Ариадна Васильева. Камень Саидберды (рассказ)

Мы подружились с Саидберды в более позднее время. Прежде, в эпоху Большой поляны, он был, как и мы, намного моложе и как-то тушевался за широкой спиной отца, могущественного в пределах акбулакского хозяйства, грузного и неповоротливого Мамадали. Мамадали был страстным шахматистом, часто заглядывал к нам проездом на свой кордон. А Саидберды, видя, что папа застрял надолго, что ему предстоят не только шахматы, но и шумные разговоры о жизни и даже непременное угощение, трогал коня и уезжал по дороге один.
В отличие от отца Саидберды был невелик ростом, коренаст и очень силен. Загорелое, сухое лицо всегда тщательно выбрито, чем-то он напоминал индейца, полевая форма, положенная старшему инспектору лесхоза, хорошо подогнана.
Ноги его были слегка кривоваты, как это бывает у лошадников. Саидберды, можно сказать, не слезал с коня, безмерно любил его и всякий раз, когда проездом останавливался в нашем лагере, восторженно отзывался о Ваське, хвалил его золотой нрав. Конь Васька и впрямь был замечательным существом. О нем даже нельзя было говорить как о животном, настолько он был умен и кроток.
У Саидберды в нашем лагере было законное место – удобный, отдаленно напоминающий кресло камень. Будто специально для него природа умудрилась изваять из куска базальта гладкое сиденье с невысокой закругленной спинкой. Правда, один подлокотник был выше другого, но на это никто не обращал внимания. Уютное, пусть жесткое, кресло так и называлось – Камень Саидберды. Испокон веков он стоял в укромном углу нашей «кухни», углубленный немного в кусты боярышника. Когда Саидберды садился на камень, он оказывался весь окруженный зеленью. Одна ветка над головой вечно ему досаждала, но он ее не ломал, всякий раз отгибал и старался зацепить за протянутую от палатки веревку. Нас всегда восхищало его бережное отношение к природе. И что тут было удивительного, если он сам был частью ее. Так же, как Хасан Терентьевич, он знал о Майдантале все, его служба в лесхозе была всего лишь способом существования в родных горах.
Но вот наш лагерь расширился, образовалась новая «комната». Приезжает Саидберды. Стол на новом месте, а камень остался на старом. Попробовал подыскать другой – не получается, неудобно и от стола далеко. Саидбеды, ничего не говоря, отправился к своему камню, раскачал, подсунул под него ладони, крякнул, поднатужился, поднял и, часто переступая согнутыми ногами, перенес на новое место. Так и гукнуло, когда он бросил его на землю. Сел как ни в чем не бывало, отряхнул руки, потянулся к пиале с чаем и стал рассказывать, как они с Васькой ровно три дня назад повстречались с медведем.
У нашего друга был пунктик – медвежьи истории. Приедет – обязательно расскажет какую-нибудь байку. Например, как медведь забрался на пасеку и разорил улей… Его кусают, а он ревет, но лапой все равно лезет в соты, а потом вместе с пчелами в рот сует. В последнюю минуту лишь увидел человека с ружьем и кинулся наутек.
– Ушел? – с надеждой спрашивала Наташа.
Саидберды даже не трудился ответить, лишь бровь поднимал, и становилось ясно – нет, не ушел, расплатился шкурой за пылкую любовь к бесплатному угощению.
В другой раз произошла встреча с мишкой на узкой тропе: завел с ним долгий разговор, потому что ружье в такой ситуации не вскинешь – не успеешь, медведь ловчее. Но человеческой речи не терпит: послушает-послушает, повернется и уйдет с дороги.
Рассказы Саидберды были своеобразны, мы хохотали над ними до упаду, а он не обижался, посматривал добродушно и терпеливо ждал, когда мы отсмеемся.

