Тагай Мурад. Сумерки, когда заржал конь (повесть)
СУМЕРКИ, КОГДА ЗАРЖАЛ КОНЬ
(повесть)
Братья, беда, беда!
Проснулся я однажды утром, провел рукой по голове и обна¬ружил там что-то неладное. Но значения этому не придал. И даже матери не сказал.
С каждым днём болячки разрастались. Зудило как настоящая чесотка. Пошел я к фельдшеру нашего кишлака. Он брезгливо смор¬щился, бросил "фу". Повез он меня в больницу в Юрчи. По дороге я выпрыгнул из машины. Но фельдшер поймал и снова усадил в ма¬шину.
В больнице... Ох, что там было! Слов нет, этот доктор ока¬зался человеком безжалостным. Ну и показали они мне, где черти водятся, братья...
У всех, у кого была плешь - заново выросли кудри. Моя же голова стала отливать ослепительным блеском. Ни одного волоска не проросло. Сами врачи удивлялись, сказали, редчайший случай. Горько плача от обиды я возвратился домой. Матушка, увидев мою головушку, загоревала.
Купил я большущую шапку, натянул её до самых ушей и не снимал её ни зимой, ни летом. И в школу в ней ходил. Наш учите, математики пытался было настоять:
- Не начну урока, пока не снимешь шапку.
Сидевший на первом ряду староста что-то шепнул учителю. Но учитель стоял на своём:
- Ученик на уроке обязан сидеть без головного убора! Правило такое!
Я еще глубже надвинул шапку и ухватился аа неё руками.
- Ученик Курбанов, тебе говорю!
Я не шелохнулся. Учитель сорвал с моей головы шапку и вышвырнул в окно. Класс задрожал от хохота одноклассников.
Они кричали:
- Ура-а-а, солнце взошло!
Закрыв голову руками, я разрыдался. Швырнул чернильницу учителю в лицо. Промахнулся. А лотом сбежал. И с той поры ноги моей не было в школе. Приходили директор и классный руководи¬тель, уговаривали меня. Мать заклинала. Всё равно я не вернул¬ся. Так я и остался с головой пятиклассника.
Лвди прозвали меня плешивым. Мол, Зиёдулла-плешивый! О, господи, господи! Поначалу от стыда до самых ушей горел. Я чув ствовал себя глубоко несчастным. Но со временем прозвище "пле¬шивый" перестало меня задевать. Постепенно свыкся со своим несчастьем . Теперь, напротив, сердился на тех, кто не называл меня Зиёдуллой-плешивым. Особенно на почтальона. Как увидит, сразу: товарищ Курбанов, да товарищ Курбанов. Это выводит меня из себя. Сдаётся мне, будто он насмехается надо мной.
Как-то даже и накричал на него:
- Почему называете меня товарищем Курбановым? Начальство что ли я или диплом у меня имеется? Всё что есть у меня - так это моя голова с пятью классами. Нечего надо мной смеяться, волос нет, зато гребень золотой.
- Как же мне тогда обращаться к вам?
- Называйте, как все, Зиёдуллой-плешивым. Моё имя при мне Ну, слава богу, теперь и почтальон стал называть плеши¬вым!
Поменял много работ, которые не требуют диплома. Был и сторожем, был и кочегаром. Под конец стал чабаном. Пас овец односельчан. На горных пастбищах играл на свирели. Но когда не стало хватать дыхания, раздобыл старую домбру. Домбра моя зазвучала, и я, глядя на бесконечную гряду холмов, на растекавдееся по холмам стадо, на беспрестанно щебечущих на горных вершинах птиц и на белые клубящиеся облака, взволнованно пел дастаны. Эти дастаны пели ещё наши деды на свадьбах в долгие зимние вечера - один умолкнет, другой подхватывает. Многих из тех старых лвдей уже нет в живых. Так, как пели они, никто уже не споёт. Мы же берём своим зычным голосом.
Братья, вам лучше не спрашивать, а мне не говорить...Буд¬то её зовут Момосулув. Лицо её подобно лепешке или она краса¬вица? Глаза черные или голубые как цветок льна? Густые ли брови? А если густые, то изгибаются ли дугой? Будто из-за темной ночи никак не могу я разглядеть её.
Будто брожу как безумный по улице, где живет Момосулув. Будто бледный лунный свет пробивается сквозь облака. Брожу, буд¬то что-то потерял. Вот присел на камень у дороги, подперев ла¬донями подбородок, и завороженно пристально смотрел на луну. Лик у луны оказывается грязный. Сколько таких, как я, влюблен¬ных безнадежно взывали к луне. Кому из них луна подарила хоть один поцелуй? Кому из влюбленных луна была верна? Махнув рукой на луну, будто я поднялся с камня и перемахнул через забор Мо¬мосулув. Собаки у них не оказалось. Затаившись в тени деревьев, стал заглядывать в окно, где горел свет. Будто сорвал несколько яблок, съел их. Неожиданно свет погас. И я тихонько пробрался на террасу и ощупью нашёл её постель. Она будто бы проснулась, сказала, чтобы уходил - нето закричит. Я стал её умолять. Про¬тянул к ней руки. Она, отвергая меня, оттолкнула мою руку.
И будто я бросился в её объятия!
Ах, братья, весь мир - это одно, а то, что называется объятиями - совсем другое. А/х-ха!
Лежать бы мне тихо, довольствуясь тем, что есть. Наслаждался бы её объятиями. Нет же, я неугомонный будто хотел овла¬деть и её сердцем! Постепенно я своей любовью завладел её душой. Это оказался особый мир - кромешная тьма. Вокруг всё пусто. Ни одной живой души. Не то, чтобы там был мужчина, будто даже след мужской простыл. Будто это и есть райский уголок. Будто оглядываюсь вокруг, и радостно смеюсь: "В этот рай, кроме меня никто не попал!" Будто душа моя переполнилась радостью:"Первым в этот рай шагнул я !" Ах-ха!...
Открыл глаза - в комнате темень, лежу обняв подушку.
Сон покинул меня. В погоне за ним, я уставился в потолок. Это верно - в нашем кишлаке есть такая девушка. И зовут её тоже Момосулув.
Утром, позавтракав, завязал в поясной платок свой обед. Волоча за собой кленовую палку, пришел в загон. Прилег на кам¬не.
Люди пригоняли своих овец и коз. Вот и она! Я вскочил, посмотрел на неё. Почувствовал, что моё лицо вспыхнуло. Она же, забросив прутик вслед своим овцам, повернулась и ушла. И даже не взглянула на меня.
Интересно, видела ли она вчера меня во сне? Может, быстро ушла из-за того, что застеснялась?
Братья, девушка эта постоянно стоит перед моими глазами. И днём, и ночью. Послал к ней сватов. Ответила, что не выйдет, мол, плешивый. О, господи, о господи мой! Что из того, что пле¬шивый? Разве все дело в волосах? Разве есть у волос разум, ведь они растут там, где им вздумается. У кого-то волосы густые, у кого-то редкие. А у иных и вовсе не растут. Что, разве выра¬щивать волосы - всё равно что заниматься хлебопашеством что ли, где можно винить человека? Если бы люди сказали, вот, мол, он не посеял волос на голове, а если и посеял то, мол не уха¬живал за ними, не поливал и посевы высохли. Вот тогда-то пусть меня и унижает. Тогда-то пусть и говорит, мол Зиёдулла-плеши¬вый - мужчина бестолковый, что на голове размером с кулак -волос не смог вырастить. И пусть скажет, что он не может быть хорошим мужем.
Я все равно не отступился от своего решения. Посылал сватов одного за другим. Просил передать, что немного погодя куплю коня и буду участвовать в улаке.х Поломалась она, поломалась и наконец согласилась.
Сыграли свадьбу. Она, ступая робкими шажками прошла за полог невесты. Я же, ступая мужественными шагами, прошел за полог - женихом. Рассказал ей о том сновидении. Спросил: тебе тоже снился такой сон? Она ответила - снился. Темно было, гово¬рит - не смогла опознать, кто это был. То был я, сказал, уда¬ряя себя в грудь. Вот и потому-то я вышла за вас, ответила она. Ах-ха!
Братья, во сне Момосулув была утренней звездой Венерой, наяву была Луной, в объятиях моих стала Солнцем!
* * *
На время поручил отару напарнику. А сам, продав несколько голов своих овец, завязал деньги в поясной платок и отправился в Обокли, прихватив с собой искусного наездника Намаза. Обокли находится в Оккапчигае. Оккапчигай - это пустыня без конца и без края. Приехали мы свда в поисках коня. Лошади есть и в дру¬гих местах. Но лошади Обокли особенные.
Братья, у нас в Сурхане так говорят:
х -улак - конно-сдотэтивнре состязание, на котором участники состязанйя шрышют друг у друга козлиную тушу.
Если берешь коня, бери из Обокли Если берешь жену, бери из Иргаля!
Смысл этой премудрости фом, что кони там, что твои ска¬зочные дивы. Лошади нужен безграничный простор. Лошадь не знает дистанции, не знает предела. Если и в суровые зимы лошади па¬сутся в степи, то они становятся выносливыми, бока их лоснятся, сами они широкогрудые и быстроногие.
Обокли - именно такая степь для лошадей.
То, что в Пулхакиме называют Иргали, находится на ближнем берегу Байсуна. Девушки из Иргали - крепкие, ядреные. Самая маленькая носит калоши шестого размера! Все они сильные, рабо¬тящие. Если обнимите иргалинку, не обхватишь! Сыновья рожденные иргалинскими матерями подобны самому Алпамышу. Недаром Алпамыш жил в этих краях!
Теперь поняли, о чем говорит народная молва?
Мы выбирали коня целых два дня. В степях Обоклига коней полным-полно! Мчатся табунами, вздымая пыль. Каких только коней нет здесь! Жеребята по первому году - сосунки, трехлетки - стри¬гунки, четырехлетки - бегуны, зрелые - пятилетние кони. Кобы¬лицы с таким крупом, что можешь ставить юрту! Могучие жеребцы!
Мы отловили одного коня, связали ему передние копыта. Про¬меж копыт ударили кулаком. Кулак не прошел. Если бы прошел -конь был бы хорош. Отпустили. Ещё одного осмотрели. Подошел бы, да брюхом не вышел - тут он был узок. И этого отпустили. Не подойдёт!
Братья,
Коня выбирай с брюхом быка, А быка - с брюхом как у коня!
Тот конь хорош, у которого задние бабки толщиной с руку ребёнка. Мы искали именно такого. Но такой не попадался. Конь с широким крупом тоже хорош. Но и такой нам не попадался. Раз¬глядывая коней в табуне мы заметили сивого коня. Отловили его. Осмотрели зубы. Хоть коню было семь лет, коренной зуб ещё не вырос. Обычно прорезается в пять лет. Выходит, теперь не вырас¬тет. Конь без коренного зуба приносит счастье!
Братья, этот пришелся мне по душе!
Отсчитал три тысячи и сел на него. Подвел я его к кузнице, что перед амбаром. Надел уздечку на морду сивого: привязал к нитке палочку и продел через ноздри. Когда он вертел головой, палочка врезалась в челюсть и сивый переставал дергаться. Его подковали. Дома, в дальнем углу двора соорудили ясли, привя¬зал коня. Матушка наша была недовольна. Разве машина не лучше лошади, сказала она.
Братья, то что называют машиной - ведь это железо! У неё нет души! Железо без души не может ужиться с человеком. Да, пото¬му как у железа нет сердца! Лощадь же подходит человеку. Пото¬му как у лошади есть душа, есть сердце!
Стал я ухаживать за своим сивым конем. Приучил к себе и к состязаниям с тушей козла. Мы с конем понимали друг друга хоро¬шо. Как я его выхаживал и чему его научил - не скажу. Сглазите!
Братья, каким вы представляете себе сивого коня? Он как отбеленная бязь! А если у него предки породистые, то в девять лет он превратится в конюк-курганника. На его шкуре появляются темные пятна, похожие на родинки. С этих пор он не сивый, а конь Тарлан - конюк-курганник. Конюк-курганник - самый лучший конь! Из ста гнедых только один конь бывает хорошим! Из ста же масти конюк-курганник только один оказывается негодным!
Братья, есля не разбираетесь в конях, выбирайте только из породы Тарланов!
Когда моему сивому исполнилось девять, моя радость выросла в десять раз. Братья, мой сивый превратился в коня Тарлана. Я стал владельцем настоящего Тарлана! Лучший из коней у меня, самый обвараживащий из коней у меня!
* * *
На тяжелые работы Тарлана я не ставил. Когда пас овец в холмистой степи, Тарлан резвился под моим седлом.
В один из таких дней прискакал шофер председателя колхоза. Председатель послал его за мной. Сказал: мол, привези Зиёдуллу-плешивого. Будто приехал Рихсиев, работающий на радио, родом из нашего же кишлака. Рихсиев попросил позвать самого лучшего пастуха,чтобы рассказать о нём по радио, и потому председатель послал за мной. Поначалу я не поверил. Испытующе посмотрел на шофера. Вроде говорит правду. Поручил овец Асаду-чабану, кото¬рый пас скот рядом и сам поехал с шофером. От радости я был на седьмом небе. Ну и предеедатель-ака! Дай бог вам долгой жизни, сказал про себя. Выходит пожелали, чтобы засияло солнце и над сверкающими лысиной головами как моя. Да здравствуют ваши пыш¬ные усы, добавил ещё про себя.
По пути я заехал домой и надел ещё совсем новохенький ха¬лат из полосатой, шелковой ткани.
Тарлана привязал возле правления колхоза. Перекинул через плечо домбру и хурджун, в котором лежал мой обед и вошел внутрь.
- Ассалам-алейкум, уважаемый корреспондент!
- Ага, входите братец, входите.
Осторожно ступая по ковру, подошел к Рихсиеву, который сидел развалившись на широкой деревянной кровати для гостей, и поздоровался , протягивая обе руки. Я стоял, не зная, куда сесть. Рихсиев указал на место. Положил хурджун на подоконник, сел. Желая вежливо расспросить о житье-бытье, посмотрел на Рих-сиева.
- Ага, как ваша фамилия, братец?
- Зиёдулла-плешивый.
- Ага, ха-ха-ха! Нет, фамилию назовите? Курбанов? Ага, хорошо, хорошо! Ага, как здоровье, товарищ Курбанов? Здоровы как лошадь?
- Спасибо уважаемый корреспондент, спасибо. Если и не как лошадь, но всё-таки держимся на ногах. Сами-то как, здоровы? Детки резво бегают? Знаете ли, о чём бы разговор ни зашел, всегда вас хвалю. Вот, говорю, и из наших вышел писатель.
- Спаси-и-ибо, спаси-и-ибо. Дело вот в чём, товарищ Кур¬банов, я напишу о вас радиоочерк.
- Ой, что это такое уважаемый корреспондент?
- Что? Ну и ну-у! Вот тебе на, товарищ Курбанов. Есть такой жанр! Ага, жанр публицистический! В этом жанре прослав¬ляют героев, понятно.
- Вон как, ну и хорошо. А я подумал это что-то плохое. Скажу вам, да не стоим мы того, уважаемый корреспондент.
- Ага, мы уж придумаем что-нибудь, сделаем из вас достой¬ного человека, товарищ Курбанов. Всё в наших руках. Вот бумага, пишите. Ручки нет? Э, это уже непорядок.
- Да разве у нас что есть, кроме пастушьей палки, уважа¬емый корреспондент.
- Ладно, вот, и ручку даю. Ну, пошевеливайтесь. А я пока буду аппарат настраивать.
- Знаете ли уважаемый корреспондент, тут одна накладка, в грамоте-то мы не очень. Наша голова вобрала только пять клас¬сов. Лучше вы спрашивайте, а я буду отвечать.
- Ага, нет, пишите. Напутаете, ещё наговорите всё что вам в голову взбредёт, а мне потом мучиться, монтаж составлять. Нет. Пишите: "Солнце, распуская свои позолоченные косички, подняло голову из-за горизонта..." Нет, зачеркните. Художественную часть напишу сам. Вам это не под силу. Ага, начали: " Ещё с детства я мечтал стать пастухом. Эта мечта и привела меня к профессии пастуха. Окончив школу, я по велению сердца остался в колхозе. И вот, теперь тружусь не покладая рук..." Ага, теперь, пишите о плане, об обязательствах, с кем соревновались. Пишите обо всём этом. Дальше по сколько ягнят вы намереваетесь получить от каж¬дой овцематки. Вот об этом напишите, понятно.
- Уважаемый корреспондент, так ведь я пасу овец односельчан!
- Ага, вот как? Ну и ну, и председатель ваш оказался одним из тех, что пошлёшь за тюбетейкой, а он тебе голову принесет. Ага, ладно, продолжайте-ка писать. Ваш трудовой вклад оценен?
- А то как же, уважаемый корреспондент, председатель при каждой встрече останавливается, распрашивает меня. Спасибо бра¬тец, спасибо, служишь народу, говорит и похлопывает по плечу.
- Ага, и это всё? Да, товарищ Курбанов, товарищ Курбанов! Это всё абстрактные разговоры. Для радиоочерка нужны конкретные факты, понятно! Ордена, медали, грамоты. Хм-м, ладно товарищ Курбанов, вы свободны.
Я вернул Рихсиеву ручку, я почесал за ухом. Взглянул на магнитофон.
- Уважаемый корреспондент, слышали вы или нет, я немного сочиняю дастаны.
- Ага, вот как?
- Забочусь, чтобы песня и сказания наших дедов не забылись. Вон, и домбра у меня есть.
- Ага, "На что мне мастерство своё в себе беречь, для того ли, чтобы в мир иной забрать!" Алишер Навои" !
- Долгих вам лет!
Я заволновался. Взяв домбру, запел свой дастан. В моём дастане в дом приехала невеста. Разожгли костёр, заиграли на варгане. Невеста из-за полога для новобрачных поклонилась гос-тям...
- Ага, молодец товарищ Курбанов, молодец. Ага, только теперь товарищ Курбанов варганы, пологи для новобрачных - всё это устарело. Несовременно. Сами видите, сейчас век атома. Вон, космонавты снова на луну полетели, слышали? Ну, ладно, товарищ Курбанов.
С последней надеждой я запел свой самый лучший дастан. В нём человек занимавший пост при дворе наказывает своего сына. Оказал почёт и уважение незнакомцу, за то, что тот сказал прав¬ду. Сказал, что в жизни все лвди равны...
- Ага, и этот хорош, - он широко зевнул... Ах! Чёрт, сон одолевает. Ну, что вам сказать товарищ Курбанов? Всё это пустое. Не подняты актуальные проблемы. Отсутствует дыхание времени, века. Ага, успехов вам в творчестве, товарищ Курбанов. Ищите! Побольше читайте классиков. К примеру, Бетховена, Чайковского,
Ашрафия, понятно.
- Долгих лет вам!
Рисхиев поднялся. Я забеспокоился. Теперь он уйдет, подумал я. Тут вспомнил, что в отаре имеются овцы его родни. Может он уважит своих овец? Я заговорил об овцах:
- Уважаемый корреспондент, овцы ваши, ох и хороши. Такие резвые, крепкие.
Лицо Рихсиева просветлело.
- Ага, кстати, как наши овцы-то, товарищ Курбанов?
В сердце у меня зажглась искра надежды. Приложив руки к груди, я утвердительно закачал головой:
- Спасибо, уважаемый корреспондент, спасибо. Хороши. Да, что ни говори - все они всем овцам овцы!
- Ага, овцы - хорошая штука!
- Долгих вам лет! Особенно ваши овцы! Что ни говори, хи-хи-хи, что ни говори, так ведь овцы-то принадлежат корреспонденту.
- Ага, спаси-и-ибо, спаси-и-ибо.
- Овцы вашего старшего брата никудышные. Все в него - тупые. Ваши же овцы такие умные, такие мудрые... Ай-аай, да буду я жертвой за овец корреспондента.
- Ага, спаси-и-ибо, спаси-и-ибо.
- Однажды, представьте себе, погнал овец к речке, покри¬кивая: "Хаит! Хаит..." Они же пошли к холму. И только ваши овцы направились к речке. Я ещё тогда подумал про себя, ах вы мои милые, что ни говори, так ведь вы овцы корреспондента.
- Ага, спаси-и-ибо, спаси-и-ибо. Ухаживайте за ними, това¬рищ Курбанов.
- Вот диво, сразу видно, что это ваши овцы. Не зря гово¬рят, каков хозяин, такова и его скотина...
- Ага, спаси-и-ибо, спаси-и-ибо.
Рихсиев вышел. Я взвалил хурджун на плечо и вышел вслед за ним. Оседлав Тарлана направился в степь. Братья, душа болит...
Когда наше "белое золото" достигло уровня одного миллиона тонн , я поставил Тарлана на выстойку. Привязал его к высоким яслям в конюшне. Отверстие через которое выбрасывают навоз, на ночь забивал тряпьём, а днем убирал его. Давал Тарлану утром пять кило ячменя, в обед пять кило и вечером пять кило. Пода¬вал на ладони сахар, соль. Тарлан брал сахар губами. Соль сли¬зывал с ладони. Кормил я его и подсоленным курдючным салом.
Братья, с виду конь - настоящий рай, но его рот это насто¬ящий ад!
Ровно через сорок дней и сорок ночей вывел Тарлана из ко¬нюшни. Начал его прогуливать. К колышку в центре двора при¬вязал длинный аркан, а другой его конец был завязан на шее Тар-лана. Изгибая шею подобно кобре, он бежал по кругу. Вскидывая передние ноги, он ржал. Резвился, сильно дергая аркан. Тарлан опьянел!
Я разбрасывал клочки сена по длине аркана. Тарлан кружась вокруг колышка брал сено то с одной, то с другой кучки. В день давал по одному незрелому арбузу. Он с хрустом съедал его.
Однажды, чудесным утром, накинув на Тарлана легкое седло, я поехал верхом. По большой улице пустил его медленным, нето¬ропливым шагом. Занималась заря,петухи кричали, собаки лаяли. Из репродуктора на столбе, полилась музыка. В арыках щурчала вода. Порывы утреннего ветерка ласкали нас. Звуки копыт Тарла¬на стучали равномерно: цок-цок-цок... Впереди показался арык. Мы остановились. Я не дал Тарлану перепрыгнуть чере/s него. Перепрыгни он, пропал бы нагуляный жирок. Потом, он целый год не смог бы участвовать на состязаниях.
Я напоил Тарлана. Мы повернули назад. И снова степенные шаги: цок-цок-цок...
Тарлана прогуливал сорок дней. Он уже не мог стоять на одном месте. Он уже ходил дочти не касаясь земля копытами. Резвясь, взбрыкивая, он подпрыгивал до небес. Ему хотелось взлететь словно вихрь.
