Эркин Агзам. Племянники (рассказ)

Скажем, в городе, в большом и шумном городе, где никто ни с кем не знаком, а если и знаком, то никогда не остановится, чтобы спокой-но, не торопясь, расспросить о твоем житье-бытье и в лучшем случае, кивнув, пробегает мимо, ты неожиданно встречаешь односельчанина...
— Э-э, это вы, Хакимбай? (К примеру.) Старшенький сын мастера? (Собеседник утвердительно кивает, почесывая шею. Вот теперь-то самое время не торопясь предаться воспоминаниям!)
Гляди-ка! Когда я уезжал из кишлака, вы были еще совсем малень-ким парнишкой. Выросли, вытянулись, скажите на милость! Все мы взрослеем, дружок. (Вздох.) Жизнь не стоит на месте. А в кишлаке я давненько не был. Все заботы-хлопоты, братец, времени и вовсе нет. Ох-хо-хо, Хакимбай, молодцом вырос! (Не находя больше слов, ты поправляешь на нем воротник рубашки.) Э-эй, молодец, молодец! А старик еще бодрый? (Слава богу, нашлась тема.)— Все там же трудится? В мастерской? Двери, рамы?.. Э-эх, был бы жив да здоров...
Когда я приезжал в кишлак в последний раз, мы с ним в чайхане засиделись. Замечательный человек ваш отец, так меня насмешил, что я чуть кишки не порвал. (Слушающий, очевидно, и сам знает, какой замечательный у него отец, и слегка улыбается.) Да-а-а. А как кишлак? (С искренним интересом.) Небось благоустроился, переменился? Говорили, новый кинотеатр собирались строить? А Наби-щеголь? Все там же, работает? Забавный парень! (Кто там еще?) А шофер Асад? Здоров? Мы вместе учились. (Помнится, расквасил мне однажды нос в кровь.) Вот, не видимся, забываем друг друга! (А так ли это? Сам небось боишься ехать, чтобы тебе снова нос не расквасили. Ему, что ли, нужда ехать к тебе?) Что поделаешь, добываем свой кусок хлеба насущного. Такова наша участь, вот, живем, трудимся. (Ищем звезду, не замеченную Улугбеком в преданном забвению шумном царстве.)
Ну, рассказывайте, каким это ветром к нам занесло? Поразвлечься? (Не повышать же квалификацию.) Ах, дружочек. Ну тогда прошу к себе. (Интересно, осталось в холодильнике, чем горло промочить?) Побеседуем по душам... Что? (Говорит: в следующий раз. Нет, нет, чего доброго, вернется в кишлак, ославит.)
Нет, нет, ничего и слышать не хочу. Приехали из кишлака в город и не зайдете ко мне? Стыдно, братец, пошли...
Если вдруг в городе, в большом городе, где никто ни с кем не знаком, а если и знаком, то зачастую не остановится, чтобы спокойно, не торопясь, расспросить о твоем житье-бытье, а в лучшем случае, кивнув, пробегут мимо, ты неожиданно встретил бы односельчанина. Как бы ты поступил?..
...Аспирант Давран Буранов возвращался вечером из института домой. Автобус, как водится, был набит битком — ни влезть, ни вылезть — а уж если влезешь или вылезешь, то наверняка лишишься нескольких пуговиц. Пот щедро заливал лица пассажиров.
Буранов вошел в автобус на кольце и поэтому сидел довольно удобно, занятый своими мыслями и не замечая шума и толкотни. Ду-мал он о том, как сегодня его научный руководитель Азим Саатович прочитал ему грозное нравоучение: «Торопитесь, Давранджан. Обсуж-дение на носу. Подумайте хорошенько о дополнительной главе. Только об этом и думайте. На следующей неделе все должно быть готово. Я прочту. Чуть расслабитесь — вылетите из очереди. Гайбуллаева вы сами знаете: он суров и строг к своим ученикам, не такой сердобольный, как я. Гак вот, откажитесь на время от всяких дружеских встреч, от всяких ненужных забот. Помните, именно сейчас вам дорога каждая минута...»
