Николай Ильин. В Сезон больших бабочек (рассказ)

Николай Ильин родился 22 мая 1950 г. в Златоусте. В 1972 г. окончил филологический факультет Ташкентского Государственного университета. Более двадцати лет преподавал русскую литературу в Узбекском Республиканском педагогическом институте русского языка и литературы (Государственном Университете мировых языков). Кандидат педагогических наук, доцент, автор более 50 научных публикаций по проблемам истории русской литературы и методики ее преподавания. С 1997 г. – редактор отдела научно-методического журнала «Преподавание языка и литературы». В 2006–2007 гг. – заведующий отделом поэзии журнала «Звезда Востока». Стихотворения публиковались в журналах «Звезда Востока», «Восток свыше», альманахе «Малый шелковый путь» (Узбекистан), «Провинциальном альманахе» (Латвия). Участник 3-го, 4-го, 5-го и 6-го Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2003, 2005, 2006, 2008). Книги стихов «Первая тетрадь» (2004), «По клавишам души» (2005), «На кочевьях времен» (2006), «Караван веков» (2008). Живет в Ташкенте.

В СЕЗОН БОЛЬШИХ БАБОЧЕК

Фантастический рассказ

«Ба!»
(Еврипид)

Я люблю по вечерам, когда улица уже стихнет, сидеть на подоконнике и смот­реть в распахнутое окно. От него тянет свежестью, и свет уличного фонаря странно теряется в листьях деревьев, и сами листья будто становятся зелеными бликами, как если бы их погрузили в прозрачную воду. В такие вечера со мной часто случаются необычные вещи: странные гости прилетают ко мне в окно и, если я не очень занят, проводят со мною часы интересных бесед, углубляя мои познания и расширяя мой кругозор.
Сегодня как раз такой вечер, когда я вправе ждать нового гостя, но его нет и нет, и мне не остается ничего другого, как только вспоминать о всех прежних.
Однажды залетел ко мне сказочный Эльф. Он прилетел на прозрачных, как у стрекозы, крылышках, и в довольно картинной позе торжественно застыл в проеме окна. Эльф был очень хрупкий и маленький, но такой важный и гордый, как если бы это он изобрел Ганса Христиана Андерсена. Посидев с таким видом некоторое время и видя, что я не обращаю на него особенного внимания, Эльф сначала будто обиделся и насупился, но затем быстро переменился, сделался как-то дружелюбней и проще и заговорил очень мягко:
– Я пролетал мимо и решил заглянуть в твое окно. Молчать неинтересно. Надо как-то начать разговор. Расскажи мне, пожалуйста, как тебя зовут и чем ты занимаешься?
– Сначала скажи: «Здравствуй!». Зовут меня так-то (я назвался). У меня есть работа в редакции, но кроме того я люблю старинную музыку и романтическую поэ­зию.
– Понятно, – сказал он. – И это очень хорошо. Есть шанс поговорить о чем-нибудь интересном и понять друг друга. А скажи, сказки ты любишь?
– Нет, сказки я не очень люблю.
Это, казалось, огорчило его:
– Жаль, что ты не любишь сказок. Я-то из сказки. У меня ведь нет к тебе какого-то дела, я пришел просто так, – поговорить, посидеть...
– Сиди, сиди сколько хочешь.
– Спасибо. Но мы ведь не можем просто сидеть и молчать. Давай поговорим о чем-нибудь. Хочешь, я расскажу тебе какую-нибудь историю или сказку, например, про меня?
– Не надо. Ты же знаешь, что я не люблю сказок.
– Тогда зачем же я прилетел?
– Не знаю. Должно быть, тебе просто захотелось поиграть со мной во что-нибудь романтичное, вот я и понадобился.
– Нет, нет – тут какое-то недоразумение: с чего мне было сюда лететь, если тебе ничего не нужно, если ты даже не любишь сказок? – заметил он раздраженно.
– Ничего не поделаешь, так уж оно есть… (Теперь я тоже не знал, как продолжать разговор).
– Что ж, я полечу к себе, пожалуй, – сказал он нерешительно, словно надеялся, что его остановят.
– Ну лети, лети. Залетай еще.
– Спасибо. Как-нибудь залечу.
Я не хотел, чтобы он залетал еще, но сказать об этом было неловко. Впрочем, он понял.
Эльф взмахнул своими прозрачными крылышками и исчез. А я отошел от окна и задумался. К счастью, неприятного осадка в душе не было.

