Эргаш Джуманбульбуль-оглы (1868-1937)

МОЯ БИОГРАФИЯ

Отрывки из поэмы

* * *

Обо всем, что припомню, спою я для вас,
О былом по порядку начну я рассказ.
Все, что было со мною, поведаю вам —
Я цветник сладкозвучных речений припас.

Прародитель мой — праотец в пятом колене,
По прозванью Ядгар, жил, не ведая лени,
И прославлен был редкой искусностью слога —
Совершенством ему лишь доступной ступени.

А четвертый мой предок, что звался Лафас, —
Стихотворец отменный — скажу без прикрас, —
Был известен в народе как славный поэт —
Он на тоях и свадьбах налаживал саз.

Мулла-Таш — третий предок — был тоже поэтом,
Да еще и повсюду известным при этом,
Всюду славился он разумением мудрым —
Все внимали его наставленьям-советам.

А родитель отца — дед Мулла Халмурад
Поэтическим даром был тоже богат:
Дивный слог его, ведомый людям везде,
Был усвоен потомками и перенят.

И взлелеянный в сердце Муллой Халмурадом
Дар поэта он: передал трем своим чадам.
Джашузак — имя старшего сына-поэта,
Обучившего многих петь сладостным ладом.

Средний сын Ёрлакаб, даровитый поэт,
Слыл искусником, выше которого нет.
Джашузак был искусством его превзойден, —
Он народу стихами служил много лет.

И у младшего — Джуманбульбуля поэты
Мастерству обучались и брали советы.
На пирах, торжествах, да и в дружеском круге
Сколько раз его песни бывали пропеты!

Бог послал ему дар небывалых высот —
Им везде и всегда восхищался народ.
Состязаясь, поэты той давней поры
Ожидали: когда же Бульбуль запоет.

Песни нравились всем, хоть судили их строго, —
Восхищало звучание слова и слога.
Что Бульбуль ни споет, песнь какую ни сложит,
Одобрений поэту бывало премного.

Все любили его — и богач и бедняк,
Знатный муж досточтимый и нищий босяк.
Был известен в народе он, всеми любим, —
Слава шла перед ним, ускоряя свой шаг.

Выводил свой распев он на двадцать тонов —
Двадцать разных напевов, и каждый был нов!
Стар и млад восхищались, и пенье его
Потрясало сердца их до самых основ.

Безучастный к мирской суете, он не мог
Никакого богатства прикапливать впрок,
Все искусство свое он внимающим нес,
Веселил и смешил, доводил их до слез,
Но и то и другое — и смех и печаль —
Восхищало внимавших Бульбулю — всерьез...

В десять лет он впервые стал петь для гостей,
И прославился сразу певец-чудодей.
Пел он всюду, везде — в самых разных домах,
Свои песни слагал он для блага людей!

Мир наживы людской был ему ненавистен,
Не был жаден он, не был в деяньях корыстен.
Высшим радостям предан, он жизнь свою прожил,
Весь народ помнит мудрость пропетых им истин!

Знал он радость утех и жестокость невзгод,
Знал восторги веселья и горечь забот.
Он печалью печалился вместе с людьми,
Он дастаны слагал, утешая народ.

И молва о Бульбуле была повсеместна,
Было имя его в каждом доме известно,
Он узбекским народом любим был повсюду:
Только раз его слышать — и то было лестно!

Жизнь его была радостью песен светла,
Крепла день ото дня его пенью хвала.
Он унынья угрюмого в жизни не знал,
За собою народ его песня вела!..

И когда ему было уже пятьдесят,
Я родился на свет, и, восторгом объят,
Задал пир он великий, созвал весь парод,
Не жалея ни сил, ни огромных затрат.

И когда первый раз я лежал в колыбели,
Снова праздник был, гости собрались, шумели,
И три дня — днем и ночью — они пировали,
Многолюден был дом наш на этой неделе!

Много радости было в душе у отца,
Толпы родичей шли — веселились сердца.
Вот, мол, бог мне под старость п сына послал, —
Говорил им отец, веселясь без конца...

Родом перл-самоцвет, я увидел свет,
Был рожден-обогрет, был обут-одет,
Знал совет и привет с самых малых лет, —
Первых радостей-бед это были дни.

Прожил я только год — стал я краше роз,
Краше стал всех красот яркий блеск волос,
Соловьем — без забот — я и пел и рос, —
Году пятому счет положили дни.

В пять — работать был рад, доброй силой был,
В шесть — у малых ребят заводилой слыл,
В семь — в учение взят, я зубрилой был, —
Так дела шли на лад, и спешили дни.

