Барот Байкабулов (1937-2006)

Известный узбекский поэт, печатается с 1954 года. Его первый сборник стихотворений был напечатан в 1962 году. Барот Байкабулов является автором более десяти поэм и двух романов в стихах. Роман в стихах «Лучезарный караван» посвящен Великому поэту, основоположнику узбекской классической литературы Алишеру Навои. Каждую главу своего произведения Барот Байкабулов называет песнью, в которой живет Великий поэт. Барот Байкабулов подробно изучивший исторические  хроники и наследие самого Алишера Навои с любовью воссоздает образ Великого поэта и рассказывает  о его жизни, чье имя всегда живет в сердце народа.

ЛУЧЕЗАРНЫЙ КАРАВАН

Вступление.

Цветник, восхищающий нас, - Навои,
Поэзии дивный алмаз – Навои,

Сиянье души, вдохновения сад,
Где яркие строчки лучами горят.

В сад этот цветущий ступил я едва,
Как стали светится, лучиться слова:

Как будто устода я встретил в тот миг,
К нему, как к глазам тутие, я приник.

И вот на поклон мой великий устод
Мне благословение ласково шлет.

И вспыхнул красою невиданной сад,
В глазах все сокровища мира рябят.

Мой разум растерян от их волшебства.
Кружится от ярких картин голова.

Мир целый открыл нам цветник Навои.
Вспоил всех устодов родник Навои.

Взгляни, средь садов озаренных челом
Гуляет Айбек – совершенство во всем.

В огне его сердце, в душе соловьи –
Он вечную славу поет Навои.

Всю ночь мог Уйгун с Навои говорить,
Чтоб утром народу стихи подарить.

Гафур ал Гулям, властелин наших слов,
В любви к Навои черпал силу стихов.

Дав руку поэту Хамид Алимджан
Прославленным стал средь поэтов всех стран.

Айни жемчуга Навои собирал.
Судьбу Саади навсегда с ним связал.

Речь Шарафиддина сиянья полна –
Блеск тайного клада вобрала она.

В краю самаркандском Вахид Абдулло
Следам Навои дарит годы светло.

Тот факел, что поднял для всех Алишер,
По странам планеты проносит Яшен.

Воистину свято Захидов Вахид
Стихи Навои воспевает и чтит.

Устоду поклон Шейхзаде отдает,
Когда он по царству газелей идет.

И сердце поэта – Иззат ал Султан,
Стремясь к совершенству, прочел, как дастан.

Хамид Сулейман красноречьем горит –
Он клад Навои рукописный хранит.

Каюмов Азиз восхищен, изумлен,
«Хамсы» волшебством его взгляд озарен.

Приветливый нравом, устоду он мил,
На счастье поэт его благословил.

Огнем Навои, обжигающим мир,
Горел проницательный Абдулкадыр.

Он энциклопедию знаний хранит,
И, гения славя, сам стал знаменит.

В нем Абулгафур суть сумел отыскать,
Чтоб мудрое слово народу сказать.

О скольких людей Навои приласкал,
Стихом он народ за собою позвал.

Чтоб в жизнь воплотились поэта мечты,
Им создан волшебный мир красоты.

Возник в честь его дивный город в песках, –
Подобно «Хамсе» будет жить он в веках.

И я с юных лет в лад с поэтом пою,
В руке своей держит он руку мою.

Я светом священным его озарен,
Я жизнью священной его восхищен.

Меня Самарканд взял в объятья свои,
Здесь юность когда-то прошла Навои.

И я по следам его ночью и днем
Бродил, опаленный прекрасным огнем.

Огонь заронил Навои в мою грудь,
И благословил Самарканд этот путь:

Фани – от персидского мне он вручил,
От тюркского – мне Навои подарил.

И вот, в сорок лет стал народу я мил,
С лучистым поэтом я жизнь свою слил.

И на мавзолей Навои я, как мог,
Стихи возложил и, как свечи, зажег!


Часть первая

Песнь первая

Рассвет на ресницах Герата горит,
Сквозь шелк проступает лик юной зари.

Внезапно азана пронзительный глас
Небесный портал гулким эхом потряс.

Скорбящий, в сердца заронил он печаль
И с мраком ночным улетучился вдаль.

Глаза протирая, Герат не спеша
Встает, облетевшей листвою шурша.