План по сбору хлопка был выполнен, начались празденства. Братья, нет на свете того, чего не знал бы конь. Снег, дождь, град конь чувствует заранее. А особенно предчувствует свадебные пиры. Потому как именно на свадьбах устраиваются скачки!
Наш Тарлан всю ночь фыркал. Я был обеспокоен. Накинул на плечи стеганый халат и вышел поглядеть на него. Луна яркая, небо ясное. Тарлан не останавливаясь бегал вокруг колышка. Пой¬мав, погладил его гриву. Наверняка где-то свадьба, подумал про себя. Вернулся домой и лег спать.
Вышло, как я и думал. На другой день получили приглашение на свадьбу из соседнего кишлака Обшир. Я вычисти Тарлана. Из амбара вынес всё снаряжение коня - потник, подстилку под седло, которая кладётся поверх второго потника, попону, подпругу, под¬хвостник, уздечку, седельную подушку, седло со стременами. Оседлал Тарлана. Надел на него узду. На лоб ему повесил амулет из боярышника от дурного глаза. Раздувшийся хурджун бросил на седло. Вдел ногу в стремя, рукой взялся за луку седла.
В Обшир нас поехало двадцать наездников. Мы остановились у порога дома, откуда раздавались звуки сурная, а из трубы поднимался вверх густой дым. Нам выделили на постой дом у Тур-ды пастуха. Какой-то человек в глубоко надвинутым на голову треухе провел нас по узким улицам к дому пастуха. Ворота его дома оказались довольно низкими. Обладатели смирных коней въехали во двор, припав к седлу. Хозяева резвых коней, спеши¬лись и повели коней в поводу.
Мы расседлали коней. Упряжь развесили на подпорках для деревьев, на супе, на дувалах. Остудили коней.
Я дал возможность Тарлану поваляться на земле. Он перека¬тывался то на левый бок, то на правый. Повалялся в своё удо¬вольствие. Потом поднялся. Расставив ноги, встряхнулся. Стряхнул с себя пыль, приставшие соринки. Набросив на него коврик, я немного затянул подпругу. Ногой вбил в землю колышек.
Наездник Сафар вбил колышек для своего гнедого рядом с Тарланом. Это меня разозлило, я сказал:
- Сафар-ака, будьте добры, привяжите своего гнедого подаль¬ше.
- Ничего, места много..
- Мне места не жалко. У вашего гнедого нет доброты, об этом забочусь.
Гнедой поглядывал недружелюбно на моего Тарлана. Я хотел было сказать:"Вон, видите"» Но наездник Сафар уже отправился в комнату для приёма гостей. Я махнул на это рукой и пошел вслед за ним. Самого пастуха Турды не было. Его жена расстели¬ла для гостей курпачи.х Мы уселись в круг. Из свадебного дома принесли нашу долю - угощения к сголу и две бутылки. Всё это мы отдали хозяйке. Хозяйка развела в очаге огонь и принялась готовить плов. Мы нашинковали ей морковь.
Вдруг пронзительно заржали кони. Сразу же узнав голос Тарлана, я выскочил из комнаты. Гнедой наездника Сафара с фыр¬каньем выкидывая передние ноги, бросался на Тарлана. Издали махая рукой я прикрикнул на Тарлана:
- Хватит!
хкурлачи - узкие, ватные одеяльца для сиденья.
Тарлан попятился и передними копытами стал рыть землю. Он оскалившись заржал, предупреждая гнедого. Мол, не подходи лучше.
Я взялся за недоуздок и успокоил Тарлана:
- Хватит! Так, так, так! Так, говорю! Сафар-ака, я разве не говорил, что ваш гнедой - недобрый конь! Вот обидел Тарлана! Уберите теперь!
Кони наши успокоились. После плова вечером мы смотрели борьбу.
Наутро, после завтрака, оседлали коней. Отправились в хол¬мистую степь среди горных цепей. На закате степь выглядела бурой. На границе степи росли тутовые деревья с толстыми ство¬лами. Зрители расположились точно птицы на ветвях тутовника. А другие группы расположились полулёжа на окрестных холмах. Наездники расседлывали коней, подготавливая их к скачкам.
Мы тоже расположились у одного холмистого склона. Я рас¬седлал Тарлана, дал ему поваляться. Затем оседлал его. Обмотал себе ноги портянками, натянул лежавшие в хурджуне сапоги для улака. Сапоги мои на высоких каблуках, из козлиной кожи. С из¬нанки кожа сшита внутренним швом. Изнанка обычно бывает блес¬тящей, гладкой. А верх сапог я смазываю нутряным салом. Такие сапоги не пропускают воду, снег, холод. И не рвутся. Надел надорванные с обеих сторон шаровары. Я их специально надорвал. Потому что, если во время скачек что-нибудь зацепится за шаро¬вары, они могут совсем разорваться.
Опустил треух на ухо. Вдев ногу в стремя, ухватился за луку седла. Помчался в степь. Другие наездники для разминки проехались по кругу.
В это время, глядя в сторону кишлака, наездники прокричали:
- Везут!
Со стороны кишлака показалось двое верховых. Один перед собой положил черную тушу козла. Подъехав к нам он сбросил её на землю. Наездники дали своим коням обнюхать тушу. Перевора¬чивая, показывали тушу со всех сторон. Кони сгрудились.
К нам подъехал усатый человек, его лицо напоминало разру¬мянившуюся лепешку, только-что вынутую из тандыра. Это был распорядитель. Подняв рукоятку плетки над головой, объявил зычным голосом:
- Эй, наездники! Слушай мои слова и правым ухом и левым ухом'.Веревку на добычу не накидывай - раз! Друг друга плохими словами не обзывай - два! Плётку не применяй - три! На упавшего наездника не наезжай - четыре! Если убегает конь - помоги пой¬мать его - пять! А ну, налетай!...
Распорядитель выскочил из круга. Объезжая всадников, гром¬ко объявил:
- Первый приз - платок и десять рублей! Не говорите, что не слышали!
Наездники сгрудились в круг. Подстегивая лошадей плеткой, подгоняя ударами коленей в бока, они бросились к туше, лежавшей на земле. Туша оказалась среди множества конских копыт. Руки наездников рванулись к туше. Не достали.
-Ну-ну-ну!
-Но-но-но!
-Хватай-тащи-тащи!
Попытки были безуспешны. Туша по-прежнему лежала на земле. Всадники и их кони покрылись обильным потом. Итак, и кони и наездники укротили свой первый пыл. А иные, отирая со лба пот и вовсе отошли в сторону и присоединились к зрителям. Игроки, снова бросились к туше, Ринулся и я, вертя плеткой над головой Тарлана. Теснимый другими конями я пробрался к туше. Тарлан, сделав круг возле неё, остановился. Сжав зубами рукоятку плетки, я потянулся к улаку. Только было поднял, как на тушу надавил копытом че%-то конь, и она выскользнула из руки. Сбившиеся лоша¬ди Тарлана оттерли назад. Тарлан споткнулся и покачиваясь вышел из круга. Мы оказались в стороне. Чтобы не пропал боевой задор Тарлана, я прогалопировал почти на версту. Будто мы захватили добычу!
Видя, что туша всё ещё остается на земле, распорядитель повысил награду:
- Эй, наездники, не говорите, что не слышали: поверх того добавили одного барана!
Кони зафыркали, заржали. На крупы с треском падали плетки. Наездники с гиканьем пустили коней к туше. Наконец-то она была поднята с земли. Зрители оживились. Лошади тревожно шевелили ушами. Кони помчались к низовью.
Распорядитель огласил:
- Улак поднят, улак поднят!
Всадники понемногу оживились и все помчались галопом. То¬пот, топот, топот...
Все скачут вокруг туши козла. Всё внимание приковано к ней.
- Улак увезли! Улак у рябого и буланого!
Почему коня называем рябым? Потому что на лбу у такого коня белая отметина, а на кончике носа пятнышко. И оба паха лошади разукрашены пятнами. Видов рябого коня много. Сероватый рябой, черный рябой, рыжий рябой, гнедой рябой! А буланый конь желтый, грива и хвост черные, но встречаются и с белыми гривами и хвостами.
Рябой с буланым мчатся, насторожив торчащие уши, которые похожи на заячьи. Между ними болтается улак. Одна ножка туши у гнедого, другая у буланого. Вокруг десятки рук тянутся к ула-ку. Но не могут дотянуться. А если кто и дотянется, то не может вырвать. Окружив их мчатся и другие кони: топот, топот, топот...
- Улак у рябого и буланого! Не выпускай! Улак перешел к буланому, улак у Буланого! Жми!
Топот-топот-топот... И впрямь, наездник буланого, ловко перекинув ноги через тушу, прижал её коленом. Наклонившись вправо, потянул поводья вправо. Буланый преградил ему дорогу справа. Многие наездники, поняв, что больше тягаться бесполезно, один за другим начали отставать.
- Чисто! Буланый выиграл честно! Бросай буланый, бросай! Ну и молодчина! Буланый подходи, забирай свой приз!
Наездник буланого бросил тушу на землю и направился к рас¬порядителю. Мы же бросились к туше . Снова сгрудились. На этот раз тушу унес всадник на низкорослом гнедом.
Гнедой конь - темно-рыжей масти. Шея, подобно шее змеи кобры, извивается колечками.
Теперь же улак выпал на мою долю. Я было потеряв всякую надежду, стоял в сторонке. Чей-то красноватый конь выволок ту¬шу из круга по земле. Наш Тарлан повернул голову в сторону красноватого. Когда красноватый приблизился к нам, наездник поднял тушу на уровне колена коня. Я, тут нагнулся и подхватил добычу. Выпрямившись, ударил в бок Тарлана коленом и закричал:
- Но-о!..
Тарлан рывком отделился от группы. Вслед за мной приудари¬ли и другие наездники. Многие, догнав, потянулись к улаку.
Я наддал Тарлацу плеткой. Вместо того, чтобы прибавить скорости, он замедлил ход. Я был в недоумении. Взглянул вперед и понял в чем дело. Впереди протекала довольно широкая речка. Я не знал, что делать. Пока поворачивал поводья мы очутились у самого бере¬га. От нас не отставали и другие кони. Тарлан помчался вдоль берега. Туша находилась у меня под коленом со стороны берега, и поэтому никто не тянулся к ней. Но длиннорукие наездники потяну¬лись к улаку через шею, через круп Тарлана. Мне не хотелось отдавать улак. Особенно Тарлану! Мы снова помчались вдоль бере¬га. Голоса распорядителя не было слышно. Я опустил поводья и крепко ухватился за тушу, прижал её к боку коня. Тарлан скакал сам по себе. А конца русла реки всё не было видно. Нас преследова¬ли по пятам другие наездники. Тарлан посмотрел сверху на речку, на миг застыл и подняв передние ноги, бросился вниз. По-моему телу пробежала дрожь. Казалось, что мои глаза вот-вот выскочат из орбит. Я потянулся к поводьям, но не достал. Почувствовал, как наши ноги оторвались от земли, и я повис в воздухе. В голо¬ве молнией пронеслась мысль, что человек и умирает вот так. Крепко зажмурился и выпустил улак из рук. Очнулся от крепкого толчка. Сердце будто в пятки ушло. Я чуть не лишился чувств. В отчаянии приник к шее Тарлана.
Когда открыл глаза, то увидел, что мы скакали по сухому руслу реки.
Тарлан замедлил ход. Через два-три шага остановился. Нагнув голову, фыркая тяжело дышал. Я выпрямился, снова закрыл глаза.
Сверху раздался голос распорядителя:
- Туша на месте! На месте осталась!
Я взглянул наверх. Наездники смотрят на нас выстроившись Ь ряд у берега. Потянувшись, я взял в руки поводья. Пошел вдоль речки в поиске тропинки, которая бы вывела наверх. Сверху кто-то говорил внушительным тоном:
- Ну и ну, аж голова кружится когда смотришь вниз. У этого Тарлана два сердца! А если и одно, то с его голову!
Распорядитель предупредил:
- Тарла-а-ан, захвати улак!
Я сделал вид, что не расслышал. Мне не хотелось возвра¬щаться за улаком. Стал подниматься по покатой тропинке. Дойдя до места, где оставил снаряжение, я рассупонил Тарлана. Осмотрел его всего. Погладил его ноги. Ушибов не было. Дал ему повалять¬ся на земле, чтобы остыл. Прочесал его тело с ног до головы. Надел узду, привязал его к колышку. Всё, Тарлана в сегодняшную свалку не пущу. Он победил. Если на то пошло, то и моя обид¬чивая натура во мне заговорила, ведь в его победе есть и моя заслуга.
Братья, хотите, скажу Вам что-то? Я люблю ссоры из-за обид. Вот провалиться мне на этом месте! Если начиная от ново¬луния, и до тридцатого числа из-за чего-нибудь не обижусь, то у меня бывает такое ощущение, что в этом месяце и дня не про¬жил. Меня берет тоска. Хожу озираясь вокруг, будто что-то по¬терял. Придираюсь к мелочам. Какой-нибудь пустяк принимаю к сердцу будто это огромная гора обиды. Чувствую себя унижен-ным. Впадая в уныние, вспоминаю покойного отца. Думаю, что люди, зная , что я сирота, нарочно обижают меня. Разве вино¬ват я, что я сирота? Потом в душе просыпается обида из-за моей головы. Ведь на голове моей нет волос, не был бы плешивым,, так бы меня не унижали, - с горечью думаю я.
В таких случаях меня принимают упрашивать друзья по стре¬мени. Держа коня за уздечку, они говорят: хоть раз сдержите свой гнев, наездник Зиёдулла. Подобные моменты переживания обиды по душе мне, как бальзам! Хмуря лоб, я смотрю куда-нибудь вдаль. Глазом не моргну, не шевельнусь. Друзья мои по стремени ещё пуще стараются. Наездник Зиёдулла, вы славный, великий наез¬дник, подумайте и о нас,- упрашивают. Ах-ха! Вот где наслажде¬ние для души! И только пережив подобные минуты, я в знак согла¬сия задумчиво качаю головой. Так и быть, говорю, ваша взяла. Довольный, я поворачиваю коня.
Много времени я ходил в ожидании ссоры из-за обид. И вот, теперь выпал такой случай. И причина подходящая: мол конь не жалел себя ради человека. А распорядитель НЕ оценил его само¬отверженности!
Обидевшись, я продолжал сидеть. Мчась, будто бурный горный поток, какой-то всадник на палевом коне подлетел к распоряди¬телю.
Палевый - это значит соломенного, бледно-желтоватого цвета. Ноги в пестрых носочках. Ушых бывает на лбу ещё и белая звез¬дочка. У этого её не было.
Я не узнал бородатого всадника на палевом. Голос наездни¬ка был рассерженным и в то же время добрым:
- Эй, распорядитель, хотя у тебя ЕСТЬ усы, но совести-то оказывается нет! Смотри, откуда бросился Тарлан. Конь это сде¬лал не потому, что испугался тебя или нас, это было самопожер-твование ради человека. Если такого отважного коня даже золо¬том осыпешь, всё равно в долгу останешься. Отдай его приз!
- Он выронил улак из рук!
- Отдай, а если нет, TOJ сам для этого Тарлана одного бара¬на из дома привезу! Даёшь или нет!
Распорядитель дал нам одного козла и двадцать пять рублей.
Состязания я смотрел до конца , полулёжа, облокатившись на локоть. Мои друзья по стремени ни разу не выиграли.
Все стали расходиться. Мои друзья по стремени возвращались с улака не солоно хлебавши. Я начал их упрекать:
- С каким лицом посмотрим на лвдей? И это двадцать наездни¬ков! Весь выигрыш - всего-навсего один козел. И то его выпросили.
Мои спутники ехали с поникшей головой, в ответ лишь пожи¬мали плечами.
- А что, если сделаем так. Сделаем в пути привал. А в киш¬лак въедем, когда стемнеет.
Когда до кишлака остался ещё один холм, все спешились с коней. Прилегли отдохнуть. А когда стемнело, сели на коней. Я ехал впереди, на случай, если кто-нибудь встретится. Как-ни-как, у меня козел. Для отвода глаз...
Вышло так, как я и говорил. Только успели проехать каменис¬тую местность, как неожиданно навстречу показался чей-то черный силуэт. Мы свернули с дороги. Тень подала голос:
- Эй, вы там, случайно не видали пеструю корову?
- Не видели.
- Зиёдулла-наездник? Это ты? Со скачек возвращаетесь?
- Со скачек.
- Ну как, не с пустыми руками?
- А то как же!
- Что-то не похоже.
Я резко потянул козла за шерсть. Козел протяжно заблеял.
- Слышите голос?
-Да, хорошо, хорошо. Одним словом, не возвращайтесь с пустыми руками. Вы ведь народ представляете.
- Вот такие живые голоса есть у каждого. А о хурджунах, набитых халатами, можно и не говорить!
* * *
Отправились на свадьбу в Сино. Из-за грязи, хлюпавшей под ногами, хвосты у лошадей завязали узлом..
Братья, синайцы - народ каверзный! Никому ничего не дают. Сами ничего не могут, а если кто что-то может делать, они это¬го терпеть не могут. Наших успехов не признают, всячески уни-жают.
При виде нашей растерянности злорадно смеются. Мол, ой, бедненькие. Что поделаешь, что впитано с материнским молоком, то уж до самой смерти.
И на сегодняшних состязаниях вышло так, как мы и думали. Из Байсуна приехал наездник Файзи. Вот где подлец, вот где наездник! Я сошел на бияы Л Конь под ним тонкобрюхий! Скачет словно водяной змей! Два раза подряд вырывал улак из под рук соперников.
Третий улак достался мне.
Улак был то у байсуновских, а то у вахшиваровских. Синай¬ским не достался.
Когда наездник Файзи в третий раз вырвал улак, синайцев прорвало. Один из них ухватился за уздечку коня Файзи, а другой прямо так и заставил Файзи выронить тушу. Но Файзи снова схва¬тил её и ускакал. Тонкобрюхий бежал как борзая! Синайцы оста¬лись далеко позади. Только один громадный жеребец нагонял его. Но наездник на жеребце не дотянулся до улака. Жеребец ударил гру¬дью тонкобрюхого коня Файзи и помчался дальше. Это он из-за мести!
Тонкобрюхий наездника Файзи полетел кувырком, а сам Файзи перелетел через его голову и упал на землю. Тонкобрюхий поднялся, пять-шесть раз вздохнул. Посмотрел на своего наездника. Тот, несмотря на сильное падение вскочил и побежал к тонкобрю-хому.
Бог мой! Вели наездник свалится с глинобитного дувала, что-нибудь да ушибёт. Упадёт с маленького ослика - некоторое время лежит не двигаясь. Но слетев с коня, скачущего подобно стреле, он вскакивает, будто ничего не случилось!
Братья, если упадёте с осла, то он подставит копыто, а лошадь - гриву!
Наездник Файзи подошел к своему тонкобрюхому. Вытер при¬липшую грязь с шерсти коня. Сняв съехавшее на брюхо седло зано¬во оседлал. Отряхнул свою одежду. Затем пустил коня вскачь, въехал в круг и яростно вцепился в улак. В это время конь ко¬го-то из синайцев топтал тушу, и Файзи не смог вытянуть её из-под копыт. Вылез из свалки и с досадой бросил:
- ... если можешь справиться, только тогда садись на коня, сучий сын! Чем так, лучше бы тебе подохнуть! Посмотрю, как при¬едешь к нам на улак в Байсун. Тьфу!
Плевок наездника Файзи попал на круп громадного жеребца. Наездник был обижен. Вслед за ним отправились его друзья по стремени.
Наездники Сино, понимая, что не быть улаку в их руках, встали на нечестный путь. На улак накинули веревку! Она дли¬ной в половину маховой сажени. С палец толщиной. Концы закан-чиваются петлей, через которые можно продеть руку, набросить на луку седла. Если наездник протянет веревку через лодыжку и привяжет к руке, то выхватить у него улак невозможно.
Есть ещё один замечательный способ накидывать веревку на улак. Синайцы применили именно этот способ. Один из них изловчился поднять улак с земли. Протянул веревку через лодыж¬ку козла, а петли ее закинул на луку седла. И поскакал, зажав улак под коленом. Такой улак невозможно выхватить, если только не скинуть наездника вместе с седлом или если не свалить его лошадь!
- Веревка! Веревку накинул!
- Нечестно, улак гнедого добыт нечестно! Распорядитель всё видел, всё слышал. И всё равно сказал, что честно. Наездники были недовольны. Распорядитель пожимая плечами, прикидывался непонимающим:
- Веревка? Какая веревка? Сегодня вы у нас дорогие гости, не надо клеветать. Гнедой, подходи, забирай свой приз!
Наши возражения остались без внимания. Многие уехали с улака рассерженные.
Распорядитель стоял на своём:
- Акун не накидывал веревку, это правда!
- Э-э, плевать на такую правду твою!
Наездник Хамдам, отряхнув полы, отправился восвояси.
Почему они уходят, отряхивая полы? Ради справедливости! Почему уходят , сплевывая? Ради справедливости! На кого оби¬жаются уходя? На несправедливость! Из-за кучки подлецов, по¬горячившись на бессовестных мерзавцев, уходят, кинув справед¬ливость в огонь! Братья, мы всегда твердим: справедливость, справедливость. Это слово с языка не сходит. А при виде неспра¬ведливости, пасуем. Сетуем на жизнь, на судьбу. Мол, справед¬ливости нет, мол, справедливость на небе. Братья, справедли¬вость - на земле! Под нашими ногами! Она лежит смешавшись с пылью. Кто над ней так глумится? Мы сами! Я, вы, Файзи-наезд-ник, Хамдам-наездник! Вон, они сбежали! Вот так, всегда, когда справедливость попрана - мы убегаем. Воротим от неё лицо. Де¬лаем вид, что ничего не видим. Когда подлец душит справедли¬вость, мы отходим в сторону. От дурного убегай, не связывайся, или не замечай его ни в чем, говорим мы себе. Мол, не буду равняться с дурным человеком. Придя домой, говорим: такого-то не по справедливости обвинили, оказывается правды на свете нет. Но об этом открыто, прямо в лицо, не говорим этим дурным лвдям. Держимся в стороне, будто ничего не замечаем. Прикусываем язык. Боимся потерять авторитет и боимся лишиться должности. Или не Еелаем наживать себе врага. Правдивое слово и родному человеку не нравится, говорим себе, махнув рукой: да ладно.
Вон все разбегаются. Желание убежать передалось и нашим друзьям по стремени. Поехали, - сказали они. Я резко ответил:
- Никуда не пойду! Буду участвовать в улаке до конца!
