Людмила Бакирова (1941)

Бакирова Людмила Анатольевна. Родилась в 1941 году в Кировской области России. С 1974 года живет в Ташкенте. Окончила медицинское училище и Ташкентский государственный университет. Стихи публиковались в сборнике «Поэзия-88», журналах «Звезда Востока» (Узбекистан), «Книголюб» (Казахстан), «Новая Юность» (Россия), альманахах «Молодость», «Малый шелковый путь», «Ark», антологиях «Птица в клетке / Nightingale in Cage» (Алматы, 2008) и «Анор/Гранат» (М., 2009). Участник 2-го, 3-го, 4-го, 5-го и 6-го Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2002, 2003, 2005, 2006, 2008). Живет в Ташкенте.

ПЕЙЗАЖ

Дворик. Изгородь. Ограда.
След коровьего копыта вмят в тропу глухого сада.
Даль ночным дождём промыта.
Кое-где дымят тандыры.
Притаившись ,у дувала, тень заштопывает дыры
Кружевного покрывала.

Вдалеке меня приметив, куст теряется в догадке,
Не со мной ли нынче ветер затевает игры в прятки.
И, попав в четверостишье,
Завернувшись в солнца сетку,
Притворяясь летучей мышью,
Бурый лист вцепился в ветку.


ДОЖДЬ

Дождь в провисшем над крышами сите,
Моросящий, шуршащий с утра.
Всё печальней, туманней, размытей
В отпотевшем колодце двора.
Птичьих гнёзд на деревьях корзинки,
У решётки в саду борозда,
Одуванчиков нежные спинки
Под мохнатою лапкой куста.
И уже лишь одни очертания,
Колыхаясь, мерцают дрожа...
То ли в душу вошло мироздание,
То ли в нём растворилась душа.

* * *

Отступив кривой тутовник, перегнувшись за ограду,
Цепкий - в ягодах - шиповник, вверх крадётся к винограду,
На решётках - грузом полных -
Оси сок вбирают сладкий
С груш. С корзинкою подсолнух удлиняет тень за грядкой.
За деревьев прячась кроны, за пустынный косогор,
Солнце село. Две вороны затевают разговор.
Что болтают по секрету, по вороньей простоте,
Разнесут по белу свету - всё! - сороки на хвосте.
Хоть ты с ними соглядатай, дела нету до ворон,
В прошлом больше белых пятен, бедной памяти в урон.
Исчезает всё, что было,
В рамках, в гранях бытия,
Что когда-то так любило
Моё собственное я.

* * *

Шумны и роскошны дворы.
Там свадеб весёлое время,
Там - яблок тугие шары
И листьев тяжёлое бремя.
Над пыльной решёткой оград
Под сводами клёна и ивы,
Снимают тугой виноград
И синюю оттепель сливы.
И персики с веток летят.
И вдруг, замечая потери,
Однажды встревоженный сад
Стучит в мои окна и двери.

* * *

А давно ль бутоны розы звали пить нектар пчелу,
Нынче ветка бьёт в морозы по оконному стеклу.
С крыш висят сосулек слитки,
Серебрят кристаллы льда,
У заснеженной калитки
Зонт заснеженный куста.
И, приняв, как неизбежность,
Холод, дерева душа
Излучает робко нежность
В снег, летящий не спеша.
На фонарь, открывший око,
Недалёко от меня,
Что же мне так одиноко,
Грустно так на склоне дня?

* * *

К банальной фразе:
«Осень золотая»
влечет перо,
а осень далью всей
с озер, с деревьев – вверх бросает стаи,
тяжелых уток, галок и гусей.
Одних на юг, других по селам местным,
и по дорогам сентября пыля,
клич, гомон, крик из переулков тесных
уносит ветер с шумом на поля.
Там я брожу.
И под вечерним солнцем,
вдруг засмотрюсь – слетает лист густой,
как будто лес червонец за червонцем
земле небрежно платит за постой.

В нем кто-то бродит...

* * *
Нет худа без добра.
И сон бывает «в руку».
Вчера ушла жара. И дождь навеял скуку.
Идет он до сих пор и пузырится в луже.
И жизнь, как коридор.
А коридор все уже.

