Ариадна Васильева. Две поездки в ноябре (рассказ)

В новые времена мы зачастили на Акбулак, но однажды поездка сорвалась. Весна выдалась дождливая, в горах сходили оползни и сели, нашу дорогу где смыло в реку, где завалило камнями и глиной. Два года пришлось ждать, пока ее расчистят и проведут заново, врезаясь бульдозером в израненные склоны, два лета проводить в Бричмулле на берегу Чарвака.
Но вот наступила ташкентская золотая осень, и до нас стали доходить благоприятные вести о состоянии дороги на Акбулак. В середине октября позвонил Саидберды и сказал, что на кордон можно ехать.
Мы дружно посовещались и решили во что бы то ни стало ехать, не дожидаясь дождей и перемены погоды. Собрали инвентарь, загрузили автомобиль и двадцать седьмого октября покатили в горы.
Это была не первая наша осенняя поездка. Однажды в далеком восемьдесят третьем году удачно выпали свободные дни на ноябрьские праздники.
Поехали на двух машинах, мы и Скворцовы.
В тот год Скворцовы обзавелись «новым» «Запорожцем», сверкавшим всеми оттенками яичного желтка, но Вадим воздержался и не стал называть машину «Антилопой-Гну», боялся прослыть эпигоном.
Выехали рано утром, хоть погода не предвещала ничего хорошего. Небо хмурилось, изредка сеялся мелкий дождик, взрослые даже хотели отменить поездку, но девчонки дружно заорали «не-е-ет!», и мы рискнули.
Перед подъемом на Чарвак остановились посовещаться. Небо приобрело угрожающий свинцовый оттенок, мы долго с сомнением вглядывались в нависшие тучи, но все же решили не отступать. И не прогадали! После перевала небо над водохранилищем очистилось, стало проглядывать солнце, все воспрянули духом и довольно скоро оказались перед подъемом на Пальтау.

Пустить нас во флигель Алик не имел права. В те годы геологические хоромы были еще ухоженные, как говорится, при хозяине. После долгих уговоров он открыл тесную прихожую. Мы расстелили на полу матрасы, в головах сложили недельный запас провианта, места хватило только-только, чтобы плотно улечься на манер сардинок в консервной банке, но зато была крыша над головой и относительное тепло по ночам.
Один за другим потекли чудесные осенние дни. Неяркое солнце тихо млело за вереницами перистых облаков. По утрам, дождавшись позднего рассвета, мы гуськом шли по тропинке на откосе (это потом там проложили бетонную лестницу) к Саргардону. Обломив у берега тонкие пластинки льда, умывались над мелководьем. Руки становились красные, как лапки у гуся, лицо начинало гореть.
После завтрака уходили в поход в сопровождении огромной собаки Хасана Терентьевича. У пса, по местному обычаю, «для злости» были обрезаны уши и хвост, что его, конечно, не красило, но трудно было придумать более добродушную и покладистую зверюгу, чем этот вечно голодный, смиренный Дружок.
С деревьев на старую, пожухлую траву медленно падали пожелтелые, блеклые листья. И сама осень в горах была неяркой, застенчивой. Нет, на кордоне пламенели багрянцем заросли вишняка, алели виноградные листья, сквозь них виднелись на лозах так и не вызревшие мелкие кисточки кишмиша, но на всем остальном пространстве ущелья яркого цвета не было. Лишь арчовники, освеженные первыми осенними дождиками, зеленели и важно шевелили мохнатыми ветвями. Вера назвала эту осень серебряной, и с нею немедленно согласились.
Шли по дороге, а затем по тропе к водопаду «Слезки». Там девочки подставляли под сияющую хрусталем капель смеющиеся мордашки, пытались напиться, потом отскакивали в сторону с мокрыми щеками, весело хохотали. Их заставляли вытереться чьим-то носовым платком и просили не подходить так близко к воде, чтобы не промочить ноги. В полдень находили уютное место где-нибудь на припеке, располагались на отдых, съедали принесенные с собой бутерброды и разогретую на костерке тушенку. Дружок терпеливо ждал, едва заметно подрагивая от нетерпения ляжками. Получив порцию хлеба, смоченного в ароматном мясном соке, вежливо отходил в сторону, ложился в сухую траву и, не торопясь, съедал все до крошки.
В легких сумерках возвращались на кордон, готовили на очаге ужин, потом зажигали висевшую над столом во дворе керосиновую лампу, отчего пространство мгновенно сужалось, горы переставали быть видимыми, а наши лица в этом освещении начинали казаться удивительным образом помолодевшими, хоть и лет нам в ту пору, если хорошенько вдуматься, было совсем немного.