Мне мулла показал, как писать «алиф»,
А потом я узнал буквы «бе» извив,
Был я мал да удал, был правдив — не лжив, —
Много щедрых похвал мне дарили дни!

В восемь — был тароват, был главой ребят,
Хоть и млад, был я хват — всем помочь был рад.
Что учил — всё подряд повторял стократ, —
Знаний редкостный клад мне открыли дни.

В девять — твердо рука знала вязь письма:
За строкою строка гак и шла сама!
И сильна, и легка, крепла мощь ума, —
Проходили пока без усилий дни!

В десять лет я привык чтить премудрость книг:
Их уча, я проник не в один тайник!
Первый был ученик, все познал-постиг, —
Каждый час, каждый миг вдаль спешили дни.

Я в одиннадцать лет кончил курс наук, —
Мил был родичам спет от моих заслуг!
Принаряжен-одет, стал красивым вдруг,
Проводил я без бед в юной силе дни!

У муллы стал слугой я в двенадцать лет,
Каждый день раз-другой принят в круг бесед,
Гнул я спину дугой, исполнял обет, —
Мне урок дорогой подносили дни.

День и ночь молодцом был я в гости вхож,
Вел себя не глупцом, говорил не ложь,
И в мольбе пред творцом — как, мол, сын хорош
Преклонясь, мать с отцом проводили дни.

Я в тринадцать на луг выходил борцом,
Был я телом упруг, сильным слыл юнцом,
Выходил я на круг, окружен кольцом,
Побеждал без натуг, — то-то были дни!

Через год взрослым став, я еще подрос,
Отвечал — прав, не прав — на любой вопрос,
Был спесивым мой нрав — задирал я нос, —
Много разных забав мне дарили дни!

Лет в пятнадцать пошел я взглянуть окрест —
Кто где добр, кто где зол, — видел много мест,
А коня приобрел — совершал объезд,
Повидал много сел, — так спешили дни.

При отце — жизнь мила, был я лих и смел,
Без конца, без числа я друзей имел,
А врагов я дотла сокрушать умел,
Жизнь была весела, — то-то были дни!

Был отец очень рад: «Сын мой — просто клад!
Что ни сделает — в лад, — как ему велят.
Не поставишь ребят с ним в единый ряд,
Он друзьям — словно браг, а с врагами — хват!»
Так вот мы — стар и млад — проводили дни.

Мне в шестнадцать отцом был поручен дом:
«Раз ты стал молодцом — помоги трудом!»
Став жнецом и дельцом, я радел о том.
Чтоб в житье не худом проходили дни.

Принял я с отчих рук непомерный груз,
Стал нести тяжкий вьюк всех его обуз,
К делу разных послуг приобрел я вкус, —
Знанью трудных наук научили дни!

Дал мне в руки он кладь — все свои дела:
«Научись отличать доброту от зла,
На добро — все истрать, лишь бы честь была!»
Жить — добро наживать приучили дни.

В мой семнадцатый год стал женатым я,
Собрался весь наш род — вся родня-семья.
От отцовских щедрот для житья-бытья
Дом был дан мне в уход, — так судили дни…

Юность — словно весна, молодцу — расцвет:
Если сила дана с самых малых лет,
Если юность полна, радость пьешь до дна,
Старость тоже красна — не познаешь бед.

Молодая пора что цветок цветет:
Жизнь примчится: быстра, как потоки вод.
Коль судьба недобра, не сулит добра,
День — с утра до утра — словно долгий год.

Будет умной жена — нет добру преград,
Славу мужа она вознесет стократ,
А смирна, да верна, да тиха-дружна —
Не жена, а казна: дома тишь да лад!

А отмыт добела да улажен дом —
Тоже: «Мужу — хвала», — говорят о том,
А жена весела да мила-незла —
Скажут: «Ну и дела, всё-то ладно в нем!»

Если муж нехорош, все равно он муж,
Если мил да пригож — он и люб к тому ж,
А плохую возьмешь — как ее ни строжь,
Будет жить невтерпеж — хоть семью разрушь!

Да не знать молодцу от жены вреда!
Молодцу — не к лицу, коль жена худа.
А жена не худа — ей и нет суда:
К молодцу-удальцу не придет беда!

Двое ладных сошлись — есть у друга друг,
А плохи — как ни тщись — будет узел туг!
А плохою прельстись — значит, зло приблизь,
Туг ярись, не ярись — всё уйдет из рук!

Теперь и у меня была семья.
Внимайте же словам моим, друзья:
Такая суматоха тут пошла,
Что мне совсем не стало и житья.

Разумницей моя жена была,
Ей редкая краса дана была,
Заботливой, умелой, деловой,
Прилежною в труде она была.

