Ирина Родина. Духовно-культурологические основы «религиозной» тематики в современной русской и узбекской литературе

Когда же я «верю» – одним или другим образом, – то в веру вступает все мое бытие, целостность моего бытия. В самом деле, вера становится возможной лишь потому, что в отношение, называемое «верой», вовлечено все мое бытие.
Мартин Бубер.

В социокультурном пространстве второй половины XX-го века, не только общественное религиозное сознание возродилось в совершенно новом качестве (качестве более духовном, нежели конкретно обрядово-религиозном), но и культурологическая «религиозность» предстала в совершенно новом духовно-мировоззренческом качестве. Все это позволяет говорить о возрождении в культурологическом пространстве конца ХХ века уникального явления (не единичного в истории мировой культуры) – о «религиозном Ренессансе». В истории развития человеческого общества ему, как правило, предшествует определенное духовное истощение общественного сознания, неизбежно сопровождающее переход от одной системы социальных отношений к другой. В художественной литературе этого периода интерес к религиозной тематике разворачивается в парадигме двух ключевых инвариантов – в системах этико-философских и эстетических координат «религиозной прозы» и неомифологических тенденций (как основы интертекстуальной мифопоэтики).
Литературный процесс рубежа ХХ – ХХI веков, вне зависимости от «национальных» координат, характеризуется пристальным вниманием к вечным вопросам человеческого бытия – постижение Смысла жизни, поиски Бога, обретение Его и осознание Человеком самого себя частицей божественного мира. В пространстве «культурологического миллениума» двух, экзистенциально означенных веков, религиозный вопрос – Что есть Бог? – становится вновь актуальным не только для русской литературы, которая на протяжении всего своего развития отражала духовный путь человека к самому себе, к познанию высшего смысла бытия через проблему обретения в себе и для себя Бога, но и для современной узбекской литературы, в ином духовно-культурологическом ключе выстраивающей модель взаимоотношений «Бог – Человек».
Религиозная тематика в парадигмальной системе духовно-культурологических концептов определяла в истории и русской и узбекской литератур два инварианта своей художественной репрезентации: первый – собственно религиозная модель художественной картины мира (и такую литературу мы называем религиозной или церковной) и второй – неомифологическое культурологическое обыгрывание религиозных концептов различного уровня (сюжетного, образного, символико-метафорического) в произведениях светского плана с акцентацией на ценностно-аксиологические координаты бытия человека.
История развития религиозной литературы в русской и узбекской культурах достаточно исследованное явление, нашедшее свое отражение в общей истории мирового литературного процесса.
Примеры современного художественного воплощения религиозных идей нашли отражение в трех произведениях – «Пожар» В. Распутина, «Печальный детектив» В. Астафьева и «Плаха» Ч. Айтматова, которые ознаменовали собой переход к новому периоду в литературе, явившемуся отражением и следствием социальных изменений жизни общества и государства. Они находились как бы на стыке социальной критики и апологии духовных поисков порубежного предперестроечного периода.
Современные авторы религиозного направления, наследуя традиции своих предшественников, всей русской классической литературы в целом и духовный опыт православия, пытаются донести до своего читателя мысль о том, что вера в Бога – единственно верный путь к духовному возрождению.
Достаточно сложный путь развития религиозная тематика прошла в узбекской литературе: от религиозно-дидактических произведений Ахмеда Яссави (умер в 1166), в которых он раскрывал идеи суфизма, до джадидов начала ХХ столетия, концентрирующих внимание на антирелигиозной сути литературы с просветительской целью, предполагая, что развенчание религиозной догматики может служит культурному просвещению народа. Религиозные концепты стали основой для социально-литературной сатиры. Широко известны такие сатирические антирелигиозные произведения узбекских писателей, как «Вознесение на небо» Фитрата, «Дурной сон» Гайрати, «Уловки шариата» Гафура Гуляма, «В раю» Сабира Абдуллы и другие. Именно в этой мировоззренческой системе развивалась и эстетическая основа новой узбекской литературы; «на этом пути складывались, в частности, приемы лепки сатирических характеров мулл, ишанов, религиозных фанатиков, которые воочию воплощали все то мертвое, что еще цеплялось за живое. Воюя с пережитками прошлого, сатирики выкорчевывали его корни в настоящем. <…> И у наших новеллистов расчет с прошлым велся ради настоящего, ради утверждения новых жизненных идеалов».
А в конце ХХ века и в русской и в узбекской литературах в системе совершенно иных «новых жизненных идеалов» актуализируется обращение к религиозной тематике вне сатиры, вне социального проектирования, с репрезентацией бытийных и персонологических, порой подчеркнуто экзистенциальных, ценностно-аксиологических координат.
