Бердах (1827-1900)

Бердымурат Каргабай улы — известный под литературным псевдонимом Бердах — крупнейший каракалпакский поэт дореволюционной поры. Родился в семье бедняка на юге Приаралья. Бердаху не удалось окончить курс обучения в медресе. Это не помешало ему стать образованным человеком своего времени,— известно, что поэт отлично знал произведения классиков Востока. С юных лет Бердах научился играть на дутаре и исполнять народные песни, а к двадцати пяти годам уже стал популярным поэтом, желанным гостем в каждом доме.
Всю жизнь поэт жил в нужде. Ему были близки и понятны страдания бедного люда. Так поэт становится певцом народного горя, гневным разоблачителем социальной несправедливости. Его поэзия отразила бытовой уклад, социально-политические отношения и историю каракалпакского народа почти за целое столетие. В стихотворении "Налог" он изображает бедноту, стонущую под непосильным гнетом налоговой системы.
Бердах разоблачал ханов, баев, аталыков, мирабов. Этих беспощадных угнетателей поэт сравнивал созмеями и скорпионами. Стрелы политической сатиры Бердаха поражали ишаноз и мулл, которые под маской святош одурманивали народ. Господствующая верхушка не раз преследовала поэта, покушалась на его жизнь.
Бердымурат вынужден был скрывать свое подлинное имя под псевдонимом Бердах.
Поэтический талант Бердаха исключительно многогранен. Глашатай правды, борец за свободу и счастливую жизнь своего народа, он был непревзойденным мастером остро-социальных стихов, он же оставил нам и большие поэтические полотна — поэмы "Родословная", "Хорезм", "Амангельды", "Ерназар- бий", "Хан-самодур" и другие. В поэме "Родословная" ("Шежире") Бердах выступает не только как поэт, но и как первый историк каракалпакского народа. Поэт собрал старинные народные предания и на их основе создал поэму о многовековых путях и судьбах своего народа. Эта поэма до сих пор служит источником многочисленных фактических данных для современных ученых. Народным героям, бесстрашным борцам за национальную независимость посвящены поэмы
"Амангельды" и "Ерназар-бий".  
Венцом поэтического творчества Бердаха является поэма "Хан-самодур" ("Ахмак-патша").
Бердах писал на простом разговорном языке, близком к фольклорному, а потому понятном трудовому    народу.


МОРЕ РЫБЫ СВОЕЙ НЕ ДАЕТ

Снова в море закинул я сеть.
Море рыбы своей не дает.
Боже мой, нету силы терпеть,
Что в груди твоей: сердце иль лед?

Обезлюдел мой род, приуныл,
Поплелись мы, лишенные сил,
От родимой земли и могил...
Море рыбы своей не дает!

И меня захлестнула нужда,
И пошел я, не зная, куда,
Но везде нас встречает беда,
Море рыбы своей не дает.

Путь тяжелый и длинный у нас.
Ни зерна, ни скотины у нас.
Есть ли выход, мужчины, у нас?
Море рыбы своей не дает.

В злобном море бушует волна,
Словно жизнь, холодна и черна.
Жизнь мрачна, без просвета она.
Море рыбы своей не дает.

Вам, друзья, не желал я беды,
Я желал за любовь и труды
Много счастья, как в море воды,
Лет на сто или двести вперед.

Но, увы, нас окутал туман,
Правят миром лишь зло да обман,
Злой богач и блудливый ишан,
Им и счастье, и мясо, и мед.

Ну, а мы простота, беднота,
Дверь удачи для нас заперта,
Бьет аллах нас, и лжет нам мечта,
Море рыбы своей не дает.

Я бедняк, я собрат ваш Бердах,
Я правдив и в словах, и в делах,
И меня обездолил аллах,
Адским пламенем сердце мне жжет.


ЛЕТО ПРИДЕТ ЛИ?

Вьюга нас мучила, вьюга слепила,
Ветхую юрту мою повалила,
Черными тучами небо закрыла,
Кто мне ответит: лето придет ли?

Душу и сердце морозами студит.
Кажется, солнца уже и не будет.
Мы — бедняки, унижённые люди,
Молим о лете. Лето придет ли?