Два младших брата — двое пареньков,
Один — восьми, другой — шести годков,
Мне на руки остались от отца,
И каждый был разумен и толков...

Оба дружны с домброй, как пойдут на двух —
Как займутся игрой — занимался дух.
И один и второй пели так порой,
Что стихов ладный строй зачарует слух.

На домбрах зазвенят да польется звук —
Все от этих услад затомятся вдруг.
Каждый, негой объят, похвалить их рад:
«Да не тронет разлад столь умелых рук!»

У обоих напев — слаще всех утех,
Все сидят присмирев, страсть объемлет всех.
Десять дней нараспев как ведут запев,
Им наг рада — не гнев, а хвала-успех.

Восхищался весь люд, их искусству рад,
Их хвалили за труд все — и стар, и млад.
«И отца превзойдут!» — говорили тут.
Что там суд-пересуд, если строен лад!

Звали их петь-играть в очень знатный круг,
Там их слушала знать изо всех округ.
Дом — попробуй-ка сладь! — всех не мог вобрать, —
Приходилось певать, повышая звук.

Лишь зальются уста — гость уйти не мог,
Словно дверь заперта па тугой замок!
Их дастан — не чета тем, чья суть пуста, —
Песня — звуком чиста, да и смысл глубок!

Каждый боек играть, каждый — лих певун,
Им любили внимать все — и стар, и юн.
Где ни встань, где ни сядь — их везде слыхать:
Звукам песен под стать были звуки струн.

Как на двадцать ладов зазвучит домбра,
Каждый слушать готов, как их песнь добра.
Много разных тонов — каждый свеж и нов, —
Душу жгло до основ, если шла игра.

«Что за два удальца, — говорил народ, —
Оба вышли в отца, — говорил народ, —
Нет нигде молодца, — говорил народ, —
Чтобы так жег сердца!» — говорил народ.

Жизнь их ладна была: в этом нет прикрас,
Кто видал их дела, не отвел бы глаз.
С кем их дружба свела, те не знали зла,
Им любая хвала будет в самый раз.

Помоложе из них был Абдуджалил,
Старший брат из двоих был Абдухалил.
Каждый был в деле лих, а в повадках тих, —
Кто не слыхивал их, много слез пролил.

Вдруг беда: младший брат в мир ушел иной.
«Молодой смертью взят!» — стон стоял стеной.
Вспоминал я стократ речь его и взгляд,
Вспомню — горем объят, плачу, как шальной...

Саранча

Взошла пшеница порослью могучей,
Да саранча поналетела тучей,
И сколько бедствий выпало народу:
Все смято-сметено бедой горючей.

Выла добра пшеница, высока,
А не осталось в поле ни ростка!
Рыдают дети, о еде моля,
Но горе, горе! — в доме ни куска!

Посев взошел, ухожен п прополот,
И вдруг беда: пришел ублюдок-голод,
У малых и у старых отнял пищу, —
Посев дотла, до крошева размолот!

Народ объят тревогой: саранча!
Ползет беда, шуршащий хвост влача,
Погублен, смят и сожран урожай, —
Ох, эта тварь страшнее палача!

Да, «потрудилась» саранча немало:
Все всходы, сколько было их, сожрала,
Все, что добыто было бедным людом,
С земли содрала, все вокруг пропало!

Снялась вся беднота с родимых мест,
Пуста земля на много верст окрест.
Задуматься пришлось и богачам,
А нищий люд одну мякину ест.

Саранча — лютый враг — понашла-пришла,
Жмыхи гложет бедняк — не найдешь мосла.
Нищий люд, гол и наг, бьется так н сяк:
Мор — урод-вурдалак все сгубил дотла.

Наш народ, что ни год, жито сеет-жнет,
Злак иной, что ни всход, — всё сплошной осот.
Подоспел живоглот — разорен народ:
Весь свой скарб продает на голодный рот.

А какой нынче сбор? Лишь трава да сор!
Как ни ешь — будешь хвор: всюду голод-мор.
Живоглот поднапер — жадный рой обжор, —
Не вместит этих свор даже бездна гор!

Словно войско пришла саранча — что рать.
Толкам нет п числа: всяк горазд приврать.
И весна-то была вся теплым-тепла, —
Саранча все смогла за семь дней прибрать.

Люди плачут. «Беда!» — говорит народ,
«Съели все без следа», — говорит парод,
«Будут мор п нужда», — говорит народ,
«Ах» да «ох», «пег» да «да», — говорит парод.

Добралась за шесть дней до предгорий гор,
Сушь и водь — уж за ней: ход заразы скор!
Что ни день — все сильней, путь ее длинней,
За хребтом из камней — ей опять простор.