В этом плане интересно рассмотренть специфику отражения религиозной идеи в романах узбекского писателя Улугбека Хамдама «Бунт и смирение» и русского писателя Ф. Светова «Отверзи ми двери», произведениях дифференцированных «инонациональной» ментальностью в художественно-культурологическом познании этико-религиозных основ бытия, но совпадающих в попытке обрести единственно верный путь к духовному возрождению современного человека, и в двух разных «образах веры» постичь ее истинный смысл. Для писателей этого нового уровня художественной реальностью становится процесс «богословского моделирования» в системе текстовой художественной картины мира онтологических, литературно-эстетических и личностно-экзистенциальных констант бытия в единую парадигму духовно-культурологических идей, соотносимых с концепцией «Религиозного Ренессанса» ХХ века – возрождение культуры, мира и, как следствие, личности и мира через «новое религиозное сознание». Это своеобразная попытка писателей противостоять идее «дегуманизации искусства». В их творчестве обозначена полифункциональность художественного Слова, призванного не только осуществить задачу личностного духовного обретения Бога и мира, но и наметить путь преодоления кризиса дегуманизированного мира, осуществить победу Гармонии над Хаосом, воплотить идею духовно-культурологического возрождения мира. Активно используемая писателями синкретическая библейская модель сотворения мира посредством божественного слова (Вначале было слово…) – выполняет текстообразующую функцию, и позволяет организовать новую эстетическую систему художественного миромоделирования, значительно расширяющую специфику неомифологизации художественного текста, одну из эволюционно значимых тенденций развития литературного процесса ХХ-XXI веков. Концептуальную мирообразующую роль в текстовой парадигме новой религиозной прозы выполняет концепция богоискательства, организующая в единую художественную систему авторские духовно-культурологические идеи, религиозные концепты веры, покаяния, катарсиса и возрождения (наиболее системно актуализированные в романе Ф. Светова), а также бунт и смирение (концептуализированные в романе «Бунти смирение»).
Герой романа Феликса Светова «Отверзи ми двери» не просто мучим проблемой постижения смысла Божественного бытия, проблемой веры, – для него это вопрос обретения духовного и «жизненного» пространства в целом. Льву Ильичу Гольцеву важно было не только познать христианство как свою «личностную» веру, но и полностью переосмыслить жизнь с иных, теперь уже духовно-христианских позиций.
Динамика сюжетного развития романа развивается в контексте внешних (фабульных) и внутренних (исповедальных) координат жизни Льва Ильича, богоискательство которого определяется самопознанием, когда он «в напряженном поиске истинной веры, настойчиво и мучительно пробивается к смыслам христианской истины».
Путь главного героя к «вере» эволюционно обозначен в контексте противодействия двух полюсов – «веры» и «неверия», метафорически локализуемых автором в «бинарной» образной системе – отец Кирилл и Костя.
Отец Кирилл – воплощение любви и терпения. Говоря о сущности и значении веры в жизни человека, он разъясняет главному герою, какое значение для верующего человека имеет случай: «Когда человек живет с верой, у него иное отношение к жизни, как бы другое зрение, ему постоянно открывается чудесное в каждой мелочи…». Он уверен, что каждому дано свое испытание, что невозможно дать ответ на все противоречия человеческой жизни. Единственное спасение – молитва Господу, которая непременно будет услышана. Причину внутренней дисгармонии главного героя отец Кирилл видит в его логическом заблуждении, в неспособности понять устремления собственной души, которые исходят от незнания самого себя.
Являясь представителем официальной Православной Церкви, отец Кирилл не отрицает роль общественного прогресса, но, тем не менее, считает, что сила Церкви именно в ее консервативности. Религиозное служение для отца Кирилла – не обрядовость, а сама жизнь. Религия, по его твердому убеждению, «гнозис, не отвлеченное знание, а конкретное, органически полное постижение и испытывание смысла жизни личной и мировой».
Молитва и Церковь соотносятся в своем содержательном аспекте с религиозной архетипической символикой, ассоциативно определяя уровни «слияния» сознания героя с Богом – церковь, например, означает пространственное единение (поскольку церковь – это храм божий на земле), а молитва – коммуникативное (предполагает сакральное обращение к Богу на уровне «диалога сознаний»). Церковь сама по себе не дает и не гарантирует спасение, но определяет пространственное соприсутсвие человека и Бога. Отцу Кириллу кажется, что в «диалогически» значимом пространстве именно он выполняет миссию проводника божественного откровения и именно он, выполняя задачу Церкви нести истину, говорить о спасении, учить молитве и поклонению, выполняет поручение Господа и является просителем за верующих перед Богом.