Мгновенье – и гулом весь город объят,
Сады и проспекты звенят, голосят

Похож на взъерошенный улей базар,
Как пчелы, купцы тащат в лавки товар.

С волненьем дружно учащийся люд
Спешит к медресе – юных знания ждут…

Давно уже в путь снаряжен Алишер,
В раздумье душой погружен Алишер.

А небо нахмурило брови слегка,
Как штопка белеют на нем облака.

Тюльпановой зорькой одет Кухистан,
На солнце, заждавшись, глядит Хорасан.

И сам Алишер глаза не сводит с небес.
Он видит, что мрак с них, растаяв, исчез.

И мнится поэту – один человек
В объятиях тьмы остается на век.

Те мысли печальные душу гнетут,
И в лодке без весел раздумья плывут.

Но молния вдруг распорола печаль –
Зовет его в путь справедливость вдаль.

И лодкой надежды сквозь мрак и туман
Явился глазам Мухаммад-пахлаван.

Мухаммад-пахлаван

Мой друг, ассалям! Как здоровье, мой брат?
Скажи, почему так печален твой взгляд?!

Навои

Увы, одиночество душу порой,
Как пика. Пронзает, мой друг дорогой!

Душа, мавляна, без друзей не живет –
Без друга душа, как без крыльев полет!

Когда от бедняги ушли вы вчера,
Тьма в пасть свою свет забрала до утра.

Не смог ни на миг я сомкнуть своих глаз,
Печаль над душой пятернею взвилась.

Стремясь исцеленье найти для души,
На зорьке газель сочинил я в тиши.

Мухаммад-пахлаван

Ах, как буду рад я услышать ее.
Вы знаете к ним отношенье мое!

Навои

« Имей я крылья, улетел отсюда бы пока крылат.
В полете крылья бы спалил – пешком ушел бы жизни рад.

А мир покину – почему не стать мне другом для Исо? –
От одиночества ведь я крылатой мудростью богат.

Не счесть печалей, что нажил за жизнь я от бесед с людьми,
Хоть сотню жизней им отдай – одну печаль верну назад.

Пусть сотню мук я от врагов и от любимой претерпел,
Нет дела людям до меня – так муки чьи меня смутят?!

Ослепну, разойдусь с людьми. И все же напишу письмо –
В чернильнице из чаши глаз чернила черных глаз блестят.

Душа зовет в долины те, где не бывала и Анко.
Во мне – терпенье Каф-горы в преодолении преград.

Эй Навои, а если шах вниманья мне не уделит,
Великодушие во мне найти напрасно захотят».

А тот, потрясенный, на миг онемел,
Хоть в сердце восторг от газели звенел.

Вот новые гости взошли на порог,
При виде Лутфи слез сдержать он не мог.

С ним Фасихиддин – сам великий устод,
И Ходжа Афзал – друг любимый – идет.

И сердцу они подарили рассвет.
Навстречу друзьям устремился поэт.

В объятья души заключил он сердца,
Клад сердца рассыпал им, как из ларца.

* * *

Поэма Барота Байкабулова «День и Ночь», посвящена Великому поэту и государственному деятелю Захариддину Мухаммаду Бабуру.
Как пишет Азиз Каюмов:
«Деятельность узбекского поэта и ученого Захариддина Мухаммада Бабура (1483 – 1530) многогранна и противоречиво сложена. Она всегда была и будет предметом незатухающих научных споров. Однако все дискутирующие стороны неизменно сходятся в одном – Бабур на редкость одаренная натура, поэт и ученый. Захариддин Мухаммад Бабур родился  в городе Андижане. Он был правителем этой области. Его попытки создать централизованное государство не увенчались успехом. Под военным  натиском Шейбанихана он был вынужден отступить из Маверанахра и Ферганы в Кабул. Далее Бабур обосновался в Индии. Ему не суждено было больше вернуться на родину.
Трогательно-печальная поэзия Бабура является воплощением высокой и чистой любви к Отчизне, страданий разлученного с родиной поэта.  Его известные мемуары «Бабурнаме» представляют научную ценность как универсальный источник сведений о жизни народов Средней Азии, Афганистана и Индии. Именно эти стороны деятельности Бабура тонко подметил Барот Байкабулов и вывел их в центр своей поэмы.
Поэму о Бабуре перевел на русский язык Аркадий Каныкин. Поэтический слог переводчика ясен и плавен. Он созвучен с мелодией оригинала, стихами самого Бабура, которым свойственны простота и глубина содержания.»


