пышет жаром сквозь прилипшую к телу одежду. Сяо Ли. Самый сильный из нас... Я прижимал к пустому животу холодную глыбу и спешил к капониру, вытягивая из себя жилы.
Солдат посмотрел на восходящее неяркое солнце, широко зевнул и подал команду закончить работу. Он бросил нам по куску каменной каши. Сяо Ли в сутолоке толкнул Хияму, тот упал на спину.
— Раб! — прошептал с ненавистью Хияма.— Я тебя...
Ошеломленный своей мощью, Сяо Ли неуверенно ударил Хияму по лицу. Потом он избивал с радостью и азартом. Я пытался остановить его, и он набросился на меня с еще большим азартом. Солдат смотрел на нас равнодушно. Вот он еще раз зевнул и пинками привел Хияму в чувство. Потом погнал нас в загон.
Хияма плакал в вонючей темноте.
— Война... война... ненавижу всех! Чтоб все подохли от чумы, холеры...
— Ты дурак,— послышался сонный голос Сяо Ли.— Тебя надо сильно лечить. Почему не даешь спать?
Хияма смолк.
Потянулись дни, наполненные доблестной муштрой. Похоже, теперь мы не пленные, а новобранцы. Стоять правильно по стойке смирно мы уже могли. Учились отдавать честь.
— Нужно по уставу! — сердился солдат.— Нужно согнуться на пятнадцать градусов и приложить ладонь к голове!
Он, как заведенный, начал кланяться и отдавать честь. У меня в глазах зарябило...
Потом он учил, как правильно сворачивать обмотки в клубок, как правильно чистить ботинки — только стоя, с почтением, ибо чистишь и сворачиваешь военное имущество, притом подаренное императором.
Устав внутренней службы мы заучивали хором.
— Казарма является домом военнослужащего. Она соединяет в себе его заботы и радости, жизнь и смерть...
Императорский рескрипт об армии — тоже хором:
— Каждому военнослужащему надлежит быть верным долгу до конца...
Потом мы учились маршировать и петь песни. Особенно здорово у нас получалась маршевая песня о доблестном камикадзе, упавшем с неба на голову врага. Хияма пел хриплым выразительным голосом, и солдат прищелкивал языком от удовольствия.
Потом мы ползали на животе под колючей проволокой. Я ощущал в себе радость от того, что укрепления уже вроде бы построены и что я уже солдат непобедимой императорской армии, штурмующей Уральские горы. И что теперь могу с оружием в руках защищать любимую высоту 735. Я полз под ржавыми тенетами, и холод камня проникал в мое тело, охлаждая восторги. Начал убеждать себя, что я монстролог, а не солдат, что я дол-жен делать что-то другое. Прежде всего, как вытравить из себя это идиотское ликование, которое туманит мозг? Я начал шептать какие-то давние стихи, сбился, забыл их напрочь. Но мне повезло, я набрел на какую-то знакомую мелодию, она потрясла меня. Я громко мычал мотив, боясь забыть его.
— Чан! — заорал солдат.— Ко мне!
Леденея от страха, я выбрался из-под проволоки. Подбежав к солдату, как положено, отдал честь под углом в пятнадцать градусов.
— Что ты пел?! Я хочу слышать!
И я запел по-русски:
— Ой ты, но-о-оченька...
Солдат зверски избивал меня, даже бамбук треснул, и Сяо Ли сбегал за другой палкой.
— Я запретил вам китайские песни! — орал солдат.— Нужно петь только правильные песни! Которым я научил!
Меня бросили в темную нору на кучу грязного тряпья. Я тут же попросился встать в строй, хотя в глазах плавала муть, а ноги не держали. Быть немощным — опасно, преступно, можно угодить в антияпонские элементы.
Начались занятия с оружием. Солдат протянул винтовку Хияме.
— Сделай неполную разборку. Быстро!
Голодный, измученный Хияма прижал к себе тяжелую, как лопата, арисаку, прошептал жалобно:
— Я не могу, господин... седьмого года...
Солдат по обыкновению сердито прищелкнул языком.
— Доблестная Квантунская армия штурмует Уральские горы! Доблестный императорский флот штурмует Америку с Австралией! А на высоте 735 есть японцы, которые не знают стрелкового оружия?