Но я собиралась рассказать о последней осенней поездке на Акбулак.
Мы ехали и восхищались новой дорогой. Она стала шире, не так страшно было смотреть вниз, на Чаткал, по-осеннему мирный. Он тихо нес вдаль изумрудные воды, медленно кружил в водоворотах нападавшие желтые листья. Уже предвкушалась встреча с любимыми местами, уже мы начали ждать, когда появится вдали Большой шлем, как вдруг, на подступах к Караарче буквально на ровном месте машина стала дергаться и остановилась.
На Большую поляну прибыли в пятом часу вечера. Следовало быстро, до темноты, разгрузить машину и успеть раскинуть палатки. Вещи сбрасывали как попало.
Темнело быстро, как это бывает в горах. Все торопились, со всех сторон несся стук забиваемых в землю колышков; у кого-то порвалась веревка; кто-то искал и не находил среди инвентаря саперную лопатку.
Наконец оборудовали ночлег, сложили на скорую руку очаг, развели огонь и поставили на камни казан с заранее приготовленной едой. Вскоре по всей округе разлился аромат осенних, ярко-алых фаршированных перцев. Поужинали, остатки убрали в багажник, посидели у костра…
Проснулись, когда рассвело, и над горами зарозовел восток. Как ни странно, мы хорошо выспались, дружно побежали умываться, а потом приготовили завтрак. Без суеты, потому что торопиться было некуда – целый день впереди. Кирилл открыл капот и погрузился в работу по выявлению причин поломки. Вдали послышался рокот могучего двигателя, и вскоре возле нас остановился грузовик. В кабине сидел Алик, в кузове – Ирали и еще какие-то знакомые и незнакомые люди. Все восторженно приветствовали нас.
После недолгого совещания Кирилла Владимировича уговорили прицепить «Москвич» на буксир и таким образом доставить на кордон в целости и сохранности. Кирилл сопротивлялся, уверял, что поломка несерьезная, что он уже знает, в чем там причина, и мы благополучно доберемся сами, но его никто не хотел слушать. Мы неслись под сенью прибрежного леса, по команде пригибали головы под вытянутыми над дорогой ветками, и душа моя наслаждалась сумасшедшей и совершенно безопасной ездой.
Но вот мой взор упал на идущую следом машину. Было совершенно ясно, что Кириллу Владимировичу далеко не так хорошо, как всем остальным. Мотаясь, как консервная банка, привязанная к хвосту собаки, наш несчастный автомобиль мчался не разбирая дороги. Кирилл что-то кричал, сигналил, но ни голоса, ни сигнала никто не слышал.
Но все плохое, как и хорошее, когда-нибудь кончается. Через полчаса мы сидели у стола во дворе, а грузовик умчался дальше, за сеном в верховья Саргардона. Кирилл никак не мог прийти в себя после поездки на коротком поводке, вздыхал, мотал головой, вскакивал и уже в который раз бежал разглядывать вмятину на днище автомобиля.

