Шаходат Исаханова. Большой «А», маленький «а» (рассказ)

Он потер кулачками глаза, потянулся и с шумом зевнул. Сидевшая с ним на парте курносая девчушка, при крыв ладошкой рот, фыркнула. Позади кто-то, дразня его, нарочно громко зевнул. Высокая худая тетя в очках, писавшая на доске мелом, повернулась на шум. Он испугался, что тетя в очках догадается, кто зевнул первым, и спрятался за спину впереди сидящего. Но тетя не подошла к его парте. Обведя взглядом весь класс, она снова повернулась к доске. Закончив писать, она начала объяснение:
— Хорошенько запомните, ребята, это большое «а», а это маленькое...
«Если бы я зевнул на занятиях в детсаду,—подумал он,— тетя из садика обязательно бы узнала меня. Она подошла бы ко мне, схватила бы за ухо и отвела бы в угол. А эта тетя в очках еще плохо знает мой голос... Как-то странно она назвала себя: «Му... муа...» Трудное имя. «Эй, тетя!» — куда бы легче называть. В садике мы так и называли...»
А тетя в очках, постукивая мелом по доске с нарисованными буквами, все твердила одно и то же. «Это — большое «а», это — маленькое «а».
«И зачем она столько раз повторяет? Думает, что трудно запомнить. Даже закрыв глаза, можно сказать, где большой «а», а где маленький. Вот этот большой. Нет... Наоборот... Этот большой «а», этот маленький «а»... А может, вот этот большой...»
Он совсем запутался, опять вспомнил про детский сад, про свою кроватку, про толстенькую воспитательницу. Ее прозвали Пончиком. Это прозвище придумали не дети. Первой так ее назвала мама Нигары. Она отчего-то рассердилась на воспитательницу и в сердцах сказала: «Без конца ешь, стала как пончик, а внутри у тебя пусто». Все и подхватили: Пончик! Пончик! Она и в самом деле все время что-то жевала. В школе, оказывается, еду дают за деньги. Потому, наверное, тетя в очках такая худая...
— Ну-ка повторите! Это большое «а», это маленькое «а»!
Он чуть не оглох — такой гвалт поднялся в классе. Курносая соседка толкнула его локтем: мол, почему ты молчишь? Но он не хотел повторять. Закрыв уши ладошками, он стал наблюдать за тетей в очках. Ой, как интересно! Все движется — и губы, и руки, и глаза, но движется совсем беззвучно. Что они говорят? Он на миг отнял руки от ушей — в них загудело, точно пчелиный улей. Он опять заткнул уши.
— Эй, Кадыров! Ты почему не повторяешь?
Он хоть и не расслышал, но все равно застыл от страха, увидев, что тетя в очках направляется к нему.
— Почему ты не повторяешь? Или тебя это не касается?
Он вскочил с места, что есть силы крикнул:
— Это большой «а», это маленький «а»!
— Какая из этих букв большая, а какая маленькая? Эта или эта? — Тетя в очках отошла к доске, взяла указку и стала тыкать ею в буквы.— Эта или эта?
Он задумался. Этот? Нет, этот... Да, тот... Ведь большой должен быть большой. Вон тот длинный — большой!
— Впереди большой «а», позади маленький «а»,— выпалил он и выжидающе с беспокойством уставился на тетю в очках.
— Хорошо, Кадыров. Садись. Больше не отвлекайся и слушай внимательно.
Он торжествующе посмотрел на ребят и сел. Усевшись поудобнее, победно взглянул и на курносую свою соседку: мол, видела? Знай наших! Но не прошло и минуты, как ему снова захотелось зевнуть. Перед глазами появились какие-то точки. «Оди1^ два, три...» — стал он считать, но точки замелькали в бесчисленном множестве, и после десяти он сбился со счета. Дети, парты и доска поплыли как на волнах, глаза стала заволакивать пелена. Резкий голос тети в очках стал вдруг мелодичным, убаюкивающим... Хорошо было в садике... Он обедал, играл, спал... А здесь нужно долго сидеть на одном месте и все делать по звонку...