Он наказал Хияму десятью ударами бамбука по пяткам. И пригрозил: в следующий раз убьет и съест печень, если Хияма не научится разбирать оружие.
Хияма лежал на затоптанном бетоне и беззвучно плакал. Солдат говорил и говорил о высоком долге японских инвалидов знать стрелковое оружие.
А я боялся потерять свою «Ноченьку», пел и пел, не разжимая губ, почти беззвучно, и довел себя до такого состояния, что хоть в драку лезь. Я уставился в сумасшедшие зрачки, и солдат оборвал свою речь на полуслове.
— Что-то голова болит,— проговорил он устало.— Тайфун идет.
Затуманенный взгляд его унесся к горизонту. Он силился что-то вспомнить, надо было помочь ему, но у меня нет сил!
И все же солдат увидел картину, затерянную в пластах времени. Суета снежинок, мокрая земля, и еще шум моря, свежая хвоя сосен на берегу. И женщина. Она молода, но руки, как у старухи, опутаны вздувшимися венами. Возле нее сидит ребенок, мальчишка в старой накидке из рисовой соломы. Сидит на холодной циновке, ловит ртом снежинки. Женщина и малыш смотрят в стылую серую даль моря, ждут отца и мужа, ждут вкусную серебристую рыбу, на которую просто смотреть — и то приятно. Необычная рыба из далекого детства...
Солдат посмотрел на жирно блестевшую винтовку. Глупые мысли. Нельзя предаваться глупым мыслям, когда идет война.
Сейчас или никогда! И я вложил в последний импульс всего себя, все, что осталось от меня... Женщина. Пусть он видит ее. В ней спасение. Она — его мать! Пусть мать скажет свое материнское слово...
Лицо женщины спокойно и строго. Седина в волосах. Морщины у глаз. Тонкие сухие губы разомкнулись, и тихий глубокий голос:
— Умирай хорошо, сынок. Возвращайся мертвым.
— Ты же мать! — закричал я, погружаясь в темень.— Мать!..
— Возвращайся мертвым...
Я потерял сознание.

VI

Солдат посмотрел на низкие набухшие влагой тучи и произнес озабоченно:
— Нужно сменить дальний гарнизон. Скоро будет инспекторская поверка. Весной всегда поверка...
И вот мы шагаем гуськом в обход сопки, нагруженные амуницией и боеприпасами. Впереди — солдат. Он как всегда в каске и шинели, от которой остались одни лохмотья. Замыкаю походную колонну я, как самый слабый и тупой в военном деле. Лед и снег почти стаяли, но от этого идти было не легче. Ноги скользили на раскисшей почве, да и камни были опасно скользкими. Я много раз мог сорваться с крутизны, и не сорвался лишь потому, наверное, что долг перед императором обязывал нести цинки с патронами.
Дот-малютка под треснувшим бронеколпаком уютно устроился над скользким обрывом и был так хорошо замаскирован, что даже остроглазый Сяо Ли увидел его лишь в двух шагах от себя. Это была замечательная огнеточка. Сразу было видно: она ключевое звено в обороне тыла сопки. Сектор обстрела из ее амбразур был просто великолепен!
Солдат с трудом раскрыл тяжелую дверь и пнул слежалый пласт снега. Мы принялись выгребать его ладоними и наткнулись на труп изможденного человека, при- кованного вместе с пулеметом к ржавой скоберыму, торчащему из бетона.
Солдат отдал честь винтовкой останкам героя и произнес взволнованную речь:
— Солдаты и инвалиды! Самая лучшая смерть — это смерть на боевом посту! Кто из вас трус и предатель? Кто не хочет умереть на боевом посту? Шаг вперед!
Но среди нас не было трусов и предателей. Каждый с симпатией думал о смерти на боевом посту. Но почему-то солдат выбрал меня. Да, именно меня приковали к цепям за руку и за ногу. Разобрали, прочистили и снова собрали крупнокалиберный пулемет, установили на станок, стволом на амбразуру. Сменили боекомплект — те самые цинки, которые я притащил. Оставили в доте плоский армейский термос с мутноватой водой из ручья, мешок с чудесными концентратами...