Палатку ставить не стали, по ночам было холодно. Бесхозный флигель окончательно пришел в упадок. Мы вычистили большую комнату, закрыли фанерой выбитое окно, другое затянули пленкой, поставили по углам имевшиеся в изобилии железные кровати, но главное, здесь находилась печка-буржуйка с заржавленным рукавом трубы, и печку можно было топить.
На середину комнаты выдвинули старый колченогий стол, застелили пестрой ситцевой тряпочкой, а на середину его Наташа торжественно водрузила привезенный бронзовый канделябр с четырьмя белыми свечками. Дома было много споров, когда я предложила взять его с собой, надо мной смеялись и говорили, что в горах не хватает лишь бронзовых канделябров, но теперь все признали мою правоту. Кирилл ходил вокруг стола и никак не мог успокоиться:
– А вы знаете, хорошо.
Долгими осенними вечерами при свечах резались вчетвером в подкидного дурака, и пятилетний Сережка, быстро усвоивший правила игры, довольно часто кого-нибудь из нас обыгрывал. В печке пылал огонь, уютно посвистывал старенький, покрытый бархатной сажей чайник, с улицы к мутному окошку прижималась тьма. Стоило выйти на разбитое, с проваленными досками крыльцо, становилось видно необъятное небо с ясными, словно умытыми, неестественно крупными звездами.
В первое время, кроме нас с Аликом и Хасаном Терентьевичем, на кордоне никого не было. Позже появился народ. У Хасана поселилась молодая пара, смутно знакомая по прежним годам, а еще через день появились две женщины, мать и дочь. Они доехали бричмуллинским автобусом до развилки, а оставшиеся восемнадцать километров протопали налегке пешком.
Дочь, девушка лет двадцати, вела себя тихо и скромно и почему-то все время смотрела в сторону, отвернувшись от восторженной мамаши. Зато Евгения Аристарховна (вот ведь помню!) разливалась соловьем.
– Боже мой! Горы! Нет, вы посмотрите, какая красота! Какие краски! Вон молодая травка пробилась – это же изумруд! Чистый изумруд! А это что за деревья? Неужели обыкновенная вишня? Смотрите, листва горит! Форменным образом горит! «В багрец и золото одетые леса»! Помните? Нет, но все-таки – горы! Горы неповторимы! Величавые! Мощные! А воздух! Боже мой, какой воздух! Красота… Воздух… Чакры… Чакры… Шамбала…
Надо сказать, у акбулакского братства не было привычки восторгаться горами вслух. В проявлениях чувств мы старались быть сдержанными. Да, я вижу, вижу все, что меня окружает, но и остальные тоже видят. А раз видят, зачем говорить. Ведь если бы мы не чувствовали горную красоту, никто бы сюда не ездил. Помню, в нашу первую осеннюю вылазку на двух «Запорожцах», «горбатом» и «новом», в прощальном походе на Тереклисай Вера откинулась спиной в сухую траву, заложила руки за голову и из глубины души исторгла крик:
– Люди, какая же все-таки красота кругом!
– Вот только давайте обойдемся без восторженных воплей, – немедленно отозвался Вадим.
– Почему? – приподнялась на локте Вера. – Еще Достоевский сказал: «Красота и любовь спасут мир».
– Это сказал не Достоевский! Это сказал князь Мышкин, а он – идиот. Да к тому же ни красота, ни любовь в романе никого не спасли: Настасью Филипповну зарезали, а бедный князь окончательно сбрендил.
Вера рассердилась, встала и ушла к реке, а я так и не поняла, всерьез говорил Вадим или по привычке подначивал романтически настроенную жену.