Исходя из норм христианской морали, отец Кирилл выстраивает этические каноны светской жизни, считая, что в оценке своих и чужих поступков не должно быть осуждения и критики. Он открывает заново и по-новому крестившемуся Льву Ильичу христианские заповеди о любви к ближнему, о смирении и всепрощении, но подчеркивает, что всякий обращенный должен пройти через испытания. Таковыми становятся для главного героя теологические споры с Костей, который отрицает современную церковь. Его путанные противоречивые толкования истории религии каждый раз вносят сомнение в душу главного героя. Костя считает себя человеком избранным, которому предстоит в будущем передать волю Божию всему человечеству. После споров с Костей Лев Ильич всякий раз оказывается на грани отречения от веры, христианской религии в целом. Но парадоксальным образом именно эти «искушающие» дух диалоги с Костей, а не «душеспасительные» беседы с отцом Кириллом, определили для героя путь катарсического обретения истинного образа веры, веры вне сомнения и поисков иных истин. Вскоре Лев Ильич убеждается, что учение Кости выстраивается из «придуманных, лживых звеньев …У вас логики хватает отрицать благодать и поносить сегодняшнюю церковь, а дальше пойти смелости не достает, или своя корысть – куда вам тогда деться со своим избранничеством?» (С. 116). Противоречивость высказываний Кости заставляют главного героя заново искать ответы на вечные вопросы человеческого бытия, в частности, о смысле жизни, о сущности веры. Осознание двойственности Костиной теории привело Льва Ильича к пониманию того, что и в основе его модели «нового» мира лежит та же «двойственность», несущая Хаос и дисгармонию человека и мира.
В противоборстве добра и зла, утверждения и отрицания формируется собственное понимание Веры и Бога в сознании главного героя. Пройдя сложный путь «познания через отрицание», герой Ф. Светова претерпел духовную эволюцию – от грехопадения до возрождения через очищение. Истинная вера, которую обрел герой, выступает в рамках данного художественного текста, как единственный способ обрести самого себя.
В романе «Бунт и смирение» поиски истинной веры также совпали с поисками смысла своего сокровенного Я, и отразили мучительный путь человека к постижению сущности бытия, локализуемый в пространстве художественного текста в координатах двух концептуально значимых констант – бунта против Бога и божественной предопределенности и смирения перед ним, перед его высшей мудростью. В христианской философии библейское представление о человеке как образе и подобии Бога, внутренне раздвоенном вследствие грехопадения, сочетается с учением о соединении божественной и человеческой природы в образе Христа, следовательно, возможности внутреннего приобщения каждого человека к божественной благодати. Человек – одно из явлений этого мира, и вместе с тем оно превышает все явления природы. «Странное существо, двоящееся и двусмысленное, имеющее облик царственный и облик рабий, существо свободное и закованное, сильное и слабое, соединившее в одном бытии величие с ничтожеством, вечное с тленным». Все христианство, по мнению Н.А. Бердяева, связано с этой двойственностью человеческой природы.
В романе «Бунт и смирение», по сути, дается художественно-психологическое и художественно-этическое исследование природы этой двойственности. Главный герой романа Акбар, как и многие его современники, озабочен вопросом, откуда берется Зло и «может ли быть найдено такое Слово, которое удовлетворило бы всех, раскрыло бы смысл жизни». Только пройдя долгий путь длиною в человеческую жизнь, он осознал, что единой формулы достижения Гармонии не существует, и цель каждого отдельного человека – «туго повязать эти две точки – начало и конец, соединить их» (С. 101). Только так он сможет найти успокоение в своей душе. Бунт – это лишь начало пути к смирению, которое в понимании автора есть постижение самого себя: «Бунт и Смирение» – вот исключительно трудный путь к тому, чтобы стать человеком, вот судьба, предназначенная человеку» (С. 122).
В основную сюжетную канву повествования о жизни Акбара не случайно вклиниваются отрывки из Библии и Корана. Писатель выстраивает определенную текстовую шкалу соотнесения реальных событий жизни человека ХХ века и религиозных мифосюжетов, как бы сопоставляя «первый» день рождения мира («…И отделил Господь свет от тьмы, и назвал свет днем, а тьму ночью. И это был первый день творения…» (С. 10)) и тот апокалипсический день мира, когда бунтующий человек взял на себя миссию Создателя и сотворил человека (девочку-клона Дженифер) вопреки замыслу божественному: «Теперь человек станет сам себе хозяином. С этого времени в его судьбу не вмешивается даже Господь Бог. … В результате вы будете жить вечно, человек не умрет, он сравняется с Богом. Теперь человеку Бог не нужен…» (С. 109)
Смерть табиба, верующего человека, обретшего веру истинную через отрицание и сомнение, услышавшего эти слова в последний миг своей жизни-служения Богу, символически равна гибели рода людского. Это знамение грядущего Апокалипсиса за грехи человеческие.