— Ты выполнишь свой долг, Чан! Ты искуп-ишь свою собачью жизнь и все свои грубые ошибки! Ты уничтожишь всех врагов, идущих с тылу! И после твоей смерти тебя повысят в звании, имя твое запишут на священных табличках, и твоя семья получит тридцать три денежных оклада по месту твоей прежней работы. Смерть принесет тебе больше славы, чем жизнь! Банзай! — Он отдал честь в согнутом положении1 и вылез из тесных дверей дота.
— Банзай! — сказал я, и по моему костлявому лицу полились горячие слезы радости.
Я преступно съел всю чумизу, которую оставили мне на месяцы и годы. Я смотрел через амбразуру на безбрежный синий океан, вдоволь пил вкусную холодную воду, подолгу спал. И однажды вдруг почувствовал запах весны. Он ошеломил меня. Я распахнул железную дверь и увидел свежую траву, обметавшую склон сопки, разглядел набухшие цветочные почки на чудом сохранившемся рододендроне.
— Ой ты, ноченька! — вырвалось само собой из меня, и я запел во все горло.
Я пел и выкарабкивался из тьмы. Пел и заливался слезами. Потом я начал громыхать цепями и бить ногами по железному рыму. Где же я оступился? Где промахнулся? Где дал возможность монстру смять меня, загнать живьем в могилу, из которой уже нет выхода?..
Я начинаю расшатывать толстый наглый рым, пустивший корни в вечность. Совершенно неравный и безумный поединок. Я убеждаю себя, что железобетон, как и любая вечная сила, только с виду вечен и непобедим. Хияма, большой знаток бетона различных марок, как-то объяснил: если арматура начнет ржаветь, то она увеличивается в объеме, и бетон «устает», покрывается сетью микроскопических трещин. Но военных марок арматура не ржавеет, сказал Хияма. Военный бетон «не устает».
— Я заставлю его устать! — повторяю и повторяю, как молитву.
...До моего слуха донесся слабый стук движка. Я бросился к амбразуре. Через цепочку рифов осторожно пробиралось суденышко со знакомой надломленной мачтой. Оно выруливало по направлению к бухте и исчезло из поля зрения.
С еще большим остервенением я принялся за рым. Просунул в его петлю ствол пулемета и что-то едва слышно хрустнуло, и железная скоба обрела ощутимый
люфт. Я закричал от души:
— Ой ты, ноченька!
Когда послышались голоса людей, я взгромоздил пулемет на станок, выбросил в трещину крошки бетона. Солдат энергично докладывал кому-то о численности гарнизона огневой точки. Потом в дот один за другим вползли чистенькие миниатюрные старички в музейных мундирах, увешенные красивыми орденами и медалями. На каждом — бело-красная перевязь поверяющего. Один из старичков был настоящим самураем, его меч в лакированных ножнах запутался в тонких искривленных ногах, и старичок едва не упал.
— К стрельбе готов. Враги не пройдут,— доложил я, как учили, в поклоне, приложив пятерню к склоненной голове.
Старички, звеня медалями, дружно отдали честь, также в поклоне. Потом самурай спросил, какова скорость стрельбы из пулемета «Намбу». Я ответил. Потом старичок в треснувших очках с трудом прошамкал:
— Что такое красные и черные полоски на этих вот пулях?
Я четко доложил:
— Это зажигательные пули крупного калибра! А эти разрывные, вон те — бронебойные...
Господа остались довольны моими ответами.
— Долг перед императором тяжелее горы,— сказал на прощание самурай с мечом.
— Жизнь человека легче пуха,— подтвердил старичок в очках.
А третий долго щурился и улыбался, прежде чем произнес с чувством:
— Надо обязательно выполнить свой долг. Банзай!
Господин Ямасита? Ну, конечно же, он. Правда, сильно сдал — поблек, сгорбился.
Потом я слышал, как они со всей строгостью выговаривали солдату за то, что он не осчастливил мой лоб повязкой смертника. И не запечатал в надлежащий конверт клок моих волос. И не отправил тот конверт моей любимой женщине, чтобы она сохранила память о герое на века.
Солдат не оправдывался. Он мужественно признал свои грубые ошибки и обещал исправиться. Самурай произнес фразу из устава:
— Живыми в позорный плен не сдаваться! Банзай!
И они ушли.