А оттуда опять повернет назад —
Людям — только бежать: больно страшен гад!
Не боясь, лезет вспять та зараза, — глядь:
Уж ее не унять — прет за рядом ряд!

Вид у лезущих груд — словно быстро прут,
Сзади — будто ползут, слышен хруст да гуд.
Сладко, горько — жуют, треск и там и тут,
Видно, голод их лют — всё за миг сожрут.

Не наелись овсом — тут пшеница в ход,
Жрут — весом, невесом — каждый злак и плод.
Черный вал — колесом, черный пласт на всём:
В черном клине косом даль земель и вод.

Не ушли, не поев весь съедобный злак, —
Зеленевший посев стал и гол и-наг.
Лезли, зелень раздев, на припек-угрев,
В лютой жадности съев даже горький мак!

Средь ползучих громад был особый гад:
Пил из мака он яд, опьяненью рад!
Алчным пылом объят, он не знал преград:
Корни мака подряд обглодал стократ.

Там, где стаям в пути не попался рис, —
Ну к деревьям ползти — гложут верх и низ.
Грубый корм — не в чести, мягкий — не спасти!
Здесь листве — не расти: гад стволы погрыз!

Как в толченье людском — суета забот,
Каждый лист, каждый ком — всё на зуб берет.
Летом — лютым броском за любым куском,
А зимою — ползком, выжидать черед.

Все посевы пожрав, как огонь взъярясь,
Показав лютый нрав, отступила мразь:
Горы-долы поправ хуже всех потрав,
Выводить тьму орав — яйца класть взялась.

«То-то будет приплод!» — говорил народ,
«Все вокруг обдерет!» — говорил народ,
«Жито нам в этот год сеять — плох расчет,
И посеем — сожрет!» — говорил народ.

Даст весною приплод этих тварей блуд,
Не упомнит народ, чтоб их род был худ.
Нынче выдался год — все года не в счет, —
Значит, новый помет будет зол и лют.

По весне тот помет все места займет:
Голод, мор, недород — все его неймет.
Роют рвы — он вразброд, в разворот, в обход,
Снег ему или лед — всё ничто: не мрет!

В этот год от нолей и не жди зерна,
Нет зерна, нет стеблей — лишь стерня одна.
Как народ ни жалей — люди всё хилей,
Жита нет — голод злей, а на хлеб — цена!

Весь народ изнемог, от нужды убог,
Помрачнел от тревог да сбивался с ног.
Шел голодный ходок по пыли дорог:
Голод лют и жесток, путь-поход далек.

Тесным скопищем шел люд голодный прочь:
Тот, кто беден и гол, рад другим помочь,
Путь скитаний тяжел — много бед и зол:
Лютый гад лих и зол — людям мстить охоч!

Как безжалостна тля, вам рассказ я вел:
Много, голод суля, разорила сел,
Почернела земля, сором вдаль пыля, —
Опустели поля, стал бесплодным дол.

Сколько пагубный враг понанес обид!
Степь оделась во мрак — как зола дымит,
Горько стонет бедняк — хоть в могилу ляг,
Гибнет скот у бедняг, весь посев изрыт.

Призадумался люд: как нам быть теперь?
Всюду толки идут: мол, не счесть потерь.
Ну а те, кто не худ, чей карман раздут,
Дома досыта жрут, подперевши дверь!

Сколько слов ни потрать — не сочтешь обид,
А захочешь смолчать — вся душа сгорит.
Да, нелегкую кладь нам пришлось вздымать, —
Слово правды сказать — никому не стыд!

Вот я, поэт, сложил вам ладный стих,
И подтвердят вам правду слов моих.
Что было, как, — у старых узнают:
Доныне слышишь просьбы молодых.

А я — поэт, в словах п в речи спорый,
Больших поэтов списки мне — опорой.
У нас в роду все семь колен — поэты:
Они не знали речи краткой, скорой!

Наследник преискусных мастеров,
Я верен правде-истине их слов.
Они слова не расточали зря,
И выбор их речений был суров.

Иные стихотворцы — не чета им:
Слог их поэм нескладен, нечитаем,
В неслаженных словах, лишенных соли,
Не сыщем смысла, сколько ни читаем!

Убогий стих прочтешь — и желчь бурлит,
А ладный стих в уста как будто влит:
Искусны строки, ладно сложен слог, —
Как ни читаешь — внемлющий не сыт!

Но... ни к чему непрошеное слово —
О пережитом расскажу я снова, —
Уж лучше я опять вернусь к рассказу
О том, как было бедствие сурово.