Вскоре выяснилось, что Евгения Аристарховна была последовательной ученицей некоего гуру, принесла с собой в тощей сумке, больше похожей на торбу, брошюру, где было вкратце изложено единственно правильное учение, и стала настойчиво рекомендовать всем не сходя с места, немедленно обратиться в новую веру. Спасение души гарантировалось на двести процентов, а об очищении чакр и ауры даже и говорить не приходилось.
Все полистали брошюру, полюбовались портретом великого учителя. На фотографии был изображен солидный дядя в черной хламиде, с сытой физиономией, при снежно-белой окладистой бороде и длинных, свисающих вниз усах. Книжечку мы вернули, Евгения Аристарховна бережно опустила ее на дно торбы, а вместо нее извлекла странный, невиданный нами доселе предмет. Это был небольшой, размером с блюдце, потемневший бронзовый диск на крученой тесьме, продетой через его середину, – как сразу выяснилось, настоящий тибетский колокольчик. Стоило легонько ударить по нему специальным билом, как раздавался высокий, ясный, долго не умолкавший, очень приятный звук: ди-и-инь!
Но это не все. Евгения Аристарховна сказала, что звук «динь», исторгаемый из колокольчика, не является его (колокольчика) окончательной эманацией, что постигший учение, последовательный адепт, должен научиться извлекать из него звук «ом-м-м-м». Наступит ли тогда конец света или эра всеобщего благоденствия, я уже не помню, помню лишь, что Кирилл Владимирович несказанно удивился.
– Послушайте, Евгения Аристарховна, – возмутился он, – это же совершенно невозможно! Как может ваш колокольчик сказать «ом-м-м», если он говорит «ди-и-инь»? Это же противоречит элементарным законам физики!
– Дались вам законы физики, – лукаво скосила глаза Евгения Аристарховна, – а полная луна у нас на что?
Кирилл Владимирович воздел руки и молча удалился в дом, не желая ничего выяснять. Однако, как стало понятно чуть позже, выяснять было что, но Евгения Аристарховна самое главное оставила почему-то на потом. Уже под вечер мы догадались, что ночевать им негде. Случайно заглянувший на кордон хозяин дальней пасеки Махмуд и пообещал устроить гостей у себя в вагончике.
Наутро Махмуд пришел к нам со своей красавицей дочкой, девочкой лет семи.
– Слушайте, этот женщина совсем сумашечая. Всю ночь туда-сюда по дороге, туда-сюда с каким-то звонком. Только засыпаем, а она – динь, динь, динь!
– Ха, – развеселился Кирилл, – стало быть, звук «ом» извлечь из колокольчика не удалось.
– Так ведь луна не полная, – расхохоталась Наташа, – вот если бы полнолуние – тогда другое дело.
– Тихо ты, – одернула я, – вон они.
Все сделали серьезные лица, тихонько посочувствовали Махмуду, но он ничего не понял, пожал плечами и ушел к Хасану. Делиться впечатлениями.
За завтраком я спросила:
– Евгения Аристарховна, а вы заметили, какая у Махмуда дочь красавица?
– Эта маленькая замарашка? – рассеянно отозвалась та и отпила чай из пиалы, – нет, не обратила внимания.
Ближе к обеду Хасан Терентьевич принес небывалых размеров друзу грибов вешенок. Они были чистые, хрупкие и вкусно пахли, я предложила приготовить жареные грибы с картошкой, но на всех одной друзы было мало. Хасан подумал и сказал, что сходит, принесет еще. Однако с собой, сколько мы ни предлагали помощь, никого не взял, быстро-быстро побежал через двор и исчез за откосом. Алик проводил его понимающим взглядом.
– Я ж говорил, все знает, а ни за что не скажет – где. Вот увидите, он еще больше грибов принесет.
Все кинулись чистить картошку, дождались Хасана Терентьевича, развели в очаге огонь. Обед получился роскошный, даже невиданный по акбулакским меркам. Довольные и сытые, мы сидели во дворе у стола, вспоминали прошлые годы и поначалу не заметили, что мать и дочь начали ссориться.
– Мне надоели твои горы, понимаешь, надоели! – шипела доченька. – Я их ненавижу. Ненавижу! Ненавижу! Ты можешь это понять? Я хочу домой, в Ташкент. У меня завтра курсовая работа, а твои восторги у меня уже вот где сидят, – показывала она на горло.
Мать тихо оправдывалась и уговаривала остаться еще на один день, но дочь была непреклонна. Тогда Евгения Аристарховна стала бегать за Аликом и пытать его, не будет ли сегодня попутной машины до Бричмуллы.
Под вечер машина пришла, но она доверху была нагружена сеном и пассажиров взять не могла. Наши дамочки собрались идти в Бричмуллу пешком.
Надвигался вечер, но они настаивали на своем, несмотря на все запугивания и уговоры. Мало ли что могло случиться ночью в горах, а идти им предстояло больше шести часов. По нашим расчетам выбраться на асфальт они могли не раньше полуночи, ждать рейсовый автобус в такую пору было совершенно бессмысленно.
Все-таки они ушли (и, как потом стало известно, благополучно добрались до Ташкента), ушли, недовольные всем миром и друг другом. Впереди – рассерженная и весьма решительно настроенная дочь, мама сзади, отставая на несколько метров. В последний момент мне показалось, что она на ходу роется в сумке, ищет, находит и достает злополучный, философски настроенный колокольчик.

«Звезда Востока», № 3, 2016

• Назад
• Вперёд