* * *
Миг ли, годы здесь ты не был, может, минули века,
перевернутое небо – звезды, рыбы, облака.
Тротуар. С горы – дорожка вкруг колодца, вкруг куста,
за деревьями – окошко обмелевшего пруда.
На песке чернеют бревна.
Утро тихо и светло
белым с синькою неровно побелило все село.
И тумана невод зыбок не утешил рыбака –
на звезду клевала рыба и ныряла в облака.

* * *
И ветер воет.
И скрипит доска.
В размытых красках скудость постоянства.
рябина лишь румянится пока –
смесь простоты и легкого жеманства,
да кисть в морщинах, ягода горька...
Дни поздней осени,
и дереву тоска
стыть на ветру без пышного убранства,
но, наконец, улягутся снега,
собой раздвинув хмурые пространства.
И вновь с лугов вывозятся стога,
в пекарне сельской свежий запах хлеба,
под лед уходит медленно река,
и так низки в России облака,
что кажется коротким путь до неба...

* * *
Печаль во мне.
Начать стихотворенье –
быть может, так:
Пришла на юг зима,
как в стенку лбом – молчат – сопротивление –
дворы, ограды, улицы, дома.
А в сад взгляни,
там побелели травы.
и у дерев, теснящихся гурьбой,
трещат под снегом хрупкие суставы,
они – деревья – заняты собой.
Быть может, там – за пеленой отвесной –
дай пищу зренью – замки, терема...
Но за окошком, изменяя местность,
свой белый кокон вьет и вьет зима.
И лишь с рассветом ветром разутюжив
и близь и даль,
уляжется сама
в простой рефрен – пришла на юг зима.

Седое небо в застекленных лужах.

* * *
Все тот же ряд домов.
И озеро все то же
средь трех крутых холмов себе избрало ложе.
Заросший тот же пруд в кувшинках, ряске, иле –
зеркальных рыб приют под царством белых лилий.
И твой вобрал сапог, пройдя весь путь в итоге,
и странствия песок,
и пыль родной дороги…
На старый глупый пень
присядешь, как бывало, –
и вдруг поймешь: не день –
полжизни миновало.

* * *
И не считай своих горьких потерь,
даты забудешь и лица.
Кто там стучится в закрытую дверь,
Кто в мои окна стучится?
Выйду, помедлив, за лунный порог…
вьется пустая дорога.
Слышала вроде: «Воды бы глоток!» –
нет никого за порогом.
Только глоток…
Потеряю покой.
Тихо, безлюдно во мраке,
звезды цветут над бессонной рекой,
в поле тяжелые маки.
Буду я голосу злаков внимать,
слушать веселое жито:
снова вернутся и друг твой, и мать,
если они не забыты.

* * *

По асфальту проносятся мимо авто,
на обочине иней на рыжем суглинке,
среди белого дня не заметит никто,
вдоль арыка бредя по тропинке,
между гравием мелким и мокрой травой,
среди камушков пестрых в коричневой тине –
на дремучем кустарнике вниз головой,
стрекоза золотая висит в паутине.


* * *

Короче дни становятся.
Дворы
Уходят в сумрак,
пробираясь к дому,
лохматый ветер, попинав костры,
из скирд горстями дергая солому,
по полю бродит,
из лесу туман
крадется к речке, оглядев округу,
и в небесах крикливый караван гусей

плывет и проплывает к югу.
черкнув – пока селенье видит сны –
цепочкой черной желтый круг луны.

* * *

На деревьях и охра, и кадмий, и медь,
и в пространство широкие дыры,
в нем трамвай, тротуары, дувалы, мечеть,
и коптящие небо тандыры.
Светофор, магазин, за арыком кишлак,
по дорожке, бегущей к базару,
мохноногий, гнедой, длинноухий ишак,
на тележке везет стеклотару.


* * *

Луна в осеннем небе гаснет,
на мокрых лапках бродит дождь,
в дыханье ветра звуки гласных
мне больше слушать невтерпеж.
Под заунывный вой собаки,
Во тьме кромешной, как йод,
Как будто кто-то там во мраке
рассвета берег не найдет.