Лили ливни из туч — вешний ливень рьян.
Рост пшеницы могуч: стебли — до стремян.
Теплый воздух пахуч, ярок вешний луч,
А в тепле гад живуч, хоть не ждан, не зван.

Саранча налегла, словно бремя зла,
От села до села весь посев смела.
А пшеница была! Тяжела, бела...
Только дрянь — удала: съела всё дотла.

Всё подъело ворье — не прошло и дня,
Поле — словно жнивье: лишь видна стерня.
«То, что было твое, то теперь — мое!» —
Лезет гад на жилье, людям вред чиня.

Не до свадеб-пиров — тут объедкам рад!
Сыт зеленый покров ободравший гад.
Степь — голее паров, голый вид суров,
От набега воров не сочтешь утрат.

Натерпелся парод — сколько дел-забот:
Как пойдет, как пройдет этот трудный год?
Кто у пастбищ живет, тот имеет скот:
Невеликий доход, ну а всё же — в счет!

И младший брат решил тогда, что впредь
Он пеньем добывать нам будет снедь:
«Ты рано впал в отчаяние, брат, —
Пойду я — песни людям буду петь!

Хозяйство, дом, — расходов-трат немало,
А ты ослаб, запасов нет нимало.
Я перейму отцовское искусство
И буду петь, как оп певал, бывало!»

«Побудь-ка дома, — я ему сказал, —
Повремени, еще ты очень мал,
Ну год, пу два, — ведь люди говорят:
Кто дольше ждал, тот лучше пировал».

Но не дошло до брата слово это —
Он не послушал моего совета,
Увы, напрасны были уговоры...
И сколько песен было им пропето!

Что сам решил, то для пего закон.
На сборищах никто не пел, как он:
Среди людей о нем пошла молва,
Что так, как он, не пели испокон.

Всю зиму дивно пел он, повсеместно,
Где он певал, там людям было тесно,
И гёсех певцов искусством превзошел он:
«Нам так не спеть!» — они признали честно.

В любой кишлак придет — уже бегут:
«Абдухалил пришел!» — теснился люд.
Среди узбеков он известен стал:
«Что за бахши! Нигде так не поют!»

Везде он лучшим признан был по праву,
Кто его видел, всем он был по нраву,
Игре его и сладостному пенью
И стар, и млад — все возносили славу.

Слова журчали, словно ручеек:
Сердца людей оп к чистой влаге влек.
Собою ладен, сладкоречен, мил,
Как жемчуг, оп низал за слогом слог.

Теперь немало есть певцов бродячих,
Они в степях словес — трух-трух на клячах!
Им вместо уваженья — униженье, —
И — не хвали, а понадежней спрячь их!..

Зимой бродил он — мерил твердь дорог,
Пришла весна, и вышел песням срок:
Тепло весны сменил палящий зной,
И мне судил беду жестокий рок...


ПРИЧИТАНИЯ СЕСТЕР ПО УМЕРШЕМУ БРАТУ

Младшая:

Мой бобреночек заплутавший,
Ручеек ты мой запропавший,
Жить да жить бы тебе, мой братец,
В двадцать годиков смерть принявший!

Милый братец ты мой, младенчик,
Черным косам моим ты — венчик,
Роду-племени ты — надёжа,
Золоченый ты мой бубенчик!

Скакуночек ты мой бегучий,
Верблюжоночек мой прыгучий,
На пирах соловьем-Бульбулем
С песней дружен ты был певучей.

Уж не ты ли мне был надежей,
Милый братец ты мой пригожий!.
До ста лет тебе жить да жить бы,
Не видать бы судьбы негожей!

Посетило бы счастье братца —
Век бы жить да сиять-смеяться.
Ну, а был бы твой век счастливым —
И сестре бы с бедой не знаться!

А уж пел ты — нет звуков слаще, —
В лад струне, звонче всех звенящей.
И за что мне такая кара,
Где ж ты, братец мой запропащий?

И зачем не пришлось сестрице
Умереть — за тебя вступиться?
Отдала б себя па закланье,
Чтобы мог ты жить-веселиться!

Самым первым бывал ты всюду,
Пел на радость честному люду.
Умереть бы твоей сестрице, —
Как я жить без тебя-то буду?

А такого не стало братца —
Как сестре-то в живых остаться?
Боль и мука моей разлуки
Не меня ли сгубить грозится?

Как мне выжить в тоске палящей,
Огонечек ты мой светящий?
Как себя не сгубить кручиной,
Болью сердца такой щемящей?

Я по брату горюю-маюсь,
Одинешенька я скитаюсь.
А бывало я веселилась,
В злато-серебро наряжаясь.
Все-то косточки покололись,
Об каменья дробясь-ломаясь.