Вступление

На андижанских улицах седых
Бабура тень витает надо мною.
Его диван раскрою – каждый стих
Откликнется мне скорбною струною.

Я слышу отзвук войн, борьбы за трон,
Царевича прощальное стенанье,
Когда смотрел в родное небо он,
Готовясь к предстоящему изгнанью.

Когда родной земли в последний раз
Коснулся он горячими губами.
И ясный свет в глазах поэта гас,
Когда в слезах прощался он с друзьями.

И в Андижане в памяти моей
Картина эта оживает снова.
И о событьях отдаленных дней
В душе восходит песенное слово.

Каков до Джамны от Сайхун был путь,
О сокровеннейшем поэта,
О горестях, его терзавших грудь,
Поведает, друзья, поэма эта.


Песнь первая

I

В изгнанье караван едва бредет
Дорогой скорби в темноте кромешной.
Над лоном сумрачных сайхунских вод
Витает плач прощанья безутешный.

Река страдает, мечется, навзрыд
Стеная, извивается в тумане.
Расплавился бы даже и гранит
В клокочущем огне таких страданий.

Луна плывет тоскующим птенцом
В незримой колыбели небосвода.
И караван-баши на окоем
Глядит: скорей бы вспыхнул луч восхода!

И скорбен звезд пульсирующий свет
Над невеселою печальной далью.
И сколько глаз изгнаннику вослед
Глядят невыразимою печалью.

Навеки покидая край родной,
Уходит караван во тьму ночную.
От горести разлуки сам не свой,
Царевич проклинает долю злую.

И с жаром восклицает он: «Веди,
Эй, караванщик, наш отряд скорее!»
Такая боль у юноши в груди,
Что совладать ему не просто с нею.

Сайхун напоминает: «Стой, поэт!
Тебе земля родная клеткой стала.
Но разве меньше самых горьких бед
За долгие века я испытала?

Ты хочешь их узнать? Раскрой тетрадь –
Дневник моей безрадостной судьбины.
А может быть, не стоит уступать
Врагам, тебя изгнавшим на чужбину?

Не поспешил ли ты? Дай им ответ –
И поступи с врагами как с врагами!»
Но этих слов не слушает поэт,
Молчит он, стиснув голову руками.

Останься он – и полыхнет опять
Огонь интриг кровавых и сражений.
Нет, лучше одному ему страдать,
Чем обрекать весь город на мученья.

«Прощай, Сайхун, беда язвит мне грудь, -
Царевич молвил, - свидимся ли снова?
Смогу ли я еще когда-нибудь
Твоей воды отведать родниковой?

Подать кувшин!.. Сладка твоя вода!
Певучи волны, как дутара струны!
Эй, факельщик, иди с огнем сюда!
В последний раз взгляну на лик Сайхена.

Прощай, прощай!» - и горестный поэт
Отъехал, слез горючих не скрывая.
В его глазах померк весь белый свет,
И воцарилась в сердце тьма ночная.

На черном скакуне несчастный сын,
Покинув все – отцовскую могилу,
Сады, хоромы, - по тропе кручин
В безвестное торит маршрут унылый.

И факел, как прощальная звезда,
Бабура, потерявшего корону,
Безжалостно ведет невесть куда
Из-под шатра родного небосклона.

II

Ночь Самарканда…
Тусклый свет луны
Чуть виден в тучах…
В темные одеты
И смутною тревогою полны
Дворец и вековые минареты.

С Афросиаба в сумерках городской
Три всадника глядят настороженно.
Взволнован город и в этот час ночной,
Слышны то клики гневные, то стоны.

То там, то здесь, невидимы во мгле,
Перекликаясь, возникают люди.
И речи гаснут искрами в золе,
Неуловимы, словно капли ртути.

Три всадника в доспехах боевых,
Как три бесстрашных беркута, суровы.
Дай им приказ –
На штурм светил ночных
Они пойти бестрепетно готовы.

Величественный дремлет Гур-Эмир.
Печаль над сном Биби-Ханым курится.
Владыка, в ужас приводивший мир,
Обжав аршин земли, лежит в гробнице.

Не зная, что затеял враг набег,
И чуждый всем земным страстям и бедам,
В сырой земле великий Улугбек
Обрел покой навеки рядом с дедом.

