Вячеслав Ахунов (1948)

Родился 2 июля 1948 г. в г. Ош. Художник, поэт, эссеист. В 1979 г. окончил Московский Государственный художественный институт им. Сурикова. С 1980 г. живет в Ташкенте. Участник 2-го, 3-го и 4-го Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2002-2003, 2005). Публикации в журнале «Звезда Востока», альманахах «Поэзия и Фергана», «Городу и миру», «Ark», «Малый шелковый путь». Живет в Ташкенте.

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Теперь вернемся в глоток алайской изморози – однажды,
залатаны устья. Припрятан
ломоть эпоса, или в морщинистом зобу иное
стынет.
Безмолвие… Так дремлет туг в шиитском поднебесье.
Нависшее скалы предплечье огибая,
торопимся,
шаги листая в долинный сумрак, и точность
правит муэдзина вскрик, бугристого холма едва касаясь.
Здесь всуе говорить не принято, и вспоминать, но можно,
изъявши пунктуальность, идти в молитвенном экстазе,
срывая мимоходом, в полдень, тень, и имена, и выбор,
который случаем метнется, не изменяя сути.
Присвоить не свое решился кто-то, различья множа,
так не узнав, что прошлой ночью там случилось,
в колючей, сорняковой щетине,
в мазарской ряби.

* * *
Сонный автобус снует между.
Какая разница, куда ехать, туда или обратно…
Ведь они похожи друг на друга, как близнецы.
И пыльца неприметных цветов засыпает сознание,
усыпляя ненужную волю, как прилипший ко лбу указательный
палец…
«Толику терепения»… привычная просьба… «толику»… и саван
спадет, обнажая
улыбки ушедших давно, и извинительный испуг.
Сент-Женевьев-де-Буа.

ПЛОВЕЦ
Быть правильно понятым,
теперь не важно. Не все ли равно?
Способ уединения в однообразии,
и только.
Вместе балансируем, создавая шаткий гибрид,
хотя обречены. Все.
Однажды иней покроет, а он пройдет в заброшенном,
не подавая руки,
безразлично создавший букет из бутонов,
освобождая поток и плывущего против течения.
Он переселенец, настойчивый пловец,
не познавший 729 плит Типитаки.

* * *
Посох стучит,
вжимаясь в неровность стены,
огибая догадки усталых ног.
Запахов неотвязчивый рой
в сумерки переплавлен, подозревая
о жизни в зарезанном саде,
у топкого хауза, заросшего ряской,
поглотившего страстный призыв.
Свет превратился в противоположность,
безразличны формы вещей,
контур тополя, словно древко штандарта,
гнется к земле,
выпрямляясь скрипит,
двумя бесконечностями перекрестка.

* * *
Ночь, которую он пас,
ушла…
за сиреневый гребень.

С ней уплыл
хрустальный кораблик,
за сиреневый гребень.

Белели у остановки
обрывки газеты,
значит, ночь будем ждать,

два человека, больных
одною болезнью,
как при закате, сиреневый гребень.

Выходим в день, молчаливы и одиноки,
только обрывки газеты,
тихо шепчут о чем-то.

* * *
История наваждения идеальна, послушна. Все же
околдовать невозможное пробуешь пением сутр, хотя
неверен адрес. Тогда
вербуешь сюжет нелепый, лишенный
пространства и времени, изводя
простотой отрывок, утверждая, и в то же время
отрицая одно и то же.
Незримо зреет противостояние, и прозвучал
(заученный, на более нет сил) словесный трюк:
«вступил», «учил», «взошел», «страдал».
Потом
по-свойски объяснили, что он исчез бесследно,
а через миг внезапный ветер, зараженный темнотой,
окно зашторил.

ЦЕППЕЛИН
Июля – лопнувший стручок; избыток соли
Полоской вылупился на кромке ломкой глины. Произнесли,
что невозможно угадать в случайном вероятность, иначе
известное гнете. Автобус
старенький в стартерном захлебе трясется, истерично дребезжит.
Мы вышли и двинулись с молитвой пресной
вдоль пыльной колеи. Теперь
нас окружает шелест диких трав, и механизмов отзвук
уже привинчен к пустоте, под тенью рощи, как будто
не было его в помине. Поодаль пустошь,
картечью галечник, и зной сдирает под ногами накипь
с мучнистой колеи.
За поворотом, по окату черствого бугра, мазара язвы,
теснят друг друга вдоль дороги, и зреет
укутанный в мех плотной кожуры миндаль молочный, дальше
тучным выменем пасется холм, макушкой к небу.
Садимся
под суставами лоз виноградных, гадая,
почему лабиринты вихары обернулись в пыльный кадык,
зачехленный в безмолвие глины, припоминая,
как пещеры Хотана надежно укрыли
бритоголовых в благочестивом шафране, оставив
в наследство безлюдье и нас,
познавших благость куренья, смех беспричинный и зрения зыбкость.
«Смотрите, – скуластый тюрк вдруг встрепенулся (он встречу назначал,
но как-то нерешительно), – глиняный холм
в цеппелин превратился, плывет вслед за нами,
опасаясь укола снежной иглы и груза тысячи глаз,
скатившихся с неба!..»
И рассмеялся, довольный,
недостоверность метя сочной слюной.

ГОНДОЛА
Лакированная,
ну как бабушкин “Grotrian - Steinwea”,
гордая и видавшая виды.

Столетний лебедь,
слепой, с треснувшим клювом,
крылья сложивший устало, сонно.

Дедушкин авто
с остатками блеска на вмятых боках –
воспоминания о бесчисленных стрессах.

Скрипучий затасканный гроб
из которого выпорхнул заспанный ангел
не понимая где его дом.

Чернокожая древняя африканка
с красногубой печальной улыбкой
торгующая кошельками у темной воды.

Старуха-ночь,
кутаясь в шаль прохладного бриза,
шепчет молитву застывшей любви.

Протяжным стоном,
протертым до хрипоты,
лижет волна гондолу, седые ее виски.

БУДДА
нудный дождь
ленивая собака
говорят, что во всем
присутствие Будды.

напрасно стараюсь узнать
в ленивой собаке
каплях воды
Будду.

нет, думаю
земля скудна
скупа
пророками.

СТЕРЕГУЩИЙ
Не чувствуешь, и взгляд
напряжен,
наивное предполагая.
Издалека
приходит тайное, однако,
закончен поиск, отложен
личный риск в айвовый сон,
и поздно считывать непроницаемое.
Ветвей, отживших, хруст,
простая фраза, степь,
вслед зной порывисто крадется,
взамен покоя
взбивая пыльный след,
он что-то говорит,
покой выдумывая, любуясь
неясным почерком самоубийцы,
зло совместив
значений разных смысл, и случая
возникновенье, имея
веских ряд причин при встрече
несмело сомневаться, когда
струится пот, сминая пыль
повторным совпаденьем,
взаимный исключая сговор
и длительность сращений.
Но стало ясно…
Нанизывать повтор привычней,
когда наступит время суховея –
сезон истлевших трав, когда
возле твоей ступни, неспешно,
бескрайность пожирает саранча,
вспять облака торопятся
над дребезгом завьюченных дорог,
и с перехлестом тени клок
травы засохшей, навылет,
в овраг замусоренный.
Теперь иное
без пользы ожидать,
припоминая
жасминный запах,
за целлофановым куском
орлившим в небе.

• Назад
• Вперёд