Друзья мои по стремени поддержали меня. Какой-то синаец зашептал рядом стоящему наезднику:
- Ну и хорошо, что все разом уходят. Теперь всё нам оста¬нется. Я разозлился пуще прежнего. Отдал Тарлана наезднику Самаду. Сам оседлал его светлого буланого коня. Выжидая, я держался чуть поодаль от наездников, сбившихся в кучу. Один из синайцев снова накинул веревку на улак. Я мигом подскочил к нему и не отставал. Схватил улак за одну ляжку, и не отры¬вал руки. Наконец конь синайца устал. У него и самого пропало желание, и он выпустил из рук тушу. Она упала на землю. Я не успел подхватить её. Буланого я повернул обратно. Вытер лоб рукавом. Поднимал и опускал ворот рубахи, чтобы освежить грудь. Ох, какое это блаженство. Ох, какая прохлада и наслаждение овладело мной. У меня было такое ощущение, что совершил благое дело.
Снова стал в сторонке от сгрудившихся в кучу всадников. Светлый буланый конь всей своей тяжестью уперся на задние ноги. Теперь из середины круга вынес тушу синаец на рыжем коне. Свет¬лого буланого я пристроил рядом. И этому не дал унести улак. Этот мчался и брал всё левее. "Отпусти! Отдам половину награды",-зашептал он. Но я сделал вид, что не слышу и продолжал скакать, держась за улак. Он от злости выругался. В конце концов и он сбросил улак. Словом, я не отдал ему улак.
Теперь улак схватил наездник Юлдаш из Вахшивара. Он отоб¬рал честно, без накидывания веревки. Я не стал ему мешать. Распорядитель, видя, что своим наездникам улак не достаётся, пошел на самое подлое дело последнего подлеца. Под предлогом, мол улак растрепался, отнес его в сторону. А спустя немного, он принес его и бросил перед всадниками. При виде туши мы ото¬ропели. Распорядитель, отрезал ляжки и шею туши. Такую тушу невозможно поднять с земли. Причина - не за что ухватиться. Если поднять за шерсть, сдерёшь клок шерсти и только.
Несмотря на это наездники, всё же решились: как говорится, только у шайтана нет надежды, и кинулись к улаку. Но всё же с земли поднять его не смогли. А распорядитель этого и ждал. Он объявил о заключительном заезде.
- Не говорите, что не слышали, кто поднимет, тот и полу¬чит! Кто поднимет тушу, тот получит кило жира, кило риса, да ещё и морковь в придачу! Хватай!
Для того, чтобы поднять с земли такой улак есть один спо¬соб. Только очень трудный.
Будь, что будет! Оседлал я своего Тарлана. Предупредив друзей по стремени, направился к улаку. Потянулся. Ухватился, крепко ;скимая шерсть вместе со шкурой. Что есть силы рванул тушу и положил её на луку седла. Придвинув к своей груди, придавил тушу локтями. Остальное было за Тарланом! Тарлан мчал¬ся как лиса.
Последний приз состязаний достался мне. Я одержал победу!
* * *
Рихсиев переехал в кишлак. Одни говорили, что его сняли с работы, другие, мол, надоел ему город. Сняли или сам вернулся, прогнали или сам вернулся, - одним словом, вернулся. Стал учи¬телем в школе. Жил за нашим домом в обветшалом дворе своего дяди. Несмотря на зиму, устроил хашархи благоустроил двор. На хашар и меня пригласил» Если позвали, то не пойти нельзя. Рано или поздно всё равно придется иметь с ним дело. Пошел. Сам Рисхиев не работал. Прилёг, постелив курпачи на супу возле ямы, где размешивают глину для кирпичей.
Братья, Рисхиев мне все уши прожужжал! Только и знает тара-юрить. Не осталось в мире новостей, о которых он не сообщил бы мне. Где идет война, из какой страны высылают, куда поехал король и какой страны, зачем поехал, что сказал, на поезде поехал или на самолете, здоровался со встречавшими обнимаясь или протягивая кончики пальцев - ничего не забыл, всё расска¬зал. Голова моя гудела.
Рихсиев и на другой день пригласил людей на хашар. Не приду, - сказал я, - завтра улак.
Тут за мной пришли из дома. Не дожидаясь плова, поспешно ушел. В моём доме раздавался крик ребёнка: уаа-уаа...
х хашар- добровольная общественная взаимопомощь при каких-либо работах.
Братья, я стал отцом! У меня сын! Наша тётя Хумор была повивальной бабкой. 1дал утра, не смыкая глаз.
Утром Тарлану я не дал воды. Корма задал поменьше. Отпра¬вился на поляну в восточной части кишлака. Лошадей мало. Все кони наши. Гостей мало.
Снарядив Тарлана, отвел к коням. Ну что вы скажете, - моя лошадка не желала скакать! В самый последний момент он попятился. Грызя удила, замотал головой. Я коленом ударил его в бок и над¬дал плеткой. Вздрогнув затоптался на месте. Чтобы припугнуть, я заиграл ллеткой над головой. А он стоял, прядая ушами, буд¬то говоря: хочешь бить - бей. Понял, нет у Тарлана настроения.
Вот так! Братья, у каждого коня есть свой норов, своё настроение. В дни, когда конь не в духе, он не подчиняется человеку. А если надоедать ему, он может укусить за плечо или может хорошенько лягнуть в пах. В такой момент некоторые наезд¬ники бьют лошадь по голове рукояткой камчи. И тогда рассвире¬певший конь сбрасывает наездника и убегает. У лошади появляется ненависть к человеку, он от него отворачивается. Его тянет к своим предкам - дивам! Затосковав по родичам, убегают ;в степь. Присоединяются к табуну. Жеребец, увидев кобыл, трётся к ним. Дышит воздухом предков! Обнюхивая друг друга, жалуется на че¬ловека. Говорит: будучи истинным дивом, склонил голову перед человеком, стал его рабом, но не ужился с ним.
Нет! Когда конь не в духе, не надо его трогать, надо счи¬таться с его настроением. Поэтому я не стал принуждать Тарлана, и стал зрителем.
Земля поросла жестким дерном, Выло много рытвин и кам¬ней, поэтому во время скачек наездникам приходилось глядеть в оба. Берегли коней, чтобы те не споткнулись. Кони с нежными копытами стояли как и мы в стороне, были зрителями.
Когда кончились состязания, распорядитель объявил:
- Эгей, наездники, сегодня съехалось мало коней! Ведь дальние и ближние джигиты не знали, что улак будет проходить в те же два дня, что и свадьба! Поэтому завтра Кабул-богатырь проведет большой улак! Пусть желания ваши не останутся неиспол¬ненными !
Дома вымыл Тарлана теплой водой. Расчесал ему шерстку. В сумерки провел его вокруг свадебного двора, дал послушать звуки карная и сурная. Дал ему подышать воздухом свадьбы. По¬том привязал его к колышку в центре двора. В полночь Тарлан заржал. Я вышел посмотреть. Тарлан передними копытами разрывал земли. Стал кружить вокруг колышка. Значит, Тарлан избавился от подавленного настроения. Его привела в чувство атмосфера свадьбы. Настроила на улак!
Назавтра коней было больше, чем ожидали. И лучшие кони не смогли даже морды просунуть в круг. Прошло столько времени, что можно было приготовить плов, но туша лежала на земле непод¬вижно. А если и сдвинулась, то не более как на пять-десять шагов, Наконец-то наездник на каком-то битюге с широкой грудью сумел поднять улак с земли. Но подстерегавший его в сторонке какой-то серый захребетник, подскочил к беспородному коняге, сорвал улак и ускакал. На больших состязаниях, если улак хотя бы толь¬ко выносят за круг столпившихся всадников, то добыча считается честной. И поэтому, когда серый проскакал шагов двадцать-трид-цать, распорядитель поднял плетку над головой: -Честно! Бросай, серый, бросай!
Ох, уж эти захребетники! Они подстерегают в сторонке, соб¬равшись в кружок. И поэтому их прозвали захребетниками. И сами они, и их кони привыкли держаться в сторонке. Они не могут добыта улак из круга. Поджидают в сторонке, готовые кинуться на лег¬кую добычу. Вынесенную другим добычу они подхватывают, как ли¬сы и убегают. Труд наездника, вынесшего улак из круга идет пра¬хом.
С тысячью мучений я вынес тушу. И эту добычу выхватил тот же серый. Я остался ни с чем. Серый захребетник явился для ме¬ня просто как пакость, проклятье, от которого трудно избавиться. Тогда я применил хитрость. Схватив тушу, пустил коня навстречу солнцу. Серый отстал. Почему? Да потому, что глаза у серых ко¬ней бывают голубые. Не могут бежать навстречу солнцу. Солнце их ослепляет!
-Победа Тарлана честная! Бери свой приз! Наездники, теперь ставка на темную яму! Смотрите! - и распорядитель показал всем кусок красной материи. Прикрепив его к концу шеста в мах/овую сажень, соорудил подобие знамени. И воткнул его в дернистую землю с края ямы, которая была чуть больше обычного очага.
- Вот это и есть знак темной ямы! Кто - донесет улак до этой ямы и сбросит его сюда, тот получит двух овец, пятьдесят рублей денег и один стеганый халат! Если есть тугоухие, повторяю ус¬ловия ещё раз...
Ставка на темную яму - самое сложное и трудное состязание в улаке. И поэтому самое почетное. Честно победить в этом виде соревнования - честь и для наездника и для коня. Один раз сбро¬сить улак в темную яму - это больше, чем три раза вынести улак из груды!
Борьба разгоралась всё сильнее и сильнее. Тут Джура-бобо, пустив коня рысью, подъехал ко мне.
- Наездник Зиёдулла, испытайте братец и нашего гнедого.
Он спешился и протянул мне поводья. Я вручил ему поводья Тарлана. Оседлал гнедого Джуры-бобо. Делать было нечего: нель¬зя было не уважить, человек он пожилой. Ему за шестьдесят. Бездетный. Дважды был женат. И от обеих жен не было детей. На третьей женился. И эта не родила. Жены, с которыми он раз¬велся, вышли замуж и обзавелись детьми. Вот и ходит теперь Джура-бобо, не смея поднять голову. На свадьбах не поднимал глаз выше скатерти. По улицам ходил и смотрел на носки сапог. Не мог даже громко разговаривать.
Джура-бобо обратил внимание, что его имя почти не произно¬силось лвдьми. Народ вспоминал о нем лишь, когда встречал его или попадался на глаза его дом. При встрече говорили: - Как здоровье Джуры-бобо? Или : - Это дом Джуры-бобо. Имена же дру¬гих постоянно на устах лвдей. К примеру, соседский сын в школу идёт. Учитель делает перекличку: Мурадов! Соседский сын вскаки¬вает с места, и говорит, - я. В класс за день шесть учителей приходят. Значит, имя Myрада-соседа звучит шесть раз. Всего у соседа восемь детей. Все в школу ходят. Каждый из них даёт возможность отцу прозвучать его имени в день шесть раз. Зна¬чит, сосед в день сорок восемь раз упоминается лвдьми. Помимо этого, ещё на улицах несколько раз произносится его имя! Это чей сын? Мурада! Это чья дочь? Мурада!
Жизнь для : Джуры-бобо стала тяжелым бременем. Как-то перед сном он принял опиум. И решился запить холодной водой, чтобы умереть. Поднес к губам фарфоровую чашку с водой и вдруг пере¬думал. Ему захотелось назло всем совершить какое-нибудь храб-рое дело. Он с гневом отшвырнул чашку. Она разлетелась вдре¬безги.
Продал коров, овец. Купил "Жигули". За руль посадил старшего сына соседа. Сказал-»— Мне довольно того, чтобы возил куда скажу. Цель - пусть его машина за собой уличную пыль поднимает, а лвди пусть скажут: эта машина Джуры-бобо. Машина Джуры-бобо небесного цвета, пусть скажут. По дорогам ГАИшники пусть оста¬навливают, документы проверят и прочтут его имя...
Душа Джуры-бобо не нашла в этом удовлетворения. Продал машину. На вырученные деньги купил вот этого гнедого. И долю неродившихся своих детей скормил гнедому коню. Растил его для улака. Сам в улаке участия не принимал. Постарел, и всё равно, как неугомонный наездник готовил своего гнедого для состязаний. Пристав к участникам состязаний, ездил вместе с ними и в дальние кишлаки. Если чья-нибудь лошадь утомлялась или становилась не¬пригодной, он давал ему своего гнедого. Теперь у Джуры-бобо была одна забота: лишь бы гнедой вынес улак из круга. А распоря¬дитель объявил бы, что конь Джуры-бобо вынес улак. И чтобы он крикнул:- Конь Джуры-бобо, подходи, забирай награду. Главное, что имя услышит тьма народу. А когда тугие на ухо переспросят, кто выиграл, пусть бы им ответили, мол, это конь Джуры-бобо.
Распорядитель и наездники поняли, что было в мыслях Джу¬ры-бобо. На состязаниях старались сделать ему приятное. Спе¬циально просили его гнедого для состязаний. А когда Джура-бобо сам предлагал гнедого, наездники никогда не отказывались...
Показав гнедому Джуры-бобо яму, и дав ему обнюхать её, вернулся я на место. Через мгновение наездники с громким топо¬том сбились в плотную кучу. Улак вынес чей-то конь, похожий на серую куропатку.
Один бок серого был голубой, другой белый, а ещё были на нем темные пятна. Вот поэтому его и называют серой куропат¬кой.
Серый взял левее и оторвался от группы. Те серые захре¬бетники не подступились к куропатке.
Распорядитель, тряся плеткой над головой, сказал:
- Не в счёт, серый не в счёт! В яму улак не попал!
И впрямь улак зацепился на краю ямы. Победа засчитывается, если попадёт точно в яму.
Распорядитель забрал улак и, отъехав подальше, сбросил на землю.
- Наездники, ставка прежняя! Хватай!
Та, серая куропатка снова хочет вынести улак из круга. Я и залюбовался, и недоумевал. Почему только этот серый берет? Даже и захребетников оставил с носом. Я всмотрелся внимательно. Серого окружили несколько его друзей по стремени. И наездник на сером спокойно поднял улак. Начал протискиваться из толпы. Друзья по стремени чужих лошадей к серому не подпускали. Они скакали окружив серого, делая вид, будто дерутся за улак. Стегая серого по крупу, помогали:
- Дарбанд, давай гони, Дарбанд! Ну, проворней, Дарбанд!
- Жми, не поддавайся, Дарбанд!
Значит, это наездники из Дарбанда. Наездник на сером прижав коленом улак, мчался с гиканьем:
- Эге-гей, эге-гей, эге-гей! Ох, ты батюшка мой! Ах, ми¬лый мой отец, гони же!
Братья, что же это получается: дарбанский наездник коня называет отцом? Ах-ха!
Куропатка на этот раз сбросил улак точно в яму.
- Честно-о! Серый, э-эй, серый! Забирай улак и отвези туда, откуда приехал. Наездники! Следующая ставка: большой бык. Если забьёшь на мясо, огромную свадьбу накормишь! Хватай, не оставайся без исполнения желаний!
Конники снова пустили лошадей вскачь к яме. На этот раз улак достался саврасому коню из колхоза " 8-Марта".
- Не сдавайся "8-Марта", не сдавайся!
- "8-Марта", будь осторожен, вслед карий мчится!
- Жми же, что есть мочи!
- "8-Марта", наддай коню!
Бык ушел к конникам из "8-Марта"!
Затем улак из круга вынес я. Кони, скакавшие рядом, обог¬нали меня. Преградив все пути, не подпустили меня к яме.
Братья, один конь пыли не поднимет, но если даже и подни¬мет, то славы этим не добудет!
Вне себя от обиды, я заорал, обращаясь к своим наездни¬кам:
- Вы живые люди или нет?! Хоть сейчас подсобите!
Только тут наши опомнились. Мы приняли решение. Я пробрался к улаку. Потянувшись, подхватил улак с земли. Распорядитель объявил:
- Улак поднимает конь Джуры-бобо! Конь Джуры-бобо! Вырывая друг у друга улак с наездником на саврасом из
"8-Марта", мы выбрались из круга.
- Улак у коня Джуры-бобо! Не говорите что не слышали, улак у коня Джуры-бобо!
Мои друзья по стремени скакали взяв меня в круг. Чужим коням не давали подступиться. Стегая гнедого Джуры-бобо, я приговаривал:
- Ну-ну-у, жми же, конь Джуры-бобо!
- Ах, и что за гривушка, так и колышется, гони же, конь
Джуры-бобо!
- И-и-иех!..
Толот-топот-тодот... Коня ржали, кони фыркали. Яростно грызли удила. Гривы развевались . Хвосты распустились подобно павлиньим перьям. Из под копыт пыль вздымалась в небеса. Топот-топот-топот...
Конь Джуры-бобо к яме подскакал победителем. Когда он пры¬гал через неё, я выпустил улак из рук.
- Честно-о! Гнедой Джуры-бобо победил честно! Гнедой Джуры-бобо, подходи, забирай свой приз!
Получив награду я подъехал к Джуре-бобо. Он заулыбался. Победоносно оглядел толпу: мол , видите, наш конь победил!
* * *
Зима подходила к концу, свадьбы кончились. В воздухе запахло весной. Вслед за подснежниками расцвел ирис. Мы полной грудью вдыхали весенний воздух.
Но при одной новости наше весеннее настроение превратилось в зимнее. Весенние краски сгорели.
Явился человек сверху, о котором говорил бригадир. Увидел его у конторы. Рядом с ним два милиционера.
Они ходили из дома в дом и забирали лошадей. Не хотел народ отдавать, так ведь начальство! Хотели подраться, так рядом милиционеры! Лвди шли вслед за конями до самых ворот. Горе лвдей осталось внутри. Я улёгся на спину и всю ночь ду¬мал. Рано утром оседлал Тарлана. Погнал его в Обшир. Примчался словно вихрь. В западной части кишлака Ошир много холмов и взгорий из белой глины. На скатах этих холмов есть промоины. Привязал Тарлана в одной из таких темных промоин. Когда взош¬ло солнце и осветило мир, я вернулся домой. С приподнятым настроением отправился на свое пастбище.
В сумерках я смешал десять кило ячменя с мешком резаной СОЛОМЕ. Когда стемнело, взвалив на спину мешок отправился в путь. В дороге пропотел, шел, делая передышку. Прислонил мешок к промоине. Зажег спичку в ладонях. Чтобы Тарлан меня увидел, поднес огонь к лицу. Прося корма, он с мольбой в глазах зафык-кал. Ведя Тарлана в поводу, я напоил его из арыка, что протекал неподалёку. Потом в торбе подвесил корм. Почесал его. Дома перекусив, я растянулся в постели. И веки мои тотчас сомкну¬лись.
Проснулся оттого, что трясла жена. Вставайте говорит, кто-то вас зовет. Полусонный я поднялся. Вышел во двор: наш пёс Олапар кого-то не хочет к нам пускать. Издали я прикрикнул на пса. Он виляя хвостом, отошел в сторону. Смотрю: а на улице стоят председатель, начальники, что приехали сверху. Я поздо¬ровался с ними. Председатель показал на человека в тюбетейке.
- Этот человек - уполномоченный из района. Из управления районного сельского хозяйства.
- Хорошо, хорошо. Ну, что ж, проходите.
Человек в тюбетейке вошел во двор. Остальные последовали за ним. Когда они оказались у лампы, я отчетливо увидел их лица. Лицо человека в тюбетейке было бледно, как цвет песка, он оказался одним из таких же плешивых, как и я. Из своих оказывается, подумал я.
Плешивый начальник огляделся вокруг.
- Где конь?
- Какой конь?
- Какой? С четырьмя ногами, с двумя ушами.
- У меня такого коня нет.
- Поищи лучше, голову не морочь. Вести пустые разговоры времени нет. Таких как ты, тысячи.
- Начальник, что делать у меня коню? Вон, сами посмотрите. Если найдёте - он ваш.
Плешивый начальник, поигрывая пальцами, сделал знак стоя¬щим рядом.
- Обыщите.
Сопровождавшие его люди зажгли огромные китайские фонари и пошли обыскивать хлев и конюшню.
- Коня нет, но от него есть навоз. Плешивый начальник уставился на меня.
- Как бы вам объяснить начальник, дом-то с воротами, видать, это лошади гостей, должно быть оставили после себя кизяк. Ведь не скажешь: не оставляйте, лошади-то гостей.
- Как твоя фамилия? Та-ак, Курбанов, та-а-ак. Курбанов Зиёдулла. Вот, в списке ты числишься, конь у тебя есть. Словом, завтра снова придём. Найдёшь коня, хорошо, а нет - пеняй на себя!
Плешивый начальник ушел уверенным шагом. Председатель наш всё время то крутился рядом, то семенил позади него. Тут из комнаты показалась моя мать.
- Скажи, пусть оставят что-нибудь. Я догнал их у ворот.
-Начальник, в доме есть грудной младенец, назвали Ибрахим-баем.
- А мне-то что?
- В дом, где грудной младенец, нельзя приходить в такой неурочный час. А если кто-то, не зная этого пришел, должен хоть что-нибудь оставить.
- Откуда же мне взять?
- Нам всё равно. Пусть даже маленькая ниточка с конца вашей одежды. В доме, где есть младенец, женщины эту ниточку при окуривании комнаты сжигают вместе с гармалой.
- Что, мне теперь из-за этого полу одежды рвать?
- Нет, рвать необязательно, начальник. Сгодится любой во¬лосок, приставший к вашей одежде.
Плешивый начальник махнув рукой на меня, пошел своей доро¬гой. Я вернулся в дом и сказал, что он ничего не дал. Мать, осыпая его проклятиями, ушла к себе. В плоском глиняном блюде зажгла гармалу и трижды окурив комнату младенца, изгнала "злых духов".
Я решил, что начальники запугали меня для отвода глаз. Но назавтра они снова явились. Осмотрели конюшню. Обнюхивая, осмотрели и детскую комнату. Их выходки задели меня. Я стиснул зубы.
- Ну, где?
- Что "где"? « Конь!
- Начальник, это на каком базаре вы мне коня покупали? На Денавеком базаре или на Щурчинском?
- Не больно-то скрипи зубами, мы тебя не боимся. Выводи коня по-хорошему.Столько у тебя скотины, овец, кур, лошадь... на что тебе столько скота? Вон, в магазине всего полно. Хочешь ли мясо, или кефир, или молоко.
- Начальник...
- Что, может капиталистом захотел стать? Тогда извините пожалуста! Мы живем в социалистическом обществе. Верно, то¬варищ председатель?
- Верно, верно!
- А, может, оседлав коня, решил басмачом стать? Тогда извините пожалуйста! А, может, в твоём роду басмачи были? Это надо проверить...
- Начальник, не говорите так. Мой несчастный отец отдал свою жизнь за советскую власть. А если о коне, то конь - спутник мужчины, начальник. Если на то пошло, мы устраиваем улак.
- Фи, ты в каком же обществе живешь, а? И это я до сих пор играл на танбуре под ухом у осла? Твой улак - это пережиток прошлого! Игра дикарей!