Стенают купала Шах-и-зинда,
Не умолкает сабель звон над ними.
Проклятый Шейбани пришел сюда
С отрядами свирепыми своими.

Гул боя словно похоронный звон,
Звучит для конных.
Думать нестерпимо,
Что может их город покорен.
Нет, отстоять его необходимо!

Но где взять силы?
В пламени боев
Изнемогает, задыхаясь, город.
Защитников – пособником врагов –
Три месяца уже терзает голод.

Во многие дома вошел разлад.
Из-за лепешки вспыхивают склоки.
Отказывает в хлебе брату брат.
Смерть сторожит любого на порге.

Взывают к богу матери: «Детей
Спаси, а нас хоть рви на части!»
Так где же для защиты взять людей,
Чтоб отстоять свой город от напасти?

Донельзя обессиливший отряд
Пока что кенегийские ворота
Удерживает. Но в строю солдат
Все меньше.
Жди печального исхода!

Кусты уже давно обглоданы скотом.
На корм коням идут листва и прутья
Тутовника.
В любой заглянешь дом –
До дна все силы исчерпали люди.

Не может быть, чтоб победило зло!
Необходима скорая подмога!
И всадники вздыхают тяжело,
В кулак зажала их сердца тревога.

Один из них – Бабур.
В двенадцать лет
Надел корону он.
А в девятнадцать,
Сейчас ему бы жить, не зная бед,
Своей порой весенней наслаждаться.

Могуч, отменно скроен, ладно сшит,
Лицом он бел, во взоре ум и пламя.
Чекмень, в который был одет джигит,
Прекрасными сработан мастерами.

На поясе – наследие отца,
Прославленный клинок победоносный.
Бабур молчит.
Черты его лица
В минуту эту затвердели грозно.

Суров на город устремленный взгляд.
Мучительные мысли у поэта:
Что будет, если вдруг не устоят
Они и враг отпразднует победу?!

Конечно, знают недруги о том,
Как достается нынче горожанам,
О том, что беспощадно каждый дом
Проклятый голод захлестнул арканом.

И в правом гневе был поэт готов
Немедленно, пришпорив аргамака,
Один с Афрасиаба на врагов
В отчаянную ринулся атаку!..

На белом скакуне был Каланбек.
Ходжа – воитель смелый и искусный.
Бабура сверстник, гордый человек,
Голодный город озирал он грустно.

На сивом скакуне Канбар Али.
Отважнее бойца, надежней друга
Наверняка найти бы не смогли
Вы, даже если б обошли округу.

Бабур сказал соратникам:
«Друзья,
Изнемогла душа смотреть на беды
Народа. Больше их терпеть нельзя.
У вас прошу нелегкого совета.

Единственное сделать я могу
Для города – скорей его пределы
Оставить».
«Можно ль трон отдать врагу?
Печальное замыслили вы дело».

«Я выходу такому сам не рад.
Но горожан спасти от смерти надо».
Пошлем к Мирзо посланника в Герат.
Пусть он поможет нам прорвать осаду».

«Да, но пока придет на помощь рать,
Безмерные лишенья и невзгоды
Претерпевать и стойко воевать
При этом будет надобно народу.

А в городе уже сейчас едой
И падаль стала.
Но другое страшно
Вдвойне: пусты арыки.
Как с водой
Решать вопрос?
Бессильны мы пред жаждой».

Растерянно молчит Ходжа Калан,
В глазах его кошмарная картина:
Священный попирает Регистан
Свирепой вражьей конницы лавина.

Перенести такое силы нет.
Где выход?
Щелка узкая хотя бы!..
И держат три соратника совет
На сумрачном холме Афросиаба.

…Для Самарканда наступили дни
Безмерных бед, когда под стены града
Надменный и лукавый Шейбани
Привел свои несметные отряды.

Уверовав в счастливый знак судьбы,
Потребовал себе, спесиво хмурясь,
Тимура трон.
Религии столпы
На сторону его перметнулись.

Султан Али, когда узнал о том,
Отдал пришельцу саблю царской власти,
Трусливо порешив, что под крылом
У Шейбани переживет напасти.

Так, бывший устрашеньем полземли,
Трон пешкой стал
В руках врага нечистых.
А никому не нужного Али
Убили втихомолку ночью мглистой.

Тогда улемов городских совет
Призвал Бабура в город осажденный.
Тускнели звезды, розовый рассвет
Затеплился по краю небосклона.