* * *

Как-то осенним вечером разыгралась гроза, и я долго сидел у окна, пока озноб не заставил меня отойти. Вдруг тяжелая синяя птица подлетела к окну и грузно опустилась на мой подоконник. Я сразу узнал Птицу Счастья. Об этом говорил и синий цвет ее перьев с золотыми прожилками, и какое-то подобие короны на голове, и вообще я несомненно где-то уже ее видел, хотя, конечно, знакомы мы не были. Сидя за письменным столом, я внимательно разглядывал гостью, стоящую в створе окна, не зная, с чего начать разговор.
– Ну, здравствуй, – сказала птица. – Что ж ты меня не приветствуешь?
– Здравствуй, – ответил я.
Голос у нее был нормальный, птичий, но я ждал чего-то особенного, а этот был просто птичий. К тому же, она была грузновата. Это несколько занижало впечатление. Мы молча смотрели друг на друга.
– Может быть, я некстати? – спросила птица.
– О нет! – как же – некстати? Очень даже кстати.
Птица недоверчиво посмотрела на меня, но ничего не ответила. Мне стало неловко.
– Тяжело, наверно, летать с мокрыми крыльями? – наконец, нашелся я. Она усмехнулась и ответила:
– Да, в дождь нелегко.
Разговор явно не клеился. Видимо, она ждала от меня чего-то совершенно другого. Но я никак не мог ничего придумать:
– Ты из-за синя моря? – выдавил я совсем уж нелепо.
– Да, из-за синего, – ответила птица.
– Подожди минутку, сейчас я кое-что принесу, – крикнул я и выбежал в соседнюю комнату. Я хотел достать полотенце и что-нибудь согревающее. Я решил, что вишневая наливка, которую сделала моя мама, как раз подошла бы к такому случаю.
Но когда я вернулся с бутылкой и рюмочками, Птицы Счастья в окне уже не было. Только на влажном подоконнике остались следы ее лапок. Я постоял немного в задумчивости, а потом, вынув тряпку, вытер следы крылатой гостьи. Затем налил себе стаканчик наливки и выпил его сам: «На счастье!» – сказал я себе.