- Начальник, плешивая голова оказывается не голова. Я ду¬мал, что только моя голова такая, а выходит, ещё и ваша не отстаёт от моей.
- А ну, заткнись, мать твою...
- Начальник, мать мою не трогайте. Она, бедняжка, нянчает в комнате своего внука. Вам такие низкие слова не подходят.
- Тебе говорят, заткнись...
- В таком случае, и я могу вашу...
Я не успел договорить. Плешивый начальник с размаху ударил меня в челюсть. Рука у него оказалась слабая, как женская - мне не было больно. Я докончил начатую фразу до конца. Плешивый начальник нацелился пнуть меня в живот. Я увернулся. Он в порыве гнева не удержавшись, слетел с супы. Подбежали его люди и вы¬тащили его из ямы. Одежда его была в грязи. Тяжело дыша, ука¬зал на меня.
- Держите его! Бандита держите!
Они подошли ко мне сбоку и скрутили руки назад. Следуя за плешивым начальником, повели меня в контору колхоза. Сунули в маленькую машину. В дороге меня вырвало.
Братья, я терпеть не могу запах бензина. От него у меня кружится голова и начинается рвота. Ощущение, будто меня спус¬тили с неба.
Приехали в район, вышли из машины возле управления мили¬ции. Следуя за плешивым начальником зашли в застеклённую ком¬нату слева. Сидевшие около телефона работники при виде началь¬ника встали. Плешивый начальник, показывая на свою одежду, при¬нялся изливать свою обиду:
- Для сбора лошадей на мясо мы с вашими коллегами пошли вот к этому типу. Сказал: отдавай коня. Не отдал. Обругал меня бранными словами. И мать упомянул, и жену. Потом одним ударом свалил в яму. Факт на лицо - я весь в грязи. Вот Ваши коллеги-живые свидетели. Вон, и председатель здесь. Верно, председатель?
- Верно, верно! Свалил в яму!
Они положили перед плешивым начальником бумагу.
- Вот, напишите рапорт.
Потом они забрали исписанную плешивым начальником бумагу. Через некоторое время он вернулся.
Плешивый начальник поблагодарил его и ушел. А мне милицио¬нер сказал: а ну, пошли. Я пошел за ним. Он запер меня в темной вонючей комнате. По утрам я подметал двор, улицу. Чистил убор¬ные. Ночами не спал, всё думал о Тарлане. Матушка с женой при¬ходили, принесли еду и в слезах ушли. О Тарлане я им ничего не сказал. Женщины - народ болтливый, могут проговориться. Да и вообще Тарлана приучал только к себе. Никого кроме меня к се¬бе не подпускает, ест только из моих рук.
Ровно через десять дней меня выпустили, и я вернулся в кишлак. Не заходя домой, прямиком помчался к Тарлану, взобрал¬ся на холм. Тарлан не заржал. Мои опасения усилились. Потерял надежду увидеть Тарлана в живых. Так и застыл возле промо¬ины. Оглянулся назад. К сердцу аж что-то подкатило.
В промоине что-то стоит о четырёх палках. Живое, или нет -непонятно. Блестят какие-то две точки. Глаза что ли?
Прошел внутрь промоины. Повиснув на шее Тарлана, горько-горько зарыдал. Вывел его в поводу из промоины. Когда Тарлан спускался вниз, его передние ноги подогнулись, и он чуть было не упал.
Немного напоил из арыка. Шагая вдоль арыка размял ему но¬ги. Расчёсывая, вымыл его. Снова напоил водой. Под узцы снова завел в промоину. В торбу насыпал корм. Сидел перед промоиной пока не стемнело. Тарлан начал оживать.
Братья, сколько карабайиров, сколько чубарых коней ушли со ржанием, оглядываясь назад. Сколько гнедых и буланых превра¬тились в мясо.
Теперь в кишлаке не слышно ржанья лошадей. По утрам перес¬тали на улицах цокать копыта коней. По вечерам не сотрясалась земля под их копытами. В степях, перестали бегать о веселым топотом табуны коней за своими вожаками.
Наездники поникли, подобно парнишкам, у которых не верну¬лись с войны их молочные братья. Невест привозили уже не на лошадях, а в машинах. Мир был заполнен сигналом машин: бип! бип!
* * *
Наступило затишье. В кишлаке всё утихло. Тарлана привел домой. В кишлаке об улаке и не вспоминали. Многие искусные наездники, завязав в поясной платок деньги отправились в Обокли. Вернувшись верхом на конях они привезли с собой удивительную новость. Оказалось, что забирали лошадей не из всех кишлаков. В окрестностях Обокли лошадей совсем не трогали.
Эти разговоры дошли до ушей пяти-шести кишлачных писак. Они навострили уши. Ходили по вечерам из дома в дом и собирали заявления. В один из вечеров заявились к нам. Главный султан заявителей Батыр-мираб предупредил таинственным голосом:
- Подоприте ворота изнутри. Погасите лампу во дворе. Детей к этому дому даже близко не подпускать. Дверь дома плотно заприте. Занавес на окнах отпустите. После садитесь напротив нас.
Выполнив всё, что сказал Батыр-мираб, я сел против него. Они попросили рассказать обо всём, что приключилось со мной. Не выдавая себя, прикинулся непонимающим. Похоже, лвди и без того сложили легенду о тех моих десяти днях. Я не мог показы¬ваться людям на глаза. И вот легенды стали забываться. И теперь мне не хотелось вспоминать про те дни.
- Батыр-ака, что было, то было, то стерлось из памяти. Оставьте вы эти жалобы.
- Э-э, думайте, прежде чем сказать. Кто жалобщик?
- Каюсь, больше не повторю, ака.
- То-то. Теперь рассказывайте. Начинайте с самого начала.
- Так... вот, как-то ночью явился ко мне в пять раз пле¬шивее меня один плешивый. Рядом с ним двое...
- Послушай, что заботы людей тебе - игра в улак, что ли? Не называть: "плешивый". Товарищ такой-то, говорить.
- Хорошо... Когда луна повисла над макушкой тополя нашего соседа Кулмата-палвана...
- Уф-ф, ты случайно не поэт какой-нибудь? Нет? Тогда поче¬му говоришь о луне, звездах? Спуститься вниз. Говорить с высот земли. Пусть лирика рассказывается воде. Наше дело имеет кон¬кретное значение, оно народной важности. В судах принимал учас¬тие? Тогда , значит, слышал речь вашего покорного слуги на от¬чётном собрании колхоза? Рассказывать точно так, как выступал я!
Я знал наизусть речь Батыр-мираба на общем собрании кол¬хоза. Точно так же, как мираб, сложил руки на животе. Голову приподнял. И, не моргнув, пересказал слово в слово. Это его удовлетворило. Мираб положил передо мной бумагу и ручку.
- Теперь написать так, как было сказано. Почему? Пять клас¬сов? Образование твоё на целый класс выше моего, и не умеешь писать? Ну, ладно. Товарищ Хамидов, лишите вы, а этот уважае-мый человек подпишет.
Жалобщики побывали и в Денау, и в Термезе, и в Ташкенте. Бегали из учреждения в учреждение. Кого называют жалобщиками, оказывается довольно хорошие лвди. А ведь коней у них не от¬бирали.Их и никто не просил бегать, ездить и ни копейки никто не обещал. Бегают и бегают по учреждениям и всё за свой счёт.
А в одну из поездок и меня прихватили. Всё, что с тобой приключилось сам расскажешь, сказали. Спросил, куда едем, не ответили. Батыр-мираб приложил указательный палец к губам, ска¬зал: тс...
Оставив отару напарнику, я последовал за ними. На автобу¬се приехали в Душанбе. В дороге меня два раза вырвало - я вы¬сунул голову из окна автобуса. Из Душанбе полетели в Москву. Первый раз в жизни летел на самолете. Вот самолет внезапно пошел на снижение. Мне показалось, что сердце ушло в пятки. Но взглянув в окошко, я поразился. Прямо под нами лежали горы хлопка. Самолёт вот-вот заденет. Сидевшему рядом учителю Хамидову сказал:
- эге-е, глядите, сколько хлопка. Он взглянул и рассме¬ялся. Взял мой треух и плюхнул его на мою гладкую голову. Я втя¬нул голову в плечи. Он шлепнул по треуху и надел его на мою голову. Как узнал потом - это не хлопок, а белоснежные облака.
Мы приземлились в Москве, я по/е^хал вслед за жалобщиками. Эге-е, сколько здесь машин! И ни одного коня!
Жалобщики скрылись в одном большом учреждении. Я остался сидеть у входа возле вахтера. Снова и снова повторял про себя слова, которым научили меня жалобщики. Наконец-то появились они сами. Начальники оказывается не стали обо мне справляться. По¬верили их словам. Очень хорошо. А-то я боялся, что растеряюсь перед начальниками и начну заикаться.
Назавтра вылетели в Душанбе. На этот раз держался посмелее. Пассажиры указательным пальцем подзывали девушку, бегавшую посредине самолета точно аист. Девушка подносила им в маленькой чашке воду.
А чем я хуже других? Головы моей под шапкой не видно. Я решил испытать себя. Шевеля указательным пальцем, подозвал девушку. Я показал себе на рот, мол, воды. Девушка кивнула и принесла воды. Одним глотком я покончил с водой. Как и другие мотнул головой, мол, живите долго. Выпятив грудь, я развалился в кресле. Посмотрел из окошка вниз. Мне показалось, что внизу наш Вахшиварсай. Вроде даже разглядел дома. Ходят какие-то чер¬ные точки. Захотелось спросить у учителя Хамидова, не наши ли это овцы? Но промолчал, боясь, что снова шлёпнет по голове.
Бухнув, мы приземлились в Душанбе. Взяли такси и поехали в кишлак. Мне захотелось похвастаться, рассказать, куда я ез¬дил. По улице шел степенным шагом. Приветствовал встречных людей сердечно. Дойдя до конца улицы, повернул и снова пошел обратно. Приветствовал встречных, спрашивая о здоровье их близких. Даже о житье-бытье не забыл. Хотя бы один из них спросил, Зиёдулла-наездник, что-то вас было не видно!
Обидевшись на лвдей, вернулся домой. Полил чай, прилёг. Повернулся на правый бок - сон не идёт, повернулся на левый бок - опять сна нет. Вот, думаю сейчас и лопну! Сунул за пазуху горсть конфет, привезённых из Москвы, оседлал Тарлана и отпра¬вился к приятелю Мамату.
Заглянул через забор.
- Мамат! Невестушка, Мамат дома? Разбуди , есть разговор! Из дома , потирая заспанные глаза вышел Мамат. Чтобы ус¬лышали соседи, я громко заговорил:
*< Ну, как ты, жив-здоров? Как поживаешь? На, раздай вну¬чатам моим вот эти конфеты, пусть полакомятся. Из других зе¬мель привёз, они священные.
- Откуда же, если спросим?
- Москва!!
- Колхоз "Москва", что ли?
- Колхоз? Какой ещё колхоз? Что ты вообще думаешь обо мне? Я не езжу по таким не стоящим местам. А если уж поехал, то в такой большой город как Москва, да! Только Москва! В крайнем случае, уж если проездом, то в Душанбе останавливаюсь. Слушай, в полдень над твоим домом не пролетал самолет? С пропеллерами на крыльях?
Мамат насторожился. Посмотрел разок на небо.
- Вроде пролетал, а что?
- Живи долго! Хочешь скажу тебе что-то? В этом самолёте я сидел!
- Быть этого не может!
-Сидел с правой стороны! Рядышком с пропеллерами, да!
- Ух-х и сучий сын, быть тебе Гагариным!
- Кем? Фи-и, да кто он такой твой Гагарин! Разок поднялся на небо и тут же обратно. Я летел больше того времени, за кото¬рое можно четыре раза плов сделать!
- Ну и ну, вот отродье нечистое, врёт и глазом не моргнёт!
- Сам видишь, человек я тебе не простой. Теперь, прежде чем заговорить со мной, подумай хорошенько!
- Всё, всё, возражений нет.
- Ещё одно слово. Самолёт оказывается не такой маленький, как бумажный змей. Внутри он - как Обширская промоина.
- Заходи домой, чай пить будем.
- Нет, есть срочное дело. Ехал мимо, дай, думаю, узнаю как поживаешь.
Я выпустил из рук поводья. Братья, душу свою я облегчил.
* * *
Братья, говорят из Москвы приехал человек. На голове у него шляпа. Он, собрав руководителей района, взял в оборот плешивого начальника. По действующему закону, правительство постановило сдавать мясо, исходя из возможностей каждого. Это распоряжение получили в нашем районе. Руководители района отправили плешивого начальника к нам уполномоченным. И пос¬ледний, желая подняться на одну служебную ступень выше, решил воспользоваться мясозаготовками. И любым путем решил добиться сдачи мяса раньше срока с перевыполнением плана и тем самым заслужить благосклонность начальства и получить повышение. Вот и решил путём насилия запугать неграмотный люд. Вышестоящие начальники сильно ругали того плешивого и сняли с рабо¬ты. Хотели было исключить из партии. Как плешивый начальник пустил слезу. Тогда начальники пожалели его, сказав, что слёзы мужчины равносильны его смерти.
Братья, верно говорили в старину:
Будешь держаться истины, - горя не узнаешь, Коль истина проклянёт тебя - нет тебе исцеления.
Рассказывали, что в чайхане плешивый начальник жаловался, что на свете нет правды. Чай в чайнике у него был оказывается белым. Будто сам наливал и пил. Людям на потеху, народу на пос¬мешище.
* * *
Кишлак снова заполнился лошадьми. Наездники пустили коней на выпас. Я тоже поставил Тарлана на выстойку.
* * *
В Карлике играли свадьбу. На эту свадьбу мы и отправились. В дороге Тарлан разбрасывал кизяк. Я удивился. Такой выходки у него не было.
Остановились в доме одного учителя. Прибил колышек возле самого хлева. Уши у Тарлана обвисли. Он опустил голову и печаль¬но уставился на трещину в глинобитном заборе. От корма отка¬зался. К сахару даже губами не притронулся. Душа моя заныла. Мне кусок в го]ало не шел. Сидя на корточках на заборе, не спус¬кал глаз с Тарлана.
Мои друзья по стремени тоже потеряли покой. В Карлике жил старик - большой знаток лошадей. Позвали его.
Старик осмотрел коня, обойдя его кругом. Нагнувшись, по-смортел ему в глаза. Покачал головой. Взял меня за локоть, по¬вел за собой в гостиную. Положил мне руку на плечо.
- Послушай меня, прославленный наездник, не продашь ли
ты мне этого коня? Дам тебе двадцать овец. Говори своё мужское слово.
Во мне закипела злость. У меня такое горе, а он мне о своём.
- Дед, сначала скажите, что с ним случилось?
- Нет, сперва ответь ты, прославленный наездник. Потом скажу я.
- Нет! Не продам, если даже наступит светопреставление! Понятно?!
- Ну, ладно. Тогда слушай прославленный наездник. Конь у тебя редкий. Как увидел, сразу понял. Если не ошибаюсь, недавно он перенёс тяжелое потрясение, так?
Вспомнил, как он десять дней голодал в Обширской промоине. Но старику ничего не сказал.
- Да,было дело, хворал. Потом выздоровел.
- Хвала тебе, прославленный наездник. Вспоминая об этом, конь сейчас думает о предстоящем состязании. Он думает, смодет ли из-за той болезни бегать как прежде или нет. Вот в какое горе погружен конь. Об этом я узнал по его глазам. Вспомнишь ещё мои слова, прославленный наездник.
Старик ушёл. Допоздна мы сидели за оживленным разговором. Но печаль Тарлана не давала мне покоя. Видать, печаль отра¬зилась и на моём лице; хозяин дома утешил, мол, не переживай¬те так, старик - знаток по лошадям, он всё знает. А после рас¬сказал, что это был за старик.
Оказывается, кони в году только раз жуют жвачку. Когда он жуёт жвачку - горит! Тело его накаляется так,что даже глаза слепит. С особенным блеском горят его глаза. Так ведь конь -это див! Когда конь жуёт жвачку - всё это происходит в необыч¬ном месте и в необычное время. За это время и моргнуть не ус¬пеешь. Человек, увидевший как конь жуёт жвачку, становится или безумным или несчастным. А счастливый или умный становится более счастливым или более мудрым. По слухам, старик оказывается видел, как конь жевал жвачку.
Улак проходил на пустыре, оставшемся без посева. Проска¬кал вокруг пустыря, разогрел Тарлана. Тарлан сразу переменился. Голову держал прямо, играл и резвился. Громко грызя удила, рва¬нулся в толпу. Звал меня на состязания.
Коней собралось много, потому что это было самое первое состязание в начале зимы. А значит и состязания будут интерес¬ными. Причина: когда на состязаниях мало коней, поднять с земли улак трудно. И все из-за того, что все кони, чувствуя себя сильнее других, сразу кидаются к улаку. Дерутся, мешая друг другу . Когда коней много, к улаку кидается сильнейший из силь-нейших, всем коням конь. Кони послабее, превращаются в зрителей. Если же они кидаются к улаку, то сильные кони не дают им доро¬ги, и отталкивают их назад. И потому на состязаниях, где много лошадей, вынести улак из круга бывает легче.
Улак привезли. Горяча коня, подъехал к улаку и дал поню¬хать его Тарлану. Ухватившись за ляжку, попробовал раз поднять улак. Веса в нем было около пятидесяти-шестидесяти килограммов. Мокрый насквозь. Видать, ночью тушу держали в воде. Выгода в том, что улак становится очень тяжелым. И когда его тянут в разные стороны, шкура не отходит. А то во время яростных схва¬ток не остаться улаку целым!
Распорядитель объявил приз:
- Одна пара калош и десять рублей деньгами! Хватай! Всадники ринулись к улаку. Чей-то рыжий конь вынес улак и умчался. Объявили следующую ставку:
На этот раз один баран, один халат и двадцать пять рублей деньгами! Награда увеличилась, не зевайте!
Я направил Тарлана к улаку. Он рванулся с фырканьем! К ула¬ку примчался легче и быстрее, чем я думал и хотел. Как обычно, сделав круг возле улака, остановился. Кто-то зло стеганул Тарлана по крупу. Он вздрогнул, но с места не сдвинулся. Глаза его были устремлены на тушу. Я, не вынимая ноги из стремени с обратной стороны от улака, зацепил её за луку седла, а ногу в стремени со стороны улака, согнул. Коленом поддал в бок Тар-лану, и конь мой пробил мне дорогу через толпу! Нагнувшись, ухватился за улак одной рукой. Поднимая голову, выпрямил сог¬нутую ногу и упёрся в стремя. Вся тяжесть пришлась на эту ногу. Без этого поднять с земли улак было нельзя. Но чей-то дерзкий конь наступил на тушу. Я снова, ухватившись за пах улака, под¬нял его на уровень колена коня. Тарлан, беспокойно погляды¬вая на тушу козла, устремился вперед. Я преднамеренно волочил тушу по земле. Подними я её сразу, налетели бы поджидавшие в сторонке другие наездники.
- Улак поднимается, улак поднимается!
Пробрались к месту, где было поменьше наездников. Я при¬готовился поднять тушу.
- Улак у Тарлана, улак у Тарлана!
Я с маху поднял улак. Когда его поднимал,'Тарлан покач¬нулся. Мы мчались вперед. Позади осталось много коней. Только один гнедой не отставал. Его всадник, ухватившись за другую ляжку улака, мчался рядом.
- Нет, и гнедой присоединился! Улак у Тарлана и гнедого! Я прижал улак коленом. Посмотрел по сторонам. Выпустил из рук поводья. Обеими руками схватился за улак. Мы по-преж¬нему мчались рядом.
Многие лошади, сначала скачут медленно, а лотом убыстряют бег. Наш же Тарлан резко берёт с места и сразу мчится во весь опор. Другие кони к такому порыву бывают не подготовленными. В результате пока они поймут, Тарлан уже оторвался от погони. Вышло так и на этот раз. Ещё одно преимущество Тарлана, - если его догонит какой-нибудь конь, - скачет с этим конем вровень. Не вырывается вперед. Будто на большее он не способен, скачет ровно. Рядом скачущий конь приноравливается к его равномер¬ному бегу. И тут, Тарлан делает рывок и отрывается от сопер¬ника. Рядом скачущий конь, не подозревавший этого, остаётся позади.
Вот помчались именно в такой момент, когда Тарлану от ме¬ня довольно одного слова:
- Вперед!
Он показал себя настоящим Тарланом. Неожиданно рванулся и ускорил бег. Рука наездника на гнедом, скакавшем рядом, отор¬валась от улака. Гнедой остался позади. Тарлан не сбавлял сво¬его хода. Я взволнованно понукал:
- Ха-ху, ха-ху, хэй!
- Че-естно, Тарлан проделал чисто! Бросай, Тарлан, бросай! Как это я смог поднять с земли пятидесяти-шестидесятикилограммовую тушу? Даже устроившись на глинобитной стене высо-той в сажень, я бы не смог поднять с земли такую тяжесть. Обычно, ухватившись за шестидесятикилограммовый мешок обеими руками, с огромным трудом взваливаю его на осла. А на состя¬заниях, нагнувшись с лошади, одной рукой подхватываю тушу в шестьдесят килограммов! В чём же секрет?
Братья, дело в том, что у коня есть ветер! Этот-то ветер и мчит улак. Вы наверное обратили внимание, что мой конь не отрывал глаз от улака и пробил мне дорогу через группу других лошадей? Этим он создал для меня благоприятные условия. А когда я поднимал улак, он покачнулся, как человек, пытающийся получше пристроить на своих плечах груз. И тут надо, придерживая тушу, помочь коню.
Понимаете теперь, что восемьдесят-девяносто процентов трудностей состязаний приходится на коня. Потому*то на скач¬ках и называют не имя наездника, а масть коня. От начала до конца скачек кличка или масть коня звучит почтительно.
Как же Тарлан поскакал с пятидесятью-шестидесятышсилограм-мовой тушей, да, ещё вдобавок в седле со мной? Предположим, нагружу коня мешком пшеницы в шестьдесят килограммов и оседлаю, разве он помчится с таким порывом? Нет, не поскачет! А когда дело касается улака - он подобен вихрю.
Братья, на скачках царит свой особый дух! Вот он-то и да¬ёт коню силу, даёт ему крылья!
Тарлан проявил рвение. Я ещё целых два раза угонял улак.
Кто-то из столпившихся зрителей окликнул: "Тарлан, подой¬дите-ка сюда". Подошел, а это вчерашний старик сидит на гли¬нобитном заборе. Старик, прикрываясь ладонью от солнца как козырьком, улыбнулся.
- Как вы теперь, прославленный наездник?
- Спасибо, спасибо.
