Гафур Гулям. Воришка (рассказ)

Гафур Гулям (1903-1966)

ВОРИШКА

Рассказ

Перевод с узбекского Перевод  А. Наумова


Опубликовано в журнале:
«Звезда Востока» 2010, №3-4

Мама у нас умерла весной семнадцатого года. Отца мы к тому времени уже давно лишились, и никого, кроме старенькой бабушки, Ракии-биби, у нас теперь не оставалось. Отчетливо помню, как по вечерам она укладывала нас на айване на рваный рябой палас – единственный представитель рода ковровых, что уцелел в доме – а сама ложилась с краю, точно оберегая бедное свое гнездо с птенцами. Это была усохшая, пригнувшаяся к земле старушка, ростом немного выше нас: ей перевалило за восемьдесят, но она неустанно хлопотала и сохраняла единственную слабость: привычку к насваю.
Однажды осенью, когда мы уже спали на айване, тесно прижавшись друг к другу – ночи заметно похолодали, – что-то меня разбудило. В квадрате черного низкого неба меж стенами и крышей висели надо мной Семь разбойников, и оттуда же – так мне показалось в первый миг – доносился угрожающий бас. Наверное, он и разбудил меня; в следующее мгновенье я понял, что бас доносится с крыши, а ему отвечает ласковый голос бабушки. Было, пожалуй, время третьих петухов.
– Ну и что, воришка? Дальше-то что? – говорила бабушка.
Воришка! Надо же!.. Я затаил дыханье и оглядел двор. Он был просторный и совершенно пустой. К айвану примыкала стена дядиного дома. Самого дяди дома не было – он ночевал с семьей за городом. Полагалось бы испугаться, но бабушкин голос был привычно ласков, как воркованье старенькой голубки, и страха я не испытал – один жгучий интерес. Еще бы! Ночью нас вор навестил. То-то завтра пойдет разговоров по махалле! А я-то – как разукрашу все своим дружкам! Лишь бы поверили… Но вор – вот ведь недотепа! Нашел куда забраться… Да у нас в доме с лопатой ищи – ничего не найдешь…
Вор попал к нам случайно. Перебираясь с крыши на крышу, он угодил на дядину, и, пока раздумывал, как быть дальше, в носу у него отчаянно засвербило – от пыли или от ветерка; он чихнул во всю силу своих легких, а бабушка, которая лежала без сна с насваем под языком и все думала свою горькую думу, выплюнула насвай, глянула наверх и увидела на крыше мужской силуэт.
– Воришка? – спросила она.
– Э-хмм…
Бабушка привстала, опершись на локоть.
– Послушай-ка меня, сынок, – сказала она. – Я тебя учить не хочу, у тебя свои дела, у меня свои, каждый добывает хлеб по-своему. Но работа у тебя тонкая, пока насморк, отдохнул бы, отлежался, подумал бы о себе, а то ведь пропадешь ни за что…
– Заглохни, старая, – сказал вор зловещим басом. Помолчал в темноте, словно обдумывая, потом добавил помягче: – А и верно, старушка … ночное чиханье – не в пример громче… – Снова помолчал – и опять ворчливо: – А ты, старая, ежели все разумеешь, и помолчать бы могла, не заметить. Ночь, дрыхнуть надо!
– Ну, и не заметила бы, – сказала бабушка, – а тебе что толку? Взять у нас так и так нечего…
Вор только засопел.
– О-ох, воришка, сыночек мой, – горестно заворковала Ракия-биби. – Спать-то надо, да я не могу. На душе кручина, вот и кручусь, днем по двору, ночью на постели. Все думаю, все думаю…
– О чем думаешь-то? – сказал вор, и бас у него еще помягчел, словно в него добавили маслица. Я услышал, как он стал снимать чапан.
– Как о чем? – бабушка даже удивилась. – Сам, что ли, не поймешь? Вот о них, о четырех сиротках… Во-он лежат… Время, сам знаешь, какое, сироты – разве сладят они с таким миром? И пожалеть-то – кому? Дядя-арбакеш, так он, бедолага, со своей семьей мыкается. Едим, только б ноги не протянуть. Во всем доме продать нечего – ни одной-то вещицы…
– Ни одной… – повторил вор неопределенно, и непонятно было, то ли он подтверждает, то ли высказывает сомнение.
– А они, несмышленыши, – продолжала бабушка, – когда еще вырастут? Когда хлеб добывать начнут? Я-то – доживу ли? Дотяну? Из четверых – один мальчик, и ему-то тринадцати нет. А девочек – три, мал мала меньше… А и вырастут – кто на них позарится? Кто за них денежки выложит – на тряпье, да на сватовство, да на угощенье?.. Как тут не думать! Ох, горюшко мое, беда, сыночек, беда, воришка…
Судя по звукам, доносившимся с крыши, полночный гость расстилал чапан. Потом он сочувственно спросил:
– Четверо, говоришь? Да-а… И у меня на шее – не меньше: двое ребятишек, да жена, да мать-старуха. Вроде тебя… Курице – и той сколько зерна надо, а четыре рта чем наполнить? Четыре лепешки заработать – и то душу на кон поставишь. Иди, кланяйся, хоть с метлой, хоть стрелой, хоть тешой, хоть душой…
Человек на крыше, покряхтев, улегся и продолжал:
– А по правде тебе сказать, бувиджан, аллах меня ни силой, ни умом не обидел. Думаешь, я по своей воле но ночам гуляю?.. Я, если хочешь знать, и семьянин настоящий… и ремесленник, дай бог каждому! Кавуши шил – всем на зависть! Ан нет! Не прокормишься ремеслом! Все перевернулось!.. Сел на трон Керенский – думали, войне конец, а вышло наоборот. Еще пуще воюют! И все ремесла прахом пошли. Для кавушей, к примеру, кожа нужна, клей, гвозди, лак. Так сырье – дороже готового! Я работай, и я приплати?..
– Неужто, сынок, так тебе и скитаться по крышам?
– А чем заняться-то? – Вор, похоже, снова приподнялся и сел. – Ну, хотел я тащишкой на базаре заделаться. Так простой народ нынче оптом-то ничего не закупает, помалу берут да сами и тащат! А у богачей – колеса. Они богатеют, богачи-то, а мы нищаем! Так-то вот, бабушка… Недавно Бува-ата, лучший мастер в махалле, весь свой набор сапожный – все колодки, да молотки, да иглы, да гвоздочки – все на пуд кукурузной муки сменял! И правильно сделал. Дехканам нынче не до обуви… И все ремесленники разорились, не одни мы: и ткачи, и медники, и кожевенники… даже домла в мактабе – и тот с голоду землю лижет! Это учитель-то! А тут – и ложки постного масла не наберешь…
– Да пропади они пропадом с этой проклятой войной! – сказала бабушка. – Воистину это светопреставление и есть, а, сынок, а, воришка?.. И что только будет с моими сиротами?.. Да и ты?.. С горя грех на душу берешь… Только не туда ты ходишь, сынок, ей-богу. Лазил бы к кому побогаче. Тут вот рядом, в махалле, и Карим-кары живет, торговец ситцем, и подрядчик Адылходжабай, и Матъякуббай, промышленник… Вот у кого добра не счесть. Младенцы – и те на золоте едят! Продырявил бы у них крышу – хоть разжился бы!..
– Эх, старая, – сказал вор, вздохнув, и тут его голос показался мне очень знакомым, – рассуждаешь глупей своих несмышленышей. Да разве к богачам заберешься! И стены толстенные, и крыши железные, и псы злющие, каждый с теленка. Раздерут на части, после не соберешь… Ха! Адылходжабай, говоришь? Да у него двор еще и городовой с винтовкой стережет… Не-ет, хоть тяжка забота, а в Сибирь неохота…
– Ты прав, сынок, прав. А все же и тут поосторожней будь, а то справят тебе волчью свадьбу…
Вор, должно быть, снова лег – или уселся, подложив под себя ноги.
– И ты права, буви, – сказал он и после паузы продолжал доверительно: – Вот я тебе расскажу. Недавно я из сарая Арифа-вонючки четырех кур с петухом спер…
– Да ну! – бабушка оживилась. – Ну, молодец! Ведь они, проклятущие, могли тебя хуже любого чиха выдать! Раскудахтались бы!..
– А я пузырек с водой прихватил… подкрался, набрал в рот воды – да как брызну на них!.. Глупей курицы-то никого нет. Подумали, дождик, головы под крыло, а я их по одной – и в мешок!..
– Ай, сынок! – восхитилась бабушка. – Как ты догадался!
– Слушай дальше, дальше слушай… Я-то упер, да Ариф-вонючка, видно, про­нюхал. Взял я петуха – и отнес элликбаши Рахманходже. Ариф-вонючка к нему – и видит своего петуха!.. Ну, и умылся. Задом, задом – и домой.
– А что этот Рахманходжа?
– Неплохой человек. С ним, мать, можно договориться. В прошлом году меня в мардикеры записали, отправить хотели куда-то. Я – туда-сюда, туда-сюда – набрал полсотни рублей. Прихожу к нему: «Вот, мол, элликбаши-ата, все, что имею…» Помог – оставили меня. Приличный человек.
– Ну, дай бог счастья ему и деткам! А теперь слушай меня, воришка, слушай, сыночек, скоро светать начнет. Вон уж светлая звезда вышла! Ты по тутовнику-то скользни вниз, там рядом пень ореховый. Дам тебе топор, отколешь пару щепок, кумган поставим. Сын-то нам вчера две кукурузные лепешки оставил – попьем чай все вместе…
Вор помолчал.
– Нет уж, старая, – сказал он вдруг прежним басом. – Пень вам расколю, а чай сами пейте. Ни к чему мне свое лицо показывать…
– Вай, сынок! И мы тоже люди. Неужто так и уйдешь от нас с пустыми руками?..
Вор буркнул что-то неразборчивое.
– Погоди, – продолжала бабушка, – что ж тебе взять?.. А-а, слушай, там в мехмонхоне казан лежит полупудовый. Было время, три семьи из этого казана ели!.. Бедно жили, а дружно. Теперь вот осталась одна я с сиротками. Когда-то им этот казан сгодится!.. Так возьми, сынок, казан! Продашь, проживешь с семьей день-другой…
Вор помолчал секунду.
– Нет, – сказал он вдруг сдавленным голосом, – не возьму, мать, не такой уж я… – он снова замолк, как бы стараясь с собой справиться, и когда заговорил снова, то, видно, старался, чтобы вышло подобрее. – Что это ты, мать, так отчаиваешься. Днем-то твои сироты небось веселятся, бегают. Краешек лепешки-то уж для них найдется. А там – вырастут. Обязательно вырастут, мать, увидишь! И казан пригодится, может, еще мал будет!.. Дай бог нам дожить до их тоев! Прощай, бувиджан, заря уже…
– Ну, прощай, воришка, не забывай нас…

* * *

Неделю спустя я услышал на улице знакомый голос. Потом я не раз встречал этого человека, но ночной истории не рассказал никому. Только порой, когда проснешься ночью, снова слышится мне этот разговор, пока я лежу, прикрыв глаза.

• Назад
• Вперёд