Нету похлебки у бедного люда,
Нету подстилок, и взять их откуда?
Ехать мне надо, и нету верблюда,
Стар уж теперь я. Лето придет ли?

В отчем краю я живу, как в остроге,
Жесткой веревкой мне спутали ноги,
Нет предо мной ни пути, ни дороги.
Стихнет ли ветер? Лето придет ли?

Что происходит у нас под луною!
Люди замерзшие молят о зное.
Сделалось льдом то, что было водою.
Солнце не светит! Лето придет ли?

В море немало воды горьковатой,
Холодно в юрте моей небогатой,
Что же нам делать зимою проклятой?
Солнце не светит! Лето придет ли?

Мясо мы ели. Теперь у нас — голод.
Нету скотины, сожрал ее холод.
Овцы погибли на пастбищах голых.
Зябко на свете. Лето придет ли?

Родину давят морозы и беды,
Стали озера от холода седы...
Умер сегодня сынок у соседа...
Бедные дети!.. Лето придет ли?

Чистое золото в медь превратилось.
Холодно, голодно, вьюга взбесилась.
Что же нам делать, скажите на милость?
Кто нас приветит? Лето придет ли?

Дар красноречья сегодня не нужен,
Красноречивый затравлен, недужен.
Эй, богачи, вам не холодно в стужу?
К бедным, ответьте, лето придет ли?

Мне бы укрыться — да нет одеяла,
Мне бы согреться, но топлива мало.
Сытой ни разу семья не бывала,
Голодны дети. Лето придет ли?

Много нам лгали. А истина — где ты?
Много ли в жизни мы видели света?
Сердце устало, мы жаждем ответа:
Стихнет ли ветер? Лето придет ли?

Кто я? Старик, сединой убеленный,
Песни мои — не напевы, а стоны,
Вопли собратьев моих угнетенных...
Кто их приветит? Лето придет ли?


МОЙ БЫК

Ударю палкою его, беднягу,
Он двинется, я на соху налягу.
Он без меня не сделает ни шагу...
Мне честно служит службу черный бык.

Он всех сильнее — поглядите сами.
Кто может справиться с его рогами?
Они остры, как нож, тверды, как камень.
Посмотришь: очень страшен черный бык.

След от копыт его похож на блюдо.
Среди быков мой бык — не бык. а чудо!
Своею силой славен он повсюду,
Мой красноглазый, круторогий бык!

Моя судьба на радость скуповата,
Моя душа всегда тоской объята,
Но делит все со мной мой друг рогатый —
Мой знаменитый, сильный черный бык!

Я шел, а на пути была преграда,
Судьба влила мне в сердце много яда!
Но верный друг, утеха и отрада,
Всегда со мною ты, мой черный бык!

"Э - эй, вперед!"— и мы идем по зною
И вспарываем поле бороздою.
Как ты силен, любуюсь я тобою...
Спасибо, мой усердный черный бык!


НЕВЕСТКА

Брови черны, а сама ты — бела.
Косы длинны, а сама ты — мала.
Нравом, красою, ну всем ты взяла!
Но почему ж ты печальна, невестка?

Переливаются волны волос,
Черные струйки закрученных кос,
Рот, как наперсток, как ягодка нос,
Ну до чего ж хороша ты, невестка!

В ушке твоем — золотая серьга,
Ровные зубы твои — жемчуга!
Сладки слова твои, словно нуга!
Вот я стою пред тобою, невестка!

Словно луна, ты чиста и светла.
Женщиной или же пери была
Мать, что такую тебя родила?
Ну до чего ж ты красива, невестка!

Ты и мала, и хрупка, и тонка,
В маленьком сердце большая тоска.
Выдали девушку за старика.
В горе, в отчаянье плачет невестка!

Выдали замуж, созвали гостей,
Ты очутилась в кругу богачей.
Весело было на свадьбе твоей,
Только одна ты грустила, невестка!

Люди о счастье твоем говорят,
Муж твой богатый, и деверь богат.
Ты перед ними потупила взгляд.
Грустно тебе, дорогая невестка!

Детство и юность свою загуби,
С мужем постылым живешь не любя.
Плачешь ты, горе сжигает тебя,
Тщетны былые надежды, невестка!

