Давлятбек Саъдуллаев. О художественном переводе и «говорящих» именах

Давлятбек Самиевич Саъдуллаев кандидат филологических наук, почетный профессор Кабульского университета и Ургенчского филиала Ташкентской медицинской академии, член-корреспондент Российской академии педагогических и социальных наук. Родился в 1947 году в г. Ташкенте, в 1968 г. окончил Республиканский институт русского языка и литературы, аспирантуру при Казахском госуниверситете им. С.М. Кирова.
Автор более 20 монографий и учебных пособий, 7 словарей, 200 научных статей по проблемам сравнительной поэтики, теоретической стилистики, политического маркетинга, риторики, этнополитической  конфликтности.
Награжден орденами, медалями, почетными знаками и грамотами СССР, России, Афганистана, Узбекистана за успехи в преподавательской, организаторской и дипломатической работе.


Национальная литература живет своей жизнью, обусловленной ее историей, обстоятельствами ее развития, разнообразными запросами современности. Изучение творческого опыта авторов, пишущих на родном языке, обусловлено большим социально и культурно-историческим значением.
Перевод – одна из форм литературных связей, позволяющая постигнуть замысел и идеи писателя, значение его слова, некоторые тайны мышления и языка. Выдающиеся деятели культуры оставили ряд суждений о том, какое значение для развития национальной литературы, творчества писателей имеет перевод. Иоганнес Бехер писал: «… значительная национальная литература немыслима без хорошей переводной литературы. Создание высокой культуры перевода способствует росту данной национальной литературы и созданию ею своего национального характера» (Бехер. В защиту поэзии. М., 1956).
Лучший способ отразить художественную действительность переводимого произведения – установить стилистическое соответствие между подлинником и переводом, а для того, чтобы проникнуть в художественную действительность подлинника необходимо раскрытие идейного содержания произведения и значения каждого слова в данном контексте. М.П. Брандес считает, что «в переводе понимание жанра и стиля направлено на сохранение формы речевого выражения мысли, которая идентично должна быть воспроизведена на языке перевода» (Стиль и перевод. М. 1988). Однако, под художественным переводом следует понимать не копирование буквы оригинала, перенос фразеологических единиц подлинника, а точное воспроизведение духа произведения, передачу мироощущения автора средствами другого языка.
В основе творческого процесса каждого писателя лежат мысль и поэтический образ, неотделимые от слова и выражаемые словом. И для переводчика первостепенную важность должны представлять само произведение в целом и тот живой свет-образ, который освещает все детали. У перевода есть свои жесткие законы. Сверхзадача переводчика состоит в том, чтобы всесторонне отразить поэтическую систему подлинника во всех проявлениях: объеме, звуках, цвете, словах и т.п., учитывая при этом, что не существует художественного перевода без определенного осмысления и истолкования подлинника, что в процессе перевода образ реконструируется и появляется возможность различных его трансформаций – во времени, в пространстве, в смысловых составляющих.
Переводчик должен быть мастером художественного слова, тонко чувствовать душу народа, на языке которого создан подлинник. Чем искуснее переводчик находит языковые соответствия, тем вернее и полноценнее он выполняет свою задачу.
По мнению И. Кашкина, каждый опытный переводчик знает, что из-за несовпадения языковых систем и эстетических норм приходится заменять некоторые детали подлинника другими, возникающими только в переводе. Но искусство переводчика художественной литературы состоит и в том, чтобы держаться при этом в границах, допускаемых подлинником, и при любом «перевыражении» соразмерно сохранять пропорции подлинника.
В настоящее время многих переводчиков волнует вопрос перевода в художественной литературе так называемых «говорящих» имен: как, каким образом сохранить и передать в переводе образность имени, характеристику персонажа, как донести до читателя, не знающего языка оригинала, своеобразие такого имени.
А.В. Федоров, К. Чуковский, Л.Н. Соболев, А. Кундзич, В. Россельс, М.М. Морозов, Б.Э. Шванебах, И.И. Ревзин, Р.К. Миньяр-Белоручев, несмотря на расхождение мнений по проблеме перевода «говорящих» имен, сходятся в том, что перевод имен с одного языка на другой является одним из важнейших и сложнейших моментов в теории и практике художественного перевода. Например, К. Чуковский считает, что при переводе имен следует придерживаться принципа транслитерации, Л.Н. Соболев пришел к выводу, что имя человека не переводится, а передается путем транскрипции.