- Теперь послушайте меня, прославленный наездник, дайтека вы коню отдохнуть. А то ещё сглазят.
Честно заработанный Тарланом халат и деньги я протянул старику, но он отказался взять. Бросив приз возле старика, я направился туда, где лежала конская сбруя.
* * *
Братья, наш сосед Кулмат-палван вернулся с базара. Прохо¬дя вдоль его глинобитного забора я расспросил о базарных це¬нах. На Денаусском базаре кишмиш стоит десять рублей. А в Ре-гарде , оказывается ещё дороже. Если у вас есть кишмиш везите скорей, а то будете потом жалеть, - сказал. Всё дело в том, что кишмиш-то у нас есть! Шесть мешков. Желтый, как самый сол¬нечный день лета. Есть у меня сыновья - крепкие, здоровые! Каждый говорит: вот, вырасту и буду скакать на таком же коне, как Тарлан! Кишмиш на их свадьбу собираю. Этой зимой у меня силёнок, не хватит, а вот в следующую зиму - закачу большую свадьбу. Если суждено!
В субботний вечер выволок из амбара мешок с кишмишом. Рас¬сыпал на ковре, расстеленном на супе. Просеял через решето, очистил от пыли.
Когда начало светать, я на Тарлане отправился на базар. Переправились через речку Кизилсу и стали подниматься. Возле скотного базара есть участок, огороженный проволокой. Приехав¬шие на базар привязывают здесь своих лошадей и ослов. Здесь и я привязал Тарлана. Взвалив мешок на плечи, пошел на базар. Согнувшись в три погибели, шел покрикивая: дорогу, дорогу. В нос ударил запах манты. Сел в один ряд с другими продавцами, развязал мешок и стал нахваливать свой кишмиш. Меньше десяти рублей не сбавлял.
Гляжу,дроку от моей торговли никакой. А,ну его, и сбавил цену до семи рублей. Примчался какой-то перекупщик и купил то¬вар оптом.
Стряхнул мешок о колено. Сложив вчетверо сунул подмышку. Прошелся по базару, сделал покупки. Купил гостинцев, лакомства. Беременной жене давно хотелось плодов лоха - купил хорезмского лоха, сыновьям леденцовых петушков, конфет с нарисованной на обертке собакой и сушки. Всё сложил в мешок и перекинул через плечо. Пошел в чайхану. Переступил было порог, просунул голо¬ву внутрь - и чуть не задохнулся. Чайхана битком набита. Душ¬но. И на деревянных подмостках снаружи полно народу. Если пе¬ресчитать, человек сто наберётся. Прислонил мешок к столбу помоста. Поискал свободное место. Взял пустой чайник который оставил посетитель, занял его место. Попросил соседа сказать, что место занято. Принёс чай, лепешку. Прошёл на другую сто¬рону улицы, к рыбной. Усатый человек в большом котле жарил рыбу. Стал в очередь, купил кило рыбы. Сел, скрестив и поджав под себя ноги, и принялся за еду. В рыбе оказалось много мел¬ких костей, я разозлился. Обернулся, а за моей спиной сидят два милиционера, пьют чай. Не те ли самые милиционеры, с опас¬кой вспомнил я, и внимательно посмотрел. Нет, другие. Тут раз¬дался голос: держи вора, держи! Из плотной толпы в воротах базара выскочил парнишка. Его нагонял человек в полосатом ха¬лате. Парень бросился через улицу. А сверху, навстречу ему, во весь дух мчалась красная машина. Машина с визгом затормо¬зила. Парнишка кинулся в противоположную сторону. Шлёпнулся в арык с темной водой. Весь вымазался в грязи. Гнавшийся за ним мужчина обежал машину. Сзади обеими руками схватил парня за вымазанный воротник. Тот пытался вырваться из лап мужчины в халате, но не смог. В халате сбил мальчика на землю, ударив по ногам.
- Отдавай деньги! Где деньги!
- Это не я.
- Ты! Ведь твою руку поймал я в своем кармане! Отдай по-хорошему, а то покажу тебе твою мать из самого Учкургана!
- Ведь говорю, не я!
- Тогда сам найду. Вынь руки! Вот этот карман покажи!
Подошли многие из чайханы и глазели на них! Останавли¬вались и прохожие. Зевак собралось видимо-невидимо. Я смотрел, встав на помост. Мужчина в полосатом халате шарил в карманах мальчика. Сунув руку ему подмышку, вытащил пачку денег. Ткнул ими в лицо парню.
- А это что, калым, полученный за твою мать?
Парень втянул голову в плечи, грязными ладонями закрыл лицо. Мужчина с размаху ударил его во виску. Парнишка снова плюхнулся в грязную воду. Мужчина в полосатом халате, вцепив-шись обеими руками за ворот мальчика, повёл за собой по тече¬нию арыка.
- Я тебе покажу как шарить по карманам! А ну, идем в ми¬лицию!
Парнишка упёрся ногами, откинулся назад.
Тут из толпы вырвались два рослых парня. У обоих волосы до плеч. Одежда, словно прилипла к их телу. Подошва на ботин¬ках толстенная, как копыта у коня. Они подошли к человеку в полосатом халате. Один из них схватил его за локоть. Он вы¬пустил из рук парня и обернулся. И тут же получил точный рас¬считанный удар по лицу от второго детины. Мужчина в халате оказался человеком крепким. Не упал, только пошатнулся. Теперь удар нанес первый.
Толпа подбадривала дерущихся;
- Ну, бей по морде!
- Бей, на кой чёрт вежливое обхождение, когда есть кулаки! Мужчина в халате с размаху ударил одного из них. Парень
грохнулся на землю. Второй подошел к мужчине сзади и пнул в бок. Он согнулся, схватившись за бок. Толпа одобряла:
- Бей, по голове ударь, по голове!
В этот миг маленькая черная собачонка с визгом вцепи¬лась в ляжку парня, который бил. Парень схватился за ногу. Вслед за собакой появился торговец рыбой. Ругая . , прогнал собачонку.
Тот , что грохнулся на землю, вдруг вскочил, и ударил мужчину в халате ногой в живот. Пнул и тот, другой парень, из¬мазанный грязью. Мужчина в халате, сморщился и, хватаясь то за живот, то за бок, опустился на колени.
Я расстроился и обратился к сидевшим позади милиционерам:
- Идите же скорее, ведь убьют его сейчас! Один из них спокойно махнул рукой:
- Это нас не касается. Этот участок относится к другим милиционерам. Мой - в стороне винзавода.
Толпа подвела итог:
- Конец, нокаут!
Нет, на этом не закончилось. Мужчина в халате, сидевший на корточках, вдруг вскочил. Ударил головой в лицо того, что пнул его в бок. Парень закрыл лицо руками, и нагнулся. Сквозь его пальцы просачивалась кровь. Тогда второй парень взяв в ладонь что-то черное, ударил по лбу мужчину в халате. "Ох,умираю!" -дростонал тот. Со лба у него текла кровь, глаза закрылись, он попятился назад. Когда, казалось вот-вот упадёт, один из пар¬ней, подскочив, пнул его в грудь, будто бил по мячу. Человек в полосатом халате отлетел в сторону, раскинув руки, и остался на земле недвижим. Те двое начали бить его ногами. Подошел и тот, кто получил в лицо, и все они втроём, без разбора, стали ногами избивать лежавшего на земле мужчину в полосатом халате.
Я обернулся назад, а милиционеров и след простыл. Оглядел¬ся вокруг. А те двое, потихоньку уходят мимо чайханы.
У меня внутри всё защемило. Я сорвался с помоста, растолкав толпу протиснулся на середину. Схватив одного из парней за плечи, отшвырнул его прочь! Другому вцепился в волосы и отта¬щил в сторону.
- У-у, совесть потеряли, набросились на одного , слабого! Ведь убьёте!
Тот, которому я вцепился в волосы, пнул меня в пах. Я опешил и локтем двинул его по морде. Тут засигналила машина. Зеваки, стоявшие возле арыка, посторонились, дали дорогу. Это оказалась машина "скорой помощи". Сидевший внутри человек в белом халате поверх своих очков посмотрел на лежащего в крови мужчину в халате.
- Что с ним случилось?
Мне было так обидно, что я заплакал.
- Разве не видите этого беднягу! Они втроём , а этот бедняга один!
- Понятно. Пусть пьёт поменьше на радостях, мол, наступило воскресенье!
- Братец, заберите его скорее, умрёт ведь.
- Мы едем по вызову, есть заказ. Вызовите другую машину.
- Трогай, поехали!
Не в силах сдержать слез, я заплакал, прикрываясь рукавами халата, плакал, уткнувшись в ворот своей одежды. Обратился к толпе.
- Эх, братья, разве хорошо, если бедный человек так и помрёт? Дома у него наверняка и дети, и семья есть!
Кто-то подал голос:
- Видать, ваш знакомый, увозите поскорее.
Я взмолился перед хозяином маленькой частной машины, что стояла на улице. Согласился. С трудом дотащил до машины мужчи¬ну в полосатом халате. Сам сел спереди. Какой-то парень поспеш¬но подошел к машине. Я высунулся из окошка, в надежде, не сын ли этого человека. Тот спросил у окружающих:
- Что здесь произошло?
- Замечательное представление было! Трое одному такого задали! Трах-тарарах! Нокаут!
Повезли человека в халате в милицию. Там расспросили, кто я и откуда, записали. Спросили о происшествии. Всё рассказал точь-в-точь как было. Милиционеры дали мне подписать какую-то бумагу. Вместе повезли к так называемому эксперту. Они долго проверяли. Сфотографировали. Отвезли в больницу. Водителю ма¬шины дал три рубля. Не взял. Я ему сказал спасибо. Если пона¬добитесь, сказали милиционеры, разыщем вас через вашего участ-кового. Все разошлись по своим делам.
Вернулся в чайхану, а мешка моего нет. Спросил у чайханщика, Не видал, говорит. Он спросил о состоянии мужчины в полосатом халате. Я сказал: отвезли, поместили.
Снова пошел на базар, купил гостинцев. Связав всё это в поясной платок, пошел к Тарлану. Подвесил узел на луку седла. Отдал рубль старику, сидящему возле ворот базара, и отправился домой.
Мне показалось, я свалился с луны и только узнал жизнь.
* * *
О господи, случаются, оказывается и такие дни! Все наши шаги, сделанные вперед - своим ходом идут назад. Все задуманное совершается наоборот. Те, кого мы называем удачливыми, с нами и не здороваются. Даже позволяем выхватить изо рта последний кусок.
Братья,
Если суждено, то счастье улыбнется из дальних стран, Если не суждено, то счастье покинет вас совсем.
Так и произошло на скачках, устроенных Хуррамом, сборщиком налогов. В середину круга я не смог протиснуться, а когда вор¬вался - так не смог поднять улак с земли. А если поднимал, то вырывалиУулак из рук выпадал. Даже, находившуюся под коленом тушу прозевал.
Братья, и богатство и труд - близнецы!
Братья, хорошо уменье, но важней везенье. И не трудна задача, коли есть удача!
Тарлан мне удивлялся, я - Тарлану. Так сделал не выходит, этак сделал не получается. Даже хотел уехать под предлогом, мол, туша воняет*' Но доверился шайтану. Стегая плеткой Харлана, погнал его к сгрудившимся верховым игрокам. Лошадей полным-пол¬но. Подбрось шапку к небу на землю не упадёт. Растолкав груду, пробрался к улаку. Всяким способом старался достать улак. Рука не могла дотянуться. Да и кони не давали схватить тушу. Сквозь густую пыль еле видел, как чья-то рука схватила улак. Тут Тар¬лан правой ногой наступил на улак. Он сделал это не нечаянно.
Видел, знал, что делает. Не захотел отдавать улак. Я понял, что надоело Тарлану впустую топтаться вокруг улака. Он жаждал сос¬тязаний!
Я закусил рукоятку плетки. Шлёпнул Тарлана по крупу. Тар-лан, мотая головой, отвел от себя головы окружавших его коней. Создал себе раздолье. После чего согнул передние ноги. Опустил¬ся на передние ноги перед улаком. Из-за пыли я с трудом открыл глаза, ухватился обеими руками за улак, лежавший перед Тарланом. Увидев, что я схватил тушу, Тарлан вскочил. И пошел не вперед, где поджидало несметное количество лошадей, а попятился назад. Пятясь, выбрался из кучи. А когда оказались на свободе, он опра¬вился и повернул вперед. Помчался вихрем. Увидевшие - увидели, не увидевшие г остались с сожалением!
Тарлан подошел к краю темной ямы. Я разжав колено выпустил тушу. Но голос распорядителя почему-то не раздавался. Я был удивлен. Вернувшись с досадой ударил себя по колену: улак лежал на краю ямы, а не в глубине!
От злости захотелось обидеться. Чтобв слышали все, а в особенности распорядитель, я крикнул:
- Мы уезжаем! Разве, когда мы получали награду по спра¬ведливости? А теперь тем более!..
- И пустился в путь, с силой стегнув Тарлана. Поехали, Тар¬лан, такие сироты как мы, людей не интересуют! Поехали, Тарлан, поехали, у нас голова плешивая! Нам, плешивым, награда не по¬ложена !
Оглянулся назад. Надеялся, что друзья-односельчане вер¬нут нас с дороги. Замедлил ход Тарлана. Снова обернулся. Ни единая душа за нами не поскакала. Проехал мимо людей, цепочкой сидевших на глинобитном заборе. Надеялся, может, кто-нибудь из них допросит вернуться обратно. Проехал мимо стольких лю¬дей, и хоть кто-нибудь бы словом обмолвился! Даже не спросили, куда путь держите! Тоже мне, а ещё людьми называются! Да, ну их!
Теперь я обиделся и на зрителей. Ну и сидите здесь как слепые, а я пойду домой и с удовольствием растянусь на достели,-сказал про себя.
Поехал по улице, которая вела в кишлак. Остановился возле арыка, который пересекает улицу. Тарлан потянулся к воде. Не дал ему попить. Привязал к концу палки, торчавшей из-под кры¬ши дома Шакиркула. Отряхнул одежду от пыли. Вымыл лицо. Попил воды, зачерпывая ладонями. Со вздохом уставился на арык.
На глаза попался мальчуган, он сидел у арыка, макал ле¬пешку в воду и ел. Пригляделся, а штанишки у него мокрые.
- Чей ты сынок?
- Моего отца.
- А кто твой отец?
- Шакиркул.
- Да-а, а тебя как зовут? Карим? Молодец! У тебя же шта¬нишки мокрые, что же не сменишь?
- Мама на свадьбе.
- Вон как, а сам значит не умеешь переодеваться. А если нас спросишь, мы со скачек едем. На состязаниях не осталось справедливости, внучек. Всё делают только своим друзьям-при-ятелям.
- А скачки закончились?
- Нет, ещё идут.
- Ну тогда езжайте туда.
Я насторожился. С вниманием посмотрел на мальчугана.
- Вы, что-то сказали Каримбай?
- Вы ведь попили воды.
- Да, внучек, попил. Что же теперь прикажете делать, Карим-бай?
- Езжайте на скачки.
- Я решил было не возвращаться, Каримбай. Нет для нашего брата справедливости.
- Если не поедете, скачки кончатся.
- Ну, так и быть, уговорили, Каримбай. Раз ехать, так ехать, будь по-вашему.
Отвязал Тарлана, оседлал.
- Каримбай, я возвращаюсь, не смог отказать вашей просьбе. А то бы не вернулся.
На обратном пути я всё ещё злился на зрителей. Сердито взглянул на них, сказал про себя: - И вы ещё называете себя лкщьми, вон, Каримбай оказался настоящим человеком,.
Стоял в сторонке от сгрудившихся всадников. Распорядитель посмотрел на меня с удивлением. Понял, распорядитель про себя торжествует, мол, что, как побитая собака ушел, так и вернулся. Знаю, и другие так думают про себя. Что бы мне сказать? Сказать, что Каримбай вернул, а вдруг спросят, какой Каримбай? Что, ска¬жу им, что вернул в мокрых штанах сын Шакиркула? Э, не-ет! Ведь никто не спрашивает, А если и спросят, скажу вернул учитель Карим.
Во всеуслышанье сказал наезднику Самаду, другу-односель¬чанину :
- По дороге Каримбай схватил поводья. Не мог успокоиться, всё говорил, вернитесь, да вернитесь. В глазах у него была та¬кая просьба, что не смог ему отказать.
* * *
Отара рассылалась ло горням склонам. Пока я её собрал, стемнело. Домой вернулся в сумерках. Оказалось, что наш участ¬ковый рсзвйвил какой-то клочок бумаги. Мол, лусть завтра в десять часов будет в милиции. Пришел в дом напарника и извинился. Поп¬росил завтра попасти овец одному, вышло неотложное дело, в дру¬гой день отработаю , - сказал я.
Спозаранку с Тарланом вдвоем отправились в город. Привязал Тарлана у входа в милицию, вошел в комнату. Вытащил из-за па¬зухи бумагу, показал милиционеру, сидевшему у двери. Он провел меня в комнату с обитой кожей дверью. Сидевший в глубине моло¬дой человек встал и приветливо пригласил меня. Поздоровался со мной и представился: капитан Рузиев. Милиционер, который при¬вел меня сюда, вышел. Капитан-начальник концом своей ручки указал мне на стул. Я сел. Капитан-начальник порылся в бумагах.
- Так-так, фамилия ваша Курбанов, да? Почему опаздываете, браток? Ведь время уже двенадцать?
- Если сказать по правде, капитан-начальник, я следовал шагу Тарлана.
- Так-так, кто это ваш Тарлан?
- Так это наш конь, капитан-начальник.
- Так-так, так вы ещё на коне приехали? Когда столько техники вокруг?
- А то как же. Техника нам не подходит, капитан-начальник. Я не переношу запаха бензина.
- Так-так, ака, бандитов ищем. Устроили очную ставку пос¬традавшего и подозрительных лиц. Сказал, это не те. А вы не пришли. Теперь вызовем в другой раз.
Вернувшись с Тарланом в кишлак. Вечером, когда смотрел телевизор, пришел Рихсиев. Растянулся, подмяв под локоть до-душку.
- Ага товарищ Курбанов? Слушали мой доклад, который я читал по радиоузлу?
- Нет, когда читали?
- Ага, в&т тебе и раз, ведь только что читал. Двадцать минут и сорок секунд!
- Я засмотрелся на телевизор. По поводу чего читали?
- На тему о международных событиях.
- Да, и какие же новости в мире?
- Ага, международные дела никудышные, товарищ Курбанов, совсем никудышные. Положение всё ообстряется и обостряется. Страны НАТО размещают в Западной Европе крылатые ракеты. В Сальвадоре идут кровавые сражения, обстановка в Никарагуа усложняется. Туго приходится народу Палестины. И всему виной империалисты США, товарищ Курбанов. Империализм занимается провокациями. Например, империалисты США организовали в Польше провокационно-диверсионные группы. Отравили народы идеологи¬чески, ага. Решили с корнем уничтожить в Польше социалисти¬ческое общество. Но злодейские планы империалистов былы раскры¬ты. ПОРП защитил социализм...
Ни единого слова из его рассказа я не понял. Сам смотрел телевизор, а ему утвердительно кивал головой: да, да...
Через два дня участковый снова принес бумагу. Опять с Тарланом ранним утром отправились в путь. На этот раз спешили, прибыли во время. Капитан начальник четырех подростков возил в больницу, устроил им очную ставку с мужчиной в полосатом халате. Потом устроил очную ставку со мной. Не эти, сказал я отрицательно мотая головой. У тех волосы были длинные-длинные, сказал. Капитан начальник засмеялся.
- Так-так, а не припомните ака, на лице у них не было ли следов ран?
- А то как же. След не то слово, настоящая рана на лице была, капитан начальник.
- Так-так, какая рана?
- У обоих с лица текла кровь. Ведь мужчина в полосатом халате сделал им приём по головам.
- Так-так, что ж пораньше не сказали об этом, ака. Это совсем другое дело.
- Потом, у самого младшего одежда была в грязи, капитан-начальник.
Капитан-начальник начал быстро писать: мотнув головой, засмеялся. Отчего засмеялся - так я и не понял.
- Так, так, скажите-ка ака, знаком ли вам хотя бы один из тех ладей, кто видел этот случай?
- Если сказать вам, капитан начальник, пусть преувеличу, но там было больше ста человек. Как мне было узнать кого-ни¬будь из них? Там было даже два милиционера.
- Кто, кто? Два милиционера? Так, так?
- А то как же, капитан-начальник. Они сидели прямо за моей спиной и лили чай.
- Так, так, они тоже всё видели?
- А то как же. От начала до конца видели, капитан-началь¬ник!
- Так, так!
Капитан-начальник вытащил из железного сундука одну боль¬шую толстую бумагу и развернул её. На бумаге оказывается наклеено видимо-невидимо фотографий.
- Посмотритвка ака, среди этих есть ли те, которых вы видели.
Смотрел на фотографии, водя по ним пальцем. Под конец узнал одного из них. Ткнул пальцем в его лоб.
- Вот он, тот самый!
Капитан-начальник посмотрел наклонившись и покачал головой, Сложив фотографии, засунул в сундук, Вышел и снова вернулся.
- Так, так, вы, ака, побудьте вон в той комнате. Сам позо¬ву.
Я вошел всоседнюю комнату и сел. Комната оказалась без двери. Капитан начальник опустил бархатную занавеску. Кто-то сказал: - Можно? Капитан начальник стал спрашивать.
- Так, так, где вы находились двадцать четвертого января, в воскресенье часов в двенадцать?
- Какой январь, январь этого года? На участке был.
- Так, так, скажите поконкретнее.
- Я наблюдал вокруг винзавода.
- Так, так, значит на заводе?
- Да, на заводе.
- Так, так, а вы ничего не знаете о происшествии в этот день у чайханы?
- Что за происшествие?
- Там была драка.
- Убейте меня, ничего не знаю.
- Так, так, подойдите сюда, ака.
Я вышел к ним. Стоящий передо мной парень точно оказался одним из тех милиционеров, которые пили чай за моей спиной.
Увидел он меня и побледнел.
Капитан начальник показал ему на меня.
- Так, так, этого человека вы когда-нибудь видели? Он на меня посмотрел пристально и пожал плечами.
- Не припомню.
Я чуть было не рассмеялся. В надежде, что он припомнит, рассказал о чайхане.
Глядя в потолок, он долго вспоминал, вдруг приставил ука¬зательный палец ко лбу.
- Ну да, всё, всё! Теперь вспомнил. Мимо того места я проходил к своему участку. На улице там ещё собрались лвди. Я и подумал, вероятно что-нибудь продают.
- Ну и ну, ну и ну. Так ведь мы ещё разговаривали, братец. Я ещё вам...
- Это со мной? Быть этого не может! Клевета! У вас ведь уже борода, думайте, прежде чем говорить. Вы меня с другим человеком перепутали.