Вступил через ворота Феруза
Царевич в Самарканд с немалой свитой.
И вздрогнули от криков небеса,
От гомона ночная тишь разбита.

Скорей, скорей, пока растерян враг,
Как луч сквозь мглу
Рассветного тумана,
Отряд, в таранный собранный кулак,
Спеша повел Бабур к Тепакургану.

Ночная стража мигом сметена.
Мерцают копья и горят кинжалы.
И вражья кровь, обильна и темна,
Пятнает стены крепостного вала.

Бабур, неустрашим, неукротим,
С победоносной саблей в гуще схватки.
Сник Шейбани, как будто стал больным,
Его душа ушла от страха в пятки.

К нему пробился с саблей нагло
Калан, но Шейбани не принял боя,
Взобрался торопливо на седло
И резвого коня огрел камчою.

Покинув в трудный час свои войска,
Позорно убежал он с поля брани.
Бабур узнал про своего врага,
Что тот обосновался в Туркестане.

Приветствовал ликующий народ
Спасителя воителя Бабура.
И верилось, не будет небосвод
Над городом затянут тучей хмурой.

Но быстро пролетели счастья дни.
И весть пришла, что зализавший раны,
Собравший снова войско Шейбани
Идет на Самарканд из Туркестана.

Вновь застонал от горестей народ.
Правитель юный наравне со всеми
Неслыханных печалей и невзгод
Влачит, страдая всей душою, бремя.

…Остановили всадники коней
В молчанье у дворцового порога.
Все больше угнетает, все сильней
Их неизбежность подчиниться року.

Задумчивый Бабур, не торопясь,
Дворцовые оглядывает залы.
Неповторимо хитроумна вязь,
Что щедро изукрасила порталы.

Прочитывает он в бессчетный раз
Вплетенные в узор слава Корана.
И вспомнил вдруг неизгладимый час
Он первого свидания с желанной.

И как забыть весну в Боги Ором,
Где он услышал вдохновенья зовы,
Где стройно запечатлевал пером
Рожденное в глубинах сердца слово.

Где на глазах преобразился сад
И словно сразу стал красивей вдвое,
Когда Бабур, в глубь сада кинув взгляд,
Красавицу увидел пред собою.

У розового пышного куста
Явилась изумленному поэту
Сама в поре цветенья Красота
В атласном платье радужного цвета.

Как сорок лент, струились по спине
До самых пят, чуть колыхаясь, косы.
И в цветнике, в духмяной тишине,
К ней, словно бы к сестре, тянулись розы.

И потрясенный прошептал поэт:
«Ответьте, пери, кто вы и откуда?
Скажите, сон я вижу или нет?
Сражен я вами, неземное чудо!»

«Наверно, вы смеетесь надо мной.
Но легче покорить страну любую,
Чем овладеть единою душой».
«Войска? Чтоб душу покорить людскую?

Я знаю, что глаза – вот верный ключ
От крепости, которой сердце имя.
Когда глаз поманят – словно луч
Указывает путь к вратам твердыни».

«О, вы непревзойденный мастер слов.
Попробуйте же крепость взять словами.
Да, не бывает розы без шипов,
Умейте не поранится шипами».

«Вы – лучший из цветов, шипы – враги.
Я – садовод, который за цветами
Ухаживает…
Если б цветники
Любви я мог выращивать словами!»

«Любовь?
Не надо говорить о ней.
Вам суждено идти дорогой ратной.
Вот роза.
Что прелестней и нежней?
А знаете, как жизнь ее превратна?»

Ох, как непросто победить в бою,
А сердце покорить – того труднее.
И от любви, которою пою,
Любовь – одна на свете панацея.

Скажите, пери, правда или нет,
Что вы родная дочь Мирзо Султана?»
«Как вы узнали?»
«Это мой секрет.
Но мучить вас загадками не стану.

Рассказывала мне Султан-Бегим
О вас с такою нежностью, так часто,
Что много дней желанием томим
Я повстречаться с девушкой прекрасной.

Теперь, когда сбылась моя мечта,
Я вижу, что права молва людская –
И не случайна ваша красота
Уже легендой стала в нашем крае.

Я полюбил вас».
«Боже, силы нет
Выслушивать признанье. Пощадите!»
«Поговорю с Мирзо, его ответ
Узнаете вы очень скоро. Ждите!