* * *

Подчас со мною случались такие истории, что я даже не вправе настаивать на их подлинности, хотя это вовсе не выдумка. Но как настаивать, если все равно никто не поверит?
Однажды мне встретились два фараона египетских, то есть не сами фараоны, а как бы их ожившие мумии. Оба в очень хорошем состоянии. Одного звали Рамсес II, а второго – Аменхотеп, не помню только, который именно. Это было вечером, недалеко от моего дома на заброшенной стройке, куда я забрел совершенно случайно.
Ни я, ни фараоны встрече не удивились. Мы разговорились, и я пригласил их к себе. Хотя это и были знаменитые на весь мир фараоны, но в их обращении не чувствовалось ничего заносчивого. Оба неплохо говорили по-русски с легким древнеегипетским акцентом. Интересно, что английского языка мои гости не знали совершенно, и даже не слыхали о таком. Должно быть, влияние Соединенных Штатов в том регионе тогда еще не было столь значительным.
Мы разместились за чаем у моего стола. Фараоны были у нас недавно, и все их живо интересовало. Они расспрашивали меня о чае, интересовались книгами, особенно по Арабской Республике Египет, задавали массу вопросов по истории и современной жизни. Я тоже старался не ударить в грязь лицом и припоминал все, что мне довелось читать и слышать о Древнем Египте. Я спросил, как это вышло, что такой замечательный народ, такая великая цивилизация, не знала, как говорят и пишут, колеса` – и люди тащили каменные блоки на строительство пирамид на санях с полозьями (да еще поливая салазки водой, чтобы они не загорелись от трения).
«Как это – не было колеса?! – удивились фараоны. – Вы не могли их не видеть на фресках с изображением боевых колесниц». «У меня у самого как раз была такая, – воскликнул Рамсес II. – Я на ней гонял по пустыне со скоростью до тридцати пяти тысяч локтей в час. А что до каменных плит, то сами попробуйте везти их по песку на колесах – что получится? – увязните! Шин-то у нас еще не было».
Далее я узнал, что знаменитую красавицу Нефертити звали на самом деле «Нэфрэт», и это означало «Прекрасная пришла». «Но это было уже после меня», – пояснил Аменхотеп.
Потом я вспомнил еще о претензиях японского проповедника «души истины» Сёко Асахары на то, что будто бы именно он в прежнем жизневоплощении был зодчим фараона Джосера, создателем знаменитой многоступенчатой пирамиды, и спросил моих гостей, что они об этом думают. Но фараоны только пожали плечами: «Мы у нас в Древнем Египте никогда ни про какого Сёку не слышали».
Я рассказал им, что у нас очень ценится культурное наследие Древнего Египта, что у нас даже есть опера, написанная на «древнеегипетский сюжет» – «Аида» композитора Верди.
– Мы как раз ходили на днях в ваш оперный театр и посмотрели ее, – сказали фараоны. – Очень хорошая музыка. Особенно марш из второго действия. У нас трубы так громко и слаженно не звучали (правда, здесь может быть эффект закрытого помещения). Пляски на могиле тоже хороши. И еще то место, где хор и жрецы кричат: «Мщенье!». Но в походном марше слова явно не продуманы. Как это: «Ты поведешь могучие войска к берегам свяще-е-нного Нила»? – А сами уже стоят на этом берегу. Куда же вести войска? Неувязка какая-то. Ну и в целом, конечно, содержание оперы очень далеко от реальности.
– В каком отношении?
– Ну что этот Радамес так носится с какой-то рабыней? Неправдоподобно.
– Не верю! – воскликнул Рамсес II, очевидно вспомнив фразу Станиславского.
– Но она все-таки дочь эфиопского царя.
– Да, того волосатого …как его? Амонасро? (Тьфу, и не выговоришь). Ну не важно – все равно рабыня! Так что ж этот Радамес, близкий к трону человек, полководец, не может просто так овладеть рабыней?
– Но он же любви ее хотел, а не просто так.
– Так овладей ею: забеременеет – полюбит, куда денется? Ну, подари ей что-нибудь, если уж так нравится.
– Как-то грубовато выходит.
– А вы серьезно полагаете, что представитель вашей цивилизации поступил бы по-иному?
– Не верю, – повторил Аменхотеп вслед за своим соратником. – Есть все-таки вечные ценности.
Я понял, что с типологической общностью культур не все так просто, и поспешил сменить тему.
– А как насчет костюмов и декораций?
– Очень ярко, оригинально, но тоже не слишком правдоподобно. Все женщины укутаны, словно у нас в Египте лютый холод («собачий», как вы говорите) или пришли талибы. Ну, и главная жрица – такая толстая, а голос, как у сиамской кошки.
Я закурил, и Рамсес II тоже решил попробовать. Я знаю, что сразу трудно понять вкус курения, но им обоим очень понравилось, и они даже попросили у меня пачку сигарет:
– Нам нравятся ваши воскурения, – сказали они.
Мы просидели почти до ночи, беседуя о том о сем. Наконец, гости мои стали прощаться, и я пошел проводить их до выхода из подъезда. Здесь они расстались со мной и попросили не провожать их дальше, мотивируя это тем, что им «необходимо исчезнуть». Мне было, конечно, неудобно их спрашивать, как они ожили и попали сюда: есть вопросы, которые неловко задавать сразу при первой встрече. Я высказал им слова искренней благодарности за проведенный вечер, за увлекательную беседу, и удивился их эрудированности и воспитанности.
– Что ж вы хотите, такие времена, надо перестраиваться.
Мы простились почти по-дружески, и я вернулся назад в мою комнату. Там я закурил сигарету и, высунувшись в окно, стал рассматривать зеленые листья. Воздух был теплый и ласковый. Это было в начале лета, в сезон больших бабочек, залетающих в окна.

* * *

Уже в самый обычный вечер ко мне «залетел» мой приятель Володя и, пока я был на кухне и заваривал чай, бесцеремонно просмотрел мои записи.
– Что ты тут такое снова насочинял? – спросил он.
– Это не для тебя, оставь.
– Что же поделаешь – я ведь уже прочел.
– Ну, и что скажешь?
– Да ничего. Только с такими гостями можно было бы поинтересней провести время.
– Пей лучше чай, – посоветовал я и убрал листы со стола.

• Назад
• Вперёд