– В Бричмулле засиделся у отца, – удобно усевшись на камне, принял у меня пиалу с чаем Саидберды, – ну, мы туда-сюда, стол собрали, посидели, да… потом я решил ехать. Отец не пускал: «Куда ты поедешь ночью, ты же совсем пьяный!» Но я все же поехал. Какой пьяный, чуть-чуть, всего ничего выпили, да... Ехал, ехал – уснул в седле. Еду, сплю, потом чувствую – стоим. Проснулся, а мы уже на кордоне. У Алика свечка горит, дай, думаю, зайду к нему. Слез, Ваську к дереву привязал, сам – к Алику. Потом во дворе посидели немного, да... Не пили, нет. «Пить не будем, ты уже и так хороший», – говорит Алик. Я согласился. А сам подумал: это он так говорит, потому что у него ничего нету. У самого ничего нету, а меня оставляет ночевать. Я не захотел. Поехал. Ехал-ехал – уснул. Васька, он такой, – пьяный, трезвый, сонный хозяин – все равно до места его довезет. Вдруг меня будто что кольнуло, да… Очухался – опять стоим. Огляделся. Километра четыре до Березовой рощи не доехали, возле щели остановились, будь она неладна. Как щель, так обязательно что-нибудь не так, да…
Было, было на Акбулаке такое место. Теснина, река шумит, скалы вздыблены отвесно в небеса, эхом отдают, и кажется, будто шум от них самих исходит. А еще меж двух скал с нашей стороны – узкий проход в недра горы. Если встать боком, то можно продвинуться немного внутрь, но никому и в голову не приходило лезть в густую черноту, в неизвестность.
Днем – ничего, но стоило оказаться возле этой щели в сумерках, тебя охватывал беспричинный страх, даже не страх, а какая-то космического масштаба мгновенная жуть. И тут же отпускала. Все ускоряли шаг, торопились скорее пройти мимо, и вот на этом месте остановился конь.
– Говорю Ваське: «Поехали, что стоишь!» А он ни с места, только фырчит. Я присмотрелся – на дороге что-то чернеется. Чернеется, да и шевелится. Еще лучше присмотрелся – а там медведь! Ух ты, думаю, вот удача! Но это же щель, да… От нее разве можно ждать чего хорошего? Хвать за ружье, а ружья нет. Где ружье? Уйдет же! Твою… да… Хоть и нетрезвый, а вспомнил: я ж его на кордоне у Алика забыл! Ружье не пропадет, завтра за ним заеду, а мишка что – будет стоять по стойке смирно? Матерился я не знаю как! В присутствии женщин повторять не буду. А тот как будто издевается, да… Стоит, с места не сходит и смотрит на нас. А мы с Васькой на него. Я тогда с седла наклонился, как гаркну: «Хах!» Он – в речку, на ту сторону, в кусты, как будто его и не было. Вот так. А мы с Васькой дальше поехали. Вот такая история, да…