VII

Я опять боролся с железной петлей. От этого занятия меня оторвал лишь стук движка. Старички-инспекторы хотят так просто уйти?
Я прильнул к пулемету. Луна как назло еще не взошла, и крыша из звезд повисла над чернотой океана. Только у рифов слабо светились буруны...
Но вот из тьмы медленно выплыли ходовые огни яхты. Чудное видение! Я впечатал треугольник мушки в зеленую яркую точку и плавно нажал на спуск.
Меня тряхнуло отдачей, разноцветные линии трассеров переплелись — неряшливый огонь! И все же груда крашеных досок и просмоленной парусины — там внизу— вспыхнула буйным костром...
Я стреляю и стреляю. И снова яростный восторг раздирает мою душу. Смерть монстрам! Я делаю свое настоящее дело, к которому шел всю жизнь!..
Отсветы пламени выхватывают из ночи скалы и прошлогодние былинки у амбоазуры, попадают и внутрь дота. Чувствую необыкновенный прилив сил и набрасываюсь на рым, выдираю его с оглушительным скрежетом и валюсь на стреляные гильзы. Легким не хватает воздуха, из носа хлынула кровь. Я ищу в себе силы и не нахожу, все забрал проклятый рым. Но я же победил!
Отталкиваясь ногами от стен и станка, буквально выбрасываю свое тело из бетонной могилы.
Подальше от дота! Быстрей! Я полз к скалам. Знал, что сейчас будет. Солдат пошлет движущееся минное поле на дот.
Два человека в старых солдатских куртках спешили по тропе. Они спотыкались, хватались руками за камни, боясь упасть. Уже наступило утро, моросил теплый весенний дождь, которому должно радоваться все живое. Но он мешает и мне, и этим двоим. Мы уже из другого мира?..
Их лбы стянуты повязками смертников — грязно-белыми лентами с пауками иероглифов. На их костлявых плечах висят лямки брезентовых сумок. В каждой сумке— заводской брикет взрывчатки в сорок килограммов. Совершенно непосильный груз для Хиямы и даже для Сяо Ли. Но они тащат сумки на себе, опровергая то многое, что было сказано и написано о человеческих возможностях. Они дышат с хрипом и свистом, хватая воздух ртом. И стоны — скорей отмучиться, скорей выполнить свой долг...
— Хияма! — кричу со скалы.— Сяо Ли! Остановитесь! Дот пуст! Там нет никаких врагов! Это я стрелял!
— Ненавижу... Всех ненавижу! — рвется с хрипом из раздернутого рта Хиямы.
— Амитофо! — рыдает Сяо Ли.
— Дот пуст! — ору я, сползая со скалы, чтобы догнать, убедить.
Они продолжали бег, словно не слыша моих воплей.
Взметнулся оранжевый сполох двойного взрыва. Полетели куски бетона и металла. Кровавые лохмотья...

VIII

Мелкий, но густой дождь размыл очертания сопки и дальних рифов, напрочь закрыл горизонт. Я греюсь в его ласковых парных струях. Ползу по галечной полосе. Начался отлив, и я, забыв обо всем, с жадностью хватаю шустрых чилимчиков и мелких крабов, пожираю их живьем. А вот и целый куст буро-зеленых водорослей, вырванный штормами из подводных зарослей. Жую соленую траву, глотаю через силу. Желудок ноет от боли.
Стаскиваю в кучу обугленные доски и бимсы — все, что осталось от яхты. Вот бы наткнуться на спасательный плот! Их было два на яхте. И на каждом — по герметичному контейнеру с пищей, водой. На таком плоту можно было бы смело пускаться в плавание. До наезженной морской дороги отсюда миль двести-двести пятьдесят. Лишь бы добраться до тех вод, а там обязательно встретится какое-нибудь судно. И придут на высоту 735 нормальные люди двадцатого просвещенного века и спеленают монстра. Я-то не могу с ним справиться. При одной мысли о нем меня начинает колотить...
Я не нашел ни плотов, ни контейнеров. Сгорели, наверное, вместе со старьем, из которого было слеплено суденышко. Но зато я увидел двух мокрых монстриков, засевших на рифе. Господин Ямасита и самурай. Третий, как выяснилось позже, утонул.
