Андрей Слоним. Слово или пустословие?

(Из цикла статей "Быть или казаться")

… В  Н А Ч А Л Е было слово…
Именно так сказано в одном из основных источников постижения законов Бытия человеческого.
Когда в текстах цитируется эта ключевая фраза Священного писания, часто пишут: «ВНАЧАЛЕ» (то есть как бы ПЕРЕД чем-то, что свершалось позднее). И этим рушится главное. Слово – не прелюдия к чему-то последующему. Оно рождается в сердцевине одного из важнейших НАЧАЛ мировых законов.
Слово… В любом языке мира в нём заключено чудо. Определенное сочетание звуков рождает в наречиях разных народов образы, действия, движения мысли. Стоит произнести, к примеру, слово «кошка» – и сознание тут же создаёт конкретный для каждого из нас «портрет». Но у разных людей в восприятии родится совершенно разный облик этой спутницы нашей жизни. Затем, помимо воссоздания образа совершенно конкретной кошки, наша ассоциативность немедленно спроецирует это понятие на психологию самих людей – «гибка, как кошка», «ступает неслышно, словно кошка», «невозмутима, как кошка» – и  так далее. Развивать образность слова куда сложнее. И одним из важнейших атрибутов человеческого сознания является фантазия, подсознательное умение отождествить с детства знакомое слово со смыслом, который оно несёт.
Слово не только имеет «цвет», «объём» и «вес», оно может стать в нашем сознании абсолютно реальным, как бы живущим рядом с нами объектом, живым или неодушевлённым. Разно-образие, множественность смыслов слова поистине безграничны. Словом можно "рисовать", из слов  можно составлять мелодию, слова можно рифмовать по созвучиям и смыслам.
Слово помогает осмыслить даже то, что подчас и не уложить в разнообразие физических действий.
… Вот одна из множества поистине мировых загадок Слова. Как известно, трагедия А.С.Пушкина «Борис Годунов» завершается смертью преступного царя, гибелью его детей и торжественным въездом Самозванца под именем царевича Димитрия. Народу объявляют о всех этих тёмных событиях. И реакция его своеобразна. Ведь Пушкин заканчивает трагедию одной короткой фразой: «Народ безмолвствует». Читая эту фразу, мы как будто вполне понимаем, что произошло. Но КАК воплотить в действии на сцене смысл этой гениальной ремарки? Простым молчанием? Увы, это совершенно не адекватное воплощение глубины авторского замысла. Главная трудность в том, что эта ремарка подразумевает и полную внешнюю статику толпы, и отсутствие слов. И нечто иное, воспринимаемое только в чтении глагола «БЕЗМОЛВСТВУЕТ» (недоумение, затаённая тревога, неуверенность). Сценическая история постановок пушкинского «Бориса Годунова» не так богата количеством постановочных решений и открытий. Иногда пресловутую финальную ремарку просто ЧИТАЮТ ИЗ-ЗА КУЛИС В МИКРОФОН, довершая звучащим смыслом сценическую суть. И решение этого «ребуса», оставленного потомкам Поэтом, до сей поры где-то рядом. В такой проблеме звучащее слово оказывается ёмче и глубиннее, нежели физически ощутимое действие на сцене…
    Слово издавна имело весомость и наполненность, причём, не только прямым значением, но и подтекстом. Как тут не воспринять заново удивительный источник образности драматургии А.П.Чехова? Слово здесь «работает» во всей полноте – от построения элементов жизни, общения, событий героев до  названия произведения. Да, само название чеховской пьесы «Чайка» на поверку оказывается вовсе не таким «линейным» и понятным, как кажется на первый взгляд. Начиная  с вопроса – а КТО в пьесе эта пресловутая чайка? Со школьных лет мы привыкли считать, что это героиня Нина Заречная, с её драматичной судьбой и противоречиями. Всё как будто просто – есть цитаты из текста: «Я чайка… Нет не  то, я – актриса…», «Возле озера жила девушка, свободная как чайка, но пришёл человек и от нечего делать погубил…». Есть и реально застреленная другим героем – Константином Треплевым – подлинная чайка. Все эти аргументы кажутся незыблемыми, но…
   Но как быть с образностью самой чайки, воплощающей стремление к полёту? Летающей над романтическим озером где-то в самой глубинке, вдали от городов, и подстреленной буквально без цели и смысла? Нина? Да, и она тоже… А как сладить с порывами  самого Треплева –   мятущегося, талантливого, необычного! – взлететь, подняться над пустотой и обыденностью? Как быть с попытками вырваться из пошлой серости видного литератора Тригорина, которому лишь безволие и апатия мешают стать гораздо масштабнее и значительнее, чем он есть? Как не заметить несостоявшуюся судьбу многих иных персонажей «Чайки» – доброго, но стёртого привычностью Сорина, беззаветно влюблённой в Треплева Маши, затерявшегося в глуши и привычности доктора Дорна и многих, многих других. А скрытый неизведанный полёт самой Аркадиной – провинциальной актрисы, рассеявшей свой талант на пустырях мнимых «успехов» и забывшей даже о собственном сыне!  Почти все они воплощают своими невзлетевшими жизнями и помыслами именно чайку, полёт которой нелепо прерван стечением обстоятельств, замкнутостью, погружением в привычную каждодневность. Всё метафорично в чеховской «Чайке», и даже финальная фраза Дорна «Лопнула склянка с эфиром…». Этими словами доктор Дорн иносказательно сообщает о самоубийстве Треплева, который застрелился в соседней комнате. А по сути – они предстают символом эфемерности пустых грёз, драматичности крушений судеб. Как и чучело застреленной чайки, которое приносят в комнату  перед этим трагическим концом – страшный символ всех тщетных потуг героев взлететь, подняться над суетой… Всё это заключено в одном слове – названии пьесы. И ещё одно слово – характеристика жанра чеховской «Чайки» – комедия…
Слово… О, как же всесильно оно в большой поэзии, где каждый из Мастеров находит его с истинно снайперской точностью. И только тогда оно вершит свою образность в немыслимо огромном масштабе обобщений. Примеров множество, но вот один из самых впечатляющих – четыре строчки знаменитого блоковского творения:
                                       