Сейчас он приедет домой, примет холодный душ, откажется от еды и сразу сядет за черновик главы, которую они приблизительно обговорили с руководителем. Нет у него ни минуты, даже, чтобы при-ласкать дочку. Не станет он и обсуждать с женой, какой подарок ку-пить на свадьбу ее брату — разговор об этом ведется уже несколько дней. Дополнительная глава — и баста! Все остальные вопросы по-боку. Кстати, сегодня по телевизору третья серия «Братьев Карамазо-вых». «Самая сильная»,— сказал Исмаил. Удивительно, как этого Исмаила хватает на все, как он успевает быть в курсе всех событий. И кино смотрит, и футбол не пропустит, и первый сдает на обсуждение свою научную работу, и еще находит время услужить своему руково-дителю. «Братья Карамазовы»... Вот досада-то. Но дополнительная глава! За ночь он должен написать ее вчерне. Без всяких разговоров! Черновой набросок.
Когда автобус остановился у аптеки, Буранов поглядел в окно и... вдруг увидел девочку, сиротливо топтавшуюся у самого края тротуара. В руках у нее был старенький чемоданчик. Да и по виду она резко отличалась от проходящих мимо. В глазах замешательство, растерянность, испуг. Глядит на людей тоскливым взором. По лицу видно, что она не знает куда ей деться. И как же она похожа, как похожа на его племянницу.
Сейчас Буранов выскочит из автобуса и подойдет к ней. Тихонько и незаметно дотронется до ее плеча, девочка вздрогнет и испуганно обернется: «А?» Потом минуту постоит в недоумении и с криком: «Дядя, дядечка»,— кинется ему на шею. «Я знала, я так и знала, что мы встретимся,— скажет она.— Я так и думала, что встречу вас на улице,— так оно и получилось. У меня ведь нет вашего адреса». И дядя с племянницей пойдут домой. Городская тетя — его жена, встретит их возгласом: «Девочка... приехала!» И хотя встретит она гостью привет-ливо, на самом деле непременно подумает: «Ив этом году отпуск про-пал! Господи, то одно, то другое, вечные заботы, чтоб им пусто бы-ло»,— и эти мысли тоже отчетливо отразятся на ее лице.
За ужином пойдут долгие разговоры, расспросы. А племянница рот не закрывает: «Мама велела передать вам и тете низкие поклоны, дядечка, велела поцеловать малышку. И папа тоже. Печалятся, что давно не приезжаете. Мы все соскучились. А особенно о Фирузе. Иди сюда, сестричка, я тебя поцелую... Мама сказала, поезжай прямо к дяде, не ищи никакого общежития, там народа всякого много и готовиться к экзаменам будет тяжело. Дядя тебе поможет, он ведь обещал, когда приезжал к нам, обещал помочь устроить тебя в институт. Куда мне, по-вашему, поступать, дядечка, на доктора или на артистку?» И так засидятся они допоздна в разговорах о кишлаке, вспоминая родственников до седьмого колена. Назавтра дядя поведет племянницу устраивать в институт на доктора или артистку. А там яблоку упасть негде — все сдают документы. «Справки о здоровье нет?.. Столько-то фотографий три на четыре... В аттестате отсутствует подпись учителя по труду...»— и еще какие-то претензии. «А мама сказала, что вы, дядя, все сделаете». Шум, гам, крик, целый караван личных автомашин, толпы солидных дядей, приведших своих любимых племянников и племянниц. Озабоченные, загадочные фигуры преподавателей, снующих взад-вперед, старающихся никого не слышать и не видеть. Наконец, после недельного ада — все в порядке, документы сданы. Теперь нужно садиться с ней рядышком и готовиться к вступительным экзаменам. А потом с ужасом в сердце заглядывать в окно, где идет экзамен, и смотреть, как племянница ходит этакой павой перед экзаменационным столом, (если на артистку) или мучиться, слушая, как она путает химические свойства этой, пропади она пропадом, глюкозы и фруктозы (если на доктора). Наконец выходит племянница, белая, как стена. «Провалилась, дядечка, провалилась! С какими глазами я теперь вернусь в кишлак?»— «Ладно, не плачь,— стараешься утешить ее и чувствуешь, будто сам провалился на экзамене.— В следующем году приедешь. Я тоже первый раз провалился, а на следующий год поступил, не плачь».