Мы поглядывали друг на друга и молчали. Наконец самурай не выдержал:
— Ты покинул боевой пост?!
Я кивнул.
— Трус! Изменник! Отвечай, кто стрелял в нас?
— Неужели не догадались? Я стрелял.
— Зарублю! — завопил самурай и вытащил из ножен сверкающий клинок. Господин Ямасита поддерживал ножны.
— Как же зарубите, когда вы там, а я здесь?
Старый самурай отважно свалился в воду и ринулся к берегу — где вплавь, где пешком по обнажившимся мелям и каменным лысинам. Мне бы бежать во весь дух, но я держался за ноющий живот.
Старичок тем временем вылез из воды, очень усталый и разгневанный. На его ордене висела плеть морской капусты. Я попытался вызвать в нем человеческие чувства, но моим импульсам по-видимому, сильно мешало урчание в желудке. Так или иначе, старичок пошел на меня, увязая по щиколотку в мелкой гальке и жутко размахивая мечом. И еще издавал какие-то вопли, от которых стыла кровь в жилах.
Пришлось обороняться. Мне удалось отмахнуть первый удар своей цепью. Звон пошел по острову! Будто по наковальне со всего размаха стукнули молотком. Затем отразил второй и третий удары...
Но вот мы оба выдохлись и опустились на валуны друг против друга. Дождь стегал по нашим разгоряченным лицам.
— Вы взяты в плен, господин самурай,— сказал я, немного отдышавшись.— Сдайте оружие,
— Зарублю,— прошептал он.
— Сопротивление бессмысленно. У вас слабые ноги.
— Зарублю...
— Вот смотрите, я сейчас встану, а вы нет.
Я заставил себя подняться. Он же не сделал и попытки. Он загнанно дышал, прикрыв толстыми веками глаза. Я подошел к нему.
— Ваш меч, господин пленный.
Морщины его лица дернулись, мешки под глазами побагровели, как при удушье. Пьяными движениями он протянул меч рукояткой вперед. И с неожиданно громким хаканьем вонзил клинок себе в живот. Повалился на выскобленную волнами гальку, марая ее кровью.
— Ради чего?! — закричал я.— Ради чего все вы умираете?!

IX

Господин Ямасита мелко дрожал, обнимал себя руками. И в то же время кланялся и что-то лопотал в свое оправдание, боязливо поглядывая на меня.
— Этот остров в сорок четвертом или в сорок пятом сильно штурмовали враги...— Дрожащий монстрик пытался улыбаться.— Большая война была.
Он говорит и говорит, радуясь тому, что я его слушаю. Перед моими глазами возникает картина: вот солдату седьмого года службы, крепкому и закаленному, повязывают на лоб тряпицу с иероглифами. Запечатывают в конверт клок волос с его головы... Неужели кто- то хранит это? клок?
А вот и строгое лицо офицера, такие же строгие лица солдат с налобными повязками смертников. Каждому — по ритуальной чашечке сакэ. Торжественные слова офицера: «Идите и умрите!»
Его приковали в пулеметном доте. Фельдфебель, проверявший качество клепки, отдал честь в поклоне.
«Эта сопка твоя навеки, умри, защищая ее. Банзай!»
Неравный бой, грохот взрывов, мешанина огня и металла... И когда грянула тишина, смертник вылез из разбитого дота, волоча за собой цепи. И ужаснулся, что жив, что не выполнил свой долг, который тяжелее горы... И начал восстанавливать оборону. Время остановилось...
— Но вы-то знали, что он сумасшедший? Господин Ямасита! Вы знали, что он сошел с ума в этом доте?
Старичок испуганно моргает.
— Он не сумасшедший... Он хороший солдат. О таких солдатах мечтают везде... во всех армиях... Это большое богатство. Я сразу понял, как только увидел... Я попал на остров случайно... во время шторма... Увидел: кто-то проволоку натянул, пулеметные гнезда сделал. Потом увидел его и понял: богатство. Его надо беречь. Обязательно пригодится. Надо, чтобы скорее пригодился, пока не умер...
Дряхлое личико начинает светиться радостью. Страхи пропали, и дрожь как рукой сняло. Он помогает мне сбивать цепи с рук и ног. Самурайский меч вместо зубила—легко срубает стальные заклепки. Старичок радуется больше меня свалившимся цепям. Но я не терплю его восторгов.