Рабски обычаям верен седым,
Спрятал отец твой немалый калым.
Дочь свою продал он людям чужим,
Продано девичье счастье, невестка!

Жадные свахи считают барыш.
Бедная женщина, что ж ты молчишь?
Что ж ты врагам своим не отомстишь?
Сердце зачем ты неволишь, невестка?

Здесь бессердечные люди кругом,
Ночью ты плачешь в подушку тайком.
Голос твой раньше звенел серебром,
Нынче твой голос не слышен, невестка!

В жизни не видишь ты светлого дня,
Муж твой жесток, и коварна родня.
Стон твой беззвучный дошел до меня...
Чем же тебе помогу я, невестка?

Горе еще не сожгло твою грудь.
Может быть, есть еще правильный путь.
Слушай меня и печальной не будь!
Счастья тебе я желаю, невестка!

Ты молода еще, жизнь — впереди.
Прочь от людей недостойных уйди!
По сердцу доброго друга найди.
Надо на это решиться, невестка!


ЗНАЙТЕ

Когда сойдетесь с кем-нибудь,—
Его происхожденье знайте.
Пойдете вместе в дальний путь,—
Дороги направленье знайте.

Да будет путь ваш чист и прям,
Желаю трудолюбья вам.
Непримиримости к врагам
Враг — это враг, не забывайте.

Женитесь на одной из ста,
Чтобы чиста была, проста.
А красота,— что красота?
Она поблекнет, так и знайте!

Один смеется и поет,
Другой худеет от невзгод.
Обманщик этот, честный тот.
Злых от хороших отличайте.

Я — человек простой, я — голь,
В мое нутро вселилась боль,
Мои глаза съедает соль,
Я — слабый, вы об этом знайте!

Еще совет вам дать могу:
Не знайте жалости к врагу.
Сгибайте всех врагов в дугу,
И только другу помогайте.

Один вверху, другой на дне,
А есть бездольные вдвойне.
Вот я такой, несладко мне,
И вы меня не презирайте.

Друзья мои, мне много лет,
В словах моих неправды нет.
И вы несите людям свет,
Дорогу людям озаряйте.

Я был цветком, увял цветок,
Я пел о том, что мир жесток.
Я счастье повстречать не мог,
Вы о моем несчастье знайте.


МНЕ НУЖНЫ

Цветок, к моим ногам склоненный,
Поющий соловей влюбленный,
Мир, светом солнца озаренный,
Дни радостные — мне нужны.

Гора чтоб издали дымилась,
Верблюдица чтобы доилась,
Красавица, чтоб ночью снилась,
Для счастья моего нужны.

Когда зимою то и дело
Мороз пронизывает тело.
Подруга, чтоб меня согрела,
Мне руки теплые нужны.

Мне нужен конь нетерпеливый,
С подстриженным хвостом и гривой,
Крепкокопытый и красивый...
Лихие кони мне нужны.

Есть у меня еще забота:
Мне соколиная охота,
Мне птицы, ждущие полета,
Лихие соколы нужны.

Джигиты, чья рука готова
В бою сразить врага любого,
Держать умеющие слово
Для дела правого нужны.

Друзья, борцы, что за свободу
Готовы и в огонь и в воду,
Сочувствующие народу
Для дела правого нужны.

Кто сеет хлеб и воду ищет,
Кто с бедняками делит пищу,
Кто помогает людям нищим,—
Такие люди мне нужны.

Борцы, насупившие брови,
С оружьем правым наготове,
Те, что не пожалеют крови
В борьбе за счастье, мне нужны.


МОЯ ПОДРУГА

Брови, брови, как в горах осока,
Брови, брови подняты высоко,
А под ними, как у ланей горных,
Пара глаз, испуганных и черных.

Ты пришла — ответь мне, ради бога,—
Из каких краев на белый свет?
Здесь тебя такую сглазить могут,
Вот, надень на шею амулет.


РОЗА С БУТОНОМ

Ох, роза с бутоном,
Ох, роза с бутоном,
Смеясь, ты играешь
Со мною, влюбленным.
Как долго ты вовсе
Со мной не была,
В пожаре разлуки
Сгорел я дотла.
Ты, роза с бутоном,
Не хочешь склониться...
Как трудно влюбленным
Желанных добиться.
Мы платим за счастье
Нелегкою данью,
Чем больше желанье,
Тем горше страданье.