Капитан начальник посмотрел на меня.
- Видите, говорит, что там не был? От удивления я схватился за ворот.
- О, аллах!
_ Та-а-ак, вы свободны Кадыров. Может ещё кого вспомните,
ака?
—А то как же. И чайханщик всё видел.
- Чайханщик? А ещё?
- Ещё, и продавец жареной рыбы видел.
- Та-ак, продавец жареной рыбы. На сегодня всё ака, об остальном поговорим в другой раз.
Когда прислали бумагу в следующий раз, я не поехал. Причина - умерла бабушка Доно. Пошел на похороны. Старуху одели в саван, поплакали, похоронили.
Лежал я дома в мрачном настроении, как словно с неба на голову мне свалился Рихсиев. Сказал жене, чтобы чай подала.
- Ага, что это вы не в духе, товарищ Курбанов?
- Отнесли Доно-момо.
- Куда вы её отнесли?
Тут я понял, что он не был на кладбище.
- Я говорю, что умерла Доно-момо.
- Ага, значит похоронили говорите. А вы сказали "отнесли", вот я и решил, что какую-нибудь вещь отнесли.
Отвернувшись, я закрыл глаза. Не смог сдержаться. Снова повернулся. Впервые решился дать совет Рихсиеву, как мудрец:
- Рихсиев-ака, вы человек образованный, знаете обо всех новостях в мире. Не мне вас учить. Никогда не отставайте от народа, ака. В частности, будьте вместе со своим народом в двух случаях. Первое - на свадьбе. Засучив рукава, подобрав полы, послужите людям, чтобы свадьба прошла весело, радостно. Свадьба - для всех, да. И другое - будьте с народом во время траура. Плача и горюя разделите горе людей. Горе от смерти один человек не может перенести. Не под силу одному. Вот тут будь¬те возле него и разделите с ним печаль. Вот в этих двух слу¬чаях человек и проявляет свою суть.
- Ага, я такой старухи не знаю, кто она? На каких дол¬жностях работала?
- Человек, как и мы. Бедная старушка. Всю жизнь работала в колхозе. Под старость сторожем работала в магазине. Бедняж¬ка Момо, не было у ней ни дочери, ни сына. Некому было о ней поплакать. Сами мы поплакали, называя тетушкой и бабушкой нашей, и похоронили. Народ похоронил.
- Ага, что-то слышал я краем уха. Я шел в школу на урок, кто-то сказал, будто кто-то умер. Не обратил внимания.
- Вот, вот, всё дело в этом. И до этой-то причине на по¬хоронах лвдей было мало. С кладбища вернулся я расстроенный. Неужто теперь такова цена человеку стала, спросил я себя. Рис-хиев-ака, наступит день, когда и мы с вами уйдём. Смерть ждёт каждого из нас. И если в такой день мы не пригодимся друг другу, зачем тогда мы живём'?..
- Разве обязательно идти всем, товарищ Курбанов? Да, хватит и четырех человек из родственников. Подниму!1 носилки с четырех сторон и пойдут. Больше четырех человек не надо. Ага, впрочем, пусть будет шесть человек. Двое будут могилу рыть.
- Рисхиев- ака, человек не собака, чтобы, волоча за ногу, выбросить в яму. Человек на то и зовется человеком. Разве есть существо величественнее, чем человек?
- Да уж ладно, какая-то старушка там. Всего-навсего сто¬рожиха! Если б была личностью, имевшей большое международное значение или по крайней мере местное значение, чтобы мы стояли в почетном карауле, повязав на руку черную повязку, носили бы траур, речь смогли бы произнести, ага.
- Рисхиев-ака, больших или маленьких людей не бывает. Все -люди. Хороший ли человек, плохой ли - проживает одну жизнь. Он жил так, как мог, делал то, что было в его силах , и считал себя человеком. Он встречался с нами лицом к лицу, плечом к плечу, жил с нами в одно и тоже время. Когда человек уходит, безвозвратно, тот, кто не проводит его, разве может считаться человеком?
- Смерть старушек, товарищ Курбанов, местное дело. Не имеющее значения. Вон сколько трагедий разыгрывается на международной арене... Ага, иранский шах Пехлеви, оказывается, дал тайный приказ и сожгли кинотеатр. В нём было пятьсот человек. Ага, вот что называют трагедией. Ужас! Я выражаю иранскому народу глубокое соболезнование. Я встревожен международным положением, товарищ Курбанов. Очень озадачен! Международная обстановка с каждым днём всё сильнее и сильнее обостряется...
На следующий день утром, пришел к нам участковый. Ни здрав¬ствуй, ни другого слова не сказал, стал у порога, заложил руки за спину и начал угрожать:
- Что, советские органы игрушка вам, что ли?
- А что мы сделали?
- Почему не явились в назначенное время? Я взорвался:
- Не захотел пойти. И всё! Ходил с женой в кино! Понятно!
- Садитесь в машину!
Я удивился. Выглянул через глинобитный забор на улицу, а возле наших ворот милицейская машина. Мне стало не по себе.
- Э, друг участковый, так не годится, поскорее убери свою машину!
- Что, на своих плечах, что ли, держите её?
- Братец, пусть никогда к порогу дома человека не подъез¬жает ни машина скорой помощи, ни милицейская. Уезжай скорее, чтобы никто не увидел!
- Хватит вам, хватит, нечего философствовать.
- Вот я, можешь застрелить, но в милицейскую машину не сяду! Уж если такая необходимость, поеду на автобусе.
- Тогда, чтобы живо вслед за мной приехали.
Они уехали. Я с беспокойством выглянул через забор на улицу, опасаясь, не увидел ли кто милицейскую машину. Слава богу - на улице ладей не было.
Отправился в город в автобусе. В дороге затошнило. Пришел в милицию, открыл обитую кожей дверь. Капитану начальнику рас¬сказал о старушке Доно: он покачал головой, выразил соболезно¬вание .
В комнату вошел милиционер. Подошел к капитану начальнику.
- Некоторые, товарищ капитан указывают на Мумина - того, что с улицы Коммунизма.
- Так, так, где же этот парнишка?
- Его не видно. Осторожно расспросил у соседей. Говорят, лежит дома, смазывая разбитое лицо мазями.
- Так, так,пока следите в оба, чтобы не пронюхал. Приве¬дёте, когда скажу. А сейчас отправляйтесь и приведите чайхан¬щика и продавца жареной рыбы, что возле базара.
Прошло некоторое время, милиционер вернулся.
- Привел, товарищ капитан, пусть войдут?
- Введите.
На пороге появились чайханщик и продавец жареной рыбы. Чайханщик согнулся и поздоровался. Капитан начальник, указывая кончиком карандаша на чайханщика, сказал:
- Сначала войдите вы. А вы посидите в коридоре.
Чайханщик решил за руку поздороваться с капитаном началь¬ником. Прижал руки к груди и засеменил по ковру. Капитан на¬чальник, не поднимая головы, кончиком карандаша указал чай-ханщику на стул. Чайханщик в замешательстве чуть было не схва¬тился обеими руками за карандаш. Отдернув руки, сел туда, куда указывал карандаш. Оказался напротив меня. Поздоровался со мной кивком головы. Капитан начальник осмотрел кипу бумаг то с од¬ной стороны, то с другой. Обернулся лицом к чайханщику. Записал его имя, фамилию.
- Так, так, а теперь расскажите о драке, которая произош¬ла в зашей чайхане, Саттаров-ака.
- Какая драка?
- О драке, произшедшей двадцать четвертого января.
- Какая драка? Не сон ли это? А, да-а, вспомнил, вспомнил! Эта история произошла не в нашей чайхане, а на улице, капи¬тан - ука.х
- В общем, возле вашей чайханы.
- Сами понимаете, капитан-ука, в базарный день народу мно¬го бывает. Я бываю очень занят. Даже уши не слышат.
- Так-так, но ведь наверняка отличаете разницу между прос¬тым гулом в чайхане от шума драки?
- Не различаю, капитан-ука, не различаю. Всё дело в этом. Вот в этих ушах всё гудит и гудит. Кто говорит, о чём говорит, я не различаю. Хоть верьте, хоть не верьте. Вот, считая на этих пальцах, скажу вам: средь голосов есть и старческие - раз! И молодых - два! Есть и старушечьи - три! Есть и девичьи - четыре! Есть голоса и младенцев - пять! Та-ак, пять уже? Теперь посчи-таем и другие. Кроме этих есть и шум проезжающих по улице "Жигулей" - раз! Есть и мычание коров, возвращающихся с база¬ра - два...
- Хватит, хватит. Вы мне расскажите о том, что видели.
- Ничего себе, капитан-ука, как я мог увидеть, если я ничего не слышал?
- Вон, глаза-то у вас видят.
- Правильно, глаза есть. Всевышний не обделил и нас, сами видите. Только знаете, капитан-ука, если вам довелось выпить хотя бы пиалку чая в_нашей чайхане, наверно, заметили, что х" "ука"-""братишка - младший брат) самовар стоит в самой глубине чайханы, да! Есть маленькое окошечко, как в ларьках. Во-от такусенькое! Вот через это окошечко, я и передаю чай. Окошечко наравне с моей грудью. Если даже, вот так согнусь и посмотрю, улицы мне не видно. Аж поясница заболела, постоянно нагибаюсь , капитан-ука.
- Так-так, но, может, вы хоть что-нибудь знаете об этой драке?
- Знаю, калитан-ука. Один раз нагнулся и увидел столпив¬шихся на улице. И больше ничего не видел.
- Так-так, ладно, идите. Если понадобится снова вызовем. Попутчику своему скажите, пусть войдёт.
Прижимая руки к груди, чайханщик кивнул головой капитану начальнику. И будто за ним кто-то гнался, быстро засеменил к двери.
Вошел продавец жареной рыбы. Капитан начальник записал и его имя, фамилию. Потому, как он надменно расселся, и вопро¬шающе, мол, слушаем, нахмурил брови на капитана начальника, было видно, что человек он бывалый. Я понадеялся на этого че¬ловека.
- Так, так, теперь послушаем вас, Шукуров-ака? Продавец жареной рыбы никак не отреагировал. Даже не
моргнул.
- Что вы хотите услышать? Так, так...
- Слышал, участковый говорил. Но я ничего не видел. Всё! Могу даже написать. Всё! Можно мне идти? Там меня ждёт работа. Всё!
- Не спешите, разговор только начался. Наверняка вы оста¬вили кого-нибудь вместо себя.
- Сын остался. Он еще молод, может обидеть посетителей. Всё!
- Так, так, вы больно много не "всёкайте"! Отвечайте на вопросы! Решается судьба человека! Вам понятно?
- А вы не кричите на народ, пользуясь тем, что сидите за должностным столом. Всё!
- Так, так, я разговариваю с вами, а не с народом.
- Народ начинается с одного человека. Всё! Я выходец из народа, не кричите. Всё!
- Я не кричу, а разговариваю.
- Нет, кричите. Всё!
- Так-так, хорошо, не кричим. Видно, вы сегодня с левой ноги встали, Щукуров-ака. Идите, вы свободны, вызовем снова.
- Воля ваша. Всё равно, что слышали, то и услышите. Всё! Продавец жареной рыбы ушел, задрав нос. Капитан-начальник отпустил и меня. Придёте ещё раз, сказал.
- Капитан-начальник, у меня дома полно дел. Кроме того, сколько раз уже пришлось пропустить улак. Некогда даже в голове почесать...
- Так, так, а мне что прикажете делать, ака? В общем, для этого дела свидетели не нужны, вон есть медицинская экспертиза. Вы бы только помогли преступников распознать и довольно. Те, двое, городские. Продавец жареной рыбы с чайханщиком знают преступников. Но вы слышали, как они отвечают...
Я пошел по обочине дороги. Прошел мимо того места, где была драка. Дорогу мне преградил человек в белом халате. Взгля¬нул ему в лицо, а это продавец рыбы. Он взял меня за локоть и потянул в свою рыбную. Сели на длинную лавку, что в стороне от котла. Положив мне ладонь на колено, продавец спросил:
- Это вы на меня донесли, ака?
- Я не доносил.
- Нет, донесли. Всё! Разве есть что-нибудь хуже, чем донос?
- Приятель, я сказал то, что видел.
- Братец, сплетни - дело бабье. Всё! Вы ведь нормальный мужчина. А говорите, что сказали-то, что видели. И что же вы видели? Ну, что?
- Приятель, если сказать по правде, и вы себя вели совсем не так, как надо. Ведь всё видели и не подошли. Собака ваша прибежала, хотя у неё голова только животного.
- Ну, это собака! Всё! Собака на то и собака. Влезает ку¬да надо и куда не надо и лает. А то бы какое ей дело до других? Знала бы себе и полёживала. А то делает своё собачье дело. Но мы-то с вами лвди. Мы не должны равняться с собакой. Всё!
И вообще, ваш родственник, оказался довольно странным чело¬веком. Ребята ударом свалят его с ног, а он снова поднимается, снова свалят, он снова встаёт покачиваясь.
- Что же ему тогда было делать?
- Лежал бы себе. Всё. Разве он один бы справился с троими? Будь на его месте я, после первого же удара грохнулся бы на землю. И больше не вставал бы. Всё! А поднялся бы, так всё рав¬но свалят с ног. И до их ухода притворился бы, что лежу в бес¬памятстве. Глядишь и отделался бы одним ударом. И не получил бы никакого увечья. Всё! А какой результат? Лежит ваш родствен¬ник теперь в больнице еле живой. Всё! Вы его проведываете? Как он теперь?
- Не ходил.
- Ничего себе, это почему?
- Я с ним не знаком, не знаю его.
- Ничего себе, ко всему ещё и не знаете его?
- Конечно,
Продавец нагнулся, посмотрел мне в лицо. Поняв, что говорю правду, хлопнул себя по коленам и зас¬меялся.
- Ну и братец, ну и бра-атец! Да вы же оказывается Афанди! Продавец посмотрел на собачку, лежащую возле деревянной
решетки. И покачав головой, снова рассмеялся.
- Ну и ну, братец! Какое же ваше дело, если он вам не род¬ственник, и даже вам незнаком? Да вы же настоящий Афанди Нас-реддин! А может вам от этого была какая выгода?
- Какая выгода, друг?
Продавец показал, потирая палец о .палец.
- Деньги? Не говорите так, друг, не говорите так.
- Почему же тогда вы так переживаете? Ну и братец, Афанди! Всё! Вы ещё снова туда пойдёте? Тогда, вот что, ака: вы меня не видели, а я - вас. Если ещё раз наябедничаете, здорово пос¬соримся. Всё!
Я сел в автобус. Глаза мои слипались. Братья, голова болит.
* * *
Назир-маслобойщик на скачки приехал на кобыле. Всем кобы¬лам кобыла. Круп широкий, крепкий, поблескивает.
Тарлан уставился на кобылу, и глаза его стали совсем дру¬гими. Пустил на улак - пошел в сторону кобылы. Потянул поводья-стал порываться к кобыле. Пустил его за конем с улаком - он поскакал за кобылой. Не знал, что делать. Назиру-маслобойщику выказал свою досаду:
- Эй, приятель, спрячьте от глаз подальше свою кобылу. Пожалуйста, дорогой ака.
Наездники со смехом отпускали солёные штучки. Назир-маело-бойщик уехал со скачек. Довольный, я пустил Тарлана на улак. Тарлан снова не решался. А ведь настроение у него хорошее. Тер¬пение моё лопнуло. Я разозлился. Рукояткой плетки ударил Тар¬лана по голове.
- Проклятие твоим предкам, вот тебе, вот!
Подняв передние ноги, Терлан подпрыгнул чуть не до небес. Раздраженно заржал. Несколькими кругами обежал долину. Весь покрылся потом. Пот стекал со лба, падал ему на ноздри, которые открывались и закрывались подобно рту рыбы. Я подъехал к куче всадников. Пустил его на улак, хлестая плеткой как попало. Он снова заупрямился. Рукояткой плетки я начал бить его между уша¬ми, по морде.
- Что, всё ещё тебе мало? Вот, получай, вот! Чтоб тебя перевернуло!
Братья, когда находит гнев, уходит разум! Я содрал с Тар¬лана седло, упряжь, уздечку. Стеганул по голове.
- Уходи, зверюга, уходи! Ты - конская колбаса, да и только. Потянула тебя кровь предков!
Тарлан убежал, потряхивая гривой. Наездники бросились было за ним. Но я махнул рукой, мол, не надо.
Я не остался до конца скачек. Сунув подмышку седло, упряжь пришел домой. Жена встревожилась, спросила про Тарлана.
- Не спрашивай, жена, не спрашивай. Помнишь, как приез¬жали артисты из Термеза и показывали спектакль в клубе? Что сказал тогда в этом спектакле Алишер Навои? Сколько не воспи¬тывай скотину, она всё равно останется собакой, ослом, но человеком не станет. Так он сказал. Жена, Навои, был прав! Холил коня, сам весь высох. Не ел, не пил, все Тарлану отдавал. И детей обделял, всё ему отдавал. Всё равно Тарлан не стал чело¬веком. Я его избил и прогнал. Отказался от него. Ушел Тарлан к своему звериному роду. Тарлан ослепнет, жена, вот увидишь, мои хлеб-соль сделают его слепым. Вот увидишь.
- Зря вы так сделали, лошадь была дорогая.
В душе у меня что-то рассыпалось на мелкие-мелкие кусочки. Мне стало жалко Тарлана.
Поздно ночью послышался стук в большие ворота. Кто бы это мог быть, подумал я, и, набросив на плечи халат, вышел во двор. Кто там, спросил. Никто не ответил. Заскрипела цепь на воротах. Я подошел и открыл. О, всевышний, у ворот стоял Тарлан. Один! Он потянулся ко мне мордой и виновато зафыркал. Не сказал Тар¬лану ни слова, даже не взглянул на него. Да, ты стал человеком, подумал и отвернулся от него. Никуда не денешься, человека, который явился к тебе в дом, не прогонишь. Не произнеся ни звука, я пошел к конюшне. Тарлан увязался за мной. Пустил его в конюшню и запер дверь.
Назавтра мне рассказали , что после своего побега Тарлан пришел к Назиру-маслобойщику. Маслобойщик расседлывал свою кобылу. Увидев Тарлана, он удивился. Тарлан заржал и вошел в ворота. Маслобойщик промолчал. А что он мог сказать? Разве можно отказать жениху, явившемуся в дом с поклоном?
Наш Тарлан с кобылой стали оказывается обнюхивать друг друга, тереться друг о друга мордами. О чём-то говорили друг с другом. Объяснившись в любви, стали угождать друг другу...
Через какое-то время проснулся маслобойщик и глядь – а жениха уже нет.
Самад-наездник получил на скачках всё, что полагалось -заключительные награды. На обратном пути пригласил всех нас в гости. Когда подъехали к его дому, я призадумался. Все наез¬дники, кроме меня, живут рядом. Они отведут коней и обратно сада. Наш же дом далеко. Пока отведу Тарлана домой и вернусь, можно будет дважды приготовить плов. Они не будут меня дожи¬даться. Всё мясо съедят. Могу поленившись и не прийти.
Думал-думал и остался. Что там не говори, а желание поесть берёт своё.
Привязал Тарлана к столбу ворот. Когда снимал с седла выигранные на скачках ковер и халаты, на улице увидел млад¬шего брата жены, Каракула. Куда путь держишь?- спросил я . К вам,- ответил он. В таком случае Тарлана захвати с собой, ска¬зал я. Поддерживая Каракула за ноги, помог сесть в седло.
У Самада-наездника мы отдыхали, полулёжа на курпачах сладко потягиваясь. Мы оживленно беседовали, обсуждали минув¬шие скачки. Наездники давали коням характеристики. О допущенных ошибках говорили друг другу в лицо. Говоря об удачах одобри¬тельно похлопывали друг друга по плечу. Ну и молодец, живи долго, говорили мы, хлопая друг друга по колену. Стали друг для друга примером.
Самад-наездник снял с гвоздя домбру. Настроил. Щелкнув пальцами, заиграл. Каждый погрузился в свои раздумья. Очередь дошла и до меня. Я уселся, скрестив ноги. Засучил рукава. Нас¬троил домбру на свой лад. Наигрывая шуточные частушки, я раз¬задорил наездников. Самад-наездник, сидя на месте, приплясывал потряхивая плечами. Эх-х, будь, что будет, сказал он сам себе.
В свои шуточки я вставлял колкие слова, упоминая о конях. По¬лучилась лошадиная песня! Ах-хай!
Смотрю на эту твою спину, она так широка, что на ней могут лежать невеста с женихом.
От дыхания, что выходит из твоих ноздрей, загореться могут сухие кустарники.
Между ушами твоими, можно пропустить воду, которая будет двигать мельницу.
Братья, конь, который упоминается в песне, и есть наш Тарлан, да-да. Вот Тарлан гарцует, упруго вздрагивает его тело. Заржал, глядя на необъятные Вахшиварские холмистые степи. С могучих холмов откликнулось эхо. А может, и ваш конь похож на нашего Тарлана? В таком случае и о вашем коне получилась песня? Ах-ха!
Не годится без конца слагать песни о конях. Надо перехо¬дить к наездникам. Кого бы воспеть в песне? Может о сидевшем в углу в раздумье наезднике Одине? Ему уже стукнуло тридцать, а он до сих пор не женился. А ну-ка задену разок его, авось взыграет в нём юношеский задор! Ах-ха! Ах-ха!
Если однажды побежишь искать
Свадьбу добродушного кунградца.
Если займешь, друг, место
В почетном углу черного дома,
Что мне делать, если обнимешь
Пери, у которой смеётся нос.
Может улетучились бы страдания сердца!
- Ух, прямо наповал!
- Так держи, Зиёдулла-наездник!
Наездники поняли, куда я клоню. Он, кому относились слова песни, понял, узнал себя! Глядя на скатерть, мотнув головой, засмеялся. А следующие слова я сказал без подковырки:
- Одина-наездник, к тебе обращаюсь, пока в доме джигита не появятся две головы, богатство у него вдвое не увеличится. Женись же наконец, друг. Ходишь, молчишь, будто в рот толокна набили, скажи хоть, в чём дело-то? Мы твои товарищи по стреме¬ни. Пригодимся тебе и в добрый час и в черный день.
Наездники меня поддержали.
Наконец, наездник Одина подал голос. Оказалось, этот чер¬тов Одина имеет виды на мою свояченицу. Вот тебе на! Посылал сватов, а наша тёща отказала.
Я спросил, мол, другая, кроме моей свояченицы, не подойдет? Одина сказал: нет. Одина-наездник, скроме сестры моей жены, никого в мире,9казывается не признаёт. Свояченица наша, оказы¬вается на всём белом свете одна такая, единственная. Да не мо¬жет быть, сказал я. Клянусь, ответил Одина. Братья, он оказывает-, ся и в самом деле влюблен. Ах-ха!