— Сколько людей вы привезли и оставили здесь, господин Ямасита, за все годы?
— Не помню,— смущенно улыбается он.— Думаете, мне за это что-нибудь будет? Мне же осталось жить немного, ничего со мной не сделают.
— Каждый год привозили?
— Зачем каждый? Одни очень долго жили, хорошо работали, другие... Один раз женщину привез, родственницу. Но старому солдату женщину не надо. Он думал только об обороне.
— Он заставил ее работать?
— Она хорошо работала. Прожила дольше всех...
— Я видел следы детских ног. Вы привозили и детей?
— Школьников.— Он испуганно моргает.— Они должны были на экскурсию...
— И никто из них не вернулся?
Господин Ямасита подавленно молчит. Его снова пробивает дрожь. Я смотрю на это чудовище, пытаюсь проникнуть в его испуганный мозг. Он интуитивно сопротивляется. Может, поэтому я не могу понять, в чем суть души монстра. Этот старик для меня загадка! Я не знаю, на чем именно он помешан... Я в недоумении и даже в отчаянии. Неужели оборона высоты 735 убила во мне монстролога?
С удобной позиции в скалах я наблюдаю за сумасшедшим солдатом. Он с полной выкладкой: вещмешок, шанцевый инструмент, противогаз, котелок, оружие... Каска влажно блестит в неярком свете дождливого дня, шинель намокла и сочится грязью. Солдат пробирается по берегу, то и дело встает на колено, разглядывает следы.
— Господин солдат седьмого года службы! — кричу я.— Кого ищете?
Он с грохотом амуниции падает за ближайший камень, слышится лязг затвора.
— Предатель! Ты покинул боевой пост!
— Здесь находится господин военный инспектор Ямасита! Он хочет вам что-то сказать!
Я подтолкнул в бок старого монстра. Он встал и замахал руками:
— Не стрелять! Разрядить оружие! Вынуть патрон из патронника!
— Ближе к делу,— сказал я.
— Война закончилась! — тоскливо выкрикнул Ямасита.— Совсем закончилась! Император Великой Японии объявил капитуляцию и приказал доблестным японским воинам сложить оружие!
Он посмотрел на меня.
— Что еще крикнуть?
— Ну, что непобедимая Квантунская армия взята в плен,— подсказал я.— И что она не дотянула до Уральских гор каких-то восемь-девять тысяч километров.
Господин Ямасита добросовестно продублировал мои слова.
— И еще скажите: непобедимый императорский флот ушел на дно.
— Не весь ушел! — запротестовал господин Ямасита.
Солдат примолк. Я вытащил Ямаситу из укрытия, и мы направились к винтовке, торчащей из-за камня.
— Ты не хочешь подчиниться императору? — говорю я солдату.— Не хочешь подчиниться господину военному инспектору? Ты бунтарь и мятежник! Ты очень опас-ный антияпонский элемент!
— Я не бунтарь... не мятежник... не элемент...— шепчут пересохшие губы.— Я солдат седьмого года службы.
Пристально смотрю ему в глаза. Только что это был монстр, полный сил и необузданной военной ярости, те-перь же это грузный косматый старик, неспособный ни на что. Как в старом армейском анекдоте: вышел в отставку, снял ремни — и рассыпался в прах...
Старичок вырвался из моих рук и бросился прочь с завидной прытью.
Спрятавшись за скалой, завизжал истерическим фальцетом:
— Война не закончилась! Это все вранье!
Старичок устал кричать и спустился со скалы, поднял руки вверх. Он в смятении, ничего не может понять и трясется, как комнатная собачонка на людной улице.
— Сдаюсь... Я пошутил... Война давно закончилась...
Теперь он раскрыт передо мной, как книга. Я читаю в его смутном ссохшемся мозге низменные желания. Он врос в жизнь множеством цепких корешков и сосет ее, как может. Он научен сосать отовсюду. Это не монстр, Эго обыкновенный смертный и раб по натуре.

Послы Млечного пути / Сост.: В. Новопрудский/ — Т.: Ёш гвардия, 1990.— (Фантастика Узбекистана).

• Назад
• Вперёд