Собственные имена – слова особые, употребляющиеся в особой сфере и в особой функции. Они больше, нежели имена нарицательные, зависят от экстралингвистических факторов и поэтому регулируются не только законами языка в целом, но некоторыми социальными, юридическими, историческими закономерностями. Имена собственные сложились как необходимый инвентарь на базе словарного состава языка и являются полноправными словами, но словами с особым назначением и особой специфической функцией.
Собственное имя абстрактно-конкретная категория языка. Чрезвычайная абстрактность его, «содержание вообще», сочетается в нем с максимально конкретным значением обозначаемого в тех случаях, когда реализуется функция имени что-то обозначать, указывать на какой-то объект. В других же случаях имя заключает в себе это сочетание абстрактного и конкретного потенциально, как возможность, которая всегда может осуществляться и которая лежит в самой природе этой категории. Речь, следовательно, идет не о двух началах, каждое из которых принадлежит одному ряду случаев. Оба начала всегда присутствуют в собственном имени, но одно из них выступает почти «потенциально», просвечивая сквозь другое. И все же оно ощутимо.
Имена собственные образуют в языке определенные классы, разряды, обладающие резкой экспрессией и относящиеся к различным сферам социального бытования. Вот этими-то «значениями», отражающими принадлежность данного имени к той или иной стилистической группе, чаще всего и пользуется художник в свой работе с собственными именами. Поскольку имя собственное во всей полноте своих характеристик представляет собой как бы точку соприкосновения лингвистического и экстралингвистического планов, значение его оказывается сложным комплексом, в котором сведения о слове переплетаются со сведениями об именуемом объекте, включаясь в состав сведений о слове, т.е. в лингвистическую часть значения имени и этимологии его основы. В состав экстралингвистического аспекта значения имени входят и особые условия существования имени в обществе, и культурно-исторические ассоциации, с ним связанные, и специфика связи имени с именуемым объектом, и степень известности объекта и его имени. По мнению А.В. Суперанской, собственные имена в сочетании с тем субъектом, к которому они относятся, являют максимум конкретности; собственные имена, не соотнесенные ни с какими субъектами, не значат ничего.
В речи нельзя отделить имя от экстралингвистической данности. Если мы «выхватим» из конситуации имя нарицательное, оно может сохранить свое словарное значение. Если вне контекста употребляется имя собственное, то оно теряет свою отнесенность к определенному ономастическому полю и делается непонятным. Независимо от того, имеет писатель дело с этими или иными свойствами собственных имен, любая художественная функция, в которой он использует имя, опирается непосредственно или косвенно на то или иное лингвистическое свойство имен собственных, или сочетание этих свойств.
Наиболее важные художественные функции имени собственного связаны, как правило, с поэтикой подтекста. Трудно найти такие словесные средства, с помощью которых художник мог бы с равным лаконизмом передать свое отношение к тому или иному характеру. Ведь имя собственное (антропоним) – кратчайшее обозначение человека как индивида. И в соответствии с конкретной стороной двуединой природы собственного имени антропоним в конкретном употреблении, когда хорошо известен его объект, кажется воплощением сущности этого объекта, обозначаемого лица.
Стилистическая окраска имени – непременная составная часть его речевой информации. В отличие от энциклопедической информации, представляющей собой сведения о денотате имени собственного, речевая информация устанавливает связь имени с его носителем, социальное поле денотата и его имени выявляет отношение говорящего к именуемому. Множество неречевых факторов, дополняющих речевую ситуацию, позволяют речевой информации быть предельно сжатой и в то же время достаточно емкой.