ХАН-САМОДУР
(Из поэмы)

Владея множеством златых палат,
Распространяя самовластья яд
И жизнь народов превращая в ад,
Прошло немало ханов под луной.

В былые времена один из них —
Великих повелителей земных,
В прах повергая всех врагов своих,
Прошел со славой долгий путь земной.

Была десница у него крепка,
Была его столица велика,
Средь кровью обагренного песка
Она стояла гордо за стеной.

Но властелин не бог, хоть и велик,
И потому был смертен хан-старик,
Когда восьмидесяти лет достиг,
И он переселился в мир иной.

Он отошел, оставив ханский трон,
Земную славу и оружья звон,
Оставил сына и красавиц жен,
Не взяв туда с собою ни одной.

Счастливый сын остался сиротой.
(Свершилось то, что было лишь мечтой.)
Взошел он на отцовский трон златой
И стал обширной управлять страной.

Хоть новый хан почти ребенок был,
В сравненье с ним отец ягненок был,
Жестоким юный хан с пеленок был.
Как знать, что было этому виной?

Визирь, чье сердце холодней, чем лед,
Нещадно грабил стонущий народ.
А хан (ему пошел двадцатый год)
Судил и правил за его спиной.

Когда-то юношу учил мулла,
Наука очень скучною была,
Она на пользу хану не пошла,
Ему был предначертан путь иной.

Великих ханов окрыляет власть,
Великих ханов опьяняет власть,
Наш хан познал еще другую страсть,—
Он ею был охвачен, как шальной.

Желанье хана — для страны закон,
И верные гонцы со всех сторон
К нему в гарем сгоняли новых жен,
И забавлялся он с очередной.

Он свадебные задавал пиры,
Каких не знали прочие дворы
От сотворенья мира, с той поры,
Как появились ханы под луной.

Предпочитал он малолетних дев,
И радовался, юной овладев,
А девушка, познав позор и гнев,
Случалось, весь свой век была больной.

Через покои ханские прошли
Красивейшие женщины земли
И все ж насытить хана не могли,
Не остывал его желанья зной.

По всей стране гонцов не меньше ста
Он разослал, сказав им: "Красота
Дороже крови, золота, скота,
Добудьте женщин мне любой ценой!"


* * *

На берегу, где юрты не стоят,
Один рыбак жил много лет подряд.
Веревкой он подвязывал халат,
Во всем себе отказывал бедняк.

Жизнь не легка была, не хороша.
Поставил дом он вроде шалаша,
Сеть смастерил и плот из камыша
И рыбой пробавлялся кое-как.

Он делу научился у отца,
По рыболовной части мудреца.
Стирая пот со своего лица,
На счастье сеть закидывал рыбак.

Весною рыба шла икру метать,—
На рыбака сходила благодать,
Не успевал он сети вынимать,
А в ней блестел сазан, блестел судак.

Но чаще так бывало у него:
Закинет сеть — не вынет ничего,
И, плача от бессилья своего,
Судьбину злую проклинал бедняк.

Был нищ рыбак, а все же был богат:
Веревкой он подвязывал халат,
Но у него был сокровенный клад,
Был дочерью своей богат рыбак.

И впрямь была красавицею дочь,
Пред нею тучи расступались прочь,
В безлунную, неласковую ночь
Ее краса рассеивала мрак.

Она была стройна и высока,
Была черноволоса и тонка.
Светился взгляд ее издалека,
Избраннику суля немало благ.

Ее улыбка расточала мед,
Ее улыбка расплавляла лед,
И руки белые и нежный рот
Избраннику сулили много благ.

Но улыбалась изредка она.
Работала Гулим, не зная сна.
Жизнь этой девушки была трудна,
Как всякой, у кого отец бедняк.

Таких не озаряет счастья свет,
У них причины для веселья нет.
Когда минуло дочке десять лет,
Свою жену похоронил рыбак.

И без того жилось несладко им,
Но вот осталась сиротой Гулим.
Она над горем плакала своим
И не могла наплакаться никак.