…Его душа витает в небесах.
Но, заслоняя мысли о подруге
Тьмой тьмущей,
У него стоят в глазах
Народа нескончаемые муки.

Бабур призвал сподвижников своих:
«Пусть жерновами буду я размолот,
В разлуке, но страшнее бед моих,
Что подданный в могилу сводит голод.

Я покидаю город..
Сохрани,
Аллах, мой Самарканд неповторимый…»
В тот миг пришло посланье Шейбани.
И с ним Бабур отправился к любимой.

«Навеки уезжаю, Масума.
Враги сильней меня.
При виде бедствий
Народа, чувствую, схожу с ума,
Кровавыми слезами плачет сердце».

«Что будет с нами –
С вами и со мной?»
«Не будет мне от недруга пощады.
Уеду – пусть хлебну недоли злой,
Зато избавлю город от осады».

«Но, может быть, поможет нам Герат?»
«У Байкары и так забот по горло.
В народе смута.
Сам он был бы рад
Любой подмоге в час для царства черный.

И он направил к Шейбани посла
Заверить в дружбе.
Ежели султана
Хусейна робость пред врагом взяла,
О помощи взывать я тщетно стану.

Коль город осажден, гласит молва, –
Чтоб выстоять в условиях печальных,
Ему необходима голова –
Умелый, волевой военачальник.

И две руки – подмога двух сторон.
И две ноги – обширные запасы
Воды и пищи…
Враг, увы, силен.
А моего Аллах не слышит гласа.

Ни с чем вернулись все до одного
Мои послы.
Нет, не свершилось чудо.
И мне не остается ничего
Иного, как скорей бежать отсюда».

«Но город окружен со всех сторон».
«Но Шейбани не одержал победы.
И перемирье предлагает он,
Конечно, если я потом уеду».

«В какую даль направите коня?
Вам в Андижан заказана дорога».
«Не знаю сам пока, куда меня,
Изгнанника, закинет воля бога.

Но где бы не обрел приют, тотчас
Пришлю гонцов, любовь моя, за вами.
Я буду ждать.
Поверьте, дни без вас
Мне долгими покажутся годами…»

«Сама тоскуя, утешай меня, счастливо оставаться.
Любимая, не забывай меня, счастливо оставаться.
Здесь унижение и стыд познал я в полной мере,
Но ты – ты не скорби, любовь моя, счастливо оставаться».

Царевич от возлюбленной своей
Ушел, встал на колени перед троном,
Простился с ним и вышел из дверей
Дворца, вздохнув, к родным и приближенным.

Ему коня нукеры подвели.
Бабур с прощальным обратился словом
К войскам:
«Держались мы, пока могли.
Никто не оробел в бою суровом.

Спасибо вам за все.
И нет вины
Ни капли вашей, гордые батыры,
В том, что покинуть город мы должны.
Для Самарканда я желаю мира.

В дорогу!
Больше мешкать нам нельзя.
Не знаю, где смогу я свить гнездовье.
Пора!..
Прощайте, верные друзья!
Я вас от сердца отрываю с кровью!..»

И мимо регистанских куполов
Прощально посмотрев на минареты,
Отряд из самых преданных бойцов
Повел Бабур
Искать судьбу по свету.

И Масума печально из окна
В слезах во след любимому смотрела.
Была бы вольной птицею она,
На край земли за милым полетела!

Когда б могла, косою подмела
Дорги, где ему идти придется.
Она бы кровь по капле отдала,
Чтоб на его пути сверкало солнце.

Слезами затуманены глаза.
Все! Явью стала страшная разлука…

Им суждено –
Скажите, небеса! –
Когда-нибудь увидеть
Вновь друг друга?!


примечание:
Султан Али – правитель Самарканда
Боги Ором – Сад Благоденствий
Султан-Бегим – бабушка Бабура
«…счастливо оставаться…» - здесь и далее –  цитаты из произведений Бабура

* * *

Городом дружбы Ташкент мой назвали

Городом дружбы Ташкент мой назвали,
Городом радостных, солнечных дней,
Краю, воспетому в песнях, сказаньях,
Стал он дороже еще и родней.

Городом смелых Ташкент мой назвали,
Городом мужества наших людей,
Встал из руин он, встал из развалин,
Стал еще краше мой город, светлей.