Эпопея с арендой для нас, как известно, закончилась ничем. Однако о несбывшихся мечтах при случае рассказали Саидберды. Он слушал, хмыкал, мотал головой. Потом сказал:
– Вот ты умный человек, Кирилл, да? Скажи, зачем тебе нужно, чтобы голова болела? Ты приезжаешь отдыхать. Тебе кто мешает? Никто не мешает. Вот и приезжай. Мы, местные, почему к вам хорошо относимся? Потому что вы наши горы уважаете. И всех, кто здесь постоянно живет, да, тоже уважаете. Мы же чувствуем, что мы для вас не шаляй-валяй, а люди. Вы правильно решили, не надо никакой аренды. Мы вас всегда примем и в обиду никому не дадим.
С тем он и уехал, вопрос был исчерпан, мы решили продолжить расчистку территории, несмотря на торчащую посреди облюбованной площадки гранитную глыбу, в надежде, что со временем что-нибудь с нею придумаем.
Первым делом убрали сухие ежевичные плети, подстригли и облагородили куст шиповника, расчистили проход и проникли внутрь укромного, затененного со всех сторон уголка, ну, прямо созданного для раздумий и отдохновения. Затем Кирилл Владимирович принялся пилить толстую сухую ветку. Убрали ее, оттащили к очагу, там разрубили на мелкие чурочки. А уж очистить от мелкого мусора и палых листьев влажный песок особого труда не составило.
– И что теперь? – огорчился Кирилл, когда глыба предстала перед ним во всей красе посреди пустого пространства.
Мне она доходила до пояса, сужалась к макушке тремя неровными гранями, отдаленно напоминая малых размеров египетскую пирамиду.
Кирилл обошел ее кругом, пнул пару раз, задумался, потом взял позаимствованную у Хасана Терентьевича лопату и принялся по периметру раскапывать. Оказалось, что пирамида сидит в мягкой почве неглубоко. Но, боже ж ты мой, как ее сдвинуть с места, глыбу эту окаянную! Неужели нам придется отказаться и от этой мечты?
На наши громкие споры пришел из соседнего лагеря художник Анвар. Раздвинул ветки, заглянул внутрь со стороны тропинки.
– Что за шум?
Кирилл позвал его. Анвар прошел дальше по тропе, миновал палатку, повернул назад от «кухни» и очутился возле нас.
– Ух ты, какое местечко! – восхитился он.
– Местечко-то местечко, – согласился Кирилл, – да вот с этим чертом что прикажете делать? – и он снова пнул ни в чем не повинный гранит.
– Да-а, конечно… – задумался Анвар, – а что если разбить?
– Чем?
– Кувалдой. Кажется, у Алика возле очага есть кувалда.
Мимо по тропинке шли в свой лагерь Володя с Аней. Они тоже услышали наши разговоры и тоже завернули к нам.
– Ой, какое местечко! – всплеснула руками Аня. – А куда вы собираетесь деть эту махину?
Кирилл молча набрал воздух в грудную клетку.
– Нет, – обошел кругом пирамиды Володя, – кувалдой вы не разобьете. Тут и пытаться нечего. Гранит надо хорошо нагреть, тогда он сам расколется. Костер надо под ним развести.
– Да ты представляешь себе, какой нужен огонь? – рассердилась я. – Мы же сожжем всю листву на дереве!
Все подняли головы и стали разглядывать нависающую над нами густую завесу кроны.
– Пожалуй, – неуверенно пробормотал Володя.
– Послушай, – повернулся к нему всем телом Кирилл, – я, можно сказать, теоретик, проектировщик, но ты! Ты же у нас инженер-строитель, неужели ты ничего не можешь придумать?
Володя смутился.
– Единственное, что я могу тебе посоветовать, – поймай хасановского ишака, запряги, и пусть тащит.
Мы на Володю даже обиделись. Этот темно-коричневый, почти черный ишак был не тот давний серенький ослик. Этого не то что гладить, этого видеть не хотелось. Злющая, вредная тварь бросалась на людей почище бешеной собаки, да так и норовила куснуть. Хорошо, Хасан Терентьевич крепко привязывал его к старому тополю. Мы недоумевали, зачем он держит такого страшного зверя, а он соглашался, мелко кивал головой и говорил, что уже нашелся покупатель, и скоро ишака заберут, да только вот покупатель все никак не появлялся на горизонте. А эта скотина продолжала кидаться и бежать за тобой, пока хватало веревки, и орать вслед во всю мощь луженой ослиной глотки.
Уставшие и сердитые, мы бросили работу, оставили все как есть, положились на мудрую поговорку «утро вечера мудренее».
На другой день Сережа заспался. Наташа и я воспользовались случаем, повернулись на другой бок и погрузились в сладкое царство дремы. Сквозь сон я успела заметить, что Кирилла на месте нет. Было около десяти часов утра, когда Сережа, наконец, проснулся. Мы еще немного повалялись, потом оделись и вылезли из палатки на белый свет.
В лагере тихо, в очаге перемигиваются угли, видно, чайник давно вскипел. Поискала глазами Кирилла, и увидела, что он спокойно сидит у стола. Но стол почему-то находится не на привычном месте, а гораздо дальше, под кленом. Подошла ближе. Муж пьет чай, и вид у него отрешенный, даже какой-то скучный. Я в первый момент ничего не могла сообразить. Подошла к Кириллу, заглянула под стол. Глаза мои широко открылись, я изумленно спросила:
– А где?..
Гранитная глыба, отдаленно напоминавшая египетскую пирамиду, исчезла. Вместо нее стоял стол с сервированным завтраком: нарезанным хлебом, чаем, остатками подсохшей колбасы и сливочного масла. С загадочно молчащим Кириллом в качестве приложения. Лишь плечиком изволили пожать:
– Исчезла.
– Выкатил ты ее, что ли?
Молчит. Огляделась – нигде ни поломанной ветки, ни следа потревоженного дерна.
Полдня он морочил всем голову, пока не заскочил проездом Саидберды.
Этот не стал гадать. Заглянул под стол, присел на корточки, погрузил руку в песок, пошарил там, потом поднялся.
– А-а, Кирилл, хитрый ты. Как все русские.
Тогда и я догадалась, всплеснула руками.
– Да он же ее закопал! Точно! Это ж какую ямину тебе пришлось вырыть!
Но Саидберды не восхитился трудовым подвигом моего мужа.
– Да чего там рыть! Песок.