В художественной литературе стилистически значимой оказывается и речевая, и энциклопедическая, и языковая информация имени. Вплетаясь в единую художественную ткань, они вносят много дополнительных сведений, порой недоступных для понимания при первом прочтении произведения. Так, В.И. Болотов, характеризуя категории собственных имен внутри ономастического поля, выделяет еще и социальное поле. Оно обязательно для личных имен и определяется единством времени, профессии, местожительства денотатов, именам также сообщается определенная эмоциональная окрашенность, стилистическая отнесенность, смысловая насыщенность. Если ономастическое поле указывает на общее значение имени, то социальное указывает на его индивидуальное значение. Общее значение объективно, индивидуальное – субъективно и зависит от социального положения индивида, его симпатий-антипатий, вкуса и даже настроения. Энциклопедическое значение имени собственного индивидуально для каждого говорящего, т.к. его постоянным компонентом является эмоциональная окраска. Энциклопедическое значение имен собственных многомерно, поскольку существует одновременно в ряде социальных полей.
По мнению К. Хенгста, в процессе коммуникации имена собственные играют необыкновенно рациональную роль, сокращая высказывание, т.е. выполняют аббревиативную функцию. Для того, чтобы имена были коммуникативно эффективными, они должны нести на себе дополнительную художественно-смысловую нагрузку. Разумеется, разные «значащие» собственные имена в силу действия на них целого ряда факторов неодинаково важны для читателя. Основные факторы, определяющие «вес» «значащего» имени: роль в произведении лица или явления, названного соответствующим именем; отношение этого «значащего» имени к другим подобным именам в произведении, а через них и к образному единству в целом; характер самого отношения «значащего» собственного имени к сущности обозначаемого; отношения, которыми определяются глубина и полнота художественно-характеристической выразительности имени.
Художественное произведение – дитя своего времени. Как и имена людей – часть истории народа. Но было бы неверно стремиться перевести на другой язык всякое «говорящее» имя. Это обстоятельство требует от переводчика чрезвычайного такта и профессионализма, т.к. необходимо считаться и с реальными условиями, и возможностями контекста. Если язык оригинала и перевода близки, входят в одну языковую систему, или близки в грамматическом построении, то «говорящие» имена могут быть переведены напрямую, буквально. Если же переводчик сможет найти исчерпывающий эквивалент «говорящего» имени в своем языке, было бы целесообразно использовать найденный эквивалент вместо «говорящих» имен, образов и реалий оригинала.
Известно, что перевод делается для тех, кто не знает и не понимает языка оригинала. Следовательно, прежде всего, при переводе нужно обращать внимание на основное содержание оригинала, затем уже на детали, отражающие смысловые и художественные особенности текста. «Задача переводчика, по утверждению В.А. Жуковского, состоит в том, чтобы он сумел создавать и находить в переводе все прекрасное, что дано в оригинале». Искусство переводчика состоит в том, чтобы он, перед тем как переводить произведение, изучил содержание, смысловые и художественные особенности оригинала, своеобразие стиля автора, чтобы не только хорошо знал язык оригинала, но и мог мыслить на этом языке.
С переводом «говорящих» имен порой возникают сложности, и причин здесь несколько: найден соответствующий эквивалент, но потерян национальный колорит; в языке перевода нет нужного эквивалента и др.
Рассмотрим роль и значение «говорящего» имени в раскрытии характера персонажей на материале романа «Диёнат» («Совесть») известного узбекского писателя Адыла Якубова.
Один из главных героев романа – Джамал Бурибаев. Весь контекст романа работает на раскрытие его характера. Уже при описании внешности героя автор очень тонко дает понять читателю свое отношение к Бурибаеву:
«Из-за стола к Шукурову шагнул солидный, привлекательный с виду человек. Несмотря на заметную полноту, Бурибаев казался статным, моложавым. Лишь серо-зеленые глаза навыкате оставляли ощущение некоторого холода, настораживала излишняя ухоженность гладкого белого лица».
Окружающие Бурибаева люди относятся к нему по-разному. Для кого-то он особа незаменимая, душа компании, человек солидный, представительный. Но есть люди, которые видят в нем иного человека.
Примечателен тот факт, что сам автор ни разу не называет Бурибаева просто по имени, хотя фамилия без имени встречается часто. Дело в том, что многие мусульманские имена, до сих пор очень распространенные у тюркоязычных народов (в частности, в Узбекистане), по своему происхождению являются эпитетами Аллаха, которых у него, как считается, было 99. Малик – владеющий миром, Карим – щедрый, Рахман – милосердный, милостивый, Наджиб – благородный, Джамаль – красивый. Другими словами, в основу личных имен на Востоке кладутся определенные экстралингвистические универсалии, выраженные словами того или иного языка. Следовательно, имя Бурибаева «Джамал» переводится как красота. И отсюда сопровождающие его эпитеты – «холодный красавец», «собой видный», «привлекательный с виду человек», «высокий, белолицый, солидный» и т.д.