Назавтра племянница, обливаясь слезами, отправляется в кишлак и, рыдая, входит в дом. «Вот говорили, что дядечка поможет, а он и пальцем не шевельнул. А я не смогла хорошо подготовиться. Тетка зловредная, ни минуты покоя не дает: помой посуду, девочка, погладь дяде брюки, девочка. Погуляй с Фирузой, девочка... А дочка ихняя такая противная, избалованная, так за мою юбку и цепляется».
Отец племянницы, только что пропустивший рюмку, возлежит на деревянной кровати под лозой винограда. Покручивая усы, он злобно глядит на жену: «А что я говорил? Так и получилось. В наше время дяди, тети, племянники — все это ерунда. «Ах, племянничек!»—ты же всегда так стрекочешь. А приедет, не знаешь, куда посадить. В прошлом году пригласила в гости, и пришлось зарезать четырехлет-него барана. Теперь поняла, как твой племянничек тебя ценит? Пле-мянничек, мол, устроит доченьку учиться на доктора! Гляди, как рас-хвасталась, дура! Устроил! Куриные твои мозги!»
Минуту он молчит, а затем продолжает: «Ладно, хорошо, что вер- нулясь. Ип мне, это куда как хорошо. Самад-арбакеш сватал за своего сына, Что из армии вернулся, отдам с закрытыми глазами».
«Папочка, я хочу доктором быть...»
«Попробовала и хватит, доченька! Теперь и врачуй и танцуй там, куда отдадим. Кончено!»
«Мамочка-а!»
«Что поделаешь, доченька, судьба! Я ведь поверила твоему дяде, еле выпросила разрешения у отца. Что поделаешь, детка?»— бедняжка тетя вытирает слезы широким, словно мешок, рукавом.
Отец снова подает голос: «Только попробуй вспомнить о нем, о своем племяннике, посмотришь, что будет! Опозорил мою дочку. И меня опозорил. Такого племянника...»
Буранов... не сошел у аптеки. А автобус, как назло, долго стоял на остановке. Что-то скребло сердце Буранова. Он резко отвернулся от окна. «Нет, не она. Просто похожа. Разве мало людей, похожих друг на друга? Особенно сейчас, летом... Сколько их понаехало поступать... Не она это! Не она!..»
Над ним, выпучив глаза, стоит толстуха, вся в поту от жары. Ей явно не терпится сесть. Буранов с трудом отрывается от окна — не надо глядеть!
Наконец, автобус с трудом двинулся. Через некоторое время Бура-нов поднял глаза и снова увидел около себя толстуху. «Что за бессты-жий парень, с каких пор жду, что уступит место, а он и не шевелится. Сначала уставился в пол, теперь не отрывает глаз от окна — девиц разглядывает,— вот уж хам невоспитанный»,— читается на ее лице. Буранов действительно не отрывал глаз от окна. Но он не разглядывал никаких девиц,— в висках, как молоточки, стучали слова: «Не она! Не она! Нет, не она!..» На каждой остановке он приподнимался, чтобы сойти, но какая-то сила вновь вдавливала его в кресло. Дополнительная глава! Укоризненный взгляд Азима Саатовича, его грозное предупреждение: «Только об этом лишь думайте! Обсуждение на носу... Решающие минуты... Способные и ловкие ученики Гайбуллаева... Исмаил... «Братья Карамазовы», третья серия... Племянница, приехавшая поступать учиться, а вместе с ней — заботы, суматоха. Нет, дополнительная глава, и баста! Сегодня ночью нужно набросать черновой вариант. Набросать — и никаких гвоздей. Нет, не она, просто показалось. Похожа и все. Но ведь ужасно похожа. Что? Нет-нет, не она это вовсе! Не она!»
Буранов пришел домой, не приласкал дочку, выбежавшую к нему с криком «пана», выпил пиалу чая и заперся в своей комнате.
Он просидел за столом больше двух часов, но так ничего и не напи-сал. На листе бумаги чернело лишь название дополнительной главы.