На берегу так плакала она,
Что вся вода от берега до дна
От слез девичьих стала солона...
Над бедною Гулим сгущался мрак.


* * *

И стали жить рыбак и дочь одни.
Верней, не жили, мучились они.
В нужде, в заботе пролетали дни.
Гулим росла, как полевой цветок.

Отец-кормилец, волею судеб,
Однажды занедужил и ослеп.
Рыбачить, добывать насущный хлеб
Слепой рыбак теперь уже не мог.

Старик сидел беспомощен и тих,
Касаясь глаз невидящих своих,
А дочь работать стала за двоих,
Не покладая рук, сбиваясь с ног.

Старик был слеп, он путал день и ночь.
Старик жалел единственную дочь.
Но, немощный, чем мог он ей помочь?
Он лишь молился: "О великий бог!

Гулим,— она и дочь моя и сын,—
На всей земле одна, и я — один.
О боже, наш всесильный властелин,
Не посылай к нам горе на порог.

Дочь у меня — и больше нет детей.
Пошли удачу дочери моей!
Пусть потечет к ней золота ручей,
Ужель для счастья нету к нам дорог?

О господи, меня лишил ты глаз.
Мою мольбу услышь ты хоть сейчас!.."
Так он молился в день по многу раз,
Рыдал, просил, а что еще он мог?

А дочь его должна была успеть
Испечь лепешки и закинуть сеть,
За стариком незрячим приглядеть
И накормить его, и вымыть в срок.

Хватало дел: то снасть нехороша,
То прохудилась крыша шалаша.
Ее чинила девушка, спеша,
Чтобы старик в ненастье не промок.

Дочь почитала слабого отца,
В жару стирала пот с его лица.
Она была очами для слепца.
Он без нее и вовсе б занемог.

Незрячий, никуда он не ходил,
Лишь на одно ему хватало сил —
Сидел старик, весь день веревки вил,
Веревки эти сматывал в клубок.

Гулим была красива и чиста.
О ней ходила слава неспроста.
Но если счастья нет, то красота
И та несчастной девушке не впрок.

Посланцам хана — воинам лихим
Известно стало о красе Гулим.
И вот уже они путем глухим
Проникли на далекий островок.

В глухом краю скрыт о г людей шалаш.
Безлюдье — вот его надежный страж.
Гулим твердила: "Кто отыщет наш
Пустынный остров? Нет сюда дорог!"


* * *

Ни шороха вокруг, ни ветерка,
Покой и сон в жилище рыбака.
Так только кажется издалека,—
Обманчивы покой и тишина.

Покоя нет, не спит рыбак слепой.
Он, подпирая голову рукой.
Вымаливает счастье и покой,—
Молитва у него всегда одна.

От старика, немного в стороне,
Лежит Гулим, свернувшись на рядне,
И что-то шепчет, мечется во сне,
Тревожна, как река, как снег, бледна.

А в это время ханские послы,
Не очень расторопны и смелы,
Бредут во тьме, как вьючные ослы,
Усталы, злы, а цель им не видна.

В жилище рыбака не ждут врагов,
Ни брани их не слышат, ни шагов.
Гулим, бедняжка, после дня трудов
Лежит, заботами утомлена.

И видится ей сон: змея ползет,
К ее губам свой страшный тянет рот,
Сперва целует, после кровь сосет,—
Гулим бессильна, а змея сильна.

Вкруг шеи обвивается она,
Гулим кричит, пытается, она
Бежать, но спотыкается она,
И — в страхе просыпается она...

Отец не спал всю ночь, молился он.
Он слышал крики дочери и стон.
"Гулим, какой тебе приснился сон,
Тяжелый сон, тебя лишивший сна?

В глаза мои слепые погляди,
Все расскажи, меня ты не щади!.."
И в час ночной, припав к его груди,
О страшном сне поведала она.

Тогда заплакал и отец седой,
Затряс своею белой бородой:
"Коль сон к беде, пред этою бедой
Бессильны мы с тобою, ночь темна!"

...Казалось, горю не было конца,
Но стала дочка утешать отца.
Стирала слезы с дряблого лица,
Была она с ним ласкова, нежна.