Так и быть Одина-наездник, дай руку, сам стану сватом, -сказал я. Не будь я Зиёдуллой-наездником, если я не женю тебя на свояченице и не станем мы свояками. С этого дня мы с тобой свояки,- сказал. А ну, ;подвиньтесь, - сказал ~ если свояк встретил свояка!..
Братья, оказывается, верно говорят, поручил мальчишке де¬ло, но сам беги за ним следом. Подумайте только, что наделал братишка жены? Из арыка, что возле дома нашего, он напоил Тарлана. Тарлан, который весь был в поту, напился воды. Потом отвёл Тарлана в конюшню и привязал его.
Утром вывел я Тарлана из конюшни, а у него шкура на брюхе ходит ходуном! Братья, так бывает, если конь воды опился! В Тарлана попала вода! Ах, ты шурин мой, ах, голова! Что тебе сказать! Сказать, что когда конь весь в поту, его нельзя поить и запирать в конюшне? Или сказать, что если вдруг напоил, его нужно хорошенько прогулять? Сказать, что лотом, конь становится непригодным для скачек! Сказать, что хотя ты в школе и секре¬тарь комитета комсомола, а таких простых вещей не знаешь? Или сказать, как же у тебя, отличника Кадырова Каракула без единой четверки, даже на это не хватило ума? Может, сказать, что за¬писочками перекидываться под партой с дочерью Омана-музыканта ума хватило, а на это не хватило! Уж был бы как я плешивый, то оправдал бы, что с него возьмешь, ведь у него ум с волосами выпал, а то ведь на голове полно волос! Не скажу, не скажу! Шурину такое нельзя сказать. Его сестра у нас!
Я был занят тем, что оседлав Тарлана, выгонял из него воду. На многие скачки я не ездил. Если и ездил, то не скакал на Тарлане. Состязался на чужих лошадях.
Так случилось однажды и на скачках в Вахшиваре.
Вон та белая гора, что находится на западной стороне, на¬зывается Кератау. Она - продолжение Гиссарских гор. На карте обозначена как Байсунская гора. Так сказал шурин. Нельзя ска¬зать, что горы Кератау расположены близко.
Горы громадные, и поэтому кажется, что до них всего один шаг. Мелкие пятна на них - это заросли арчи. На самом деле арча не такая маленькая, это только кажется так издалека. Арча достигает высоты карагана. Ствол - толщиной с человека. Хол¬мистые степи, горные склоны покрыты снегом. Долина Корбосди, что находится в углублении горного склона, тоже в снегу. Столь¬ко снега, что даже сапоги проваливаются в них. На снегу следы зверушек. Вокруг следов валяются куриные перья. Это проделки лисы. Пятилапые следы - волчьи.
Небо сияет. Над головой ослепительное солнце. Глазам смотреть больно. Искрящиеся как рыбьи чешуйки снежинки выбивают слезы из глаз. Округа бела и гладка, как яичная скорлупа. Поди, догадайся, где под снегом яма, а где обрыв.
В душу запало сомнение. Участвовать в улаке не хотелось. Но раз приехал, дай, думаю, попробую.
Решил скакать на коне Джуры-бобо. Осторожно скачи, сказал старик. Беспокойство на душе усилилось. Натянув шапку до бро¬вей, прикрыл глаза от солнца. Прочел про себя молитву. Напра¬вился к темневшей вдали кучке людей, толпившихся на белой как отбеленная бязь, равнине.
Наездники разбрелись окутанные паром из конских ноздрей.
Улак поднимали дважды. Глядя, как скачут лошади, мне было и жалко их и смешно. Кони с трудом вытаскивали ноги из снега. Останавливаются и снова бегут. Как будто идут иноходью. Кони быстро скакать по снегу не могут. Ноги у них вязнут в снегу, снег слепит им глаза.
Меня не тянуло на состязания, я отошел в сторонку, стал наблюдать. Мой взгляд упал на одного наездника. Конь у него был низенький, чуть повыше осла. Желтая шерсть на нём, как на теленке длинная-длинная. Стремян вроде нет, ноги наездника болтались, задевая снег. Мне захотелось рассмеяться. Заглянув в лицо наезднику, я обомлел. Желание рассмеяться улетучилось.-Тот самый плешивый из плешивых! Что он здесь делает?
Я подошел к Джуре-бобо, который оседлав нашего Тарлана держался в сторонке. Спросил у него. Джура-бобо ответил, мах¬нув рукой:
- Говорят, что у него вроде какие-то приятельские отно¬шения с хозяином свадьбы. Что, сразу узнал его?
- Как же не узнать, если он такой же плешивый как и я.
Стоящий рядом мужчина, вмешался в разговор:
- Это тот самый бывший начальник управления? Так я и по¬думал, здесь что-то кроется.
- Ну и что же?
- Вы уж не принимайте на свой счет, что назову его плеши¬вым, Зиёдулла-наездник, но лучше бы не видеть лица этого пле¬шивого, пропади он пропадом. Вон проклятие народа сделала своё дело.Бродит по улицам, как собака.
- Что, и к вам приходил?
- Эх, лучше бы вам не спрашивать, а мне не отвечать. Всех лошадей загубил. Хозяин свадьбы приходится ему приятелем, и у него коней не осталось. Бедняга, тогда шел за своим конем и плакал. А теперь плешивый явился к нему на свадьбу. Не знаю, как у него хватило совести, с каким лицом пришел. Э, да у него, что голова, что лицо - разницы нет. Всё одно - гладкое!
- Кто ему дал коня?
- Сам попросил. И знаете, ещё что говорит? Мол, зачем столько лошадей, надо скакать говорит на ослах, а из лошадей делать конскую колбасу. Сам весь трясётся. Еле плетётся. Вдрызг пьяный! И вдобавок, Хаджикулбай его здорово провел. Будто по¬читает его: подсунул ему мула, похожего на осла. Вы, сказал, всё же начальство, поезжайте и присмотрите за скачками. Бедня¬га поверил и примчался руководить скачками. Лишь бы его не сбили лошади.
Наездники из всех сил понукали лошадей. Хлестали плетками по крупам. С криками, воплями гнали их на улака в круг. Рас¬порядитель объезжал сгрудившихся наездников и подгонял, под¬бадривая их:
- Э, давай, давай, хватай улак!
Плешивый из плешивых в это время призывал к порядку ору¬щих во всё горло наездников:
- Шумно, товарищи, шумно! Пусть будет поменьше шума! Один из наездников хлестал коня плеткой за то, что тот не желал подойти к туше.
- Ух, скотина, проклятие твоим родителям! Вот тебе за это, вот!
Плешивый из плешивых сделал предупреждение наезднику:
- Не ругайтесь, товарищ наездник! Здесь место общественное! Наездник не слышал. Услышавший распорядитель, хмуро пос¬мотрел на плешивого из плешивых!
Гнедой Дшуры-бобо нервничал! Тряхнув поводья, рванулся к улаку. Ему захотелось унести улак. В такой момент не по со¬вести сворачивать коня. Это равносильно тому, что сводить ко¬ня к воде и не дать ему напиться. В итоге испортишь коня. Он становится равнодушным к улаку, к наезднику.
Когда конь Джуры-бобо снова тряхнул поводья, я пустил его в круг. Улак вынесли вместе с одним саврасым. Саврасый оказался ловчее, свернув с дороги, его наездник наддал коню. Я скакал, держась за улак. Моя замерзшая рука соскользнула с туши. Гнедой Джуры-бобо не отставал от саврасого. Расстоя¬ние между нами где-то в маховую сажень. За нами вслед ска¬чут кони. В такой обстановке отставать от улака опасно. Пото¬му что самый проворный из мчащихся вслед за нами всадников, может ворваться между нами и сломать протянутую руку. Вот по этой причине не стал протягивать руку за улаком. Коня ДжурьыЗобо повернул в сторону.
Теперь я начал входить в азарт. Всё тело напряглось. Я приободрился. Когда тушу поднимал какой-то каурый конь, я тоже присоединился к ним.
Видели ли вы когда-нибудь коня с кучерявой шерстью, как у ягненка, с округлыми глазами, как яблоки? Дай бог вам удачи! Это и есть каурый конь! Каурый конь с глазами-яблоками!
Я начал отставать от каурого. Трудно скакать наезднику на коне, к которому не привык. Рука моя снова сорвалась. Но гнедой Джуры-бобо приблизился к улаку вплотную. Позади от улака, буквально на шаг, я скакал возле крупа Серой куропатки, что с улаком. В такой обстановке отставать от улака очень, очень опасно! По той причине, если я вырву улак, то туша с силой ударится в грудь, а после о колена моего коня. В итоге конь споткнется и упадет.
Самый верный путь для захвата улака - это вырваться впе¬ред и выхватить его. Решил сделать так. Вытянувшись в седле, ухватился за улака и ударил плетью коня Джуры-бобо. Но конь Джуры-бобо не такой победитель как наш Тарлан, который скачет только вперед - он свернул в сторону. Улак перешел в мои руки. Но я не смог поднять его прямо вверх. Туша с силой ударилась о грудь гнедого Джуры-бобо, а потом и о передние ноги. Гнедой споткнулся. Когда ещё раз споткнулся, нагнулся вперед. С ула¬ком в руках я перелетел через голову коня...
Показалось, что просыпаюсь ото сна. Различил невнятные, неясные голоса людей. Открыв глаза, увидел мир небесного цвета. Когда вгляделся получше, оказалось, что это и есть само небо. В недоумении я огляделся вокруг. Возле меня стояли Джура-бобо и несколько моих друзей по стремени. Недалеко у моих ног сто¬яли кони, друзья по стремени оживились:
- Наконец-то, открыл глаза.
- Пришел в себя, снова потрите ему лицо снегом.
- Зиёдулла-наездник, ну как, кости целы?
Только тут я понял, что произошло. Решил подняться. Правая рука, державшая улак, не шевелилась. Будто не было в ней жизни. Напрягся что есть силы и приподнялся. Правая рука отозвалась острой болью. В глазах у меня всё помутнело,снег почернел. Снова упал навзничь.
- ХОЧЕТ встать, поднимите его.
Придя в себя, открыл глаза. У моих ног среди всадников находился и плешивый из плешивых. Я повнимательней всмотрелся в его лицо. Лицо у него радостное, даже немного сияло улыбкой. Спьяну или надо мной смеётся?
Плешивый из плешивых заговорил, поглядывая на окружающих:
- Ещё много лет тому назад я говорил, что скачки - пере¬житок прошлого, враг здоровья, опасны для жизни! Вот вам под¬тверждение! Не хотел отдавать вот этого коня на мясо, и отси¬дел по закону. Вот вам подтверждение! Если бы сдал коня на мясо, не лежал бы вот так, распластавшись на земле. Хорошо ещё, что не умер! Но всё равно стал инвалидом. Конец!
- Когда хороший человек падает с коня, плохой человек делается прорицателем!
Это сказал Джура-бобо. Бобо одним выстрелом убил двух зайцев: поднял моё настроение и поддел плешивого из плешивых.
Во рту у себя почувствовал что-то непонятное. Пошевелил челюстями. Что-то заскрипело. Кончик языка прошел между зубов. Я попробовал засунуть в рот палец. Палец был в крови. Сунув под бок, обтер его. Понял, непонятное во рту - вкус крови, то, что поскрипывает и движется за щекой - зуб, углубление, куда свободно проходил и выходил кончик языка - место зуба.
Что-то в душе сдвинулось. Поднатужившись, напряг всё своё существо. Правая рука невыносимо ныла. Я приподнялся, опираясь на левое колено. Товарищи по стремени подхватили меня подмышки. Я,- покачав головой, сказал - не надо. С трудом приподнялся. Голова закружилась, в глазах потемнело. Собрав все свои силы, крепко сжал зубы. Всё в мире снова встало на свое место. Рот до краёв наполнился кровью. Стоит немного задуматься - и всё вылетит изо рта. Не знал куда сплюнуть. Вокруг белым-бело. Если сплюну, снег станет красным-красным. А плешивый из пле¬шивых увидит кровь...
Глаза мои на плешивом из плешивых, глаза плешивого из плешивых на мне!
Нет,нет, так не пойдёт! Сломанный зуб вместе с кровью во рту - проглотил. Сглотнув ещё раз, проглотил оетшуюся кровь.
Не моргнув глазом, шагая как богатырь, пошел к гнедому Джуры-бобо. Правая рука не двигалась. Опершись левой рукой о луку седла, вскочил в седло. Правая рука заныла. Взяв по-водья в левую руку, поехал к группе наездников. Наездник, у которого я вырвал улак, спросил с сочувствием:
- Ну как, наездник, ничего не повредил? Усмехаясь, отмахнулся рукой здоровой:
- Ерунда. Всего лишь навсего немного в снегу вывалялся. До сих лор с удивлением смотревший плешивый из плешивых
слушал мои слова, разинув рот!
Дёрг, дёрг! Ох, рука моя!
Правую руку с осторожностью сунул за пазуху. Немного по¬легчало.
Улак был поднят. Я поскакал вслед за группой всадников.
Машинально высунул руку из-за пазухи.
Дерг, дерг! Ох!
Кто унес улак - не знаю. Для отвода глаз скакал вслед за конями. Снова сунул руку за пазуху. Послал гнедого Джуры-бобо за улаком. Гнедой, видимо, только этого и ждал - вмиг ворвался в круг и баста. Я очутился в затруднительном положении. Как я подниму улак? А если кони заденут руку, и я соскользну с седла? Я расте¬рялся, не знал, что делать. Однако чей-то савраснй преградил нам путь. Гнедой .Вдуры-бобо не смог пробраться к улаку. Только тогда сердце мое успокоилось. Я облегченно вздохнул. Глядя на саврасого, подумал: спасибо тебе, что ты такой.
Дерг, дерг!
Прежде бывало, ждешь улак, а он оказывается не в моей стороне. И надо же именно теперь улак мчит прямо на меня! Можно подумать, так я и нуждаюсь в этом улаке, и это моя заветная мечта, будто!
Вон и улак уже близко. Все смотрят. А особенно плешивы! из плешивых!
Я, стиснув зубы, протянул руку больную за улаком. Будто бы схватил его изо всех сил за ляжку. На самом деле, всего лишь коснулся пальцами его шерсти.
Дерг, дерг!
Будто, пытаясь выхватить улак, я с гиканьем огрел плеткой гнедого .Вдуры-бобо:
- А ну, милая!
Гнедой Джуры-бобо отстал от улака. Я для отвода глаз покачал головой и будто с досады махнул рукой, в которой находилась плетка. Будто удача посмеявшись ушла, ах как жалко, - сказал. Я сетовал на свою неудачу.
Дерг, дерг!
Наконец-то, все обещанные награда были разыграны, и скачки закончились. Я оседлал своего Тарлана. Выстроившись в ряд, вернулись домой. Позовите фельдшера, - сказал жене. Пришел фельд¬шер со своим ящичком. Встряхивая, потянул рукав с больной руки. Я застонал.
Дерг, дерг!
Рукав не стягивался. Дал фельдшеру свой нож. Фельдшер ножом разрезал мне рукав. Глянул, локоть в три раза толще здорового локтя - раздулась от опухоли! Фельдшер покачал головой и ушел за машиной.
Повез меня в больницу совхоза "Хазарбаг". Врачи осмотрели мою руку через какой-то аппарат. После наложили гипс. Не очень пугайтесь, - сказали, всего лишь вывих.
Хм-м, а чего мне пугаться! Я как упал с коня сразу понял, £то вывих!
Братья, если даже рот заполнен черной кровью, не сплевывайте перед недругом!
Я пролежал более двадцати дней. Сняв гипс, врачи отпустили домой. Пришел домой, а участковый уже два раза оказывается, наведывался.
Справлявшимся о здоровье показывал руку. Хасан-бобо, поворачи¬вая, осмотрел руку и сказал: эге, так ведь она кривая. Вниматель¬но оглядел руку, и впрямь, начиная от локтя - рука кривая. Хасан-бобо сказал, чтобы я пошел к Курбану-табибу, тот скажет, в чем причина.
Наутро, оседлав Тарлана, отправился в колхоз им.Куйбышева.
Когда-то в этих местах жил один человек по имени Хидир. Мы его называли Хидир-мирабом. Так он и впрямь был мирабом! А если ездил, так на таком коне, какому нет сравнения. Хидир-мираб лечил вывихи и переломы. Этот человек ушел. Куда же еще, как не в иной мир!
После него осталось два сына - Курбанназар и Абдиназар. Абдиназар стал газетчиком. А Курбанназар перенял у отца его искус¬ство, И не удивительно, если отец передал ему свой волшебный спо¬соб. Сам он, председатель! Но не кичился тем, что председатель. Одинаково относился и к бодшнм людям и к маленьким,
В ворота дома этого человека я и постучал рукояткой плетки. Из комнаты вышла какая-то женщина. Спросил, где мужчины. Ответила: на работе. Проходите, они ДОЛЕНЫ ВОТ-ВОТ ПОДОЙТИ, сказала. Привязав коня, я вошел, отвесил поклон гостиной Курбанназара. Его жена застелила стол скатертью. Я сидел, сам себе наливал и пил чай.
Пришел наш братец Курбанназар. Мы поздоровались, обнимаясь. После обеда я рассказал ему о своем горе. Курбанназар, отогнув угол скатерти, сказал: а ну, покажите. Я оголил руку. Курбанназар осмотрел руку со всех сторон. Начиная от плеча, ощупал до кончиков пальцев. Задержался несколько раз там, гдесоединяются суставы. Особенно долго ощупывал локоть.
Мне показалось, что Курбанназар прислушивается к моему локтю. Я удивился. Прежде всего, мой локоть не радио не телевизор. Всего лишь навсего кость и кожа. В конце концов человек слушает ушами, а не руками.
Только всего этого я не сказал Курбанназару. Про себя поду¬мал: да-а... Ry-ка посмотрим, что же он скажет, подумал я, он сказал так:
- Зря вы беспокоились, был небольшой ушиб, и теперь, рука зажила. Гипс врачей помог.
- Если сказать вам, я бы не приехал, это Хасан-бобо настоял, мол езжай да езжай.
- Да, ладно. Хорошо, что приехали. Хоть повод появился,погос¬тить у меня. А ну, ложитесь, я вас полечу. В другой раз никакие ушибы вас не возьмут,
Я растянулся на курпаче, положив голову на подушку. Протянув руку Курбанназару, лежал глядя в потолок. Курбанназар принялся массировать руку с кончиков пальцев.
- Закройте глаза, так будет лучше. Да, вот так. Можете по¬дремать. Будто вы спите. Кости рук, оказывается у вас крепкие. Вы и раньше ушибались, падая с коня?
- Нет.
- Это почему же теперь так случилось?
- Я скакал не на своем коне. Конь Джуры-бобо не понял меня, а я не понял его, поэтому так и случилось.
- Вон как, где же был ваш конь?
- В нашего Тарлана попала вода.
- Что такое, когда попадает вода в лошадь, знаю. А что это значит, если в ноги попал корм?
- Если в ноги коня попадает пища, то у него затвердевают ноги, а сухожилия рвутся с дребезжащим звуком.
- Вон как, значит, и на тех двух конях нельзя бывать на скачках, да?
- А то кафе.
- Вороные кони хорошие или плохие?
- Плохие. Вороные кони упрямые, у них злой нрав.
- Вон как. Сетон-Томпоон тоже так писал. Значит, это правда.
- А откуда этот наездник?
- Он не наездник, а канадский писатель. Он так писал в своей книге "Myстанг-иноходец".
- Кто бы он ни был, но лошадей, видать, знает.
- Он пишет : конь осоловел, что это значит?
- Это когда конь зажиреет. Потом он становился непригодным для скачек. Если без разбора будете скакать на вскормленном коне в таком случае .у него накаливается шар, И на таком коне целый год нельзя скакать на состязаниях.
- Вон как, А вот конь не наезжает на человека, почему так?
- По той причине, что он уважает человека. Он предан человеку, Среди животных - только лошади и собаки такие. Самая лучшая машина какая? Верно, молодчина! Так вот, даже в сравнении с тормо¬зами этой машины у коня тормоза работают лучше. Если увидит перед собой человека - внезапно останавливается. А если вдруг расте¬ряется, то тогда перепрыгивает через человека.
- Во-он как. Говорят еще, что конь за которыми ухаживала женщина, бывает хорошим. Это правда?
- А то как же. По той причине, что конь почти то же самое, что и человек. В крови у него правда, течет немного крови дива. Когда подходим к коню, чтобы дать ему корм, он всегда тянется к нам, ему хочется потереться о нас, чтобы его поласкали. А мы ему -стой смирно, ну, нетерпеливый, орем на него, плеткой замахиваемся. Такие наши выходки неприятны конго. Вот если женщина, кокетничая, будет тянуться к нам, а мы ее обругаем, каково ей будет? Конь тоже самое. Душа коня, как душа женщины, нежная. Ведь женщины не бьют коне!. Они терпеливо сносят игривость коней. Мягкий характер женщин приходится по душе коню. Еще одна причина, почему конь, за которым ухаживает женщина, бывает хорошим - так ведь женщина всегда дома. То уходит в комнаты, то выходит во двор. Глаза коня с утра до вечера видят ее. Стоит коню заржать, как женщина накормит его, напоит. А мы, мужчины, бываем дома реже. А-а-а-а, умира-а-аю!..
В локте у меня что-то хрустнуло. Меня бросило в жар, на лбу проступил пот* Посмотрел на Курбанназара, а он улыбается.
- Вот, теперь ваша рука в порядке.
Только тут я сообразил, что Курбанназар нарочно отвлекал меня разговорами.
Я лежал долго. Когда боль успокоилась, встал. Курбанназар продел мою руку через платок и подвязал на шее. Ни укола не сделал, ни лекарства не дал, даже снимка рентгеновского не делал.
- Врачи, понимая, что у вас вывих, все же наложили гипс. Они всегда так делают. Так у них в книге написано. Если бы вы ко мне не пришли, боль в руке стала бы мучительной. Теперь все заживет окончательно, рука будет, какой была раньше. Понемножку принимайте мумие, это укрепит кости.
До самого вечера оживленно беседовали друг с другом. Домой я вернулся верхом. Прощаясь, Курбанназар повторил:
- Смотрите, не говорите врачам, что я вам вправил сустав. Бывают люди хорошие, а бывают плохие.
До самого дома думал. Ай-да доктора, зная, что у меня вывих, зачем же в гипс замуровали? Знаете ведь, что когда кость не на месте, значит и покоя нет. Изведет человека. И будет мучить всю жизнь. А если не знаете, так спросите у Курбанназара. Или скажите: иди к Курбанназару-табибу. Помчался бы. Хорошо, что есть на свете Курбанназар. Пока еще есть Курбанназары, а потом что будем делать?Л
Пришел наш участковый, сказал: если у вас рука зажила, идите, зовутвас.