На наш взгляд, автор сознательно не называет Бурибаева просто по имени. Причину этого мы узнаем, прочитав все произведение, познакомившись с людьми, которых судьба непосредственно сталкивала с Джамалом Бурибаевым.
А что же фамилия? Обратимся к тексту:
– Хотя слово «бури» и означает – волк, у меня только фамилия Бурибаев. Если сама не захочешь, я тебя не съем!
… Фазилат все больше молчала, подчинялась без ропота. Она боялась Бурибаева. Он был для нее действительно «бури» – волк».
Таким образом, Джамал Бурибаев – это сочетание красоты и волчьей натуры. Сочетание странное, но именно оно, взятое в совокупности, отражает характер, суть героя, т.к. внешняя привлекательность героя сочетается и переплетается с внутренней нечистоплотностью и хищничеством. Перед нами «говорящая» фамилия и имя, в значительной степени способствующие раскрытию характера персонажа. Однако это сочетание «Джамал Бурибаев» с его сложным подтекстом для людей, не понимающих узбекский язык, ровным счетом ничего не значат, и только к концу произведения русскоязычному читателю становится ясно, что за человек Джамал Бурибаев, и что его фамилия соотносима с русской «Волков». Если бы читатель понимал язык оригинала, ему бы с первого взгляда стал очевиден неслучайный характер имени и фамилии.
Для того, чтобы достичь большего эффекта и максимальной эквивалентности с оригиналом, в данном случае переводчик мог бы дать в сносках значение «говорящих» имен. Если внимательно читать роман, то можно увидеть, что в «Совести» не только имя Джамала Бурибаева является «говорящим». Джаббар – «могущественный, смелый» – за свое бесстрашие получает звание Героя Советского Союза, Фазилат – «достоинство», «лучшие качества» – женщина, заслуживающая уважения, но сломленная и погубленная Бурибаевым. Атакузи – «отец ягнят», перен. – «предводитель», является председателем колхоза времен застоя.
Художественная роль собственного имени должна рассматриваться, прежде всего, если не исключительно то, в объективном плане: каково фактическое назначение данного имени в произведении, что, говоря проще, вышло из него. А это определяется, конечно, не с помощью выявления намерения писателя, а, напротив, всем фактическим строем произведения, отношением произведения к реалиям действительности, контексту в широком смысле слова. Контекст, в свою очередь, работает на основную мысль произведения, которая, как известно, не выступает в виде готовой формулы, а выражается – иной раз непроизвольно – во всей его художественной ткани: в интонации, ритме, звуке и т.д.
Имя собственное имеет глубокий образный смысл и может не только обслуживать отдельные речевые ситуации, но и связывать их в одном композиционном единстве. Рожденная таким образом стилистическая единица, стилема, воздействует на художественную ткань произведения. Благодаря этой системе художественно оправданным является превращение реального в ирреальное и наоборот. Авторский замысел реализуется в системе стилистических комплексов, поэтому слово нас интересует, прежде всего, как стилистическая единица, составной элемент стилистического строя литературного языка и, одновременно, как единица стилистической системы того или иного автора. По мнению Х.Х. Махмудова, «рождение стилемы и восприятие ее контекстуальной средой не зависит от субъективной воли писателя, должна быть общеконтекстуальная потребность в положении той или иной стилемы». Отсюда стилема – речевое средство или речевая единица, сознательно и с определенной художественно-композиционной целью использованные в художественном творческом контексте. Любая речевая единица может быть использована в качестве стилемы, поэтому, несмотря на свои особенности, имена собственные тоже могут быть использованы как определенные стилистические средства. При этом их понятийная неполнота позволяет использовать их и тогда, когда употребление апеллятивных выразительных средств было бы невозможно.

Опубликовано в журнале:
«Звезда Востока» 2012, №2

• Назад
• Вперёд