"Не плачь, отец, мы вынесем с тобой
Все то, что предназначено судьбой,
И встретим мы ее удар любой,
И оба тверды будем, как стена.

И буду я всему наперекор
Всегда с тобой, отец, как до сих пор.
Я понесу тебя через гребни гор,
К тебе, отец, любовь моя сильна".

Касалась дочь отцовских щек рукой.
От слез ее, от нежности такой
Убогий старец обретал покой...
А ночь была безлунна и темна.


* * *

Кончалась ночь, когда со всех сторон
Раздался топот и оружья звон.
Беда явилась к ним,— проклятый сон
Не обманул красавицу Гулим.

Испугана и, как стена, бледна
Вскочила тут же на ноги она.
Старик-отец очнулся ото сна,
Беда стучится в дверь. Что делать им?

Услышав топот за дверьми и крик,
Рыбак несчастный головой поник.
Что может сделать немощный старик?
А он еще к тому же был слепым.

А стражники, все на пути круша,
Кричали громко возле шалаша:
"Э-эй, живая есть ли здесь душа?
Кто выйдет к нам, тот будет невредим!"

Но в шалаше никто не отвечал,
А что шалаш? Не крепость между скал.
Не выдержал осады и упал
Шалаш, построенный с трудом большим.

Кто к ним пришел, что делалось вокруг,
Гулим, бедняжка, поняла не вдруг.
Но потянулись к ней три пары рук:
"Пойдем, мы зла тебе не причиним!"

И заблестел огнем девичий взор.
В ней вспыхнул гнев, дремавший до сих пор.
Она очнулась и, схватив топор,
Пошла навстречу недругам своим.

"Кто вас послал, что надо вам от нас?
Что привело сюда вас в этот час?"—
Так воинам, меча огонь из глаз,
Промолвила красавица Гулим.

Один из них испуганно сказал:
"Великий хан нас в дом к тебе послал.
Красавица, чьи губы словно лал,
Не бойся нас, тебя мы не съедим!

К властителю во сне явилась ты,
Властителю во сне приснилась ты,
И мы хотим, чтоб согласилась ты
Предстать пред повелителем своим.

Тобою покорен великий хан,
Он изнывает от сердечных ран.
Пусть он скорее твой обнимет стан,
Чтоб улетел его печали дым".

Был голос девушки суров и глух.
Она сказала: "Дети потаскух,
Старик отец мой слеп, но он не глух.
Зачем меня позорите пред ним?

Что я свершила, в чем моя вина?
На свете я красива не одна,
И если вам красавица нужна,
Вы обратитесь к девушкам другим!"

От этих слив взъярились палачи
И вынули сверкнувшие мечи,
И крикнули; "Презренная, молчи,
Иль по-другому мы заговорим!"

Гулим глядела на врагов в упор,
Решив, что лучше гибель, чем позор.
И грозно занесла она топор
И обожгла пришельцев взглядом злым.

Так страшен был ее безумный взгляд,
Что воины отпрянули назад,
А девушка кого-то наугад
Ударила оружием своим.

Один пришелец побелел, как мел,
Один пришелец ахнуть не успел,
Он кровью захлебнулся и осел —
И на земле остался недвижим.

Их было трое, воинов лихих,
Убить Гулим хватило б сил у них,
Но хан красавиц требовал живых.
Задумались гонцы: "Что делать им?"

Они уйти решили, а пока
Ударили слепого рыбака
И уходя, уже издалека,
Слова проклятья бросили Гулим.

Как птица возле слабого птенца,
Гулим склонилась около отца.
Она обтерла кровь с его лица
И причитала, плакала над ним.


* * *

Ни звона пик, ни топота коней.
Прошло с той ночи шесть ночей и дней,
Гулим решила: хан забыл о ней,
Но хан опять послал своих людей.

На этот раз так много их пришло,
Что стало ночью от мечей светло.
На девушке они срывали зло,
Ее старались мучить побольней.

Они ремнем связали руки ей,
Смеялись, причиняли муки ей.
Они не дали в миг разлуки ей
С отцом проститься — с радостью своей.

Пред тем как выйти в путь, два молодца,
Чьи руки были тяжелей свинца,
Избили слабого ее отца:
Пусть не забудет до скончанья дней.