От глаз врагов, снял с шеи повязку. Сунул руку за пазуху. Спешил. Вошел в отделение, а там сидит тот избитый человек в полосатом халате. Рана на лице до сих пор не зажила.
Он меня не узнал. Капитан-начальник представил. Человек в полосатом халате крепко обнял меня. На глазах у него выступили слезы. Сидя рядышком, мы говорили по душам. Расспросили, кто и откуда, какие общие знакомые и прочее. Он оказался, из колхоза
им.Жданова, а зовут его Рахманом. Он был взволнован, голос его задрожал:
- Всю жизнь до самой смерти буду преклоняться перед вами.
- Да что вы, не говорите так, что же я такого сделал, что вы будете преклоняться.
Капитан-начальник спросил о моей руке. Зажила, сказал. Он рассказал о том, как обстоят дела. Хулиганов нашли, устроили очную ставку с Рахманом. Рахман узнал их. Но хулиганы не призна¬ются. Теперь дело, оказывается, за мной. Сейчас их приведут, сказал капитан-начальник. Тут же милиционер привел их в комнату. Один из них хотел сесть. Капитан-начальник закричал на него: встать. Парень застыл, сложив руки на груди. Вот этого человека знаете, спросил капитан-начальник, указывая на меня. Не знаем, ответил один, уставившись на меня как корова. Это они, спросил капитан-начальник, показывая их мне. Они - сказал я, утвердительно кивнув головой. Уведите их, сказал « капитан-начальник милиционеру. Милиционер увел их, подгоняя. Капитан-начальник сказал, что я свободен.
- Что ж, большое вам спасибо, браток. После окончания след¬ствия дело передадим в суд. Если в день суда вызовут вас, прихо¬дите.
- Вот, что я вам скажу капитан-начальник, столько дней мне не здоровилось. Напарник мой заменял меня, пас овец. Теперь какими глазами буду смотреть...
- Так-так, понимаю браток, понимаю. Ваше присутствие на суде необязательно. Но эти негодяи могут отрицать участие во многих содеянных ими делах. Дело снова захромает. Вы, когда у судей возникнут вопросы, будете отвечать да или нет. Только и всего. Кроме вас, больше живого свидетеля нет. Вон ради этого вашего товарища, приходите еще разок.
Капитан-начальник затронул мою душу. Ведал того или нет, но сказал: ради вашего товарища. Эти слова глубоко тронули меня, Нет, я не сказал, ради друга своего Рахмана.
Вместе с другом Рахманом мы принялись в столовой за манты. Он пригласил меня к себе домой. Неважно чувствую себя, в другой раз зайду, сказал я. Тогда, как-нибудь сам приеду к вам, станем братьями, сказал он. Мы и без того уже братья, друг мой, ответил я. Потом мы разъехались по домам.
О том, что у нашего дома останавливалась милицейская машина, узнала, оказывается, вся округа. Всюду, только об этом и говорили. Люди удивились, забеспокоились за меня.
Поздно вечером пришли проведать меня друзья по стремени и наш сосед Рихсиев. Жена расстелила перед нами скатерть с угоще¬ниями. Будущий свояк Одина-наездник, стесняясь моей жены, сидел, не поднимая глаз. Друзья по стремени смущались, не зная с чего начать разговор, Рихсиев начал разговор с самого главного:
- Товарищ Курбанов, вас будто из дома милицейская машина забирала?
- Ничего подобного!
- Вон, ведь все об этом говорят?
- Не забирала, только известили, чтобы я явился. Я ездил в автобусе.
Я понял, что люди обо мне все переговорили. Только попади им на язычок. Из мухи слова сделают. На ЧУЕОЙ роток не накинешь платок. Теперь придется рассказать, как было на самом деле.
Рассказал. Все, до мельчайших подробностей. Друзья по стре¬мени, а особенно Одина-наездник кивая голово! одобрили мои дела:
- Вы, оказывается, совершили много хороших дел. Будь на вашем месте я, поступил бы точно так.
Рихсиев, приподнявшись с полушек, .уставился на Одину-наездника.
- Ага, ну что тут хорошего, ну, что т,ут хорошего? Сам ходит с переломленной р.укой, да еще на следствие ездит. Сколько хлопот, сколько беспокойства!
- Да, какое там беспокойство, была причина с Тарланом по города прогуляться.
- Ага, вы, товарищ Курбанов, пофилософствуйте об этом с кем-нибудь другим. Дескать, прогулялись. Такие дела, кроме забот и тревог ничего не приносят. Знайте себя и пусть до чужих дела не будет, товарищ Курбанов.
- Да-а, от судьбы, выходит, не уйдешь. А что творится на белом свете?
- Ага, много чего, товарищ Курбанов. Международная обстанов¬ка продолжает накаляться. Мир под угрозой.
- Кто угрожает-то?
- империалисты США! Об этом по "Международной панораме" сам товарищ Зорин сказал. Да, еще и в "За рубежом" напечатано. Можем обратиться к фактам. Администрация США запланировала выпустить в 1983 году химико-бактериологическое оружие на 810 миллионов долларов.
- Это какое такое ружье?
- Да не ружье, а ядовитые ингредиенты.
- Вы по-нашему, по-дехкански, скажите. Откуда нам, плешивым, кроме рыданий, такие слова знать.
- Так вот ингредиднт - это яд, полученный вследствии синтеза двух жидких веществ. После чего получается нервный паралич.
За десять-пятнадцать минут можете стать покойником, вот.
- Й это придумал человек? Для того, чтобы уничтожить человечество? 0 господи I
Они разошлись по домам. Жена вошла, чтобы убрать со скатерти. Дала мне на руки нашего малыша.
- Подержите его немножко, а я пока посулу вымою.
Я взял малыша на колени. Он захныкал, протянув ручонки к матери, выходившей из комнаты со скатертью.
- К?, хватит, хватит, мама сейчас вернется. А кто это там на фотографии? Братик-да? Скажи: бра-тик.
Малыш не унимался. Хныкал и хныкал. Покачивая его на коленях, я запел:
Иди, дитя мое,ко мне на колени,
Станешь моим утешением. Послушай, о чем я тебе спою Баю-баюшки-баю.
Пусть дитятко мое родное, поскачет на коне, Пусть накроем коня бархатной попоной. Колыбельную споет тебе отец. Пусть найдет в тебе свое украшение, Баю-баюшки-баю.
- Эй-й, ма-а-ма, иди сюда, накорми моего сыночка грудью. Сыночек проголодался. Вот, сейчас твоя мама придет.
Ты дитя мое, ты же мой брат Бегущий в мои объятия. Если станешь чабаном, Выберешь для себя -Пастбища и речки. Баю-баюшки-баю.
- А ну, хватит, маменькин сынок! Раз есть рот, думаешь можно орать, да? Что, рот у одного у тебя, что ли? Вот, и .у меня есть! Почему же мы не кричим? Пора и честь знать! Или заливаешься из-за того, что сказал: коня попоной покроем и пасти овец будем? Где тот конь, те овцы? Ты говоришь о тех, что во дворе? Эге-е, это наследство оставшееся после деда. Все это принадлежит мне. Мне, понял?
Баю, баю, где твой сон?
Где верблюд, что дал тебе дед?
Если есть верблюд, что дал тебе дед,
Почему же ты его не пасешь?
Если у тебя есть верблюд, которого пасешь,
Где же твои долины и степи?
- Вот, что - в таком случае, ты сын пучеглазого! Если ты настоящий мужчина, отвечай, потомок плешивого! Ага, что замолчал сразу! А то хныкаешь и хныкаешь! Что? Не-не-не! Я пошутил, потомок плешивого, пошутил! Что, и шуток не понимаешь, что.ли? Сынок -
все твое, и этот вот дом, и овцы в хлеву, и луна в небе, и вспахан¬ные земли - все твое! Так и быть, забирай! И Тарлана отдаю! Так и быть!
Спою я тебе баю-бай Отправляй коня в табун. Раз убаюкиваю, засыпай, Отец свою жизнь отдаст за тебя Спи, дитятко, баю-бай-й-й!
- Сынок, только никогда не забывай. Если даже как Гагарин достигнешь небесных высот, и если даже став ученым будешь править всем миром, прежде всего ты - сын Зиёдуллы-плешивого, мой сын!
А раз так, будь таким,как я! Будешь таким, как я, да, скажи, будешь, да?.. виноватым в том, что текли эти слезы. Больше не смог смотреть на их лица, залитые слезами.
Отвернулся. Подошел к Тарлану. С Тарланом поехали в кишлак. Миновав колхоз "8 Марта", вступили в ущелье Хайрандыра. Вокруг низкие-низкие холмы. Дорога, словно качели то поднимается вверх, то опускается вниз.
Наступили сумерки. Сумерки, опустившиеся на мир, опустились и на мою душу. Душа как и сумерки стала смутной. Я невольно ог¬лянулся назад. Увидел вдалеке красную машину. Поехали с Тарланом по обочине дороги. Начали подниматься на горный склон. На самой середине склона снова обернулся. Машина едет следом. Мы спусти¬лись со склона. Из-за того, что склон был крут Тарлан припадал на задние ноги. Передние ноги ступали тяжело-тяжело. Мы спустились в равнину. На вершине холма машина замедлила ход. Я удивился. Обычно машины едут быстро, эта же, сколько уже прошло времени, одного коня не может обогнать. А может что-нибудь поломалось?
Мы подъехали к арыку, перерезающему дорогу. Вода в арыке мутная. Вся в красной глине. Коню будет по колено. Тарлана в арык не пустил. Прикинул, не лучше ли перепрыгнуть этот грязный арык. Но сразу же передумал. Причина: берег арыка тоже в липкой грязи. Тарлан может поскользнуться.
Мы поехали вверх, вдоль арыка. Искали отмель. Машина спус¬тилась в лощину. Остановилась у арыка. Вроде поняли, что не прое¬дут и поехали по нашему следу. Мы перескочили через арык, где было поуже. Машины остановилась на том месте, где мы перепрыгну¬ли. Понял, что по этой дороге они едут впервые. Показал им ру¬кояткой плетки наверх.
-Если еще немного проедете, будет разлив! Там и сможет проехать машина!
Мы поехали своей дорогой. Тут, вслед раздался голос:
Прислали бумагу из суда.
Нота вдеты в стремена. Пока ехал, думал о многом, мечтал, молил самого Творца, чтобы закончились эти мытарства, эти мучения.
На суде народу было очень много. По одн^ сторону сидели парни, которые били, по другую - друг мой Рахман. Начальство сидело наверху. Были вопросы, бшш ответы! Те, что били, не признавали своей вины и валили друг на друга. Здесь я и пона¬добился. Начальство, что наверху, допросив меня, остались до¬вольны ответом. Когда дали слово защитнику, какой-то начальник спросил у моего друга Рахмана:
- Скажите-ка, почему избили несовершеннолетнего ребёнка?
- Я его не бил, а только головой толкнул.
- Все равно, считается что били. На лице у него есть рана. Раз он у вас деньги украл, а вдобавок вы его еще и поймали, так надо было его в милицию сдать.
- Сил не хватило.
- Бить сил хватило, а в милицию отвести сил не хватило?
- Откуда же у меня хватит сил аж на троих?
- Надо было позвонить в милицию! Или позвали бы на помощь людей. Вон, полны улицы людей!
- Людей? Каких людей? Где эти люди ...
Начальство объявило перерыв на час. Сами ушли совещаться перед судебным приговором. Я проголодался и зашел в чайхану. А когда, выпив чай, вернулся, люди уже выходили из здания суда. Значит суд закончился. Я стал искать друга моего Рахмана, чтобы узнать о решении суда. Тут, я наткнулся на целую группу женщин, старух. Они, собравшись в круг, заливались слезами. Голосили, хлопая себя по лбу, по коленам. Понял, это были родственники тех парней, которые избивали. Я уставился на них. Почувствовал себя по.
- Эй, шеф! Тормоз!
Голос был мне незнаком. Чего он сказал, не понял. Кто бы ни бая он, все же голос человека, решил - надо подъехать. Подъехал к берегу арыка. Из машины вышло четверо. Двое, с разбегу пере¬прыгнули через арык. Испугавшись, Тарлан попятился. Смотрю: двое молодых ребят. И те двое подошли. У всех на глазах черные очки. Глаз не видно. Волосы до плеч, уши под вшосами. Одеты довольно хорошо. Один с бородкой. Подумав, наверное человек средних лет как и я сам, посмотрел на него внимательней. Нет, парню лет под тридцать.
- Вы вроде звали меня, братья?
Они посмотрели на меня и не произнесли ни звука. Бородатый вышел вперед.
- А ну, слезай-ка с коня, шеф!
- Говорите так, я не глухой.
- Сказано слезай, значит слазь!
Меня задело, что они называют меня на "ты". Слезая с коня, я сказал:
- Приятель не надо "тыкать", я ведь вам чуть ли не в отцы гожусь.
- Видали мы такого отца ...
Держа в руках поводья, я опешил. Я разозлился. Крепко сжал рукоятку плетки.
- Привяжи коня и иди за нами!
- Что вы мне хотите сказать, приятель, говорите здесь.
- Сказано иди за нами, значит иди!
Они пошли вверх,вдоль арыка. Оставив Тарлана, я пошел за ними. Очки ни один из них не снял.
- Вы сами-то кто такие? Чьи сыновья'.'' Представьтесь же на¬конец, братья.
Один из них пробурчал:
- Еще .успеем познакомиться...
Они .уставились на меня будто на дикаря какого. О господи, какое .у них может быть ко мне дело? Уж говорили бы поскорее, а то темнеет.
- Братья, если .у вас ко мне срочный разговор, говорите. А то я поеду, дома будут беспокоиться.
- Поедешь, поедешь, не спеши. Поедешь так, что больше не вернешься.
От злости я повернулся и пошел к коню. Один из них преградил мне дорогу. Еще один подошел второй с другой стороны. Я оказался посредине. Решил было пробиться между двумя,. Тот, что справа, схватил меня за плечо. Одним ударом я сбросил его руку.
- Уберите руку, приятель.
Он сально ударил меня в подбородок. Я покачнулся, и отлетев назад, остался сидеть на земле. Моя сломанная рука заныла. Я накрутил плетку на кисть руки. Поднявшись и наметив шею парня с размаху стегнул по ней. Тот, что сзади, схватил плетку и с силой выдернул. Я снова оказался на земле. Теперь пошел на того, что выдернул плетку. Кто-то сзади пнул меня в поясницу. Я упал ничком. Моя сломанная рука заныла. С трудом удалось сесть. Посмотрел вокруг. Ни души. Город остался за холмами и горными склонами, что справа. Его не видно. Mot кишлак за холмами и горными склонами, что слева. И кишлак тоже не видно. Керагатау наверху. У подножия -"Ромсовхоз". Над головам небо. Все далеко. Недокричишься. Мне стало обидно до слез: ох, одиночество, ты одиночество, пропади ты пропадом!
Я расстроился: ох, сломанная рука, пропади ты пропадом!
Я вытащил из-за пазухи сломанную руку и показал. Жалостливо сказал:
- Братья, когда я .упал с гнедого Джуры-бобо, сломал себе руку, вот...
Они громко расхохотались. Заговорили между собой:
- Этот кем-нибудь ему приходится?
- Никем!
- Никем? Не может быть? Значит он сам по себе решил проявить рыцарство, так?
- О рыцарь! Рыцарь XX века!
- Дон-Кихот!
- Ха-ха-ха, Дон-Кихот! Дон-Кихот XX века!
Только тут я понял, кто они такие. Мне стало досадно тысячи, тысячи раз за то, что сказал им о сломанной руке, за то, что пла¬кался. Я опустил голову. Сломанную руку не спрятал за пазуху. Оперся ею о землю, как здоровой рукой. Сломанная рука заныла. Смотря на землю, я стиснул зубы. Лицо мое горело.
Я поднялся. Они окружили меня. Один ударил в челюсть. Я отлетел на стоявшего сзади. Тот, придерживая меня за плечи, ударил по голове. Зашатавшись я отлетел обратно. Снова получил удар в челюсть. И отлетев, перевернувшись, упал. Голубое небо закружилось. Оно стало черным-пречерным. Снова поднялся. Шатаясь, я подошел к одному из них и повис не шее.
- Братья, что я вам сделал такого...
Обнял его,что есть силы. Он вслепую ударил меня кулаком в живот. У меня дыхание перехватило. Что-то внутри оборвалось. Руки мои ослабли и сползли с его плеч. Ноги больше не держали. Я повалился навзничь.
- Братья, скажите, в чем я виноват, в чем моя вина...
В спину получил сильный удар чем-то острым. Потом в бок. При каждом ударе дух перехватывало.
- Братья, я ведь тоже человек...
Тут заржал Тарлан, заставив задрожать надвигающиеся сумерки.
Еле приоткрыл глаза. Извивая шею, Тарлан смотрел на нас. Не откры¬вал глаз. Насторожив .уши, снова заржал. На этот раз ржание его было обрывистым и жалостливым. Сумерки были печальны от ржания Тарлана, а ржание Тарлана печальнее с.умерек.
Сильный .удар чем-то острым пришелся мне по левом.у колену. Я закричал. В глазах потемнело. Голова моя раскалилась. Кто-то из стоявших надо мной сказал другому:
- Ну, что так и будешь тыкать его ногой, воткни ему разок в бок и - пошли.
- А-а-а, лошадь, лошадь! Беги, лошадь мчится! Я очн.улся, открыл глаза.
Тарлан, волоча веревк.у погнался за ними. Вытянув морду, насторожив уши он страшно хрипел. Оставив одного, гнался за другим. Они сбежали, перепрыгнув через арык и спрятались в машине. Один все же не смог спастись от Тарлана. Взяв что-то с земли, ударил Тарлана по морде. Тарлан покачнулся и остановился. Тот, не мешкая, перепрыгнул через арык. Тарлан тоже перескочил и подошел к машине. Скребя передними копытами землю, Тарлан заржал. Машина умчалась. Тарлан помчался за машиной, но повернул назад. Перескочив через арык, подошел ко мне. Мордой коснулся моих ног. Снова жалобно-жалобно заржал. Обнюхал мое лицо. Я почувствовал дыхание Тарлана. Тарлан дышал прерывисто, будто унес улак. Я обеими руками обнял его морду. Гладил его челюсти, лоб. Руки мои стали мокрыми. Я поднес их к глазам и посмотрел - кровь. Я внимательно всмотрелся в морду Тарлана. Из-за ушей у него текла кровь. Я приблизился лицом к кровавой челюсти Тарлана. Слезы подступили к горлу. Не в силах сдержать себя, я разрыдался.
Стало совсем темно. Так темно, что ничего различить было нельзя. С трудом повернулся на левый бок. Больно! рукой обнял ноги Тарлана. Потяаул руку выше. Пошлепал Тарлана по крупу.
Тарлан обнюхал моё плечо. Я поднял голову с его колен. Тарлан медленно начал сгибать передние ноги. Опустился на передние ноги. Я левой рукой ухватился за луку седла. Грудью припал к седлу. Еле-еле вскарабкавшись, лег на седло животом. Глубоко вздохнул. Поджавшись, перекинул здоровую ногу через седло. Вдел в стремя. Ногу пронзила боль. У меня потемнело в глазах, я обнял Тарлана за шею. Придя в себя, выпрямился. Взялся за поводья. Ветер облизы¬вал мою голову. Только тут понял, что шапки на голове не было. Осталась на земле. Хотел было слезть, но представил - каково будет снова влезать в седло. Махнув рукож на шапку, дернул за поводья. Тарлан пошел по большой дороге. В дороге, я потянул за поводья. Развязав поясной платок, отер лицо. Туго обвязал им голову.
Мы ехали по обочине дороги. Наступила глубокая ночь. Кругом кромешная темнота. Холмы стали подобны темным теням. На душе у меня стало черным-черно, как эта ночь, ехал, покачиваясь в седле и горько рыдая.
Тарлан, а Тарлан, что это за дни такие наступили? Во сне происходит или наяву? Если ты не различишь, Тарлан, то .я уже не в состоянии чего-нибудь понять, Тарлан, что это были за живые существа? Они были о двух ногах, на них была одежда. По виду вроде похожи на людей. Они говорят, и смеются подобно людям. Не знаю, Тарлан, не знаю, если ты чего-то и понимаешь, то я ничего не понимаю. Вот тебя я Тарлан, понимаю. А те чужие мне.
Э, нет Тарлан, ты брат мой. Все, теперь я их не буду звать братьями. Мой брат - ты. Ты мой младший врат, Тарлан. И впрямь ты на меня похож. Так ведь младший брат должен походить на стар¬шего. Братец мой, Тарлан, что же теперь мы будем делать, а? Что мы теперь скажем дома детворе? А если люди спросят? А Рахману?
Э, нет Тарлан, ты мой племянник.Все, теперь я их не буду
На¬звать своими племянниками. Ты мой племянник. Ты весь в меня. Ес¬ли племянник не на дядю похож, так на кого же он тогда должен быть похож? Тарлан, племянник мой, может скажем, что упали в до¬роге? А если скажут: "Так глаза же у вас были?" Ответим, что арык был в глине, поскользнулись. Ну как, подходит такой ответ, а, Тарлан, племянник мой? А то станем для людей посмешищем, перед народом окажемся пу^омелями...
Э, нет Тарлан, ты мой старший брат. Все, теперь я не буду звать их братьями. Мой старший брат - это ты! Спросят про млад¬шего брата, - он у тебя есть - это я, спросят про старшего брата, он у меня есть - это ты, о чем еще после этого горевать?
Э, Тарлан, ты мой друг. Все, теперь я их не буду звать своими друзьями. Мой друг - это ты...
Э, нет, Тарлан, ты мой самый истинный брат, до самой моей смерти...
Новые
- Татьяна Осина. Грани мира... (литературные миниатюры)
- Нафиса Гильманова. Сады Темуридов
- Николай Ильин. Опции и функции (юморески)
- Николай Красильников. Римма-ханум
- Лидолия Никитина. С высоты минарета... (литературные миниатюры)
- Вика Осадченко. Психология творчества (рассказ)
- Тимур Гулямов. Пляшущий медвежонок меми (рассказ)
- Бах Ахмедов. Встреча в час разлуки
- Владимир Васильев. Александрийский перевал (рассказ)
- Тагай Мурад. Тарлан (повесть)
- Виктория Пушкина. Мозаика (литературные миниатюры)
- Рустам Шагаев. Устоз
- Нариман Искандаров. Возвращение к истокам (рассказ)
- Николай Ильин. Памяти мастера
- Николай Попов. Сценарий (рассказ)
Мы в Фейсбуке