Умер братец — скучаю-таю,
Без дорог по степи плутаю.
Если птице подбили крылья,
Не летать ей в родную стаю.

А уж братец был — таких-то мало!
Был острее острого кинжала,
Всех его притожестей-пригожеств
И на сотню молодцев бы стало!
Рядом с молодца ми-удальцами
Жгучим жаром он горел удало!
В синем небе над родимым краем
Слава ею соколом взлетала.
Кто его ни видел, кто ни слышал, —
Всем бывал он по сердцу, бывало!..

Как и все-то я жила-была,
Ни беды не ведая, пи зла.
Похвалить кого хотели люди —
Мне бывала первая хвала!

Приумолкла я, безгласной стала,
Неприметной, безучастной стала,
С милым моим братцем разлучившись,
Я несчастней всех несчастной стала!
Меж людьми я — будто бы чужая,
Жизнь моя — как сон напрасный стала!

О моей кручине думу думаю,
Стала молчаливой да угрюмою.
Нет, друзья, теперь со мною братика, —
Как мне одолеть лиху беду мою?

Старшая:

Грозный сокол, добычу рвущий,
Конь, быстрей всех коней бегущий,
Молодец, молодцов ведущий,
За собою друзей зовущий!

Братец-сокол крылатый; вай-вай,
Заводила-вожатый, вай-вай.

Младшая:

Мой утеныш в траве росистой,
Резвый птенчик мой голосистый,
Как же мне, не печалясь, жить-то —
Коротать мой век неказистый?

Братец резвый да скорый, вай-вай,
Братец умный да спорый, вай-вай,

Старшая:

Всех пригожей ты да милее,
Всех речистей да веселее,
Всех-то молодцев ты смелее,
Силачей-то всех удалее.

Братец, братец-львеночек, вай-вай,
Гроза всех стороночек, вай-вай.

Младшая:

Коршуночек серый да ладный,
Ястребочек мой ненаглядный,
Скакунок в степи неоглядной,
Сокол-кречет в борьбе нещадный!

Ловок кречет — мой братец, вай-вай,
Всех размечет мой братец, вай-вай...

Старшая:

А уж статью-то братец — статный,
Да наружности-то приятной,
Весь-то ладный он, весь опрятный,
Речью-говором-то занятный!

Братец мой, певун голосистый,
Братец мой, говорун речистый!

Младшая:

Нет искусней его на слово,
Молодца не найдешь такого,
Всем заметен да всем приметен,
Меж друзьями — видней любого!

И смельчак и храбрец мой братец,
Да какой молодец мой братец!

Старшая:

Крепок он соколиной силой,
Да веселый, а не унылый:
С малых лет на пирах-пирушках
Он во всем бывал заводилой!

Распригожий мой братец, вай-вай,
Мне надежей был братец, вай-вай!

Младшая:

Добр да ладен по всем приметам,
Был для всех образцом-советом,
Верховодил он целым светом,
Да сверкал под стать самоцветам!

Драгоценный мой братец, вай-вай,
Свет вселенной, мой братец, вай-вай!

Старшая:

Как тебя, сестрица, жалел он,
Мне радеть о тебе велел он!
Да таких-то найти непросто:
Так отважен и храбр и смел он!

Несравненный мой, ясный, вай-вай,
Братец мой сладкогласный, вай-вай!

Младшая:

Он — алмаз в колечке блестящем —
Был прилежным да работящим,
Он светил над родным жилищем, —
Мы такого нигде не сыщем!

Самый лучший доселе, вай-вай,
Ты — душа в моем теле, вай-вай!

Старшая:

Лился твой голосочек, звонок, —
Где ж он — в далях каких сторонок?
Как не плакать бедной сестрице,
Черноокий мой олененок!

Братец мой ненаглядный, вай-вай,
Черноокий да ладный, вай-вай!

Младшая:

Снова речь, подружки, веду я, —
Л кому ж скажу про беду я?
Разлучившись с родимым братцем,
Где же силушку жить найду я?

Мне бы жизнь положить за братца, —
Горем сломлена, как в бреду я!
Братец, сокол мой ясный, вай-вай,
Смелый мой да прекрасный, вай-вай.

Старшая:

Был одет-то всегда как надо!
А смотрел-то — нет ярче взгляда!
Видно, рок не судил мне счастья,
Чтоб была мне в тебе отрада!

Милый братец любимый, вай-вай,
Голосочек родимый, вай-вай!

Младшая:

Малый птенчик в гнездышке тесном
На скале, на краю отвесном;
Среди всех удальцов-джигитов
Был ты самым добрым да честным!