Связали и оставили его
На острове пустынном одного.
Смеялись молодцы, мол, ничего,
Коль не помрет, так станет поумней.

Прощалась с телом немощным душа.
Больной старик лежал едва дыша.
Лишился он всего: и шалаша,
И снасти, и любимицы своей.


* * *

Ее втолкнули в зал, где ханский трон,
Был хан ее красою ослеплен.
Сказал он: "Будешь первою из жен.
Ты мне ответь, согласна или нет?"

"Великий хан, я бы сказала "да",
Но для любви я слишком молода.
Повремени немного, и тогда,
Возможно, дам тебе другой ответ!"

Вскочил, как обожженный, властелин,
И подал знак взбешенный властелин.
Пришел палач, за ним еще один,
И стали страшный свой вершить совет.

С Гулим одежды сняли палачи,
Несчастную распяли палачи,
Пока Гулим держали палачи,
Хан заслонил над нею белый свет.

Ей щеку оцарапал ханский ус,
Был горек ханский поцелуй на вкус
И на змеиный походил укус,—
Казалось, от него защиты нет.

Казалось ей: она горит в огне.
Она кричала, словно в страшном сне.
Дрожь пробегала по ее спине.
Гулим кричала и впадала в бред.

Вот так пришел к ней первый миг любв!
Вдали не пели песни соловьи.
Она лежала на ковре в крови,
Без крови хан не достигал побед.

Она зачахла и лишилась сил,
Уже из жен ей кто-то саван сшил,
Уже ее, бедняжку, Азраил
Считал своей по множеству примет.

Был хан великий страстью опьянен,
Гулим считал он лучшею из жен.
Хан бесновался, клял табибов он
И собирал визирей на совет.

Но утром на четвертый день она,
Открыв глаза, очнулась ото сна.
И показалось ей, что ночь темна,
Хоть озарял лицо ей яркий свет.

Она, припомнив, что произошло,
Все поняла: над ней свершили зло.
Еще одно виденье ей пришло:
Возник ее отец — угрюм и сед.

Гулим решила: "Мой увял цветок,
Потерянного не воротит бог,
Но мой отец в беде, он одинок,
И я должна спасти его от бед".


* * *

К властителю Гулим, бела, как мел,
Пришла сама. На троне хан сидел,
Но, оторвавшись от великих дел.
Красавицу спросил он: "Что с тобою?"

"Великий хан, ты пролил кровь мою.
Я ослабела, я едва стою.
Но то, что думаю, не утаю,
Перед тобою ничего не скрою.

Гордилась я своею чистотой.
Ты на моей крови устроил той.
Не пожалел ты жизни молодой,
И всех моих несчастий ты виною.

Ты, властелин, и грозен, и жесток,
Ты надо мною надругаться мог.
Ты грубо смял мой девичий цветок,
На миг моей пленившись красотою.

Я как-то видела змею во сне,
И вот не в полуночной тишине,
А на яву она явилась мне —
Ты оказался черною змеею.

Я стала и несчастной, и больной.
За боль, за все, что сделал ты со мной.
Прошу тебя о милости одной,
Исполни — стану я твоей женою.

Есть островок, где люди не живут,
Там мой отец. Пусть стражники пойдут,
Освободят его от крепких пут,
Чтоб рядом был он с дочерью родною".

Промолвил грозный хан: "Да будет так.
Найдите старика,— он подал знак,—
Над головой твоей рассею мрак,
Твою исполню просьбу, бог с тобою!"

Для ждущих длинен день и ночь длинна.
Гулим ждала, но вот отца она
Увидела. И звезды, и луна
В счастливый час зажглись над головою.

Они соединились наконец:
Дочь оскорбленная, слепой отец,
И горечь двух обиженных сердец,
Как прежде, стала горечью одною.

И всемогущий хан был тоже рад,
Свершен был вскоре свадебный обряд,
И пировали сорок дней подряд —
Таких пиров не знали под луною.

Гулим навек владыке отдана.
Была у хана не одна жена,
С Гулим их стало сорок и одна,—
Гулим была последнею женою.

Переводы Н. Гребнева

• Назад
• Вперёд