* * *

Красное лето ушло.
Лес с того берега в речку
лист «отряхает»,
село
топит за печкою печку.
В доме тепло, но зато, сдвинув гармошкою штору,
Вижу, как птичье гнездо ветер уносит к забору.
Снова бредут холода.
В лужах пустынные грядки.
С плесенью тусклой вода стынет под крышею в кадке.
Дождь постучал в барабан…
В эти – четверг или среду,
вещи собрав в чемодан,
не навсегда ли уеду.

* * *

Слова за словами, сырье для своих собираю страниц,
леплю их из воска, из глины, из снега,
слова оживают, в ладонях моих, превращаются в птиц,
летят в небеса и опять возвращаются с неба.
Чтоб я их встречала, отставив другие дела,
одних отгоняла, и в стаи других собрала.

* * *

На пруду закрывает кувшинки
средь деревьев густых полумгла,
предзакатно алеют тропинки,
из подсолнуха желтой корзинки
мед на лапках уносит пчела.
Птицы прячутся вечером в гнезда,
дремлет сад, отступает жара,
месяц тает,
хозяйка с утра
топит печь и упавшие звезды
выметает метлой со двора.

* * *

Дорога мокнет под дождем,
последний снег на веках тает,
когда его заносит в дом,
где по страницам жизнь листаю.
И кто внутри там, не извне,
сидит во мне, как мышка, тихо,
кто, кто там прячется во мне
и отыскать не может выход.

* * *

Пестрый август срывает звезду,
среди ночи дома, как улитки,
кто-то прячет в них боль и беду,
чья-то жизнь повисает на нитке.

Кто-то пишет стихи на ходу,
ну, а там за дорожкой к дому,
средь гвоздик и пионов в саду
под деревьями прячутся гномы.


ВЕЧЕРНЕЕ ОКНО

Так, наливая в кружку черный чай, в стекле вечернем, в пору листопада,
двойник твой встречен взглядом невзначай, в деревьях смутных пасмурного сада,
с двором соседним, лужей под кустом, дорогой в поле, смазанною далью,
с цветком в горшочке, люстрою, зонтом...
На лист бумаги встанут в зазеркалье,
за буквой буква в строчках под рукой, как на проверке в длинный ряд солдаты,
как лес густой в селенье за рекой, что был тобой покинутым когда-то.
Они – стихи – твой обживают дом, смотрящий взглядом пристальным в столетье,
ты их хранишь во времени, потом... становишься над ними кем-то третьим.
Читая строки... строчки... между строк,
на перекрестках всех своих дорог.


* * *

Проводы днем.
Уезжает на запад соседей семья,
ночью не спится, встречаешься где-нибудь с собственным я,
дождь, морося, превращается в слякоть и снег.
Поутру,
город восточный знобит на стеклянном ветру.
А в голове телеграфные воют и ноют столбы.
направо, налево –
по краюшку ходишь судьбы
Ночи стеклянные бьются в стеклянные дни,
режут до крови осколки босые ступни.


* * *

Сентябрь откроет дверь однажды в лето,
в нем ночью выйдя за пределы света,
я вижу свет в оконной дальней раме,
с рисунком крыш темнеющих,
и вот –
деревья вдруг заговорят стихами,
им нужен мой дословный перевод.


* * *

Теплого берега лодка коснется,
на гору влезет кустарник густой,
на коромысло возьмет из колодца,
бабка соседская ведра с водой.
Мама на грядках с коричневой лейкой,
в воздух стреляет горохом стручек,
там, где червя под дощатой скамейкой,
видит в земле петушиный зрачок.


* * *

Чуть брезжит свет.
На полпути жара,
Село из сна выходит,
очевиден
стук в наковальню молотком с утра...
Хоть мир вещей нечетко в доме виден,
в столь ранний час – в печи горят дрова,,
доят коров,
а мне из всех отдушин,
углов и трещин выводить слова,
как лошадей выводят из конюшен.
В луга, за речку, на дорогу, в поле,
чтоб прирученных выпустить на волю.