Милый мой, справедливый, вай-вай,
И во всем-то радивый, вай-вай!

Старшая:

Самый лучший да самый скромный,
В дружбе верный да неуемный,
Приключилось с тобой несчастье —
Я спозналась с судьбою темной!

Мой бесценный, я не с тобою, вай-вай,
Ты — сердечко мое живое, вай-вай!

Младшая:

А собою-то был приметный,
Славен песнею был заветной!
Хоть и мудр, и ученьем славен,
Тихий был оп да безответный.

Золотой-золоченый братец, вай-вай,
Да и умный-ученый братец, вай-вай!

Старшая:

Всем джигитам он был выжатым,
Для достойных он был собратом:
Как Хатам, приветливый-щедрый,
Был в друзьях и в дружбе богатым!

Был к друзьям милосерден братец, вай-вай,
Был в заботе усерден братец, вай-вай!

Младшая:

Друг веселым играм-забавам,
Мог он словом блеснуть лукавым,
А в борьбе да в кулачных схватках,
Словно волк, был горяч он нравом!

И руками-то он — умелый, вай-вай,
И душою и сердцем — смелый, вай-вай!

Старшая:

Все гадаю я — чет да нечет, —
Боль-печаль мою кто излечит?
На пирушках цвел-красовался
Братец мой, словно сокол-кречет!

Братец — сокол летучий, вай-вай,
Богатырь мой могучий, вай-вай!..

* * *

Я без брага стал одинок,
Вышел бедному смертный срок!
Черный день меня подстерег,
Жить без брата меня обрек!
Много я исходил дорог,
Да любимый, увы, далек!
Разлучил нас жестокий рок,
Речи-песни его пресек!
Я без милого изнемог, —
Кар мне быть? Я убит разлукой!

Потерял я брата родного, —
Как мне быть? Он не слышит зова!
Сокол мой не взлетит для лова,
Каравану не видеть крова
И торгов не изведать снова!
От любимого, дорогого,
От всего, что имел земного,
В чем для веры была основа,
От садов, цветущих пунцово,
От тенистого их покрова,
От всего, что Старо и ново,
Я отторгнут моей разлукой!

От всего, чем богат я был,
От всего, что растил-любил,
От всего, что давало сил,
От всего, чем на свете жил,
От всего, чем врагов разил,
Что в грозящий им меч вложил,
От парящих в полете крыл,
От всего, что писал-творил
Я при свете ночных светил,
От всего, чем был свет мне мил,
Отлученный, я слаб и хил:
Рок меня опоры лишил —
От всего, что дарило пыл,
Я отторгнут моей разлукой!

Я в смятенье тоской объят,
Меж душой и телом — разлад,
Облетел да увял мой сад,
Все друзья обо мне грустят:
Мой единственный милый брат,
Чей цветник я растить был рад,
Соколенок мой — смертью взят!
О, внемлите же мне стократ,
Как безжалостна боль утрат, —
Я навек с ним разъят разлукой!
Разлучен с моим сладкогласным,
Разлучен я с соколом ясным,
Разлучен я роком всевластным
С самым добрым, самым прекрасным!
И в стенанье моем всечасном,
В беспроглядном горе ужасном,
В упованье, увы, напрасном,
И в отчаянии злосчастном
Кличу братца призывом страстным,
И в рыданье, мне неподвластном,
Плачу я о братце несчастном, —
О, как я измучен разлукой!

Был я гож да негож я стал,
Пропадать ни за грош я стал,
На кого же похож я стал?
А грустить до чего ж я стал!
Понимать жизни ложь я стал,
В сердце чувствовать дрожь я стал,
Изнемог, нехорош я стал,
Ни к чему не пригож я «тал, —
Посудите: ну кто ж я стал?
Злом измученный сплошь я стал,
Только плакать и гож я стал,
С ветром ноющим схож я стал,
Сломлен тяжестью нош я стал,
На живых непохож я стал, —
Кем, и сам не поймешь, я стал!
Мертвым — жить невтерпеж! — я стал.

Очи мои, очи, речи мои, речи,
С милым моим братцем не дождаться встречи,
Я-то здесь остался, только он далече...

* * *

Дорогие, вам сказ сложил я, —
Сердце мукою сжег, друзья,
Не пытайте, как жил-тужил я, —
Был мой жребий жесток, друзья!

Приключилась беда со мною,
Разразилась грозой шальною,
Муки встали вокруг стеною, —
Был мой тягостен рок, друзья!

Сколько слез я пролил в печали!
Мук моих и не замечали:
Все, кто мне сострадал вначале,
Мой забыли порог, друзья!