Очень важное символическое значение имеет образ бездетной тети Ларисы, проживающей в ожидании своей смерти последние одинокие дни. Она прожила жизнь в свое удовольствие, нарушая заповедь Бога о продолжении рода и теперь, за свой бессмысленный и бесцельный «бунт», она несет кару – никак не может умереть: «Она очень устала. От мыслей, от сожалений, от волнений, нет-нет, от старости, от бесконечных переживаний в этой уже меркнущей нескончаемости жизни» (С. 90). Греховная череда «бунтов», безверие привели тетю Ларису к совершению самого тяжкого греха – она кончает жизнь самоубийством.
Безверие Тети Ларисы обычное для человека конца ХХ века – «…она не была совершенно неверующей атеисткой, но прекрасно обходилась без Бога» (С. 61) – и только приближение одиночества и смерти стали для нее катарсическим прозрением, обернувшимся попыткой обрести веру, и она пришла в …Церковь: «Да, для того, чтобы тетя Лариса отправилась в церковь, понадобилась целая человеческая жизнь… Молитва ее не была молитвой веры, а скорее некой отчаянной попыткой «замолить грехи» и потому не была услышана Господом, который так и не дал ей успокоения. Нельзя сказать, что каждый, кто стал прихожанином Церкви, кто только «пространственно» соприкоснулся с Богом – спасется, ведь сердце и мотивы человека известны только Богу, и только Он видит истинно верующего, пусть даже обретшего веру через протест, как табиб или его ученик, Акбар. Грех человека является путем к смерти, ибо в Библии сказано «сделанный грех рождает смерть» (Иак.1:15) и «возмездие за грех – смерть» (Рим.6:23.).
Интересно, что путь от безверия (а точнее от сомнения) к вере у Акбара (роман «Бунт и смирение») и Льва Ильича (роман Ф. Светова) лежит в системе дилеммы «бунт-смирение». И только преодоление этого «антиномизма» и есть условие истинной Веры.
Таким образом, художественно-религиозные идеи, отразившиеся в произведениях авторов, имеют различное толкование, но в их основе лежат вечные поиски человечеством Смысла жизни через познание Высшей Божественной мудрости как единственного способа осознать самого себя. В.В. Розанов писал, что чувство Бога есть самое «трансцендентное» в человеке, наиболее от него далекое, труднее всего досягаемое: «Только самые богатые, мощные души, и лишь через испытания, горести, страдания, и более всего через грех, …достигают этих высот, – чуточку и лишь краем своего развития касаются мирам иным …при условии чистоты душевной».
Таким образом, обращение к религии, мыслимой как путь к Богу, к вере, во все времена воспринималось людьми как единственный путь духовного спасения. Вся история человечества – это путь обретения утраченной веры. И вопрос об этом пути в равной степени ставится и в русской религиозной прозе как отдельной системе, и в современных произведениях нерелигиозных, но включающих в свое текстовое пространство религиозные неомифы, поскольку поиски истинной веры современным человеком продолжаются независимо ни от эпохи, ни от национальности. И пример тому анализируемые романы.
В современной прозе по-разному представлено художественно-нравственное осмысление духовно-эстетических «моделей богоискательства», актуализирующих не только в литературе, но и в современной культуре в целом, новый взгляд на духовно-культурологический комплекс проблем «Бог – бытие – человек». Анализ этого осмысления позволяет выявить специфику эволюции художественного сознания «кризисной» эпохи рубежа ХХ – ХХI веков.

«Звезда Востока», № 3, 2012
________________
Родина Ирина Витальевна родилась в Ташкенте в 1979 году. Окончила факультет русской филологии УзГУМЯ. С 2003 по 2005 проходила обучение в магистратуре УзГУМЯ по специальности лингвистика. В настоящее время осуществляет педагогическую и научную деятельность в качестве старшего преподавателя кафедры русской и зарубежной литературы факультета русской филологии УзГУМЯ, совмещая ее с должностью заместителя декана по учебной работе. Имеет ряд публикаций по проблемам современной русской религиозной прозы.

• Назад
• Вперёд