* * *

Нас что-то сводит вопреки,
уверткам, страхам, ухищрениям,
как будто время две реки
сомкнуть готово на мгновение.
Ввести в свои Париж и Рим,
из сеток улиц без названия,
где мы пока что два молчания,
но вот, вот-вот заговорим...
Двойное обретя дыхание.

* * *

Птица сидит на корявом суку,
гаснет костер и уносит золу,
может быть в вечность, а может в строку,
путь твой длинней по прямому углу.
Быстро темнеет... Не видно ни зги,
только слышны за спиною шаги...
может попутчики?..
Что из того,
а... обернешься... и нет никого.


СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ

Ловит сетью старик пескаря,
заяц в заячьей скачет капусте,
и, живя в голове без царя,
отчий край покидая без грусти,

кто-то ищет добра от добра,
а в домишке убогом, забытом,
баба мужа прогнав со двора,
голосит над разбитым корытом.


ИЗ ДЕТСТВА

На солнце розовый шиповник – цветок, цветок, еще цветок,
роняют лепестки под бревна и в мелкий гравий и песок.
И чучелу в ростках моркови,
свивая воздух в кружева,
садятся бабочки на брови, ныряют птицы в рукава.
Из леса ягоды в корзинах несут и в речке ищут брод,
И у разинутых ворот стою я тоже рот разинув,
на то, как по холмам, ухабам, туда, где ранняя звезда,
цыган уходит в небо табор, покинув здешние места.


* * *

В саду пустынном нежно вянут розы,
и на зиму унылые прогнозы
с горы доносит холодно и сухо
осенний ветер,
близь метро старуха
ждет подаянья,
каверзная муха
з...з...з...ззудит над ухом,
вечера черед,
гулять выходит молодой народ.
Кафе бомбит шумами тишину,
шашлычным дымом обмотав луну.


* * *

«Нами говорит предмет»
М. Цветаева.
В гортани дрожь, с касаньем языка
согласных букв,
деление на слоги
смыканьем губ.
На речь издалека от всех кустов, оврагов, от дороги,
пока мой голос вовсе не строка,
на выдох после вдоха,
а в итоге:
о чем предмет со мною говорит,
по буквам свой составлю алфавит.

* * *
Как выкрик – разговоры, как вызов – эта рань,
где ситцевая штора и красная герань.
Где с фотографий грустно взирает целый род,
где кистью так искусно мороз стекло черкнет.
Чу! скрипнула калитка, колодец за углом,
тропинка, как улитка, и этот старый дом.
Бренчит на кухне чайник.
Здесь – в избяном тепле
кажусь себе случайней узоров на стекле.


* * *
Со стаей птиц, летящих в небе клином,
с людьми, домами, кошками, афишами,
газет киоском, хлебным магазином,
и желтым солнцем, выдутым над крышами,
весь переулок к горизонту скошен,
зовет к себе,
шагну на пол со стула я
и выведу себя за дверь, как лошадь,
не просто так до вечера выгуливать:

Учиться шагу до ночной звезды,
Чтоб не испортить после борозды.


* * *
Пойди туда – глаза глядят куда,
туда, сюда – и день как не замечен
исчез, угас, за хвост поймать бы вечер,
но тащит внутрь вселенной полынья
за мигом миг,
спасет ли иногда
наука о смиренье,
если грешник,
болтун, зануда, правдолюб, насмешник,

не знаешь сам, где собственное «Я».


* * *
Средь кухонной утвари вдруг забываюсь на миг в монологе,
дождь за окном мельтешит, промежутками капает целые сутки,
в свежей газете газетные плавают утки
и в дождь уплывают.
В конечном итоге
быт восстает и играет не очень-то добрые шутки.
Суп выкипает.
Сердито бормочет кастрюля,
чайник со дна собирает под паром остатки,
тесто ползет через край из ведерка на стуле,
дождь все идет.
По прогнозу опять обещают осадки.
Странно для лета, где дни продвигаются к знойному пеклу июля.

На зиму овощи с травкой в стерильные банки кладу для закатки
да не забыть бы и шторку на кухне к карнизу подвесить из тюля.

Но замечаю, что каждый предмет
в пасмурный день обретает свой цвет.