В голубой далёкой спаленке
Твой ребёнок опочил.
Тихо вылез карлик маленький
И часы остановил.

Там, где стихотворец средней руки начертал бы десятки строк о трагической гибели ребёнка, Поэт лаконичен и твёрд в выбранных словах. «В голубой, далёкой спаленке» – это стены комнаты, растворённые до вселенской бесконечности. Только туда и может взмыть душа, порывающая с земными оковами. «Опочил» – не «заснул», нет! В самом этом слове свершилось нечто внеобыденное, внебытовое, несоразмерное с обычным… А карлик вовсе не «вышел» (как могло представиться бы на первый взгляд!), а «вылез»! Это гораздо ёмче, более жутко, более бездонно по смыслу. Остановленные часы довершают странный мир перехода из бытия в «синий сумрак и покой»…
  … В нашу бурную эпоху слово странно теряет свою ёмкость и могущество. Убийственно примитивная, канцелярская, а подчас и малограмотная речь сообщений пытается повествовать о событиях. Примитивизм и искусственное упрощение слова приводят к тому, что слово теряет не только подтекст и «второй план», но и свой прямой смысл. Драматурги и писатели в стремлении «поспеть за веком» силятся найти правду в максимальном, как им кажется, приближении слова к реальной жизни. В беседах и интервью всё чаще утрачиваются индивидуальные личностные черты субьекта, его рассуждения концентрируются вокруг его собственного «я», причём сугубо авторитарно: «есть два мнения: одно – моё, другое – неправильное»!
Слово… Оно искажается сегодня. Слова зачастую лишаются объёма и глубины, образности и многоцветности. Они убийственно просты и гладки, как обструганная доска. Во все времена истинное творчество знало не только прорывы и взлёты, но и сомнения. Кто-то из великих философов некогда сказал: «есть два похожих слова – «сомнение» и «самомнение». Первое ведёт к открытиям, второе – к тупику».  Характерно, что никто из тех, кто был подлинно велик и значителен, не номинировал себя «гениальным», «неповторимым», «великим». Отдавая должное светлому таланту своих не менее ярких коллег, эти люди знали цену слову и не гремели им всуе. В письмах А.П.Чехова впечатляет не только его стремление и умение поддержать дарования лишь начинающих свой путь писателей-коллег, но и поразительная скромность самооценок. «Мою слабую (так! – А.С.) пьесу «Чайка» Художественный театр сделал удивительно ярким спектаклем» – читаем в одном чеховском письме. А в другом, почти в конце жизни, создав почти все свои рассказы, повести, пьесы, Антон Павлович резюмирует: «да, наверное, я – не писатель. Я всего лишь врач, занимающийся литературой»! А между тем – сколько тонкой, нерасхожей иронии, доброго юмора и света сквозит в этих письмах, как богато и ёмко слово, живущее в них, как целеустремлён его дух…
Сегодня, уже второе десятилетие, умы будоражит престранный и необъяснимый термин «звезда», лихо залетевший в наш мир из-за океана. Что он означает по сути, в смысле истинности таланта, самобытности – ответить практически невозможно. Практика «конвейерного» штампования «звёзд» приводит к трагическим парадоксам – симпатичная десятилетняя кроха, которую научили ритмично манипулировать своим телом, заявляет: «А я уже звезда, я в пяти конкурсах победила!».
Слово в высшем его смысле становится всё более упрощённым, «сленговым». Оценки того или иного явления в культуре размываются, индивидуальность суждений нивелируется так называемой «модой» и невозможностью самобытного восприятия. Обманчивая «вседозволенность» размывает ощутимые границы допустимого. И реет мираж, внушающий, что в эпатирующих искажениях внутреннего мира человека и низведения его до уровня простых инстинктивных потребностей – как раз и заключено всё, что можно бы считать «истинно актуальным».
Слово – это то, что и как мы пытаемся сказать людям. И ранит то, что мы сегодня всё более и более склоняемся к отстаиванию не высоких порывов духа, не примеров подлинной красоты и гармонии, а первобытной сути самых примитивных инстинктов. И не для того ли, чтобы прослыть «истинно современными», мы, не сумев адекватно воссоздать всю сложность авторского образа, одним махом низводим его до простенькой серии читаемых «низких истин». И было бы поистине смешно, когда бы не было так грустно – оценить «перл» одного из  дирижёров, объясняющих молодым исполнителям оперы «Евгений Онегин», как ему казалось, суть взаимоотношений Онегина и Татьяны: «Да что вы мудрите, тут всё дело в том, что он её хочет, но знает, что она никогда ему не отдастся!». Что на это ответить «бедным» Пушкину и Чайковскому, которые хранили в глубинах своих душ совершенно иную суть своих героев? Подобный примитивизм уже породил целую серию вполне узаконенных приёмов, которые можно было бы назвать «секс-штампами», когда героини, изображая (именно изображая, а не проживая!) любовное томление, в равной мере одинаково… валяются по полу и сучат ногами. А истина, а тайна духа, обаяния и света героини, а излучение её красоты – вновь остаются «где-то рядом».  «Я в «Катерине Измайловой» обливаю на сцене избитого до полусмерти героя настоящей водой!» - заявляет режиссёр на творческой встрече. «А у меня в «Князе Игоре» в сцене у Галицкого на сцене – настоящий… деревенский нужник!» - самодовольно хвастается другой. Да полно –  настоящие неразгаданные «ребусы» глубинной драматургии, оставленной нам великими создателями, быть может, откроются кому-то другому, который захочет и сумеет обрести своё сценическое Слово, пусть нежданное, пусть ещё неизведанное – но адекватное истинно Высокому началу классики.  И разительно отличающееся от надоедливого пустословия в разных масках…      
Слово в «драматургии» множественных телесериалов столь же пагубно скудеет. Диалоги теледетективов, мелодрам на телеэкране всё более напоминают «беседы в подворотне» с вульгарно-специфической, чаще всего агрессивной, в том числе и активно-ненормативной лексикой. Работа актёра с таким материалом уже не требует большого мастерства, личностного развития самих исполнителей. Чаще всего актёр Х в одном сериале изображает (а отнюдь не играет!) следователя, а в другом, параллельно идущем на другом канале, он же, «родной и узнаваемый», предстаёт в образе матёрого бандита. Причём, с абсолютно не меняющимся психологическим и внешним образом, с той же «уличной» лексикой, с той же силой кулака и бессилием («импотенцией»!) интеллекта. И ничего, даже отдалённо напоминающего творчество, в этих поползновениях – увы! –   не удаётся встретить.
   Отчего так однообразно-примитивно мелькают перед нашим взором и сознанием однотипные  герои и героини самых разных сериалов, совершенно «свободно» и в одночасье поддающиеся некоему выплеску инстинктов и хладнокровно предающие в своих семейных и человеческих отношениях всё, что в этой жизни предавать недопустимо? Почему так запросто и «по-братски» пристроился почти к каждому сюжету пресловутый афоризм «от сумы и тюрьмы не зарекайся!»? И любая героиня или герой в силу «злодейских интриг» непременно попадают в следственный изолятор или тюремную камеру – как будто только пройдя через это, можно постичь некие высшие начала. Почему примитивный криминал всё прочнее врастает в драматургию, кино, театральное действо, становясь одной из непременных сторон биографии любого персонажа, да ещё с оттенком некоей «высшей» печати судьбы, только после которой, якобы, можно стать личностью? А соответствующий словесно-лексический «багаж» с его «подзаборной» спецификой прилежно следует за убожеством образности…
Пустословие… Оно громыхает, как пустой кувшин, катящийся с горы. Оно зачастую звучнее истинного Слова, которое рождается как еле слышный шёпот.
Кто-то из очень мудрых людей некогда сказал, что истина не рождается в крике. Её постижение берёт своё начало в тишине, в стремлении услышать голос души. Истоки Слова на нашей земле поистине благодатны и неисчерпаемы. Они в веках, в гармоничной мудрости великих мыслителей и поэтов нашей родины, устремлены в самую сердцевину человеческого духа, к его полёту, целомудрию, умению преодолевать  препятствия и восходить к вершинам. В глубинах истории и культуры каждого народа таится великое и непреходящее значение настоящего Слова. Как же необходимо сегодня отличить его от настырного пустословия! И довериться его животворности…
Слово извечно передавалось из поколения в поколение, от отцов и матерей –  детям, от дедов – внукам. И сейчас как никогда жизненно важно сохранить и расслышать истинное Слово в хаосе и шуме отупляющих миражей пустословия. И если мы не остановимся, чтобы послушать тишину и в недрах её услышать негромкий голос, напоминающий человеку о его истинном предначертании на земле, то не откроем для себя и своих детей непостижимой тайны живой жизни. Не сохраним ее, да и сам род людской на завещанном нам потомками высочайшем уровне духовности.
Именно в Слове, в его высшем, первозданном смысле – залог жизни, интеллекта и гармонии будущих поколений нашего столь необъятного – и такого маленького и беззащитного в бесконечности Вселенной Отечества…

«Звезда Востока», № 2, 2013

• Назад
• Вперёд