А кикой у тети в кишлаке чудесный дом, с садом, с огородом! У искусственного водоема — хауза, под китайской грушей — роскош-ная, просто царская суфа — уляжешься на ней, протянешь руку и рви себе грунт — не хочу. А как чудесно там вечером, ночью. Из-за вино-градных плетей выглядывает луна. Теткин муж крутит усы и расска-зывает, рассказывает... А уж тетка вьется вокруг тебя, как ночной мотылек. «Давранджан, плохо едите, не нравится? Что сготовить, миленький? Ах, невестушка, ешьте, родная. Фирузаджан, вбзьми вот это красное яблочко...»
Каждый год, приезжая в кишлак, он прежде всего идет к тете. Ему нравится и этот райский сад, и эта ночь на царской суфе, угощения, и заботливая, такая родная тетка, и вспыльчивый, разговорчивый дядька. В прошлом году, когда он был у них, тетя сказала: «Роднень-кий, Гульчехра хочет быть артисткой». Давран вопросительно погля-дел на дядьку и улыбнулся. Тот крутил усы и молчал. Городская невестка, жена Даврана, любезно зачастила: «Пусть поступает. И никаких общежитий, у нас места хватит»,— и, откусив кусочек крас-ного яблока, с аппетитом захрумкала им...
«Вот и хорошо,— сказала тетя.— Сами устройте, сделайте из нее человека, милые мои, поручаю ее вам».— «Постараемся. Хочешь, курносая, артисткой быть?» Сидевшая почти у самой двери Гульчехра, обнимая Фирузу, разливала чай. Она покраснела и пробормотала: «Говорят, и доктором хорошо».
Ну вот, теперь она приехала в город учиться на доктора или на артистку.
Да, кстати, почему это она стояла одна на остановке? А где же ее подруги, где спутники? Не приехала же она одна из кишлака? Стоит сиротливо и смотрит тоскливо вокруг. В руках — старенький чемоданчик. И так не похожа она на тех, что проходят мимо. А в глазах растерянность, нерешительность, испуг.
Одна в большом, многолюдном городе, на остановке, растерянно смотрит на проходящих мимо, отыскивая родного дядю в толпе незна-комых людей. (Она думает, что здесь, как у них в кишлаке... «Эй, братец, где дом Эшмата?»— «А вон пройдете тополевую рощу и прямо под старым тутовым деревом калитка».) Дурочка. Она ведь впервые попала в большой город. Куда идти, у кого спросить? Она ведь не знает, что родной ее дядя только что бесстыдно проехал на автобусе мимо, хотя и увидел ее в окно, она не знает и того, что кто-нибудь из вот этих беззаботно проходящих мимо людей может причинить ей зло. Она не знает...
Буранова даже бросило в жар. Он спорил сам с собой, оправды-вался... «Подлец, настоящий подлец».— «А может быть, это не она?»— «Неужели же ты не узнал родную племянницу? Что, у тебя чирей на глазу?»—«Времени в обрез. Ведь бывают же особые обстоятель-ства».—«Брось. Бывают дни, когда ты от безделья только в шахматы играешь, как это, по-твоему, расценивать? Что такое для тебя допол-нительная глава? Две ночи — и все. А наставления руководителя — это так, желание припугнуть, он знает, что без грозных наставлений ты так и будешь тянуть до бесконечности. Племянницу, родную кровь, бросил одну на автобусной остановке. Закрыл глаза и проехал мимо, мерзавец, трус. Каким же нужно быть для этого подлецом. Забыл, что обещал тетке, когда она не знала, куда тебя посадить, чем накормить, как ублажить? По крайней мере, вспомнил бы хоть о ней, бесчестный. Ах, боже мой, ну потратил бы один вечер, не конец же света настал бы».—«А завтра, завтра? У кого ее ль время и силы водить ее по институтам?»— «Так ведь Барно дома сидит, она в отпуске.