Он вздрогнул. Курносая соседка толкнула его локтем.
Сделав испуганные глаза, она прошептала страшным шепотом:
— Эй, не спи, а то умрешь во сне!
Губы его чуть разомкнулись, чтобы ответить, но он не нашелся, что сказать. «Как бы тетя в очках не заметила, что я задремал!» — опять испугался он.
— Тетя из садика! — Он стал тянуть кверху руку.— Можно мне выйти?
— Во-первых, Кадыров, я не тетя из садика, а муаллима-апа, во-вторых...— Она из-под очков просверлила его строгим взглядом, почему-то на мгновение замолчала, но потом махнула рукой: — Ладно, иди. После поговорим!
«А тетя из садика не отпустила бы ни за что! — промелькнуло у него в голове, когда он вставал из-за парты.— Она никогда не верила, что мне но правде нужно выйти. Все говорила: «Опять обманываешь? Ну-ка сядь на свой стульчик и слушай сказку!» А эта тетя в очках... Эта муаллима-апа мне поверила... Она совсем другая, хорошая, оказывается...»
Он вышел в коридор и, не зная, куда идти, задумался. Потом повернул назад, в класс. Еще не успел сесть на место, как четверо одновременно подняли руки:
— Можно выйти?
Муаллима-апа громко стукнула но столу указкой. Руки с молниеносной быстротой упали на парты.
— Дети, вспомните, о чем мы договорились на первом занятии. Урок — это не игра. Для отдыха, обеда и других дел есть перемены. Я разрешила Кадырову выйти, но это в первый н последний раз. И ты запомни это, Кадыров! — Муаллима-апа положила указку на стол и, потряхивая коротко остриженными кудрями, подошла к партам.— Теперь вы не маленькие дошколята, а самостоятельные люди. Вам понятно слово «самостоятельный»?
Ребята с недоумением посмотрели друг на друга, но, подумав, что муаллима-апа накажет, если они скажут «нет», предусмотрительно промолчали.
— Да, вы уже самостоятельные, ученики первого класса.— Муаллима-апа, сложив руки на груди, подошла к окну и вновь из-под очков посмотрела в широко открытые глаза детей. О чем-то своем подумала. Потом обратилась к пухлому мальчику на первой парте:
— Гулнев, к тебе вот такой вопрос: представь себе, ты идешь из школы домой и видишь, что сильный мальчик обижает слабого. Как ты поступишь в таком случае?
Узкие глазки Гулиева решительно блеснули:
— Я надаю ему тумаков!
Муаллима-апа, подавив улыбку, обратилась к худенькому мальчику:
— Ну-ка, Махмудов, послушаем тебя! Ты как бы поступил?
Смуглое лицо Махмудова порозовело от смущения. Он что-то невнятно пробормотал.
— Да он сам его испугается! — выкрикнул кто-то сзади.
Все расхохотались. Теперь лицо Махмудова залила краска.
Муаллима-апа строго взглянула на задние парты, откуда донесся голос, и погладила по волосам Махмудова:
— За слабого всегда нужно вступаться, неблагородно обижать слабее себя... Но... Но, конечно, тумаки здесь ни при чем, нужно подействовать на обидчика словами... Это я говорю не только для Махмудова, но и для всех вас, ребята!
Больше муаллима-апа в этот день не говорила про большой и маленький «а». До самого звонка она заставляла детей раскрывать рты от удивления. Надо же! Прошедшие три дня только тем и занималась, что проверяла их по списку, запоминала, какая у кого фамилия, а теперь рассказывает так, будто рассказывает взрослым!
— Дети,— говорит муаллима-апа, — знайте, что здесь, в этом классе, сидит наше будущее.
Тут и вовсе удивлению не было конца: что за будущее? Какое оно? Почему оно сидит здесь, а его никто не видит?
Муллима-апа улыбнулась и объяснила:
— Будущее это вы, ребята!
Но все равно никто ничего не понял. Тогда муаллима- апа велела встать курносой соседке Кадырова. Первоклассники во все глаза смотрели «т курносую. Неужели она н есть таинственное будущее?