В эти дни наше общество стало редеть. Кончалось лето, пора было ехать по домам. На прощанье художники устроили вернисаж, расставили на поляне среди травы и камней наработанные этюды. Народу собралось довольно много, пришли журналисты с Большой поляны, семейство архитектора с двумя девочками, лесники. Все ходили по неожиданной выставке, рассматривали картины и радовались, когда узнавали знакомые места. Теперь наш Акбулак был навсегда запечатлен в живописи. Потом все собрались под большим тополем и сфотографировались на память.
На другой день все разъехались.
Мы поднялись на кордон – и там никого. «Белый дом» на замке, тишина во дворе у Хасана Терентьевича. Мы остались совсем одни, долго сидели за обеденным столом, говорили о каких-то совершенно незначительных вещах. Никуда не хотелось идти, все дела были завершены. У нас был хороший запас дров, лагерь был до конца обу­строен, а впереди еще две недели роскошной жизни в горах. Провиант нам должны были на днях привезти. Солнце светило сдержанно, осыпало горы мягким золотым светом. Ветра не было, листья клена замерли в полном штиле, на нас напала истома. Никому не хотелось вставать, собирать посуду, идти с нею на берег.
Незаметно солнце переместилось к западу, а потом и вовсе упало за горы. По-осеннему рано стемнело, а чтобы нам не было скучно, в небе появилась ранняя необычно светлая луна. Мы вышли на открытое место и сели вчетвером на недавно спиленный высохший тополь. Сидели тихо, жались друг к дружке, а кругом плыло, совершалось, царило привычное лунное колдовство.
Было странно, что вот трое взрослых и один ребенок сидят на бревне и смотрят на луну, на высокие горы. Наверху по распадкам, по склонам бродят дикие звери, и нет ни одного человеческого существа. Я вдруг почувствовала, что моей дочке и внуку хочется прервать молчаливое созерцание и скорей укрыться в защитную тесноту палатки, озарив ее крохотный мир уютным светом фонарика.
Мы вернулись в лагерь, уложили детей, большую и маленького, а сами зажгли в новой «гостиной» лампу и сели у стола. Вот уже несколько дней мы никак не могли ею налюбоваться.
Мир сразу стеснился, и странно осветилась над нами, как кровля, густая резная мозаика мелких листьев.
– Постой, – подняла я руку, – слышишь?
Со стороны брода донесся шум, фыркнул конь, послышался голос Саидберды, он понуждал Ваську войти в воду. Как оказалось, мы были в горах не одни, просто не заметили, когда это он успел проехать мимо нас на свой кордон, а теперь возвращался.
Они переправились, и вскоре стук копыт прозвучал возле нашего лагеря.
– Смотрю, свет горит, значит, не спите, – заговорил где-то за кустами Саидберды.
Мы слышали, как он выбирается из седла, не спеша идет в сторону палатки, увидели его, когда он появился в светлом кругу, очерченном лампой.
– А вы хорошо устроились.
– Садись, Саидберды, суп еще не остыл. Кушать будешь? – спросила я.
– Нет, поеду.
Он казался расстроенным. Выяснилось, пока он ездил в Бричмуллу, за Березовой рощей сел вертолет, какие-то военные сорвали с двери домика замок, устроили обыск: все перевернули, забрали патроны от ружья, нашли в кармане куртки и тоже зачем-то забрали старое удостоверение.
– Завтра в лесхоз пойду. Разгромили мне дом, бардак устроили. Скандал хочу поднять, тогда и посмотрим, кто здесь хозяин, – помолчал, озираясь, и вдруг заявил, – у вас даже сесть не на что.
– Как не на что! – возмутилась я. – Не фокусничай. Или ты и сюда свое «кресло» потащишь?
И что вы думаете, вдвоем с Кириллом (я настояла, чтобы Саидберды один не надрывался) они волоком перетащили заветный камень и установили на новом месте. Только тогда Саидберды соблаговолил сесть и даже попросил напоить чаем. Потом он уехал в Бричмуллу, а мы остались, потушили лампу, но продолжали сидеть у стола. Говорить ни о чем не хотелось. Привычно шумела река, звенели цикады, луна успела уйти за горы, у корней клена светился крохотный фонарик светлячка. Было спокойно на душе, хотелось сидеть вот так в темноте долго, до утра, пока не затеплится над горами небо, пока не взойдет солнце.
Мы не знали, и даже предположить не могли, что эта ночь на Акбулаке последняя, что все наши хлопоты и волнения были напрасны, что зря Саидберды и Кирилл тащили на новое место камень-трон. Рано утром нас обнаружили военные люди с автоматами и после тщательной проверки документов приказали немедленно уезжать. От них мы узнали, что со стороны охваченного гражданской войной Таджикистана в нашу сторону движется банда террористов, что теперь находиться в горах нельзя – опасно, и лучшее, что мы можем сделать для собственного блага, – собрать вещи и покинуть район возможных боевых действий.
Боевых действий… Надо же было такому случиться, чтобы это леденящее кровь словосочетание мы услышали на Акбулаке, где принято здороваться с незнакомыми людьми, где соседи по лагерю могли пригласить вас на плов или просто посидеть у костра, спеть под гитару и «Виноградную косточку», и «Леньку-короля», и «Солнышко лесное». Эх, да что говорить…
Поспешно, как попало мы сняли и свернули палатку, покидали в машину вещи и уехали, даже не успев попрощаться с прекрасно обустроенным лагерем, рекой и нашими дорогими, любезными сердцу горами.

* * *

С тех пор прошло много лет. На Акбулаке мы больше не были, но часто вспоминаем последний благоустроенный лагерь. Конечно, там снова все заросло, покрылось сухими ветками и прелой листвой, со всех сторон наползли на ровные площадки ежевичные плети, разросся куст шиповника. Где-то в этой чаще стоит никому не нужный камень, странно похожий на небольшое кресло с невысокой спинкой, но уже никогда не придет и не сядет на него наш старый приятель Саидберды, не расскажет новую смешную байку о неожиданной встрече с медведем.

«Звезда Востока», № 3, 2016

• Вперёд