С утра до ночи зевает и не отходит от телевизора. Ну, помогла бы хоть документы сдать. Не чужому помогла бы, а племяннице мужа. Она ведь тоже обещала, аппетитно заедая свои обещания красными яблочками».— «Я боялся, что она не выдержит экзаменов, не поступит».— «Тоже нашел причину. Господи, ну не поступила бы, так что, всякое бывает. Ничего страшного. А может, и поступила бы. школу-то хорошо кончила. И не нуждается в твоей помощи. А может, испугался, что сдаст и будет жить у вас, как обещала твоя жена. А это лишние заботы.»— «Нет-нет, такое мне и в голову не приходило. Я думал только о работе.об обсуждении. Если мне не поторопиться, то...» — «Что? Лишишься высоких званий, веселых вечеринок, загородных прогулок? Нот в этом-то и все дело. Ты думал о том, что твой приятель Шермат пригласил тебя прокатиться за город в воскресенье. Верно? Ты думал, как бы поскорее закончить работу и успеть к воскресенью на «обмьь ванне» очередной защиты. Верно? Да-а, хорош гусь. Ну опоздал бы на сей раз обсудиться, пропустил бы свою очередь, обсудился бы в следующий раз».— «Нет, не то, не то, я совершил подлость, себялюбец, вот я кто, не хотелось нарушать спокойствие».— «Ах глупец, ах, трус, мерзкий негодяй».— «Хватит. Хватит!»
Буранов вскочил со стула, накинул на плечи пиджак и пулей выле-тел из дома. Он не ответил на встревоженный вопрос жены, сидевшей с дочкой на коленях у телевизора и наслаждавшейся третьей серией «Братьев Карамазовых».
На улице он остановил такси и отправился на остановку у аптеки. Всю дорогу он смотрел то в правое, то в левое стекло... Была уже ночь, людей на улице было мало. И на остановке в свете ночного фонаря маячили какие-то полупьяные парни. «Где-то здесь недалеко должно быть общежитие мединститута. Значит, она сошла с поезда, доехала на троллейбусе до аптеки, постояла здесь, подождала дядю, а потом, расспросив людей, пошла в общежитие». Он вспомнил о том, что не сообщил тете адреса своей новой квартиры, и теперь очень жалел об этом.
В вестибюле общежития худощавый старик вахтер в выцветшей тюбетейке и длинном чапане дремал на старом пожелтевшем диване. На стуле стояла электрическая плитка и на ней, булькая, кипел чай- пик. Приветливо поздоровавшись с вахтером, Буранов объяснил, что ищет племянницу.
Знаем мы таких дядьев,— неожиданно грубо заворчал дед.
Да вы поймите...
И понимать не желаю. Нас сюда зачем поставили? Для того, чтобы мы в ночь-полночь открывали двери и пускали таких дядьев, как вы?— Он неожиданно легко поднялся с места.— Взрослый человек, а стыда нет.
— Да что вы такое говорите? Вы только подумайте, что вы гово-рите?
— Знаем, что говорим. Отправляйтесь отсюда. Давай, давай.— Старик подтолкнул Буранова к двери.— Такие фокусы со мной не пройдут. Дураков нету, пускать таких, а потом отвечай за вас. Даже самого господа бога не пущу, понятно? Служба у меня такая.
Буранов направился к двери и столкнулся с высоким гсоу мятым парнем, который, проходя мимо, шепнул:
— Да суньте вы ему мелочишку...
Давран, считавший такие приемы позорными для себя, махнул рукой, с треском хлопнул дверью и вышел на улицу.
На остановке не было ни души, и лишь поодаль на чемодане сидела съежившаяся фигурка, опершись локтями на колени. Буранов подошел поближе. Парнишка, сидевший на чемодане, испуганно поздоровался и встал, его блестящие глаза глядели на дорогу.
— Чего ты здесь сидишь?
Парень вздрогнул, но тут же овладел собой и спокойно ответил:
— Да так...— Он посмотрел исподлобья на Буранова и осмелел:
— Мы с поезда, сторож не пускает, говорит, мест нет, приходи, мол, завтра.
— И куда ты собираешься идти?— спросил Буранов глухо.
— К брату пойдем.
— А где твой товарищ?
— Какой товарищ?
— Да ты все говоришь «мы» да «мы».
— Это я о себе.
Буранов рассмеялся. Парень, глядя на него, тоже заулыбался.
— А ты знаешь, где брат твой живет?
— Знаю. На Чиланзаре.
— Где именно на Чиланзаре? Чиланзар ведь большой.