- Ну-ка, Туйчиева,— обратилась к ней муаллима- апа, положив руку на плечо,— расскажи-ка своим товарищам, кем после окончания школы ты хочешь стать? — Заметив беспокойный взгляд девочки, она добавила:— Ты не стесняйся, говори!
Туйчиева покраснела, помолчала, будто раздумывала, говорить ей или нет, и все же решилась:
— Танцовщицей...
Кто-то негромко протяжно свистнул, кто-то во весь голос сказал «ого!», кто-то не расслышал, что сказала Туйчиева и стал переспрашивать соседа. Муаллима-апа насупила тонкие брови, строго посмотрела в угол класса, откуда свистнули, а Туйчиеву похвалила:
— Очень хорошо придумала, Туйчиева. Но для того чтобы твоя мечта сбылась, нужно прилежно учиться, быть дисциплинированной.— Потом она повернулась к Кадырову: — Ну как, Кадыров? Не спишь?
Он не ожидал этого вопроса. Он думал, что муалли- ма-апа спросит и его, кем он хочет быть, и обдумывал ответ. Ребята засмеялись. Туйчиева, которая только что краснела от смущения, теперь сказала уверенным тоном, будто уже стала прославленной танцовщицей:
— Скажи, Кадыров, кем ты будешь?
Да, кем он будет? Что-то ничего в голову не идет... А-а! Вспомнил! Как-то отец сказал гостям: «Мой сын, когда вырастет, станет профессором». Может, это так и будет?
— Что ж, послушаем Кадырова. Кем ты хочешь стать? — сказала муаллима-апа.
— Я-то? — Он торопливо поднялся. Все ожидающе смотрели на него,—Я... я... Это, как его... буду профессором!
— Ого! — удивился сидевший на задней парте Атаев.— Отец — тракторист, а он профессором захотел стать! Где столько денег возьмешь?
Глаза муаллимы-апа широко раскрылись:
— Это кто же. тебе такое сказал, Атаев?
Атаев не ответил.
— Отец его директор совхоза, он все знает! — сообщила Туйчиева.
Наверное, муаллиме-ана стало жарко: на лбу у нее заблестели капельки нота. Она подошла к Атаеву, сняла свои очки длинными тонкими пальцами и тщательно протерла их душистым носовым платком. Она повторила свой вопрос:
— Не бойся, скажи, кто тебе сказал про деньги... Это ведь просто-напросто какая-то чепуха.
Глаза Атаева удивленно блеснули. Учительница — взрослая, а ничего не знает. Надо ей сказать.
Папа сказал моему старшему брату: «Сколько денег я потратил, чтобы ты стал врачом, а пока тебя сделаешь профессором, только аллах знает, сколько ты из меня еще вытянешь!»
Услышав Атаева, он с грустью подумал, что, наверное, ему не быть профессором, раз уж директору совхоза трудно сделать профессором своего сына. А ведь его отец тракторист...
— Так вот, ребята! — Муаллима-апа отошла к доске.— Все это неправда. Вы не обращайте внимания на подобные разговоры. У нас обучение бесплатное, каждый может стать кем захочет. Так? Так! Самостоятельный человек может всего добиться, он действует своим умом. Тех взрослых ребят, которые надеются не на себя, а на своих родителей, я не считаю самостоятельными людьми. Такие ни себе, ни родителям, ни обществу никогда не принесут пользы. Л ты, Кадыров, не вешай носа. Если захочешь, то, когда вырастешь, станешь профессором. И для этого нужно только одно — прилежно учиться!
Покрасневший Атаев не знал, что ему и делать — то ли сесть, то ли продолжать стоять. Муаллима-апа словно забыла про него. Она каждого из ребят спросила, кто кем хочет стать, и оказалось, что в классе действительно сидит будущее: будущие летчики, трактористы, доярки, врачи, артисты. Муаллима-апа всех хвалила, но когда подошла очередь Атаева и он сказал, что вместо отца будет директором их совхоза, она промолчала и опустила глаза.
По дороге домой он чуть не пел от радости. Оказывается, муаллима-апа такая хорошая! Она поверила, что ее ученик Кадыров станет профессором, не стала смеяться. Значит, мечта его сбудется!