Лепестки у роз облетели,
Листья крои, как шафран, желтели, —
Ни в душе покоя, ни в теле:
Увядая, я дрог, друзья!

Опалённой душе в проклятье
Сколько мук должен был принять я!
Все рыдали друзья-собратья, —
Было много тревог, друзья!

Торг хорош, да плоха расплата:
Прибыль, разум — все разом взято, —
Старший браг без меньшого брата
Одинок и убог, друзья!

В нищей доле, в бедняцкой были
Враз оглянешь, чем жили-были:
Утки-гуси были да сплыли, —
Нет п пары сапог, друзья!

Горе мучило нас немало,
Скорбь гнела, тоска донимала,
Братья умерли — сиро стало,
Я совсем изнемог, друзья!

Муки путь уступали карам,
Горе нас купило задаром,
Пламя бед полыхало жаром, —
В сердце — словно ожог, друзья!

В прах развеяны все пожитки,
Пообобрана голь до нитки,
Плачут все, считая убытки,
Путь к чужбине пролег, друзья!

Другу — слезы, врагу — услада,
Козни неба — что зелье яда,
В сердце — горе да боль разлада,
Я душой занемог, друзья!

Стали слезы моим уделом,
Грудь открыта смертельным стрелам,
Разум стал от мук онемелым, —
Он от стужи продрог, друзья!

Мне весна не была весною —
Обернулась порой дурною.
Дружит сытый богач с казною, —
Мне никто не помог, друзья!

Потеряли все, что имели,
Всех держали нас в черном теле,
Были живы мы еле-еле.
Каждый был одинок, друзья!

Гнет бесправия — что пучина,
Извела нас тоска-кручина,
Как пи тужься, а все едино:
Нет ни прав, пи подмог, друзья!

Свет свободы — над всей страною,
В вечность кануло всё дурное,
Все равны — стала жизнь иною,
И о том — мой дастан, друзья!


ТУЮГИ

* * *

Подножья гор пологи, косы,
Овечьи травы косят косы.
А три красавицы, косясь,
В колечки заплетают косы.

* * *

Вот этот плод и спел и зрел,
Что ж не берешь? Он долго зрел!
А, впрочем, это хорошо:
Хоть и не брал, а все же зрел.

* * *

Когда коня неволю я,
Его веду в неволю я:
Ему сулю поводьями
Неволю, а не волю я!

* * *

На крупный выигрыш не меть:
Как ни старайся, как ни меть,
А не достанутся тебе
Ни злато-серебро, ни медь!

* * *

Когда хитришь, то раз за разом
Совсем заходит ум за разум:
Не поддавайся никогда
Нас искушающим заразам!

* * *

Дурная слава—как болезнь: не сладишь, если запустил,
Творишь добро—знать, руку ты в чужой доход не запустил,
Запомни раз и навсегда: не будет пыли на пути,
Когда ты доброго коня хорошим шагом запустил!


ГЛЯДЯ НА РОЗУ

Коварная красавица, послушай это слово.
Ну как тебе понравится жестокий небосвод:
Одним дано прославиться, нося венец Хосрова,
А у других убавится от нищенских невзгод!

Одни взнесен к высотам короною и троном,
Он окружен почетом — к нему идут с поклоном.
Другой привык к заботам, к стенаниям и стонам:
Он под тяжелым гнетом привычно спину гнет!

Один привык к утратам, другой привык к удачам,
Один рожден богатым, другой сроднился с плачем.
Обижен супостатом, бедняк живет незрячим —
Искать еду ребятам он с посохом бредет!

Одни живут богато неправедным доходом,
Судьба других чревата бедой да недородом.
Послушаешь собрата — как он привык к невзгодам —
И сердце, мукой сжато, застынет, словно лед!

Рок разлучит сурово родного брата с братом,
Заставит жить без крова под гнетом бед проклятым.
Мать для детей — основа, — легко ли им — разъятым?
Рок и отца родного от сына оторвет!

Меджнун любовью верной пылал к Лейли прекрасной,
В любви им дар безмерный был дан судьбою властной!
Путь жизнью лицемерной не всем проложен ясный,
И всех, хоть малой, скверной наделит скверный гнет!

Нам всем Лейли с Меджнуном дают пример нетленный:
Суров к страдальцам юным был рок — гроза вселенной!
Пусть с этим злым вещуном весь мир погибнет бренный:
Оп за бедой беду нам неотвратимо шлет!

Сморен любовным чадом, я вдруг во сне неясном
Тебя увидел взглядом, измученным и страстным:
Узрев твой образ рядом, Меджнуном стал несчастным
И соловьиным ладом запел я, сумасброд!

Перевод с узбекского Сергея Иванова

• Назад
• Вперёд