Дружба мужская с отвагой едины.
Так же, как гений и труд, близнецы.
Там, где недавно стояли руины —
Высятся ныне сады и дворцы.

Волей народа родился Ташкент,
Волей друзей закалился Ташкент.

перевод с узб. Р. Фархади

ВОЗВРАЩЕНИЕ

О город мой, как другу, дай мне руку,
сойди со мною вместе на Сияб.
Свет этих струй сквозь долгую разлуку
мне, как звезда текучая, сиял.

Звенит весна, пыльцу с цветов не сдунув.
Как молодо урючина седа!..
О, дай сперва, как бабочке, бездумно
мне покружить по призрачным садам.

Во мне времен и памяти вращенье.
Я говорю бегущему: «Постой!..»
Пью не вино во славу возвращенья —
лишь воздуха живительный настой.

Свой долг тебе
исполнить сердце радо,
весна,
пора рожденья — и возврата!


ЧИНАРА

Ствол облит луною белой,
точно вечный постовой.
Дышит ветер колыбельный
над бессонною листвой.
Ветви тянутся в пределы,
где оглохший бродит гром,
точно сказочные дэвы
возводили этот кров.
Точно крону эту кормят
вся земля
и каждый врозь,
а невидимые корни
оплели земную ось...
Сколько высказано пыла,
сколько счастья искони
ожидалось или было
в этой царственной тени!
Сколько слышала чинара
бедолаг и мудрецов,
сколько судеб начинала
и оплакала концов,
и назначила свиданий,
и осыпала разлук
той листвою стародавней,
что, как сон, ушла из рук...
Бродят тени дорогие
у чинары средь ветвей,
и, как многие другие,
я зову ее моей.
Мчатся облачные кони,
и мерещится во мгле,
будто вправду эти корни
нас и держат
на земле...


«САМАРКАНД УШШОГИ»

Я опять эту музыку слышу —
и понять не могу:
наклонила ли радуга в душу
проливную дугу?

Или всех нас тревога равняет?
Или горесть близка?
Или попросту ветер роняет
эти слезы с листка?

Ах, ответь, о певец, ах, ответь мне
соловей ли в беде?
Иль терзаются ветер и ветви
в вечной дружбе-вражде?

Или зодчих забытых стенанье
рвет надгробия стен?
Или в муке кричит расстоянье
перед пыткою стрел?

Эти странные голоса струны
жгут, как пламя костра,
так же страстны, немыслимо юны,
как Тахир и Зухра...

Ах, о той ли, скажи мне, о той ли
ты и раньше рыдал,
как о дойре, тоскующей дойре —
безутешный рубаб?

И скажи — это плач пли пенье?
Иль рожденье стиха,
когда в муке склоняются перья,
а бумага тиха.

и слова не стоят, повинуясь, —
рассыпаются в прах,
и мучительно выбрать одну из
недоказанных правд?

И откуда, скажи мне, откуда
вдруг, из зноя и зла,
эта музыка — вечное чудо —
ноту счастья взяла?

То ли страннику видится близко
долгожданный родник?
То ли мальчик к руке материнской
обретенной приник?..

Но в ответ мне — ни слова, ни слова.
Только ветер и зной.
Только сад, разлучившийся снова
с отошедшей весной.

И порой в набегающем ветре
долетит: «помоги!»
И звучит в моем сердце навеки
«Самарканд ушшоги».


ЛЮДИ

Как открывают дверь среди зимы,
впуская тех, кто стынет на пороге,
так мне давали люди — не взаймы! —
добра и гнева мудрые уроки.

Меня равно учили враг — и брат,
домашние — и путник, шедший мимо.
Коль рассудить, я только брал и брал,
а об отдаче не было помину.

И я б остался по уши в долгу,
когда бы, наконец, не понял это, —
что расплатиться с миром я могу
лишь тою же, незвонкою монетой...

К чему учившим
ода или гимн?
Не возносись в заоблачные дали,
а так же просто отдавай другим то,
что тебе когда-то отдавали...

Ведь прав не тот, кто мудрым ноги мыл,
а тот, кто в жизни
мудрость их изведал.
Вот этим и живет издревле мир —
добра и знанья вечной эстафетой.

Чем выше долг твой, тем гнетет лютей
медлительная безыскусность буден.
Да, лишь одним я отдарю людей —
себя всего, сполна, отдавши людям.

Перевод с узбекского Александра Наумова

• Назад
• Вперёд