— Эй, мальчик! Подойди сюда, ты — сын Кадыра?
Он обернулся на голос. Его окликнула Айпаш-хола. Странная она какая-то. Целыми днями сидит на ящике под деревом и продает орешки. Ни с кем не разговаривает, ни к кому в гости не ходит. Но с бабушкой его дружит... По словам бабушки, Айпаш-хола обижена на людей. Обижена из-за сына. Ее единственный сын женился в городе да там и остался. Бабушка как-то сказала Айпаш- хола: «Твой сын на такой работе в городе, а ты торгуешь орехами. Разве это хорошо? Брось ты это дело, лучше ходи по гостям, навещай сына, живи в свое удовольствие».
В ответ Айпаш-хола сказала: «Мамагулджон, я торгую не от голодной жизни, мне моей пенсии хватает, даже остается, но пусть ему будет совестно. Вот почему я продаю орешки. Обидно, что на старости лет я сыну не нужна стала». Опять же по словам бабушки, Айпаш-хола не понравилась невестка. Почему такой доброй старухе — и не понравилась? Почему, а?
— Иди сюда, сынок! — Старуха протянула ему горсть орешков и стала обмахиваться краями своего платка из марли. Затем, показав желтые зубы, улыбнулась.— Эге, да
1ты совсем стал взрослый, самостоятельный! — Она огля- ‘дела его с ног до головы своими голубыми глазами без ресниц, пощупала ранец, тяжело вздохнула.
Ему понравилось, что Айпаш-хола назвала его самостоятельным. Он даже приподнялся на цыпочки, чтобы казаться выше, гордо расправил плечи. Улыбчивое лицо старухи почему-то потемнело. Он это заметил и тут же вспомнил ее слова, сказанные бабушке: «Тавба, о аллах! Чем лучше мы живем, тем больше отдаляемся друг от друга. В кишлаке нет ни одного смелого человека, который бы написал письмо моему сыну, отчитал бы его как следует и напомнил про совесть. Никто не хочет ввязываться в чужую жизнь, не хотят неприятностей. Эх, если бы я была грамотной, уж я бы все написала своему сыну, все бы выложила начистоту».
И тут его осенило. Постой, постой... Ведь сегодня они выучили большой «а» и маленький «а», завтра выучат другие буквы. А потом... потом он сможет написать письмо под диктовку Айпаш-хола!
Он обрадовался.
— Айпаш-хола,— сказал он, прищурившись, и от этого лицо его стало по-взрослому серьезным,— хотите, я вам напишу письмо?
Темное лицо старухи болезненно сморщилось:
— Какое письмо, свет мой?
— Это... Как его... Сыну вашему... Вы-же сказали, что если бы знали грамоту, то написали бы ему, а я грамотный... Вот...— Он торопливо снял с плеча ранец, вытащил голубую тетрадь.— Вот,— посмотрите... это большой «а», это маленький «а»...
Вместо ожидаемой радости на лице Айпаш-хола отразилась еще большая грусть.
— Айпаш-хола, я правду говорю! Как только выучу все буквы, так и напишу! — Он торопился высказать, что думает, боясь не убедить старуху. Загорелое лицо его порозовело.— Вы мне продиктуете, а я все напишу, все, все! Вы мне верьте, ни одного слова не пропущу. Я сдержу свое обещание, я ведь теперь самостоятельный! Муаллима-апа говорила нам, что самостоятельные дети помогают старшим. Верно?
Темное лицо Айпаш-хола словно бы осветилось добрым светом, морщинки разгладились. Исчезла и складка между бровями. Она похлопала мальчика своей высохшей рукой по его плечу:
Верно, верно, сынок...
Он был доволен, что Айпаш-хола поверила ему. Обязательно напишет письмо. Если человек крепко выучит все буквы, разве ему трудно будет написать письмо?
Уходя, он несколько раз обернулся. Прислонившись к шершавому стволу дерева, старуха смотрела ему вслед...

Перевод Н. Голосовской

• Назад
• Вперёд