— Найдем...— грустно улыбнулся парнишка.— На Чиланзаре. Около его дома большущий парк...
— Ты был у него раньше?
— Раньше мы не были, это брат, когда приезжал, рассказывал Любого бы рассмешила столь точная информация. Но Буранов не
рассмеялся, он потер подбородок и снова спросил:
— А у тебя адрес есть?
— Был...— Парень вдруг огорченно вздохнул.— Был, клали мы его дома в карман, а с поезда сошли — нет...
— Хм, как же ты поедешь туда?— Буранов задумался: «С виду смышленый, а на самом деле растяпа».
— А вот автобусов сколько,— сказал парень, показывая на при-ближающиеся к остановке автобусы.
— И ты думаешь, что все они едут на Чиланзар?
— А куда же?
— О господи, откуда ты свалился такой? Где твой брат работает? В институте культуры,— сказал парень и с гордостью добавил:
— Преподаватель.
— А чего же ты не в институт культуры поступаешь? Брат там работает...— Буранову вдруг стало неловко от своего вопроса.
— А мы хирургией интересуемся.
— Ага, прекрасно...— Буранов тронул парня за плечо.— Тогда так, товарищ будущий хирург, поедем к нам, переночуешь. А завтра найдем твоего брата. Идет?
Парень не отозвался, он снова отвел глаза в сторону, не поднимаясь со своего чемодана. Глядя на него, Буранов вспомнил, как сам впервые приехал в город. Перед дорогой мать прочла ему целое наставление: Будь осторожен, в городе в минуту очистят, и сам не заметишь». Тогда он ехал в студенческий городок к своему односельчанину на такси и не отрывал глаз от шофера: «Завезет куда-нибудь». Деньги у него были зашиты под подкладку пиджака, а в чемодане две-три смены белья и книги. Буранов улыбнулся: «И этот тоже выслушал дома наставления, уговаривать его бесполезно».
После недолгого раздумья он решил — нужно постараться испро-бовать все, чтобы парня хоть на эту ночь пристроить в общежитии. Парень согласился. Вахтер, увидев их, расшумелся, но Буранов вос- пользовался-таки советом патлатого и впервые в жизни тайком, как вор, сунул старику деньги: «Устройте его на ночь, завтра его брат заберет». Старик деньги взял, но снова разворчался: «Где я ему найду место?» И опять помог патлатый, который разговаривал в сторонке с невысокой худенькой девушкой. «Да пустите его,— сказал он,— в нашей комнате есть место».
Буранов вышел на улицу вконец расстроенный и все думал о своей племяннице, как же он и на сей раз не расспросил, там ли она? Возвра-щаться не хотелось, не хотелось видеть злющего старика-вахтера. «Наверно, она не здесь. Наверно, поехала в театральный».
Он остановил такси и подъехал к театральному институту.
Здесь дежурил не старик, а приветливая пожилая женщина.
— А здесь все абитуриенты, дорогой,— сказала она с улыбкой, не выпуская из рук вязания.— Не буду же стучать во все двери ночью.
— Ее зовут Гульчехра,— сказал Буранов с надеждой.
— А здесь половина девушек Гульчехры,— засмеялась женщина.— Приходите утром, дорогой, вы найдете ее в институте.
Буранов снова вышел на улицу и остановился. Он поднял голову — во всех окнах горел свет.
Мигают; мерцают лампочки, выхватывая лица, руки. Мигают, мер-цают... Разные одежды... Черные, синие, желтые — это парни; белые, красные, золотистые, голубые, зеленые — это девушки. Мигают, мер-цают. Там, среди этих бликов и цветов, и Гульчехра. Но какая из них его племянница? Кто знает. Все они Гульчехры.
В эту ночь Давран Буранов вернулся домой поздно. Он устал. Нажав пальцем на дверной звонок, он вспомнил о дополнительной главе. Перед глазами мелькнуло сердитое лицо Азима Саатовича: «На время вам придется отказаться от всего. Именно в эти дни для вас дорога каждая минута...» И тут же он услышал грустный голос того паренька на остановке: «На Чиланзаре. А около дома большой парк...»

Перевод Н. Владимировой

• Назад
• Вперёд