* * *
Не спится что-то спозаранку,
свое былое вороша,
в ком, в рог, в клубок, в крючок, в баранку,
сжимаясь, бедная душа,
куда ни глянет – все крутое,
качает, гнет свои права,
и что ей делать с простотою,
что хуже даже воровства.


* * *
Пока душа летает птицей,
своя отрада – ремесло,
но если так оно случится,
всецело хочешь с кем-то слиться,
нет, ты не будешь единицей,
а будешь дробное число.


* * *
То снег, то пыль, то дождь, то в слякоти округа,
когда-то вдруг поймешь – нет выхода из круга.
В обыденной ходьбе, порою спотыкаясь,
по лесенкам к себе – то вверх, то вниз спускаясь,
поймешь, поймешь не вдруг, подобно в небе птицам,
не обозначить круг, дано лишь единицам.


* * *
Плещется море над ухом в ракушке,
в лужице квакают хором лягушки,
нитью протяжною тянется звук,
счастье свое выпускаешь из рук,
в жизни своей иногда поневоле
или хандришь, или ноешь от боли.
Свет фонаря за окном после двух,
резко моргнул и внезапно потух.

В комнате сонной при полной луне
белый цветок на стене.


* * *
Жужжит над грядкой майский жук, о пень ворона точит коготь,
так осязаем каждый звук, что можно пальцами потрогать
И даже сквозь внезапный дождь, стучащий каплями по крыше,
там – далеко – где ты живешь, мое ты имя назовешь –
я, кажется, тебя услышу.


В отчем доме.

Бросает коршун тень на грядки,
мышь из открытой борозды –
шасть, юрк и в норку без оглядки,
малины пышные кусты –
все в алых ягодках –
с опушки
ползут к ограде вдоль тропы,
а там – за изгородь,
грибы,
с водой колодезной в кадушке,
в траве гуляют две несушки,
свежо, мне дышится легко,
поставив тесто на ватрушки,
парное – вкусное – из кружки пью с черным хлебом молоко.

День ясен. Видно далеко.


* * *
Смотреть на быль, смотреть с любого ракурса,
то просто так, то вскользь, то под прицелом
бегущих дней,
почитывая Маркеса,
жаль второпях и как бы между делом.
К ограде прошлых лет пытаясь пятиться,
через бурьян, крапиву, можжевельник,
из четверга с трудом пролазить в пятницу,
врасплох застанут, скажешь – понедельник.
* * *
Карта местности – белые пятна,
огонек ли вдали, иль звезда,
огонек иль звезда – непонятно,
куст шепнет мне: вернись-ка обратно,
не ходи – он прошепчет – туда,
не ходи – пропадешь безвозвратно,
там лихая таится беда.

Не ходи – остановка на слове.
Там зубастых заборов черта,
в шапке дом по косматые брови,
клык сосульки торчит изо рта.

И любому погибель пророча,
под луной ледяною в снегу,
острый клюв о столетия точит
черный ворон на черном суку.


* * *
Под вечер луг весь ливнями зарос,
вступая с рыжей глиной в поединок,
вода ручьем стекает под откос,
качая в речке чашечки кувшинок.
Всего на час.
И, выжав облака,
гроза урчит, устав от монолога,
и кажется пустынною строка,
как средь холмов размытая дорога.


Зима в Ташкенте

«По белому полю, по рваному снегу» –
смотрите, как в шлепанцах, ходко,
в жилетке ворсистой, под юбкой широкой – трико,
в сумке громадной
скуластая, смуглая тетка
в бидонах, баклажках и банках несет молоко.
Несет на продажу.
Базарные майны – нахалки
дерутся друг с дружкой, вплотную стоят гаражи
под небом провисшим,
на мусорной свалке
все утро торчат на крещенском морозе бомжи.
Во времени вязком из тика и така и тика,
у входа к базару в ведре пламенеют гвоздики,
на кость близ кафешки собаку приводит чутье,
за мостиком рядом с плитою бетонной арыка
куст ловит в воде отраженье худое свое.
В анабиозе под льдиною крепкой лягушка,
и хотя зябко, и солнце куда-то ушло,
ворона на дерева лысой макушке
каркает громко, что будет тепло.

• Назад
• Вперёд